На острие ножа

Говорят, обещанного три года ждут. Цыгане очень любили эту поговорку ― талантливые искатели уловок во всех сделках. Спустя почти три года брака Мартиша Чангретта была готова возненавидеть эти гребанные слова. Она была готова ждать. Но терять то, что у неё должно было быть она не была готова. Мартиша держалась всю дорогу из больницы до дома и, лишь когда зашла в большую комнату, что была их с Лукой спальней, без сил скатилась на пушистый ковер и заплакала. Ей было тридцать три, она сидела на ковре и плакала взахлёб как в детстве. Врач сказал ей, что она была беременна. Одиннадцать недель. Она даже тестов на беременность не делала. Боялась даже допустить такую возможность. Чтобы потом не было мучительно больно осознавать, что мечта так и останется мечтой. Прекрасной и несбыточной. Это была третья беременность Мартиши за последние три года брака, и у неё всё ещё не было детей. Сейчас ей начало казаться, что обещание Полли, что она родит детей, что у неё будут близнецы, что она не бесплодна казалось смутным и неясным, будто и не было его на самом деле. После второй потери ребенка она больше не слушала никакие предсказания тёти и не хотела сама слушать своё цыганское, сверхъестественное чутьё. Хотелось ошибиться. Но каждый раз она точно угадывала, как потеряет ребенка. Первая её беременность случилась спустя несколько месяцев после свадьбы. Они с Лукой переехали в Нью-Йорк, и Мартиша с восторгом обживалась в их старой квартире. Лука и вправду немного изменил её, но в целом оставил всё также, как и было при них раньше. Мартиша была абсолютно счастлива, рядом с любимым человеком, связанная с ним навсегда. Синяки после избиения потихоньку проходили, ребра болели всё меньше, отдышка становилась всё реже. В тот день, когда сошел последний синяк, она узнала, что беременна. Она была счастлива. Когда Лука вернулся домой, жена вприпрыжку пронеслась через коридор и повисла у мужа на шее. От визгов девушки немного заложило уши, но основной посыл он уловил: ребёнок. Лука Чангретта был абсолютно счастлив. Выражение его лица, восторг и ликование, которыми вдруг вспыхнули глаза итальянца, цыганка не смогла быть забыть уже никогда. Для семьи потянулись недели и месяцы радостного ожидания. Лука пристально следил — когда же талия любимой жены утратит свою обычную хрупкую стройность. Маришка прислушивалась к ощущениям внутри себя, чтобы не пропустить тот момент, когда малыш впервые даст знать о себе коротким, почти ещё не ощутимым толчком. Оглядывая назад, Маришка знала ― едва узнав о беременности, она почувствовала то, что этому ребенку не суждено родиться. Было что-то такое в её радости, какая-то червоточина, которая не позволила отдаться счастью с головой. Ну, не бывает так ― ни у Шелби, ни у Чангретты, чтобы всё было так идеально, а Мартиша была и тем, и другим. Она не стала высказывать свои опасения Луке, а просто надеялась, что это нервное. Она была беременна впервые за тридцать лет своей жизни, и, хотя не раз имела опыт с детьми и родами, она сама собиралась стать матерью в первый раз. В ночь, когда это произошло, Маришка до последнего не хотела ложиться спать. Она всё ходила и ходила по комнате, что-то делала, пыталась отвлечься. И когда Лука устал от её метаний и заставил объяснить, что не так, она не нашла слов. Никаких, кроме правдивых. ― Мне страшно. ― Из-за чего? ― терпеливо и ласково спросил муж. ― Что такое, любовь моя? Тебе нехорошо? ― Лука, ― с трудом сглотнув, произнесла она. ― Я не рожу этого ребенка Сказала, и будто стало легче. Будто топор, что магически завис над плахой, всё-таки опустился и убил её. Лука нахмурился. ― О чем ты? Мартиша вздохнула. Как она могла объяснить? ― Цыганское чутье, ― недовольно пробормотала она. ― Я… я просто знаю это. Как знаю по фактам многие другие вещи ещё до того, как это случится. Просто часто игнорирую это. Так вот и сейчас я знаю, что… ― Не думай так наперед, ― перебил её муж. Ласково погладил по волосам и поцеловал в лоб. ― Ты волнуешься, и это нормально. У тебя, вероятно, был выкидыш раньше, и теперь ты тревожишься, но… ― Дело не в этом, Лука, ― вздохнула Мартиша. ― Совсем не в этом. Она легла на свою часть кровати и, хотя всё внутри неё кричало о том, что она не должна спать, она мгновенно заснула. Ей ничего не снилось кроме густой черноты, кроме пустоты её сознания. Когда Маришка проснулась, она поняла, что случилось, еще до того, как осознала, что ее живот разрывается от боли, а бедра испачканы в чем-то липком и влажном. «Его больше нет» ― поняла она, сев на кровати и, откинув одеяло, рассматривая кровавые простыни под собой. То, что она знала, что это случится, всё равно не сделало её готовой к этому. Она плакала, кричала и была совершенно убита. Она была готова к любой реакции от Луки, но совершенно не к тому, что он скажет: ― Извини. Я должен был тебя послушать тогда. Конечно, им сочувствовали и говорили, что всё ещё впереди, но червоточина внутри неё не проходила. Это был всего третий месяц её беременности, и Лука был таким счастливым… Она не знала, важно ли было для него иметь детей именно как для мужчины. Он всегда рассматривал ребенка как способ соединить их ещё крепче. Он будто и не расстроился. После слов врача он лишь кивнул и более никогда не заговаривал на эту тему. Итальянец переживал свою боль внутри, никому её не доверив и не позволив разделить. Только к супруге стал относится с большей чуткостью и нежностью. Одной ночью Мартиша проснулась одна в постели и увидела, как Лука стоял перед окном и усиленно тер глаза. Маришка не стала его звать, лишь прикрыла глаза и, когда муж вернулся в постель, прижалась к нему ближе. Лука с готовностью её обнял. Он пару раз неудачно пошутил, что, находясь в большой семье ценишь тишину, да и кроме того, им надо наверстать девять лет с любимой женщиной, но Мартиша понимала и другое. Понимала немой укор в глазах его матери, понимала слова его дяди о том, что какая жалость, что никто из итальянцев пока так и не унаследовал её прекрасные синие глаза. Ей было тридцать один уже. Не слишком здорова, измученная пытками и криминальным пришлом женщина с одной неудавшейся беременностью раньше, и с каждым годом не только сама возможность беременности была под сомнением, но и её благополучное завершение. С момента выкидыша прошло четыре месяца, когда Маришка решила первой заговорить об этом. ― Ты вообще думал о детях? ― с ходу спросила она, отодвигая рабочие бумаги и садясь на стол прямо перед мужем. Деликатничать смысла не было: не поговорит сейчас, не решится на это никогда больше. Чангретта выдохнул, глядя на убранные листы, и с прищуром посмотрел на жену. ― Почти так же, как и десять лет назад, ― сказал он честно. ― Как о чём-то, что крепко свяжет нас и не позволит разойтись. Мы женаты меньше года. Я всё ещё жду подвоха. Мартиша фыркнула. ― Идиот, ― любя заметила она и протянула руку, чтобы безжалостно взлохматить идеально уложенные волосы мужа. Лука позволил ей это, как и множество раз до этого. ― Но я не совсем об этом. Ребёнок как… ребёнок. Ты хочешь быть отцом? Лука молчал так долго, что ответ стал ясен. ― Я хотел бы, чтобы у нас был один или два ребенка, ― наконец сказал он честно. ― Но для меня это не главное. Просто какой-то новый этап в жизни, новый этап нашей семьи. Для меня это не принципиально важно. Не будет детей ― да и чёрт с ними, не в этом счастье. Лука говорил так, и Мартиша ему верила. Его отношение к ней не изменилось и, казалось, ничто не могло покоробить любовь итальянца к его цыганке. Они по-прежнему любили друг друга, по-прежнему растворялись в своих чувствах и в объятиях друг друга. Они слепо обожали свою вторую половину и совершенно не придавались постоянному унынию из-за того, что детей у них нет. Вторая беременность Мартиши произошла спустя почти полтора года после свадьбы. Врач ликовал, объявив ей об этом, но Мартиша запретила сообщать мужу. Она ждала несколько недель, прежде чем сказать, и не могла до конца понять, что чувствует: исчезла ли червоточина или всё ещё была. Её цыганское чутье не обещало ничего хорошего. Поняв это, цыганка просто решила подождать, что случится всё также, как и в прошлый раз. Она даже не стала говорить Луке: а смысл, если в итоге всё равно пройдет также. Но вот прошёл третий месяц, и скрывать больше нельзя было. Мартиша сообщила мужу о своей беременности и тут же сказала, что чувствует. ― Давай не будем загадывать наперед, ― ответил он почти также, как и в первый раз. Мартиша увидела радость в его глаза, значительно разбавленную волнением и страхом. Лука сделал всё, что в его силах. Он нашёл лучшего врача, почти неотлучно был с женой. Клиники, ведущие специалисты и подписанные чеки. Мартиша сама выполняла все указания и предписания, пила витамины, не нагружала себя тяжёлой работой и ей даже показалось, что всё может быть хорошо. Больнее всего было именно в тот раз. Потому что Мартиша успела примерить те бесформенные комбинезоны для беременных. Ангель и Габриэлла скупали маленькие розовые пинеточки килограммами, а Одри мягко намекала, что было бы неплохо назвать ребенка в честь ее отца, если это будет мальчик. С губ миссис Чангретты не сходила улыбка, глаза искрились, а счастье будто бы излучалось в разные стороны На обследовании, где Лука и Мартиша Чангретта должны были услышать сердце своего ребёнка, диагностировали антенатальную гибель плода, смерть во время беременности. Врач заикался, клялся и божился, что не знал об этом раньше, что всё было хорошо с ребенком, но на следующий день его всё равно нашли с пулей во лбу, сброшенным в какую-то канаву в неблагоприятном районе. Но изменить уже ничего нельзя было. Мартиша ни с кем не разговаривала после оглашения диагноза, только плача по ночам. Через два дня плод вытащили. Это даже нельзя было назвать абортом. Ребенок был мертв и его убрали, чтобы он не сгубил здоровье матери, которого и так не было. После операции Мартиша не могла есть. Организм просто отказывался принимать пищу, поэтому им пришлось задержаться в больнице. Лука грозился разнести всем черепа из ружья или затаскать по судам, но врачи разводили руками и ставили капельницы. Цыганка посерела. Даже каштановые волосы будто бы поблекли, покрылись пылью. Первым словом, которое она сказало Луке было «прости». Чангретта так и не смог убедить жену, что это не её вина. Как бы он ни старался. Ещё какое-то время после операции Мартиша истекала кровью. Врачи с этим ничего сделать не могли, если не хотели своими руками создать угрозы для бесплодия миссис Чангретты. Лука уже был готов на все, лишь бы его жена перестала мучительно лежать на кровати, с трудом приходя в себя. Мартиша по несколько часов мучилась от страшных болей, её внутренности словно сжимались и выворачивались, не желая признавать, что этого маленького человечка, который уже успел стать самым важным, самым любимым, что есть, в жизни больше нет. Физические мучения, смешиваясь с душевной болью, сводили цыганскую королеву с ума. Решение было простое. Удалить матку и яичники. Опасная процедура, но Лука был готов рискнуть, лишь бы жена была хотя бы физически в порядке. Дети не имели такого значения. Только Маришка и её здоровье. Не то чтобы Лука собирался обсуждать это с семьей, но врач сам сообщил Одри Чангретте о своём предложении, и, слушая нотации матери, глава семьи размышлял: не пустить ли пулю в лоб и второму врачу. Решив, что третьего врача искать будет сейчас проблематично, он выдохнул и твердо объяснил, что не позволит никому в это лезть. Ангель и Габриэлла неожиданно оказались на его стороне. Родители с тремя детьми в один голос заявили, что если так будет лучше, то Лука должен на это решится. Дети ― не самое главное, а вот если Маришка умрёт, всё будет кончено. Мать была резко против. Дядя, чуть подумав, предложил всё равно подождать. Такая операция, в таком состоянии могла убить миссис Чангретту. Стоит подождать, вдруг она сама поправится? И она поправилась. Услышав о предложении мужа, Мартиша твёрдо отказалась, а через пару месяцев справилась с болезнью. Они провели в скорби ещё много месяцев. Маришка справилась с этим меньше года назад. Всё, что она делала до этого ― тонула. Лука же не мог позволить себе такой роскоши, ведь в своей свадебной клятве чётко и ясно обещал, что будет опорой и в горе, и в радости. Теперь его главным занятием стало протягивать руку всякий раз, когда миссис Чангретта уходила слишком глубоко. И вот теперь ещё одна беременность. Ещё один ребенок, которого она должна была родить. Мартиша не знала, что делать ― прислушаться к своим ощущениям и подумать, что делать, если она снова уловит эту тьму и смерть, почувствует, что и этому ребенку не суждено родиться, или просто оставить всё на самотек? Может надо избавиться от ребенка, если она уловит это снова, и к чёрту вырезать все женские органы? Она была на всё согласна, даже была готова… Слёзы снова заструились по лицу черными полосками от туши. Мартиша не находила в себе сил подняться, она просто сидела и плакала. Она не выдержит такого снова, не выдержит. Что-то подсказывало ей — если и этот малыш не увидит света, Мартиша просто уйдет следом за ним. Не по своей воли оставит своего мужа и братьев, а потому лишь, что не сможет отпустить маленькую душу скитаться по потустороннему миру в одиночку. Туда, где были уже трое её детей. Мартиша устало закрыла глаза и уперлась затылком в стену. И как же быть? Что ей вообще делать? Она сидела в тишине долгое время, пока не смогла успокоиться. Сил подняться не было, но хотя бы более-менее выстроился план действий. Надо сообщить Луке ― тянуть смысла нет. Вдвоём они всё-таки решат, как быть. Возможно… возможно, ей стоило предложить ему заиметь ребёнка от другой? Если это было важно. А это было важно. Лука возглавлял итальянскую мафию. Он был главой большой семьи, и все ждали, что у него будет ребенок, который когда-то продолжит дело отца, как сам Лука продолжил дело Винсента. Мартиша тоже была частью семьи Чангретта, и она должна была поступить на благо семьи, разве нет? Возможно, ей стоило поступить как древняя праматерь Сарра, и принять на колени ребенка чужой женщины, чтобы воспитать его как своего… Дверь в спальню открылась. Мартиша едва успела отодвинуть ноги, чтобы не прищемили. Лука широким, хозяйским шагом вошел в спальню, и его жена чуть не заплакала снова, смотря на его величественную, статную фигуру. Лука был бы прекрасным отцом. ― Маришка? ― расслабленно позвал он, ожидая, что она находится в совмещенной ванне или смежённой комнате. Бывшая Шелби с трудом подала голос, и Лука развернулся. Любое спокойствие из его глаз мгновенно улетучилось, когда он увидел свою жену заплаканной и сидящей на полу. Мартиша подняла на него взгляд. Чангретта мгновенно приблизился. ― Что случилось? ― Лука, ― пробормотала она. Итальянец сел перед на ковер, внимательно вглядываясь в синие глаза своей жены. Мартиша устало выдохнула, судорожно сжав пальцы. ― Я беременна. Лука крупно вздрогнул. Лицо Мартиши было бледным, глаза казались почти синими на фоне покрасневших прожилок, а по тому, как опухло всё под глазами было ясно, что плакала она уже не первый час. Лука притянул её к себе, заключая в крепкие объятья. Побоялся, что она вырвется ― не вырвалась. Только судорожно всхлипнула. Одна его рука обхватила её за талию, другая нашла её свободную руку. Лука молчал. Да и что он мог сказать? Убеждать Маришку, что все будет хорошо? После всего он не мог раскидываться такими громкими словами. Спросить, что она хочет? Но жена сейчас была глубоко ошарашена и испуганна. Самому принять решение? Но это была Маришка, он не мог решать за неё или к чему-то принуждать. Решать надо было, но вместе. ― Лука, ― негромко проговорила она. ― Я подумала, что если и этого ребенка я не рожу… может, тебе найти любовницу? Многие женщины… ― Zitto, «помолчи», ― мягко, но твердо кинул Лука, прервав её на полуслове. Мартиша почувствовала, как гневная дрожь пробежала по всему его телу, но муж с ней справился. ― Мне не нужны другие женщины, тем более дети от них. Я не смогу полюбить ребенка, который не будет твоим, mia moglie, amore mio, «жена моя, любовь моя». Мартиша не стала говорить, что у неё ещё был вариант, в котором она разводилась с Лукой и отпускала его искать счастье с другой. Все равно это было невозможно, Лука доказывал это все три года их брака. Женщина испытала почти преступную горечь от того, что в этот момент, момент, когда они узнали о ребёнке, никто из них не был счастлив. Мартиша боялась до такой степени, что её колотило, Лука мрачный и собранный о чём-то думал. Его пальцы крепче сжимались на ней, будто он боялся, что она уйдёт. Они оба молчали. Эта тишина была какой-то правильной. Разговаривать, изобретать темы, подбирать слова для разговора не хотелось. А вот так сидеть, прижавшись к теплому и надежному боку любимого мужчины, ощущать его прикосновения и ставший до мельчайших ноток знакомым запах хотелось очень. Особо это обсуждать не стали. Лука спросил о сроке, и Мартиша сказала, что она на третьем месяце ― поздно обратилась к врачу, но просто боялась до дрожи. ― Я была почти уверенна, что после всего у меня рак яичников, ― невесело усмехнулась она. ― Всеми силами гнала мысли о беременности. ― Ну, я бы любил тебя до самого конца, ― хмыкнул Чангретта. Он хотел сказать, что три года для обещанного уже прошли, что Бог любит троицу, но у него рот не раскрывался. Он не хотел давать надежду ― ни себе, ни жене. Если что-то произойдет, если и сейчас не получится… Мартиша с ума сойдёт. Луке тоже было больно терять детей, которые даже не родились, которые никогда не узнают, как сильно родители любили бы их… У него не было права думать об этом. Это Мартиша раз за разом теряла их, это её тело болело и страдало вместе с душой, это Мартиша физически и духовно умирала вместе с теми, кого не могла родить. Луке надо было быть сильным. Ради них обоих. Потому что, если произойдёт самое страшное, ему придется бороться уже не просто за здоровье жены ― за саму её жизнь. Они не стали объявлять об этом. Нашли другого врача, какого-то молодого, юного парня, закончившегося не так давно обучение. Лука хотел уйти из кабинета едва увидев его, явно озадаченный тем, что опытные врачи рекомендовали кого-то столь юного, но Маришка внезапно захотела поговорить с ним. У парня забавно тряслись руки, и он явно не мог понять, куда ему деть глаза от главы сицилийской мафии и его супруги, но спустя несколько минут спокойного разговора он взял себя в руки, и в нём заговорил профессионал. Он спокойно выслушал сухую историю о двух предыдущих беременностях, и без лишних соболезнований выстроил быструю, обнадёживающую систему лечения, со множеством тестов, анализов и витаминов, на которые Мартиша была более чем согласна. На нём и остановились. Когда прошёл четвёртый месяц они оба немного выдохнули. По крайней мере, какой-то мрачный, кровавый рубеж был пройден. Врач постоянно делал какие-то скрининги, анализы, исследования ― и не потому, что боялся получить пулю в лоб, а потому что искренне горел этим делом. О развитии ребёнка в Мартише он говорил так, будто был его как минимум старшим братом, а как максимум ― его родным отцом. Он был искренне влюблён в то, что и как он делал. ― Он мне поэтому и понравился, ― вздохнула Мартиша, когда они возвращались с очередного УЗИ, где врач дал им послушать ровное сердцебиение ребёнка. ― Энергия от него хорошая, светлая. ― Главное, что дело хорошо своё знает, ― выдохнул Лука, но жена несильно ударила его в бок, и Чангретта был вынужден признать. ― Ладно, его отношение к работе тоже много значит, убедила. Ближе к пятому месяцу скрывать уже не было возможности ― живот Мартиши говорил сам за себя. Особой шумихи об этом, конечно, не подняли, лишь Габриэлла скромно пожелала Мартише здоровья и сил, остальные не нашли, что сказать, но Лука даже был им благодарен. Никакие слова помочь этому делу не могли, только поддержка и время. Никто ничего не планировал, никто не предлагал имена или оформление детской ― все просто надеялись, что ребенок родится и будет живым и здоровым. Когда срок Мартиши приблизился к шестому месяцу, в Нью-Йорк приехал Томас Шелби. Детей он оставил со своей новой женой, и приехал один, по его собственному заверению отмахнувшись от всех родственников, кто попробовал сесть ему на хвост. Судя по слабой улыбке, Мартиша была ему благодарна за то, что приехал один. Казалось, чем ближе подступал срок, тем больше напрягались Лука и Мартиша. Это беременность была дольше всех предыдущих, ребенок был совершенно здоров и развивался правильно, Мартиша чувствовала себя прекрасно ― ну, если исключить тянущую от тяжести спину и периодическую тошноту от резких запахов. Против воли с каждой новой удачной неделей рождалась надежда. Мартиша никогда прежде не была так счастлива и вместе с тем – так осторожна и напугана. Её страшило то цыганское чутье, которое она заперла глубоко внутри себя. Приводила в ужас мысль о том, что и этого ребенка она не сможет уберечь. После семейной трагедии прошел уже почти год, но боль потери не была забыта, пустота, образовавшаяся в душе в тот момент, когда врач произнёс роковые слова, поставив точку в короткой недожизни их ребенка, так и не заполнилась. Ночами, когда она забывалась неспокойным, поверхностным сном, Лука давал волю собственным страхам. Он боялся, очень боялся потерять их обоих. Что-то подсказывало мужчине — если и этот малыш не увидит света, Мартиша просто уйдёт следом за ним. Не по своей воли оставит его и всю семью, а потому лишь, что не сможет отпустить маленькую душу скитаться по потустороннему миру в одиночку. Прижавшись губами к растущему животу жены, он шептал. Говорил о любви. Любви мужчины к женщине, вынашивающей его дитя. Отцовской любви к зарождающейся под её сердцем жизни. Чем ближе приближался день, в который Мартиша должна была родить, тем тревожнее она становилась. Женщина не хотела оставаться одна, неотлучно находилась при муже, который безропотно сдвигал и отменял все свои дела, чтобы не оставлять жену в одиночестве. Томас Шелби, заново вспоминал все магические целительные умения цыган, составлял укрепляющие сборы и настойки, которые будущая мать готова была принимать в любых количествах и комбинациях, если они увеличивали шансы ребёнка на жизнь. Томас вместе с сестрой занимались какими-то оберегами и заговорами, и даже в этом всём Лука был готов участвовать. Её время в итоге пришло на две недели раньше установленного срока. Томас отвёз сестру в больницу, чтобы узнать результаты анализа крови ― да и просто на обследование, Мартиша с раннего утра чувствовали себя странно. Когда у неё начались стремительные роды, молодой врач, не проявив и капли того смущения, что присутствовало в первую встречу, спокойно подготовил палату для родов, взял Мартишу с ребёнком в свои руки и велел медсёстрам успокоить встревоженного брата, объяснив ему, что схватки уже идут много часов, просто были не такими сильными. ― Лучше сообщите мужу и другим родственникам, ― велел врач. ― Может, мистер Чангретта захочет быть со своей женой во время родов. Лука, без сомнения, захотел бы. Но банально не успел. К тому моменту, как он приехал ― добрался за рекордные пятнадцать минут ― Мартиша уже рожала, и его к ней не пустили. Поэтому он нервно ютился в коридоре вместе с Томасом, Ангелем, Габриэллой, матерью и дядей. ― Вы уже выбрали имя? ― спросила Габриэлла, когда молчание уже затянулась. Лука покачал головой. ― Мы все последние месяцы провели с мыслью «не сглазить», ― устало, а от того зло произнёс он. ― Всё, что я сделал для этого ребенка, собрал кроватку. ― Уже хорошо, не будет спать в ящике комода, ― хмыкнул Ангель, и Томас тоже усмехнулся. Лука посмотрел так, будто хотел убить их обоих. ― У тебя такое лицо, будто Мартиша умирает, а не рожает вашего первенца, ― Финачи подошел и сунул племяннику в руку стаканчик с кофе, от которого подозрительно попахивало чем-то кроме кофе, чем-то крепким и алкогольным. ― Мы все молились за этого ребенка, Лука, он будет в порядке. Лука хотел было ответить, но не стал. Его лицо не выражало радости, которую пристало переживать мужчине, который с минуты на минуту станет отцом. Лишь тревога, страх и боль читались в обычно невозмутимом на людях лице Чангретты. ― Я должен быть с ней, а не здесь. ― Возможно, так будет лучше, ― Финачи сдержанно улыбнулся. ― Мартиша сильная девочка, она справится, но ей надо сосредоточится на себе и ребёнке. Лука совсем не был в этом не уверен. Почти шесть месяцев он готовился быть рядом с женой, держать за руку и помогать, чем только сможет, а в итоге он здесь, такой же полезный, как братья и дяди. ― Да, а человек, который собирался купить домой аппарат УЗИ явно её отвлекал бы, ― согласилась Одри Чангретта, заслужив обвиняющий взгляд сына. ― Meraviglioso, «замечательно, ― пробормотал итальянец сквозь зубы. ― Semplicemente perfetto, «просто идеально». Габриэлла расправила своё красивое зелёное платье и посмотрела на Томаса. ― Девятое ноябре. Поделишься какой-то цыганской мудростью об этом дне? ― Девять ― хорошее число, ― негромко проговорил Томас. Он волновался за сестру не меньше Луки, только если итальянец весь кипел, то цыган будто примёрз к этому стулу, на который его усадили почти три часа назад. ― Девятое число время триумфа! Сулит успех и удачу, можно смело говорить о своих начинаниях, всё сбудется. ― Как-то слишком тихо, нет? ― спросил Ангель чуть взволнованно. Томас усмехнулся. ― Мартиша выдерживала пытки Капоне без лишних криков, уверен, роды для нее как немного тяжелый подъём в гору. Ещё через час раздался писк, слишком далекий и глухой, чтобы понять ― был ли это долгожданный плач ребенка или что-то другое, но тут дверь в родильное крыло открылась. Выглянувший оттуда врач казался усталым, но весь светился от внутренней радости, и все разом выдохнули, едва его увидели. ― Миссис Чангретта настояла, чтобы сначала ребёнка увидел муж, а потом сказать, кто родился, ― объявил он. ― Мы уже привели ваше жену в порядок, можете идти к ней. Но могу сказать лишь о том, что ребёнок жив и более чем здоров. Лука торопливо направился в родильное крыло. Ускорив шаг, вскоре он распахнул двери палаты. Мартиша полулежала среди подушек, прижимая к груди малыша, завёрнутого в белоснежные пеленки. Женщина бережно покачивала ребенка, который прижимался к её груди и пил молоко, коснулась губами крошечного лба, к которому прилипли прядки свалявшихся аспидно-черных волос. В сморщенном, красном от давления и крика, малыше уже легко угадывались черты отца. Только глаза были того же оттенка, что у Мартиши и всех Шелби. Почувствовав присутствие мужа, Мартиша выпрямилась, насколько ей позволяло нынешнее состояние. Гордо посмотрела на любимого мужчину с мягкой, нежной и усталой улыбкой. ― Кажется я справилась, ― тихо и недоверчиво произнесла она. Лука подошёл. Ему показалось, будто эти шаги разделяли жизнь на до и после. Раньше он всегда знал, что мог защитить Мартишу и себя. А теперь, он в ответе ещё за одного маленького человечка. И не знал, что ждало его как отца. Но вместе с тем, казалось, будто он сделал всего два шага, чтобы преодолеть расстояние от двери до Мартиши с ребенком. Замер, чтобы рассмотреть её. Такую измученную, уставшую, растрепанную и невероятно счастливую. А ещё — любимую, родную, его. ― Mariska, ― остро-болезненно проговорил итальянец, с каким-то трудом опускаясь на край кровати рядом с женой. ― Ты действительно справилась, amore mio. Лучше всех справилась. Мартиша улыбнулась ему и чуть повернула ребёнка к нему, который тут же закряхтел, не желая отрываться от молока. Он приоткрыл голубые материнские глаза, желая понять, что произошло и уловил Луку размытым, расфокусированным взглядом всего на секунду, чтобы тут же закрыть глаза снова и крепче обхватить материнскую грудь. ― Это мальчик, ― шепотом произнесла Мартиша. ― Я родила нам сына, Лука. Чангретта уткнулся носом ей в висок и шумно выдохнул. От Мартиши пахло кровью и медицинскими препаратами, но все это было неважными мелочами. Лука снова опустил взгляд на своего сына. ― Grazie amore mio, «спасибо, любовь моя», ― сказал он, понимая, что это всё, что он мог ей сказать. Просто поблагодарить. Не только за сына, а за то, что боролась, надеялась и верила. Что была с ним и что всё-таки сделала это. Когда ребенок наелся и уснул, Мартиша передала сына Луке, бережно положив его в мужские руки, кажущиеся несуразно огромными рядом с таким малышом. Женщина поправила одеяло, в которое был укатан мальчик, погладила слипшиеся пряди чёрных волос на её макушке. Наблюдая за женой Лука не могу не улыбаться. В каждом её движении было столько нежности, любви и заботы. Закончив приводить мальчика в порядок, Мартиша обняла мужа и его, прижалась щекой к мужской руке и посмотрела на Луку из-под полуопущенных ресниц. Мальчик чуть завозился, и Лука мягко покачал его, пока тот не успокоился. Вскоре, младенец уснул, пригревшись в надёжных отцовских объятиях. ― Знаешь, мы так и не знаем, как назвать его, ― всё тем же шёпотом проговорила Мартиша, будто мальчик был сном, и если бы она начала говорить громче, сон развеялся бы, и она оказалась в мире, где ее сына не было бы, и могло никогда не быть. ― Ему определённо нужно хорошее имя, ― согласился Лука. ― Но знаешь, я так рад его рождению, что согласен назвать его Томасом или Джоном. ― Артуром, ― рассмеялась Мартиша, сама испугавшись громкого звука. ― Ti amo, «я люблю тебя», ― никакие другие слова не смогли бы выразить то любовь и счастье, которое Лука испытывал, находясь рядом с женой. Чуть наклонившись, осторожно поцеловал Мартишу. ― Și eu te iubesc, «я тоже люблю тебя», ― ответила женщина в губы мужа, впервые за всё время улыбнувшись. Ярко и открыто. Это не было сном. Крошечный человек, который сейчас лежал на руках отца, крошечными пальчиками схватив край одеяла, который одним своим видом вызывал нежность в сердце ― он был настоящим. Долгожданным, выстраданным, обещанным. Самым любимым. И, пожалуй, только сейчас и Лука, и Мартиша могли понять, почему детей называли «плодом любви». Их сын в любом случае был именно таким. Шёл третий год их брака. Обещанное было получено. Наконец-то.