Мир тщеславия и разочарований

Вечер угрюмой тенью наплыл на Хогвартс и его окрестности. Комната погрузилась в полумрак, невесомой дымкой укрывший мои плечи. Из общей гостиной Пуффендуя стал доноситься гомон вернувшихся с занятий учеников. Шум их голосов был отдаленным, приглушенным дверями спальни и узким коридором, но не только ими. Собственные мысли в голове гремели так громко, что в конце концов оглушали... Никогда, казалось мне, я не найду теперь в себе силы хотя бы шаг ступить за порог этой комнаты, тонувшей в полутьме сентябрьского вечера. Я словно была насквозь пропитана позором, едким, отвратительно густым и липким. Но ещё хуже этого позора было разочарование. Я чувствовала его – бесконечное, всепоглощающее, выедающее меня изнутри так, что не оставалось ничего, кроме апатии и вялой отрешенности. Сегодня рухнула моя иллюзия. Хрустальная, ослепительная и необыкновенно хрупкая. Иллюзия, с которой до этого я никогда не соприкасалась, любуясь ею лишь на расстоянии, ибо она была как идеальная гладь воды, манящая и совершенная, но потревожь её – и неведомо какие чудовища явятся из опасных глубин. Моей иллюзией был Теодор Нотт. Я никогда не задумывалась о его качествах всерьез, а ведь Сьюзен мне упорно твердила что-то про него. И всегда что-то плохое. Но он так привлекал меня своей оболочкой, что я напрочь лишилась здравомыслия. Теодор был мне недоступен, недоступен даже в моих мечтах. Но как раз эта его недоступность позволяла мне идеализировать его... И вот сегодня он коснулся меня... Он ворвался в мой выдуманный мир и разрушил в нем собственный совершенный образ, жестоко поглумившись надо мной на радость толпе зрителей и зевак. Я была для него никем, а он, вероятно, не привык церемониться с посторонними. – Ну ты сегодня и отожгла, подруга! – Сьюзен ворвалась в спальню и прямо с порога набросилась на меня. Я приняла вертикальное положение, зажгла лампу на тумбочке и устало воззрилась на Сьюзен, стоящую около круглой двери. И вдруг меня охватило раздражение. – Что же ты за меня не вступилась? – хмыкнула я. – Ну не знаю даже. Может, потому что я завалила СОВ по заклинаниям и была в тот момент этажом выше, у кабинета нумерологии? – сварливо осадила меня Сьюзен. – Тогда… – я мгновенно стушевалась и спросила упавшим голосом: – Откуда ты всё знаешь? – Весь наш факультет знает! Да и другие факультеты тоже! – сообщила Сьюзен безрадостную новость. – Староста, которая забыла, как говорить! Поутихшее было чувство стыда вновь засочилось по мне, и собственное тело показалось мне тяжелым и онемевшим. Захотелось спрятаться в какую-нибудь нору и просидеть там до конца жизни, питаясь одной лишь жалостью к себе. – Кошмар… Я так устала позориться... – опустив голову, я уткнулась лицом в руки. – Нотт твой тоже хорош! Прилюдно выставить человека на посмешище! – Сьюзен принялась активно ругать Теодора. И, по-видимому, язык у неё чесался уже давно. – Хотя чего от него ждать? Она подошла ко мне, присела передо мной на корточки и продолжила, понизив голос: – Посмотри на меня, Ханна! Я же знаю, ты бы не была так расстроена, если бы не этот Нотт. Ты переживаешь, потому что это именно он подколол тебя, – она дотронулась до моих коленей и легонько потрясла их, призывая меня взглянуть на неё. – Он не достоин тебя. Он самовлюбленный придурок. Кто вообще знает, что у него на уме? – увещевательно убеждала меня Сьюзен. – Он не достоин твоей любви, слышишь? – Если бы было возможно вот так вот взять и разлюбить кого-то, то я бы разлюбила его, – просто ответила я, на секунду обескуражив Сьюзен своей честностью. Подруга вздохнула, продолжая сверлить меня озабоченным взглядом. Я же, повинуясь охватившему меня желанию скрутиться в клубок, поползла по кровати и улеглась на подушку. – У него серо-голубые глаза, – тихо промолвила я, не отдавая себе отчета в том, зачем вообще говорю это. – Что? – не поняла Сьюзен. Или сделала вид, что не поняла. – Глаза. Его глаза. Они серо-голубые, – пояснила я, лежа на боку и ощущая, как сжимается горло, как мои собственные глаза наполняются слезами. – Да какое мне дело до его глаз?! – не выдержала Сьюзен. – Просто я наконец увидела, какого они цвета. Я даже не слушала, что он там говорил. А потом поняла, что все смеются надо мной… И он… тоже. Это так ужасно… – слова сами рвались из меня, голос дрожал и прерывался. Мне почему-то вдруг стало тяжело держать всё это в себе и дальше, хотелось выговориться, оправдаться. Сьюзен села рядом со мной на кровати. Однако помочь мне в этот момент она ничем не могла и прекрасно осознавала это. Поэтому, вместо всяких ненужных слов, она просто наклонилась и обняла меня за плечи, и этот её заботливый жест окончательно доконал меня. Слезы хлынули из моих глаз ещё сильнее… Ночью заснуть мне так и не удалось, хотя я мечтала потеряться в одном из своих тревожных снов. Но вместо этого я всё думала, думала, думала, заново переживая события пятницы, изводя себя, натягивая в тонкую, ненадежную струну свои несчастные нервы. Неудивительно, что следующее утро я встретила в отвратительном состоянии. Суббота выдалась погожей и приветливой, и многие ребята разумно решили провести выходной за пределами стен замка – на огромной лужайке около озера, предоставив себя улыбающейся и ласковой погоде. Я же торчала в гостиной, ни разу даже не наведавшись в Большой зал, за весь день перекусив лишь найденным в чемодане тыквенным печеньем и запив его обычной водой из графина. Усевшись в уютное кресло в углу комнаты, я уткнулась в книгу по заклинаниям, которую, впрочем, практически и не читала, а держала в руках скорее для виду, дабы окружающим казалось, что я страшно занята, и меня лучше не трогать. Я очень боялась, что кто-нибудь решит вспомнить вчерашнее происшествие, боялась возможных издевок и смешков, но, к моему счастью, дружелюбные пуффендуйцы, оправдывая славу милых и безобидных ребят, не предпринимали каких-то видимых попыток поднимать неудобную для меня тему. Возможно, они понимали, что заденут меня за живое, а возможно, всё объяснялось куда проще – людям было всё равно до меня… Строчки расплывались перед глазами, слова никак не складывались в логические предложения. Мыслями я была не в книге. Почему Теодор так повел себя? Слишком… грубо. Слишком… напоказ. Разве он делал так раньше? Унижал кого-нибудь прилюдно? Мне почему-то до безумия хотелось найти ему какое-нибудь оправдание. Он словно стремился продемонстрировать кому-то… Что? Что продемонстрировать? То, что всё как раньше? Что арест отца никак не угнетает его? Не делает его слабее? Слизеринцы ведь никогда не подавали вида, что в их семье проблемы. Даже если эти проблемы становились всеобщим достоянием, как это произошло в случае с Малфоем и Ноттом. Слизеринцы ходили, гордо и независимо вскинув головы, не теряя чувства собственного достоинства. Не из-за равнодушия и жестокости, вовсе нет. А из-за нежелания вдруг сделаться объектом насмешек или, что ещё хуже, жалости. Теодор, приехав в школу, наверняка всю неделю ловил на себе косые взгляды, слышал за спиной перешептывание сплетников. И это, должно быть, раздражало и злило его, так что он… сорвался, словно бы устав держать в себе переживания… – Он бы не сделал этого. У него проблемы из-за отца. Он не был таким, – уверенно заключила я. Уже наступил вечер, и Сьюзен сидела в кресле рядом, пытаясь связать себе носки по волшебной инструкции, обещавшей, что в случае успешного результата эти носки будут самоподогреваться. После моей фразы она исподлобья глянула на меня, а потом, видимо, осознав, про кого я говорю, яростно отбросила спицы и поднялась на ноги. – Что? Ты его ещё и выгораживаешь? – с негодованием спросила Сьюзен. – Ханна, да ты в своем уме? – она встала прямо напротив меня. Я затравленно взирала на неё снизу вверх. – Он слизеринец. Сын Пожирателя смерти. Опасный, неприятный тип! Забудь его, ты не можешь его любить. И хватит о нем говорить. Не хочу больше слышать о нем ни слова! И Сьюзен, развернувшись на каблуках, уверенным шагом устремилась по направлению к спальням, не желая дать мне возможность хоть что-нибудь сказать в ответ. «Ты не можешь его любить». Но я любила. Я любила, и это медленно убивало меня. Я как будто барахталась в болоте, всё глубже и глубже погружаясь в трясину безнадежных фантазий и заблуждений. Провожая взглядом возмущенную подругу, я вдруг осознала, что та была права кое в чем. Хватит. Кем бы ни был Теодор Нотт – благородным, но уставшим от излишнего внимания парнем или дерзким и жестоким мерзавцем, – мне пора было начинать жить настоящей жизнью. Пора было начинать жить. А не мечтать.