Трое в Ангбанде, не считая собаки

      Летуна поймал Келегорм. Сплел из собственных волос ловчую петлю, потренировался набрасывать на летящую цель — весь привал для этого Куруфин ему бросал косынку Лутиэн, завязанную в узел. И вечером, стоило тени мелькнуть у края света от костра, нолдо хватило одного движения.       Берен летучую мышь отказался даже брать в руки. Мол, не могу и все, при одном виде корежит, шею сверну раньше, чем себя успею удержать. Келегорм его не винил, хотя и сам не прочь был бы удавить тварь. Было в ней что-то отвратительно неестественное — может, слишком длинные когти, или уродливая морда с большим ртом. Или слишком разумный, полный голодной злобы взгляд. Летун рвался и верещал, и пришлось, прежде чем передать его Лутиэн, замотать пленника в плащ. Она же взяла его без страха и только и повелела:       — Тихо! — и тварь замолчала, только беззвучно раскрывала рот. А Лутиэн продолжила, глядя в крохотные красные глаза. — Я знаю, ты понимаешь мою речь. Скажи своей госпоже — это я повергла Саурона и изгнала его. И я иду на Ангбанд. Со мной Берен, сын Барахира, и и сыны Феанора, Келегорм и Куруфин. Мы идём на Ангбанд. И не будем таиться. А теперь лети!       Она рывком вытряхнула летуна из плаща, и тот взлетел в воздух, скрылся в темноте и пропал. Молча.       — Не слишком ли? — Куруфин проводил летучую мышь глазами. — А если эта колдунья решит не сама явиться, а доложить Морготу?       — Не слишком, — Лутиэн отряхнула руки и старательно вытерла их косынкой. — Если она похожа на Саурона, она предпочтет попытаться взять нас сама.       — За наши головы Моргот ее золотом осыплет, — Берен пожал плечами, — а за новости не похвалит. К тому же не припомню, чтобы летуны особенно Саурону служили. Вряд ли один слуга Моргота упустит шанс второго уесть.       И Лутиэн не ошиблась — на следующий вечер, едва стемнело, вокруг лагеря закружили летучие мыши. Их было столько, что костер едва не потух от поднятого крыльями ветра — бесконечный вихрь черного и серого, оглушительные вопли и визг на грани слышимости, от которого звенело в ушах так, что мысли путались.       — Пугают, тряпки летучие, — проворчал Берен. Видно было, что он храбрится и сейчас, но топор смертный стиснул до побелевших пальцев и стоял настороженный, как сторожевой пес.       Келегорм же старался угомонить Хуана — верный пес рычал, метался, не зная, на кого из врагов первым бросаться и щерил зубы — и старался не думать, что будет, если вся эта орда бросится разом. Странно, что еще не бросились — будто им мешало что.       К счастью, проверять не пришлось. Когда Келегорму казалось, что он вот-вот оглохнет от воплей и писка, какофония смолкла. И из круговерти летунов вышла женщина.       Она была и лицом, и фигурой похожа на женщин эльдар — такая же стройная и статная, с такой же гармонией черт и такой же грацией, какая бывает только у нис в пору зрелости, знающих, что они красивы, и полных жизни. Но что-то в этой красоте было неправильно. Черты лица были слишком совершенны — будто их обладательница не могла ни смеяться, ни хмуриться, ни морщить нос, лишь бы не испортить красоту и на миг. Губы — слишком красны, а движения — слишком грациозны, каждое выверено, как линия чертежа. Она словно изображала жизнь слишком тщательно, но самой жизни — того живого, что не могло быть всегда совершенно, но и было прелестью женщин эльдар и эдайн — в ней ни капли не было.       — Вот, значит, кто разрушил Тол-ин-Гаурхот, — проговорила незваная гостья, и голос ее тоже был слишком красив и холоден, как мрамор, — я думала, я встречу великую воительницу, но вижу лишь девчонку, собаку и трёх бродяг. Похоже, Гортаур совсем ослаб и поглупел, раз хватило этого.       — Он никогда умен и не был, — Берен смерил женщину взглядом, в котором отвращение мешалось с опаской. — Ты сама-то кто будешь?       — Я? — женщина улыбнулась, но улыбка эта не тронула глаз. — Зови меня Тхурингветиль. Глашатай Мелькора, Вестник Его воли, Скрытая в тени.       — Девка на посылках, — Берен умудрился придать голову разочарование, — а шуму-то сколько…       Гостья сверкнула глазами, на миг растеряв всю красоту — ее затмил голод, глянувший из этих глаз. Голод, бесконечный, ненасытный, и такая же ненависть к живым лишь за то, что они живы.       — Так чего ты хочешь? — Лутиэн шагнула вперёд, и Келегорм дернулся к ней, чтоб успеть закрыть от Тхурингветиль. Берен не отстал и на удар сердца.       — Я? — гостья совладала с собой и улыбнулась. — Я хотела взглянуть на тех, кто победил Гортаура и рассказать ему о победе над вами.       — У эдайн это называлось «шкуру с неубитого волка снимать», — Лутиэн сделала еще один шаг вперёд, а Куруфин наоборот, шагнул в сторону, чтобы свет почти погасшего костра не мешал. — Не боишься, что последуешь за ним?       — Мне? Бояться? — все та же неживая улыбка тронула губы гостьи. — Я-то не на поединок вышла!       А следом все случилось сразу — Тхурингветиль бросилась вперед, отбросив прекрасный облик, сверкнул нож Куруфина, и летуны обрушились на отряд, пытаясь добраться до Лутиэн. Келегорм рубил, колол, отбивался, топтал упавшие тельца и думал лишь об одном — нельзя, никак нельзя ни одного допустить до Лутиэн! Они не тронут ее. Не тронут!       Он сбился со счета, когда все завершилось так же резко, как началось — летуны разбежались, а посреди лагеря стоял Хуан, держа за горло чудовище. Женские черты смешались со звериными — не женщина, не летун, но отвратительный гибрид, и только глаза остались теми же. Прекрасными и полными голода, а теперь — и ярости. Слуга Моргота билась в Хватке пса, а над ней возвышалась Лутиэн.       — Тхурингветиль, — голос ее был звонок и страшен, и она опять была вся — пламя, — Глашатай Моргота, воля и голос его! Я, Лутиэн Тинувиэль, дитя Мелиан, велю тебе — оставь это тело! Изыди! Отныне тебе быть бесплотным духом, и твоя злоба пожрет тебя! Убирайся!       Тварь в хватке рванулась, завопила бешено и… Затихла. Осталось только мертвое тело, брошенное, как ненужная черная тряпка.       Лутиэн замерла на миг, тряхнула головой и повинилась:       — Простите. Сложно было одновременно защищать вас от летунов и бороться с ее чарами. Вы не ранены? Я залечу укусы!       — В порядке. Хуже бывало, — Берен тяжело перевел дух, а Куруфин только отмахнулся:       — Они не в нас целили. Но зачем это все было?       — Ради шкуры, — Лутиэн брезгливо ткнула носком сапога труп, — если снять ее… Или хоть крылья срезать, я смогу принять ее облик. Хуана обернем Драуглином или любым из волков. И под этой личиной проберёмся.       — Перья Манве! — Куруфин явно был поражен. — Это ведь безумие! Но достаточное безумие, чтоб сработать.       — А что в нашем плане не безумно? — возразил Келегорм. Ему идея пришлась по нраву — это такая наглость, что наглее было б только на воротах Ангбанда написать оскорбительный стишок про Моргота. — Только мы кем будем?       — Кем-нибудь да станем, — Берен небрежно плечами пожал, — что, чудищ здесь мало бродит с орками вместе?