— Мы этого ещё не пробовали, — прошептала Гермиона. Её золотистые радужки поблёскивали от слёз, являясь единственным источником света в темноте. В их жизни. Она положила голову на плечо парня и взяла его ладонь в свою, переплетая пальцы. — Я не уверена, что это хорошая идея.
Драко вздохнул. В последнее время он делал это настолько часто, что, казалось, это заменило ему привычную ухмылку. Или даже хуже — вытеснило её. А Грейнджер иногда так скучала по ней.
— Мы должны. Ты обещала, — Малфой так тесно прижимался к Гермионе грудью, что ей было трудно дышать. Она почувствовала, как глаза начало пощипывать от подступающих слёз.
Уже давно — намного дольше, чем она могла признаться даже себе, — девушка размышляла о том, чтобы признаться ему. Чтобы оставить Драко в том символическом чулане для мётел, в том времени, где они были счастливы. Пускай и порознь, но счастливы. Малфой чувствовал её сомнения. Она не была до конца уверена в своём решении поддержать парня ещё с того самого момента, как он это предложил.
— Ты обещала, Грейнджер, — почти прошептал ей на ухо парень опасно низким голосом. Грубым и холодным, словно лёд.
Гермиона оттолкнула Драко и тут же повернулась, обращая к нему свой полный опасений взгляд. Она не торопилась уходить — хотела дать ему время прочувствовать бушующее в ней беспокойство. Но непоколебимость плескалась в серых глазах, отчего девушку пробирала дрожь. Если бы взглядом можно было убивать, то Гермиона уже была бы мертва. Порой ей казалось, что серебристые радужки могли разрезать камень — настолько острым ощущался его взор на коже.
— Драко…
Парень рывком схватил её за горло и больно сомкнул пальцы на шее, из-за чего кольца на его руке неприятно впились в нежную кожу.
— Не играй со мной. Ты принесла его? — прошипел блондин сквозь стиснутые зубы, взглядом указывая на сумку Гермионы. — Ты. Его. Принесла?
Драко вопросительно вскинул бровь и ослабил хватку.
— Да, — голос Грейнджер был прерывистым; она закашлялась от такого сильного давления на горло, а по щекам потекли предательские слёзы. — Я принесла. Но я не уверена…
Блондин резким движением снова схватил её за тонкое запястье, выхватывая палочку.
— Отлично. Давай починим то, что ты сломала, — он забрал сумку из рук Гермионы и принялся рыться в содержимом. — Давай вернём его.
Девушка неохотно кивнула, немного напуганная столь резкой переменой в поведении Драко. В нём плескались агрессия и гнев, отчего Грейнджер было некомфортно находиться рядом.
— В твою спальню или мою? — спросила она.
— Твою, — категорично ответил блондин, продолжая рыться в её сумке в поисках нужного устройства. Маховика времени.
Его глаза заблестели, а её — потемнели.
Его сердце забилось быстрее в надежде и волнении, а её — почти остановилось.
Малфой довольно улыбнулся, играясь с золотистым приспособлением в руках, а она плакала. Всё это время она плакала, но его это не волновало.
Идея была ужасной, Грейнджер совершенно точно знала это. Маховик не вернёт им Тео.
Но ведь Гермиона обещала. Она обещала Драко, что вдвоём они испробуют всё возможное, чтобы вернуть Нотта, даже если шансы на успех были близки к нулю. На самом деле у неё не было другого выбора. Да, Тео погиб на войне по её вине — пусть косвенной, но её. И этого было достаточно для Драко. Достаточно, чтобы корить девушку и шантажом заставлять совершать поступки и принимать решения, которые ей самой бы и в голову никогда не пришли.
Тёмная магия. Запретная магия.
Кровавые ритуалы, истощающие их ресурсы до дна, но Малфой и Грейнджер не прекращали попыток. А кровь стекала — по горлу, запястьям, груди. Кровь оставалась пятнами на одежде. Кровь, которая никогда не высохнет и которую они никогда не смогут смыть.
«Какая разница, Грейнджер, твои руки и так по локоть в крови».
И это тоже было правдой. После двух лет войны, которая, казалось, не закончится никогда, каждый был в чём-то виновен. Ладони каждого были алыми. Война унесла жизней больше, чем физически было возможно сосчитать в голове. Гарри, Рон, Джинни. Половина Ордена. Все безжалостно убиты в битве три месяца назад.
И вот они с Драко тут — играют в богов и решают, кто же достоин, чтобы вернуться к жизни.
И почему-то из всех павших на войне Теодор Нотт казался единственным достойным спасения.
Гермиона грустно усмехнулась, вытирая ладонью капающую из носа кровь, что снова липкой вязью стекала по губам — никакое заклинание не могло этого остановить. Девушка взглянула на Драко, но его, казалось, это даже не заботило: он позволил крови запачкать губы и подбородок.
Навечно окрашивая их в алый.
Гермиона вдруг задумалась: а ведь губы Драко никогда не имели насыщенного оттенка. Они всегда были почти такими же бледными, как и его кожа, и розовели немного лишь при поцелуях с ней. Девушка всегда считала себя счастливицей — ей было позволено видеть его настоящего. Видеть, как поведение и выражение лица Малфоя менялись, когда она приходила в его спальню. Как острые черты мужского лица смягчались при соприкосновении их рук. Как ядовитая ухмылка превращалась в мягкую улыбку и в серебристых глазах отражалось счастье.
Теперь же в Драко не осталось и следа от былой мягкости. От той доброты. Его лицо заострилось, а взгляд охладел. И это ранило Грейнджер больше всего — его потухшие глаза. В тех редких случаях, когда он в принципе позволял себе улыбаться, морщинки больше не плясали вокруг серых радужек.
Раньше глаза Драко напоминали ей ангелов и небеса, являлись олицетворением чего-то чистого и лёгкого.
Но не теперь.
Глаза Малфоя были покрыты мраком, который лишь при одном взгляде на Гермиону сгущался ещё больше. Раньше зрачки Драко расширялись, когда он блуждал руками по её телу; сейчас же они угрожающе сужались, когда парень хватал Грейнджер за горло, заставляя попытаться снова. Снова, но всё так же безуспешно.
Ещё ни один из планов не сработал.
Всякий раз, делая шаг вперёд, сразу после они отступали на три назад.
Но Драко упрямо игнорировал их провалы. В какой-то степени Гермиона даже понимала его — каждый справлялся с горем по-разному. Отрицание было одной из стадий, которую нужно пройти. Ему да и всем им вместе взятым.
Однако отрицание и склонность к саморазрушению — разные вещи.
«Я тоже по нему скучаю, Драко, — повторяла девушка каждый раз, когда очередное заклинание или ритуал не срабатывали. —
Но это бесполезно».
И в такие моменты Малфой срывался. Каждый раз, когда Гермиона хотела сдаться. Он огрызался и кричал на неё, пока хрупкое девичье тело сотрясалось от холода боли и потерь. Хлопал дверью, оставляя её одну сидеть на грязном полу чулана для мётел, который они оккупировали и расширили для своей безумной практики крайне сомнительной магии. Позволял Грейнджер рыдать часами, возвышаясь над ней, словно скала, и сверля её равнодушным взглядом.
Возможно, Малфой и потерял Тео, но вот она потеряла их обоих.
И теперь Гермиона теряла и саму себя тоже.
Ей приходилось делать то, чего она боялась. То, что она ненавидела. Но она пообещала, а потому не могла уйти.
Драко будто держал девушку в заложниках и наслаждался этой властью.
— Нам необходимо принести в жертву какое-нибудь животное, — объявил он однажды, пока разрезал себе ладонь уже в третий раз за неделю. — Мама прислала мне книгу из семейной библиотеки, в которой есть ритуал…
Гермионе показалось, что она ослышалась.
— Боже, ты что, не видишь? Это уже слишком, Драко! Жертвоприношение? А если и это не сработает, то что? — стуча каблуками школьных ботинок, девушка приблизилась к нему. — Тогда что, Малфой?
Услышав свою фамилию, блондин будто вышел из долгого транса. Он поднял на неё взгляд и, надменно изогнув бровь, усмехнулся, но так и не произнёс ни слова.
— Скажи мне, что дальше? Собираешься жертвовать людьми? Младенцами? Или выберешь кого-то из первокур…
Драко вскочил на ноги. Он задел несколько свечей, что были расставлены вокруг для проведения ритуала, и горячий воск растёкся по деревянному полу кладовки. Малфой тихо выругался, раздражённо ставя свечи на место, а затем резко дёрнул Гермиону за руку и прижал к столу. Острый край больно впивался в поясницу, отчего девушка зашипела.
— Первокурсники? — злобно усмехнулся Драко, прищурив глаза. Он был похож на гадюку: такой же яростный, безжалостный и готовый напасть в любую секунду. — Я пожертвую тобой, если потребуется.
Пожалуй, это был первый раз, когда девушка его действительно боялась. От данной фразы по её спине пробежал холодок, заставляя всё тело дрожать. Потому что Гермиона знала — он не шутил. Она видела это в его глазах. В его жестокой улыбке. Чувствовала в пульсации его охладевшего сердца и твёрдом паху, которым Малфой прижимался к ней.
Драко нужна была помощь, и Гермиона не могла ему отказать.
Ему нужно было остановиться, но она не могла стать той, кто заставит его.
Она любила Малфоя. Любила того нежного и доброго человека, которым он становился рядом с ней. Какой счастливой он мог её сделать даже посредством самых простых поступков. Ей нравилось, каким счастливым они с Тео делали Драко.
Но сейчас… это был не он.
В день, когда Теодор умер, сгорая в агонии от Круциатуса собственного отца, Гермиона и Драко поклялись вернуть его. Они поставили себе условие — год. И по правде говоря, она согласилась только потому, что не воспринимала слова Малфоя всерьёз.
Грейнджер не восприняла Малфоя всерьёз, даже когда он направил палочку на Северина Нотта, бормоча себе под нос Убивающее. Когда на лице Драко появилась мрачная улыбка при виде бездыханного тела старика на мраморной плитке бального зала поместья Ноттов.
Когда он истерически засмеялся, услышав хруст черепа о пол. Когда пинал труп и вонзал в холодное тело каблуки ботинок. В тот момент Гермиона была убита горем. Злилась. Чёрт возьми, если бы у неё не было возможности обнять тело Теодора и, плача, извиниться за то, что не успела, — она бы шагнула в могилу вместе с ним.
Нет. Грейнджер не восприняла предложение Драко всерьёз, думая, что он сдастся при первой же неудаче.
Или после того, когда они обнаружили, что Воскрешающий камень уничтожен.
Или после похорон Тео.
Или после установки надгробия, украшенного изящными серебряными буквами.
Или после месяца со дня похорон, когда они с Драко приходили навестить могилу.
Как же она ошибалась!
Какой же глупой и наивной была она, обещая помочь!
Уже прошло триста пятьдесят семь дней с того момента, когда погиб Тео.
Прошло триста пятьдесят семь дней с его двадцать четвёртого дня рождения.
«Первый
действительно счастливый день рождения», — улыбаясь, сказал Нотт, проснувшись с ними обоими в постели. А когда Теодор Нотт улыбался — весь мир останавливался, чтобы улыбнуться вместе с ним.
У него была особенная улыбка: она могла остановить войну. Добрая и чистая. Улыбка, согревающая сердце.
Прошло триста пятьдесят семь дней с тех пор, как Тео улыбнулся в последний раз.
Триста пятьдесят семь дней с тех пор, как он сделал свой последний вдох.
Триста пятьдесят семь дней с тех пор, как жизнь Теодора отнял человек, подаривший ему её.
И теперь у них — у неё — оставалось всего семь дней.
Не было никаких причин полагать, что Маховик не сработает. Даже если он и переправит их в нужное место и время, не существовало никаких гарантий, что некоторые события уже не изменились из-за их прыжка в прошлое.
Время — сложная вещь.
Гермиона сотни раз пыталась объяснить Драко теорию о перемещениях во времени, заставляла его читать книги из библиотеки Хогвартса. И да, она уже пользовалась Маховиком раньше — меняла события в прошлом, которые, возможно, и не следовало бы вообще трогать. Но сейчас проблема была в другом: чем дольше они ждали, тем серьёзнее могли быть последствия.
Каждая книга объясняла принцип устройства Маховиков по-своему, однако все фолианты сходились в одном — чем дольше вы ждёте, желая что-либо изменить или же вернуться в прошлое, тем больше шансов совершить непоправимое.
Малфой и Грейнджер думали, что все Маховики уничтожены — спасибо её с Поттером приключениям на пятом курсе. Поэтому Драко постоянно винил Гермиону. Но несмотря на это, им вдвоём каким-то образом удалось найти один. И хотя механизм казался вполне исправным, парень боялся даже прикасаться к нему и хранил его под несколькими защитными чарами в комнате Главной старосты девочек. Гриффиндорка пыталась урезонить Драко, снова и снова умоляя его протестировать Маховик прежде, чем они прыгнут на целый год назад.
«Зачем? Я вижу, что он рабочий, Грейнджер. Я знаю это. Мы отправимся завтра. Вернёмся за семь дней до его дня рождения, чтобы быть готовыми нанести удар, — он жестом указал на устройство. — Это вернёт его, и мы снова будем счастливы».
Гермиона едва успела подавить горький смешок.
На самом деле план был неплох. Было разумно иметь немного времени про запас.
Но не сам план смешил её. Её смешила слепая вера Драко в то, что с возвращением Тео всё будет как раньше, что это сотрёт каждую каплю пролитой крови, высушит каждую слезу и развеет все плохие воспоминания. Они никогда не будут счастливы — хоть с Тео, хоть без. Как Малфой этого не видел?
***
Это должно было быть легко. План был безупречен.
И вот, когда они
снова потерпели неудачу, она
снова осталась в этом виноватой.
— Почему он не работает, Грейнджер?
— Ты его трогала?
— Неужели ты не хочешь вернуть его?
— Что ты сделала? Скажи мне, или я придушу тебя этой же цепочкой!
Но шанс всё ещё был.
Семь дней и семь попыток.
Оставалось ещё шесть.
Они вернут Тео.
***
Второй день тоже не принёс огромных успехов. Они смогли переместиться во времени, но лишь на двенадцать часов назад, и почти столкнулись лоб в лоб с самими собой, спорящими в чулане для мётел.
— Я перестану быть таким, когда мы его вернём, — произнёс Драко, смотря на свою версию из прошлого, которая сейчас сжимала руку Гермионы с такой силой, что кости были готовы надломиться. — Я обещаю тебе.
Глаза Гермионы застелила пелена из слёз, и она грустно улыбнулась. Это было ложью, но девушка не возразила и лишь кивнула в ответ. Во что она превратилась?
— Хорошо, Драко.
***
Но третий день тоже не принёс никаких успехов, из-за чего они сильно поругались. Это было больше похоже на дуэль — книги порваны, мебель полностью в щепках. Разбитые окна, порванные в клочья подушки и вырванные волосы. Единственной нетронутой вещью был, пожалуй, лишь Маховик, хотя его-то Гермиона хотела бы уничтожить больше всего на свете.
Позже у них был секс — разъярённый, горячий, полный ненависти. Полный слов, которые они не смели произнести, и совершенно лишенный каких-либо чувств. Он был примитивным, даже животным в каком-то смысле.
И после они, обнявшись, уснули вместе. Гермиона подумала, что у них, возможно, всё ещё есть крохотный шанс.
***
Прошёл четвёртый день, но снова ничего. В тот вечер Драко заплакал.
На мгновение он перестал злиться. На мгновение Гермионе показалось, что он осознал — всё, что они делают, было неправильно. Она обняла парня за плечи, но он тут же напрягся.
Гермиона погладила его по щеке, вытирая слёзы.
А потом он схватил её за запястье и с силой вывернул его, отчего в комнате послышался хруст суставов.
***
Пятая попытка увенчалась каким-никаким, но всё же успехом.
Каким-никаким, потому что их засосало обратно в настоящее всего через пятнадцать секунд.
Но они видели его — живого Тео. Он спокойно ел своё любимое фисташковое мороженое, дразня Драко и Гермиону. Они вдвоём терпеть не могли этот вкус. Увидев Тео собственными глазами, Грейнджер впервые за последний год всерьёз задумалась, что план Малфоя действительно может сработать.
Тем вечером они плакали оба.
***
На шестой день они снова встретились с собой в прошлом. Но на этот раз они там не ругались — это был счастливый день. Пожалуй, даже самый счастливый день в их жизни. День, когда Волдеморт умер. Драко и Гермиона смотрели, как они плачут.
Малфой держал её за руку — и настоящий, и тот, из прошлого.
— У нас получится, Гермиона, — прошептал он с такой нежностью в голосе, что у неё чуть не разорвалось сердце. Драко стоял позади Грейнджер, и она, положив голову ему на грудь, утопала в таких знакомых объятиях. — Завтра у нас всё получится, вот увидишь. И я снова буду обнимать вас. Вас обоих.
И Гермиона поверила ему. Почему-то поверила.
А затем он сказал, что любит её.
Но она не смогла произнести это в ответ.
***
Прошло уже триста шестьдесят пять дней со дня, когда убили Тео.
Триста шестьдесят пять дней с тех пор, как они начали свои попытки по его воскрешению.
— Сегодня это закончится, Драко, — охрипшим голосом произнесла Гермиона; ей было очень страшно. Малфой взглянул на неё, попутно застёгивая пуговицы на белоснежной рубашке — той самой, в которую он был одет год назад. Той самой, с которой Гермиона чарами выводила пятна крови.
Сама гриффиндорка облачилась в голубое платье — год назад Тео сам выбрал его для неё; он всегда считал, что голубой ей идёт.
— Ты выглядишь прекрасно, — произнёс Драко.
— Ты тоже, — она прикрыла глаза, едва сдерживая слёзы.
Малфой шагнул к девушке навстречу и, нежно обняв её за плечи, поцеловал в макушку.
— Он бы нами гордился, — сказал Драко. — Если бы только у нас была возможность ему об этом рассказать…
— Да, он бы гордился, — соврала Гермиона.
Она на мгновение задумалась, понимал ли Малфой, что Тео не стал бы гордиться ими. Ни тем, что они делали; ни тем, что они потратили впустую год своей жизни. Он бы возненавидел их за то, что они занимались теми вещами, которыми поклялись никогда больше не заниматься, когда закончится война.
Но больше всего Тео бы возненавидел их за то, сколько боли они причинили друг другу.
Возможно, и хорошо, что они никогда не смогут ему этого рассказать. Это бы разбило ему сердце — разорвало бы душу в клочья, как не смогло бы ничто другое.
— Ты… ты готова? — спросил Драко; его руки дрожали. Сегодня был их последний шанс. Последняя попытка. Гермиона, скорее всего, и наполовину не переживала бы так же сильно, как сейчас, если бы Маховик не работал. Но механизм был в отличном состоянии, а потому её пробирала дрожь при самой мысли — это возможно.
Грейнджер открыла глаза и накрыла его ладони своими, пытаясь унять дрожь. Лёд встретился с огнём, и они оба вздрогнули от ощущения близости друг друга — такой, которую никто из них уже и не надеялся почувствовать вновь.
— Сейчас или никогда.
— Сейчас или никогда, — произнёс Драко, прижавшись к ней лбом.
Он взял Маховик и, взглянув на неё, кивнул. Она кивнула в ответ.
Малфой стал заводить механизм, и Гермиона обхватила запястье парня, когда его пальцы чуть не соскользнули с последнего оборота.
Семь оборотов. Счастливое число.
— У нас получится, — пробормотал парень в ожидании активации магии.
«Всё ради Тео. Ты сделала это всё ради него», — повторяла она себе, наблюдая за вертящимся золотым механизмом.
Их тела приподнялись над землёй, и Маховик рывком затянул пару в прошлое.
У них получилось. Они оба поняли это в тот момент, когда невидимая сила резко вышвырнула их на землю.
На Гермиону обрушилась волна облегчения, а глаза снова застелила пелена слёз.
На этот раз — слёз счастья.
Драко прикрыл рот рукой, а затем надел цепочку с Маховиком себе на шею, пряча устройство под тканью рубашки. Он подполз к Грейнджер и, обхватив её лицо руками, поцеловал.
Сейчас Малфой целовал её как раньше — будто ничего и не изменилось. И Гермиона ответила парню, обвивая его шею руками.
— Мы сделали это, Драко… — всхлипнула она.
— Сделали…
И в этот момент воздух разрезал крик.
Это был Тео. Это Тео
снова взвывал от боли, встречаясь с новыми и новыми лучами Круциатуса. Агония
снова сжигала его заживо.
И они
снова это слышали. Во второй раз.
Затем они услышали уже собственные крики. Собственные слёзы.
Хруст костей — момент, который поделил их мир на до и после.
Всё вокруг перестало существовать.
Снова.
Драко упал на колени, утягивая Гермиону за собой. Она осела на землю и отчаянно зарыдала.
— Нет… Нет… Не может быть… Что ты наделала? — Малфой схватил её за предплечье, больно впиваясь ногтями в кожу; она была уверена, что из ранок потекла кровь. — Ты вернула нас слишком поздно… Как… как, чёрт возьми, ты могла!
Гермиона пыталась оттолкнуть его. Она умоляла его успокоиться.
Она плакала, а он
снова не слушал.
Она умоляла, когда почувствовала — её сердце разбилось в триста шестьдесят шестой раз.
Лишь раз. Ещё лишь один раз она сможет вынести эту пытку.
Драко, не подумав, толкнул её в сторону лестницы, и Гермиона, потеряв равновесие, упала и больно ударилась виском о ступеньку. Он ошеломлённо смотрел на неё, поняв, что только что натворил.
Но было слишком поздно. Она больше не могла терпеть эту боль.
— Гермиона, прости… Я… Мне так жаль… Ты же знаешь, я бы никогда, — Малфой наклонился, чтобы помочь ей встать, но через секунду его глаза расширились в ужасе. — Что ты делаешь…
Драко попытался ухватиться за перила, но его рука бессильно соскользнула, и он повалился на землю.
Прямиком на острие кинжала, который она успела достать из сумки.
— Прости, Драко, — прошептала Гермиона, повернув лезвие. — Я должна была. Сейчас или никогда.
И в тот момент её сердце разбилось в триста шестьдесят седьмой раз.
