Любовь ведёт в бездну

Малыш—малыш… Я бы и не заметил тебя рядом, если бы твои взгляды не были такими пристальными, если бы ты не оставлял за собой столько следов. Все эти восхищённые вздохи, висящие в воздухе, все эти юркие мысли, роящиеся в твоей голове (это очевидно), все эти лепестки и мелкие капли крови. Непросто увидеть это до того, как прислуга ловко подметёт, уберёт и вымоет, но мои глаза достаточно хороши. Я просто знаю, где нужно быть в нужное время. Мало кто знает о любовной болезни, мало кто принимает её всерьёз. Это смешно, как светлые чувства становятся ядом, ещё смешнее, когда от этого умирают дети, и глупые взрослые не могут понять, что случилось, и почему знахари не смогли помочь, ещё более глупые маги не могут уловить, что за удивительное проклятье владеет такими силами. Кто, когда и зачем придумал такую болезнь, остаётся загадкой, а последствия очень реальны — вот они лежат на полу, их след остался на рукаве твоего кимоно. Я долго слежу за тем, как ты следишь за мной. И ты не делаешь ни одного смелого шага, а я притворяюсь безразличным, я притворяюсь, что не замечаю — чтобы тебе было интереснее, чтобы тебе было больнее. Цветы, в тебе столько цветов. Они в крови — хорошо. Тебе к лицу. Время идёт, и наблюдать за тобой становится интересно, немного болезненно, немного голодно. С тобой тяга к насилию поднимается к самому моему горлу, ощущается, как беззвучный рык древнего божества, вот он в моей диафрагме. Я продолжаю ничего не делать, ничего не говорить — так тебе только больней, а мне только приятней. Мне тоже иногда перехватывает дыхание — хочется подхватить твоё крошечное тельце, поднять на руках и рассмеяться в твоё детское, наивное лицо. Это было бы в высшей степени жестоко, но ещё это было бы лучше, чем ничего, поэтому я продолжаю давать тебе ничего. Мне интересно, сожрёт ли тебя первой болезнь, или всё-таки смелость. Ведь если бы ты однажды заговорил со мной… Малыш, не совершай таких ошибок. Малыш, я уничтожу тебя сразу, я не буду дожидаться цветов, я не дождусь даже твоего осознания — мне кажется, я просто перегрызу тебе горло. Уверен, кровь у тебя сладко-горькая на вкус, густая, вязкая, слипшаяся от лепестков. Как это было бы прекрасно, малыш, и как бы мне потом пришлось нести это на себе. Убивать ребёнка, который влюблён в тебя, — недостойно. Это слишком даже для меня. Как бы мне жить потом с этим? Но я знаю, что не смогу устоять перед тобой, это совершенно точно, так что продолжай не говорить со мной, продолжай держаться на расстоянии. Вопреки моим внутренним уговорам, ты всё-таки делаешь шаг. Такой маленький, такой невинный, мне почти больно видеть его, чувствовать его, принимать его. Кто знает, может, и твоя кровь бы меня отправила, раз я чувствую твоё касание через ткань. Я чувствую твою руку, она горячая. Что ты такое делаешь, малыш? Ты ведь знаешь правило: убей своих любимых. Тебе повезло, что я тебя не люблю. Глупый малыш, наивный малыш. Я скидываю твою руку просто шагом вперёд, не нужно даже напрягаться, и я иду в спокойном темпе, и всё же, на какую-то долю секунды быстрее — я чувствую напряжение, я нервничаю, я в каком-то смысле убегаю. Это почти постыдно, но только почти, я помню, что на другой стороне весов, куда как более тяжёлый груз. Ты смотришь на свою руку с особым влюблённым восторгом, ты так гордишься собой. Ты думаешь, что спасся от неопределённости, но теперь ведь тебе жить с этим. Дерьмово жить с отвержением. Я верю, что ты справишься, у тебя столько возможностей, столько шансов, столько благодатной семейной почвы. Тебе не нужны были эти цветы, и тебе не нужен я, и тебе не нужны даже чувства ко мне, мысли обо мне. Тебе будет намного лучше, если ты забудешь о том, что мы вообще когда-то встречались, ты ещё достаточно мал, чтобы забыть. Ты можешь прожить такую прекрасную жизнь, полную ненависти, насилия, принуждения семьи жить по твоим стандартам… Хорошо быть наследником, лучше не упусти. И тем более не делай глупостей из-за такого, как я — неблагодарного, дерзкого, перечащего всему на свете. Я не способен на чувства, только на ярость, жестокость и убийства, и тебе ни к чему занимать этим свою маленькую, ещё не искушённую бедами жизни голову. Ты, конечно, ничего не сказал, и я ничего не ответил, и я не могу знать, исчезнут ли цветы из пищевода, не задохнёшься ли ты ими однажды ночью, и я не собираюсь делать совершенно ничего, чтобы облегчить твои страдания. Кажется, что ты упиваешься ими. Кажется, ты думаешь, что это и есть любовь, хотя какая любовь будет выжигать твои лёгкие и убивать тебя изнутри? Нездоровая, тупая одержимость делает это, зацикленность, возведение в культ. Так всё же нелепо сделать из меня идол, какой же ты, малыш… Приземлённый. До абсурдного простой — тебе стоило бы отрастить клыки, если хочешь выжить в этом мире и в этой семье. Было бы неплохо, если бы твои надуманные чувства не убили тебя раньше, чем это произойдёт — как знать, может, я однажды услышу о тебе, как о достойном бойце. Кто знает, может, я бы пришёл к тебе в этом случае, просто проверить — не врут ли слухи, стал ли ты взрослее и умнее, выкинул ли меня из своей головы и лёгких. Лучшим бы исходом, лучшим комплиментом для тебя был бы искренний и надменный вопрос: «Ты вообще кто такой?» Если бы я услышал от тебя такое через много лет, может, это подтолкнуло бы меня к… Да, я почти наверняка уверен, что это нашло бы отзыв у моей дурной животной натуры. Я бы предложил нам второе знакомство, не выдав, что было первое. И медленно, жёстко, с особой изощрённой любовью подчинил тебя себе. Снова. На этот раз — по своей воле, на этот раз, из собственного, почти убогого желания. Всё это было бы славно, малыш. Ни о чём не тревожься, ты больше меня не увидишь, если только не вырастешь сильным бойцом, не перейдёшь дорогу семье, не совершишь какую-нибудь вселенскую глупость наподобие тех, что я иногда делаю. Это могло бы нас сблизить, но пока… Спи спокойно и расти сильным, красивым, упрямым и непременно с мерзким характером, а то мне будет неинтересно. Пока, малыш.