Золотая клетка

      Золотые линии вокруг запястья проросли, кажется, вглубь тканей, сверкающий тёплый пигмент смешался с кровью, отравил организм. Эти чернила не смыть, железной губкой для сковородок не отшёркать и лазером не вывести – метка судьбы. Ди убедился на практике, Ди пробовал все способы – итог был всегда один: содраный эпителий и никакого толку. Золотая татуировка имени всё на том же месте, всё из тех же противных букв, что зарождаются где-то в глубине глотки, вырываются наружу сквозь открытый рот, звонко шипят, а потом с глухим треском разбиваются о нижний ряд зубов. как же раздражает.       Метка зудит, немного стягивает кожу, порой, даже болит, если подходишь к её классу хоть на метр ближе. Хотя парень не уверен, возможно это лишь попытка принять желаемое за действительное, попытка оправдаться, закинуть что-то ещё на чашу весов собственного мнения по этому вопросу, чтобы та, что с надписью «да пошла нахуй эта блядская соулмейтка» становилась хоть на грамм тяжелее в его уставших, покрасневших глазах.       Перспектива быть предназначенным кому-то судьбой Ди мягко говоря не нравилась. Он не породистый щенок, не шлюха в поисках папика и даже не коллекционная фигурка с комик-кона. Он не товар, который можно купить и делать с ним всё, что захочется против его воли, он не может кому-либо принадлежать – это неправильно, это нечестно, несправедливо. А эти блядские буквы на его руке, словно штрих-код на банке пива. Сейчас подойдёшь к кассе, тебя отсканируют, а потом отдадут в чьи-то грязные руки. И хорошо, если покупателю уже есть восемнадцать, хорошо, если его выпьют не в шумной компании на вписке, хорошо, если о нём вообще вспомнят. Хотя, если Ди и пиво, то уж точно безалкогольное, может быть, даже с ароматизаторами – нравится только подросткам, желающим повыёбываться перед старшими, мол, «смотрите, я уже взрослый, мне продали алкашку!», а на деле всего-то пивной напиток – скользкий, противный, так ещё пить будут под какую-нибудь второсортную комедию отечественного производства или очередную супергеройку с северо-запада. Что у них там сейчас популярно? Бэтмен? Ди не интересуется.       Свет от настольной лампы немного жжёт слизистую глаз. Парень медленно проводит большим пальцем по мягкой коже с золотой гравировкой, словно он чёртов бокал из дорогого сервиза, что стоит в старом, стеклянном шкафу у каждой бабушки, а не взрослый парень, уже способный принимать собственные, взвешенные решения. Ди не игрушка, даже если кукловод сам Господь. Бога нет – аксиома, а даже если бы и был, то этот пидорас однозначно не имеет никакого права распоряжаться его судьбой. Жизнь – чистый лист, пустая нотная тетрадь, если угодно, а ты в ней – композитор своей собственной мелодии, но почему тогда какая-то блядь смеет вносить в творчество правки? Любое искусство субъективно, в нём нельзя подстраиваться под желание публики. Искусство – не бизнес, искусство – душа. А зритель? Зритель найдётся всегда, какое бы смердящее дерьмо ты не выпускал (такое, кстати, наоборот быстрее расходится).       В груди расплывается колящее раздражение. Оно вспыхивает, как костёр, немного трещит сухими брёвнами, пускает искры. Зубы непроизвольно сжимаются, мышцы напрягаются, а в голове возникает желание выдрать слова с запястья прямо с корнем. Выжечь, разрезать, откусить – не важно. Лишь бы их не было, лишь бы они исчезли, а вот каким способом уже абсолютно поебать. Если бы он точно знал, что поможет, даже на киллера раскошелился, но ведь всё без толку. Ни одна, так другая, и этот круг не разорвать. Тут вовсе не так, как с гитарой – если действительно захочешь, то обязательно научишься, нет. Даже тщательные действия ни к чему не привели, что уж там говорить про одно желание. Брови сводятся к переносице, на стенках лёгких что-то горит. Внутренности распирает нетерпение навредить, возбуждение растёт и давить в себе это становится очень трудно. Створки рёбер словно открыть пытаются, как старые деревянные ворота поместьев, как будто мёртв он уже давно и лежит сейчас под скальпелем патологоанатома – «пациент умер от вскрытия».       Хеви говорит, что иметь соулмейта клёво и, с одной стороны, Ди даже не спорит. Приятно осознавать, что кто-то на этом свете во что бы то ни стало будет тобой дорожить, будет любить тебя, даже если ты кого-то убьёшь, даже если будешь его или её избивать – в любом случае, у соулмейта нет выбора. Вот только работает это в обе стороны – выбора нет и у тебя. Жизнь с меткой, как чёртова лотерея, где выигрыша, по сути, и нет вовсе. Ты словно заперт в золотой клетке из имени родственной души, от которой даже нет ключа – тебе не выбраться. Вам обоим не выбраться, так решила судьба. мерзкая сука, да что б ты, мать вашу, сдохла!       Бурлящая злость, ненависть и боль – адская смесь, закипающая в старом ржавом котле, чьё дно запятнано сизой копотью. Излишки вот-вот выльются наружу – нужно убавить газ. Такой же план, как и в случае с молоком или водой для пельменей, вот только в этот раз перспектива залить всё вокруг кипятком уже не кажется такой абсурдной, ведь в своей голове, в своём теле, парень действительно может свариться заживо, если выльется хоть капля. Каждая смертельна, как яд, как лава по тонким паутинкам вен и артерий, что сходятся в один большой сосуд-сердце. надеюсь однажды, ты перестанешь биться, чертовка! Уж лучше не жить вовсе, чем знать, что твоё будущее зависит от какой-то бесячей девчонки на класс младше – его одногодка. Интересно, счастлива ли она видеть на своей собственной руке его имя, знать, что ей в спутники достался главный сердцеед этой школы? Хах, ну пусть повеселится, раз может. Флаг ей, блять, в руки.       Холодное продизинфецированное лезвие полосует ткани легко, входит мягко и глубоко – розоватые шрамы останутся почти наверняка. С каждым взмахом короткое слово читается всё труднее сквозь сетку из красных тонких линий, по краям которых уже собираются капельки крови. Ди шипит, сильнее сжимает челюсти, жмурит глаза до белых пятен под веками. По всему телу после каждого пореза проходит струя тока, звенит в ушах, трясутся пальцы с лезвием, из-за чего пару раз оно входит не так глубоко, но вскоре металлический предмет рассекает это место вновь. Собственная плоть на отрезке в какие-то жалкие четыре на два сантиметра уже спустя пару минут превращается в адское месиво из крови и мёртвых клеток, ошмётков кожи. Зрелище жуткое. Наверное, даже бешеные собаки так сильно не дерут тело жертвы, как Ди сейчас свою собственную руку.       Противно до жути и неимоверно больно. Кровь ещё и воняет отвратно. Если кратко: протяжное «буе» и сегодняшним ужином под ноги – вот так примерно. Алая жидкость собирается в круглые плотные капли, потом в тонкие дорожки и медленно стекает вниз, оставляя свой след по нетронутой светлой коже. Мелкие разряды молний всё ещё бьют в изрезанную область – раны глубокие, широкие, нанесённые в почти бессознательном состоянии, со всей яростью, вовсе не отдавая отчёта о действиях и это даже немного пугало. Хотя, не то чтобы сильно. Где-то на уровне закричавшего из окна Хеви, когда возвращаешься в три ночи по крыше домой – жутко, всего передёргивает, но, в общем-то, поебать. Главное, что не отец.       Когда разум окончательно прояснился, Ди даже немного вздрогнул, опустив взгляд на ту кроваво-красную неаккуратную кашу, что сварил сам прямо на своей руке, добавив в мозговой котёл один недостающий ингредиент, которого, кажется, как раз таки не хватало до полного срыва – отчаяние. Осознание безвыходности ситуации, в которой он оказался, тупой стороной топора било прямо в затылок, чтоб череп раскрошить на мелкие осколки прямо внутри головы. И больно до жути, и весьма эффективно – жестоко. Так же жестоко, как решать за человека кого ему любить. вот же ж блять, мы снова здесь.       Эта мысль, как мёртвая точка, с которой ни вверх, ни налево – всё заперто, и вот даже о помощи просить некого. Все книги оказались бесполезными, в интернете информации тоже ноль, как будто он первый человек во вселенной, которому не нравится иметь соулмейта, но ведь быть такого не может. «Скорее всего подчистили,» – вывод рациональный, особенно для мира, где из каждого утюга помеченных людей считают чуть ли не самыми счастливыми во вселенной, им ведь даже искать свою любовь не нужно – всё решено какой-то там судьбой. И насколько же сильно нужно долбиться в глаза, чтобы в упор не замечать проблематичности подобного мышления. идиоты.       Ди помнит, когда увидел имя под левым напульсником в первый раз, помнит свой страх, всю ненависть, что испытал к девушке, которую, по сути, даже и не знал толком. Он помнит, как побежал в ванную, в наивной надежде стереть золото с руки мылом, как одолжил спёр у мамы из гаража ацетон и нервно водил туда-сюда по метке мокрой ватой. Помнит, как расцарапывал руку, как даже верхний слой кожи срезать пытался, но каждый чёртов раз эти буквы расцветали на тонком запастье вновь, словно смеясь над ним в полный голос: «какое же ты ничтожество».       Он снова смотрит на изодранную руку, немного шевелит пальцами, но напряжение мышц отдаётся лёгкой болью и Ди шипит. Парень поворачивает голову в сторону окна, смотрит на холодную темноту улицы, звучно выдыхает и аккуратно встаёт с кровати, дабы пройти в ванную, чтобы смыть частично свернувшуюся кровь.       Рана под струёй воды раздражается, мелкие капельки жидкости под сильным напором довольно больно бьются об гольное мясо. Уши пробивает звон, унять который получается далеко не с первой попытки. Тело немного трясётся, словно в конвульстях. как же паршиво. Веки тяжёлые, голова пуста, а в груди так тянет, словно он плакал непрерывно часа два – сил больше нет никаких, даже банально на то, чтобы почистить зубы и смыть тени с глаз.       Ди крутит вентель крана, выключая воду, смотрится в зеркало, в своё собственное отражение, но сквозь стекло в ответ глядит какой-то сумасшедший мазохист с поплывшим макияжем. Это ведь не он, так? Да, Ди не самый лучший человек и даже не хороший музыкант, он не из среднестатистической семьи, не обычный подросток его возраста, но и не ебанутый на голову мудак, получающий удовольствие от того, что кому-то плохо, так?       Сейчас плохо ему. Сейчас он в тупике, и он, наверное, впервые не знает что делать со своей собственной жизнью. Раненная рука всё ещё ноет, парень падает на пол, ударяясь коленями об холодную плитку. Чувствует, как к глазам подступают слёзы, пытается давить их в себе, смотрит наверх, прямо на теплый свет от люстры, быстро моргает, но капли всё равно предательски стекают по щекам вниз и Ди прячет лицо в ладони. Парень не плачет, скорее злится. На себя, на жестокость вселенной и этой парашной жизни. Внутри словно скапливается тёмная материя – вроде и пусто, что голоса собственного не слышишь, а вроде и давит что-то, болит неимоверно. Голова гудит, дышится рвано и кислорода явно не хватает, чтобы пропитать весь организм.       Ди осознаёт, что боится. Боится пойти сейчас спать, в надежде забыть все сегодняшние мысли, но проснуться завтра и опять обнаружить на своей руке золотые буквы имени соулмейтки. Снова и снова. Ди боится, что выхода у него действительно нет.       Боится даже представить, что где-то там, на другой стороне города, заперевшись в своей собственной комнате сидит девушка, что подносит к запястью зажигалку, пытаясь вывести две золотые уродливые буквы: «Ди».