***
— Ты в порядке? — спрашивает ведьмак, как только бард справляется с большей частью своей порции и продолжает молчать. Он не хочет вызывать его беспокойство по такому пустяку, а потому говорит, что просто устал и перекатывается к своей импровизированной кровати. Лютик причитает что-то о том, что сегодняшнее мясо было вкусным, но немного сухим, говорит, что следовало бы заехать на рынок и прикупить немного трав. Геральт бросает в него мясную кость, выражая своё недовольство подобной критикой. Костёр громко потрескивает в тишине. Рассвет готовит им долгий поход вверх по долине прямиком до следующей деревни, где, по словам добрых людей, найдётся хорошая работа за не менее хорошую плату. Лютик закрывает глаза и молится всем богам, чтобы те с утра смилостивились над ним и избавили его от этого недуга. Но, как выясняется, боги — полное дерьмо. Вместо головной боли, которая стала вполне преодолимой, Лютик просыпается от очередного сюрприза: у него болит горло. Геральт сразу же замечает это. Трудно скрыть этот факт, когда бард отказывается петь до конца дня, да и стыдно признаться. — Наверное, я слишком сильно напрягся вчера! — быстро оправдывается Лютик, отбрасывая несколько камней с тропинки. Это ложь. Он пел не больше, чем обычно. Даже меньше. Судя по тому, что его голова постоянно раскалывается, бард, скорее всего, чем-то заболел. Простуда или грипп. Ничего такого, с чем не справился бы хороший травник или целитель. Но если он действительно болен, ведьмак наверняка оставит его в ближайшем поселении — для его же блага, скажет он прямо и логично, а Лютик пока не готов расстаться со своим другом. Зная, как движется ведьмак, они могут не встретиться несколько месяцев. Возможно, годы. Всё, что будет у Лютика, это сплетни, которые дойдут до его ушей. Сплетни. Больше всего его пугает, что однажды они принесут ужасные новости, и через несколько дней и недель он уже ничего не сможет с этим поделать. Поэтому Лютик полон решимости преодолеть боль и колючки в горле, если это означает провести драгоценное время рядом со своим дорогим другом. Геральт едет верхом, но направляет кобылу так, чтобы она соответствовала походке Лютика. Его желтые глаза пронзают барда насквозь, наблюдая за тем, как он пинает очередной камешек в траву. — Ты напряг голос, — в конце концов произносит Геральт, — Конечно. В его голосе звучит сомнение, но он оставляет всё как есть. Плотва принюхивается. Лютику кажется, что они оба оценивают то, как долго он будет делать вид, что всё в порядке. Если уж на то пошло, это разжигает в нём азарт, вынуждая достать свою лютню и если не петь, то напевать любые баллады, приходящие на ум, даже те неоконченные, которые всё ещё крутятся у него в голове. До самого следующего города, если бы он мог. Плотва щиплет его за плечо. Маленькая засранка. Не сильно, но очевидно, что она обижена. — Прекрати, ты! Ладно, я отдохну. У меня и так руки устали. На это Геральт усмехается. Он несколько раз ласково прихлопывает по шее кобылы, пока бард проверяет свой дублет на предмет повреждений. — Хорошая девочка. «О, они оба такой раздражающий дуэт», — думает Лютик, поднимая руки к небу в знак поражения. Но, по крайней мере, на время он забыл о своих неудобствах. И улыбка, украсившая лицо ведьмака, — большое облегчение.***
Проходят дни, а здоровье Лютика, кажется, только ухудшается. Головная боль не проходит, он становится раздражительным и чувствительным. Из-за боли в горле его голос становится хриплым. Он мало что может делать, не уставая. Но он всё равно продолжает идти вперёд. Геральт не может предложить ему ни одного из своих зелий, не убив его. Ведьмачьи снадобья плохо действуют на смертные тела. Постепенно плоские шутки ведьмака сменяются озабоченными выражениями, всё чаще и чаще. Даже отважная Плотва перестает щипать барда за рукава, предпочитая каждые несколько остановок нюхать его волосы — так она выражает свое беспокойство. После того первого дня Геральт не спрашивает, как дела у Лютика. Ему ясно, что бард не здоров, хотя он и не говорит, насколько серьёзны его симптомы. По какой-то проклятой причине бард верит, что справится с этим, что это «ничего такого, с чем он не справлялся бы раньше», по его словам. И вот, утром того дня, когда они должны были добраться до зараженного города, Геральт просыпается рано, чтобы собрать вещи, и видит Лютика, распростертого лицом вниз возле своей кровати. В слабом свете бард выглядит холодным. Неподвижным. При виде этого сердце Геральта совершает неестественный скачок внутри грудной клетки. — Лютик, — тихо зовет он, опускаясь рядом с ним на колени, чтобы привести его в чувство. Барду требуется несколько секунд, чтобы проснуться. Когда Лютик со стоном переворачивается, Геральт кладет обнаженную ладонь на бледную щёку и отшатывается. Пот высыхает на его коже. Под землей нарастает жар. — Лютик, вставай. Бард медленно делает то, что ему говорят. — Что… что это? — Геральту не нравится, как болезненно звучит его голос. — У тебя лихорадка. Нам нужно добраться до города, ночёвка в горах тебе не поможет. — Я… — похоже, что Лютик собирается сказать «в порядке», но его голова на мгновение поворачивается, и он забывает произнести эти слова, впуская в лёгкие большие глотки воздуха. — Подождите, — Он обхватывает голову, как будто она сильно болит. Маленький сдавленный звук вырывается из него, нарушая тишину. От этого в груди ведьмака нарастает рык. — Мы уходим. Сейчас. — Геральт… Плотва покрывает его сиплый голос. В её седле могут поместиться двое, пускай это и не добавит поездке красок. Геральт пристегивает их сумки к седлу и быстро поднимает барда вперед, где рог послужит ему опорой. — Полегче, Плотва, — когда ведьмак вскарабкивается на узкое сиденье, Лютик внезапно, как мёртвый груз, проскальзывает вперёд. Не раздумывая, Геральт хватает его руками, пока он не сломал нос о тощую шею лошади или ещё что похуже. Бард не кричит. Вообще никак не реагирует, кроме слабого кашля. Его дрожащие руки обхватывают поводья, а остальная часть тела прижимается к груди ведьмака. Сквозь все слои одежды, которые носит Лютик, он чувствует жар его тела. Геральт не пытается взять поводья. Его лошадь знает, что нужно идти по следу, по нажатию его каблуков на её бока. Он предпочитает использовать свои руки, удерживая товарища и следить за тем, чтобы бард не упал во время галопа. Наконец они прибывают в город, который виднеется сквозь кроны деревьев. На дорогах мало людей, которые тут же отступают с пути ведьмака, заприметив его смертоносный и нахмуренный взгляд, который он бросает на любого. Как только солнце взошло над горами, они остановились перед местным постоялым двором. Конюх — умный, хотя и с зелеными ушами — берёт поводья лошади из ослабевшей хватки Лютика. — В-ведьмак, — произносит мальчик, глядя в его неестественные, похожие на кошачьи глаза. В этом свете они слабо светятся. Это пугает столь юных, особенно если они только слышали истории о ведьмаках. Геральт не ослабляет страх мальчика, когда с острым рычанием спускается с коня и приказывает ему держать лошадь в чистоте, иначе никакой бог не спасет его от его гнева. Опустив барда на землю, конюх скрывается из виду вместе с Плотвой и возвращается к лошадям других посетителей. Угроза явно была излишней. Если она может хорошо защитить тебя на охоте, то сможет отбиться и от простого человеческого ребенка. Но поездка заняла больше времени, чем ожидалось, и странная ярость грозит выплеснуться из него на того, кто попадётся на пути. Бард едва может стоять, опираясь на руки ведьмака, однако не рискует опереться сразу всем весом. Ярость вновь закипает. Найти хорошую комнату оказалось совсем несложно, учитывая, что чудовища отпугивали богатых клиентов. Правда, трактирщик сообщил ему, что до самой дальней двери придётся подниматься по лестнице — расстояние, к сожалению, немалое для его спутника. Геральт порывисто вздохнул и покачал головой. — Всё в порядке. Затем он подныривает под ноги барда одной рукой, а другой высоко обхватывает его стройную грудь и несет вверх по лестнице. С Лютиком на руках он беспокоится только о том, чтобы не споткнуться. Однако резкое движение, должно быть, испугало его больного друга. На первых ступенях бард в панике корчится, и Геральт инстинктивно крепче сжимает его. — Эй, Лютик, успокойся! Его голос гремит в замкнутом пространстве, и бард замирает. — Прости. Голос его звучит как положено, с извинениями, лицо окрашивается в розовый цвет. Остаток пути до комнат Лютик идет, прихрамывая. В таком виде он выглядит таким маленьким. Худой в своей пухлой одежде. Лютик отнюдь не хрупкий, но он всё же человек, и к тому же болезненный. Геральт знает, как быстро ломаются их тела под давлением раздражителей и внешних факторов. Что-то в этом ужасает его, и он не может больше думать об этом. Он прячет эти мысли подальше, чтобы никогда к ним больше не возвращаться. Комната, которая их встречает, отличается скудным убранством. Простая мебель у стены, кровать, на которой лежит его подопечный. Здесь можно уединиться и принять ванну, если они захотят. Лютик ёрзает на руках, и Геральт, откровенно говоря, не знает, как его лучше уложить. Очень легко он мог бы просто бросить его на подушки из гусиного пера. Кровать выглядит достаточно прочной. Геральт всё-таки осторожно укладывает его на поверхность и убирает влажные от пота волосы с лица барда. Его сердце неприятно колотится о грудную клетку, а Лютик даже не реагирует на прикосновения, застыв, будто пойманная мышь. И всё же, несмотря на его ослабленное состояние, красноватые глаза смотрят в лицо ведьмака ожиданием. Ждут, что он будет делать дальше. Геральт — не целитель. Он не в силах облегчить боль. Он садится на край и смотрит ещё несколько секунд. В голову приходит мысль хорошенько укрыть Лютика хлопчатобумажными простынями. Это поможет сдержать жар, выжигающий из него болезнь. Но когда это произойдет, Геральт может только догадываться. После тщательных размышлений Геральт встаёт. — Я собираюсь поговорить с местными о чудовищах, преследующих жителей. Оставайтесь здесь, отдыхай, не создавай проблем. Я позову городского лекаря, а ты лучше делай, что говорят. Лютик поворачивается лицом к подушкам, плечи прижаты к ушам, будто у ребёнка, что защищает свою голову. — Верно. Я не буду доставлять хлопот.***
Под кожей Геральта кипит опасная ярость. Каждый его шаг в направлении к звериному логову словно разжигает это пламя всё сильнее. Беспощадная резня кажется ему идеальным способом выплеснуть весь свой гнев. В этом и заключается суть охоты на некрофагов. В их действиях нет ни мыслей, ни сложной воли. Это безвинное убийство. В самом деле, Геральт окажет уродливым, пресмыкающимся трупам услугу, покончив с их проклятой жизнью. Всё, что они делают, — это разрывают могилы и пируют на других мертвых существах, хотя бродячие глупцы могут оказаться в рядах мертвецов или нежити, независимо от обычного рациона. Заказчик был до тошноты добр и сообщил ему, что трупы многих любимых жителей деревни бродят по участку к востоку, поедая друг друга и всех, кто попадается им на глаза. Ротфиенды, судя по описанию. Бездумные мешки с мясом, которые по какой-то нелепой причине взрываются при убийстве. Как бы то ни было, любой стоящий своих денег ведьмак может с легкостью убить их. Взрывы раздражают Геральта настолько, что он выторговывает у заказчика прибавку к жалованью за борьбу с ними. Они проклинают его на чем свет стоит, но в конце концов соглашаются с предложением о переименовании. Для него в этом нет ничего нового. Многие скупердяи недооценивают его работу, и по большей части Геральта это не волнует. Чаще всего его помощи просит грязный фермер или доярка, а не богатый лорд в своем замке. Те, кто более благородного нрава, подумают, что за работу нужно платить мало, чтобы не привлекать новых ведьм. У Геральта достаточно опыта общения с последними, чтобы понять: то, что ищет заказчик, — это недорогое решение проблемы нашествия некрофагов, а ведьмак не из тех, кто позволяет себе такое. В городе плюют на землю, по которой он ходит. Но он злится не из-за этого. С ним случалось и хуже, и люди добрее, и Геральт выработал в себе бесконечное терпение к человеческому отвращению. Он злится, потому что тишина преследует его, а еще больше его злит то, что он не ценит эту тишину. Несколько дней в дороге Лютик был вынужден молчать. И это не давало ему никакого покоя. Если уж на то пошло, то слышать от барда лишь его тихое дыхание в течение нескольких часов подряд действовало Геральту на нервы. Теперь он на охоте, идет по кровавому следу к гнезду гнилозубов и дрожит от сдерживаемого гнева. Иногда Лютик говорил только для того, чтобы услышать звук собственного голоса. Чтобы заполнить тишину, которую Геральт с готовностью оставлял для него. Его удивляло, как кто-то может так много говорить и при этом не говорить абсолютно ничего. Но таков был Лютик — одни слова. Только слова. В сопровождении аккордов и нарядных костюмов. И вот он снова здесь, в лесной тишине, и его мысли устремляются к барду, в то время как должны быть сосредоточены на текущей задаче. Здесь нельзя отвлекаться. Очень трудно оторвать мысли от друга, который, скорее всего, лежит без сознания на своей кровати, а быть может, мучительно рассказывает о своих бедах местному целителю. Нет, он не мучается. Лютик почти не беспокоил его своими болями, и одна эта мысль вызывает у Геральта еще одну неясную боль прямо в легких. Именно в этот момент лесной воздух пронзает крик, за которым следует хор более слабых подражаний. Геральт ещё никогда не испытывал такого облегчения, когда рвался в стаю некрофагов. На уничтожение стада у него уходит большая часть дня, но к вечеру он уничтожает логово и сжигает остатки гнилого поля резким броском Игни. Для этого Геральт оставляет одного из них в стороне и начисто отрубает ему голову. Жетон для заказчика, чтобы он получил свою плату по возвращении. Писк, который он издает, когда бросает тушу к его ногам, бесценен. Окровавленный и растрепанный, он смотрит на проделанную работу, и никто не осмеливается попрекнуть его за дерзость. Геральту достаточно улыбнуться, сверкнув зубами, чтобы заказчики тут же бросились отдавать ему причитающиеся монеты. На мгновение он вспоминает все те нелестные вещи, которыми Лютик называл его за то, что он такой дикарь, имеющий достойных клиентов, и его хорошее настроение моментально падает. За его правым ухом должен был последовать жемчужный смех. Вместо этого там, где обычно стоит Лютик, пустота. Огонь, разгоревшийся в его груди, сжимается в клубок. Это чувство Геральт научился ненавидеть. Хотя нет, ничто не сравнится с той душевной паникой, которую он испытывает, возвращаясь в арендованную комнату и обнаруживая полуразложившегося на полу Лютика, с простынями, спутанными вокруг его талии. Геральт не жалеет ни секунды, чтобы добраться до него, роняя на пол свои сумки и мечи. — Лютик, — он осторожен, не пытается встряхнуть его, хотя Геральт и пытается поднять барда обратно на кровать. — Ч-что, Геральт? Я просто хотел пить… — Лютик звучит совершенно разбито. Влажный кашель хрипит в его легких, и это усилие выжимает из него все силы. Он полностью обмякает в руках Геральта, его голова поворачивается к полу. — Блять-блять. Только не потеряй сознание, — но он опоздал: Лютик уже точно без сознания, дышит тяжело и хрипло. В тот момент, когда Геральт хватает простыни, он понимает, что заляпал пылающий дублет барда чёрными отпечатками рук, и простыни теперь тоже не лучше. Резким движением Геральт срывает с себя охотничьи перчатки, а также всё остальное, что пропиталось кровью, пока на нём не остаются одни штаны. Ни один из зверей не смог пробить его доспехи, поэтому вся кровь принадлежала только отвратительным тварям. Геральт без колебаний отбрасывает большую часть своей одежды в дальний угол и делает то же самое с дублетом Лютика и испорченными простынями. Не зря гнилые поля называются «гниль», и он не собирается наслаивать смертельную инфекцию на то, что беспокоит его больного товарища. Он достаёт из зимнего шкафа свежее белье и приносит столько, сколько нужно, чтобы Лютику было комфортно. Пока Геральт копошится вокруг него, он внимательно осматривает лихорадящего барда. Атласная рубашка Лютика насквозь пропиталась потом, на спине у него темное пятно. Это зрелище побуждает Геральта взять мокрую тряпку из соседнего умывальника, чтобы вытереть пылающее лицо Лютика, его покрасневшее декольте. Получается немного неаккуратно, но напряженное выражение лица барда расслабляется, и он удваивает усилия и смачивает тряпку для повторного мытья. У него это плохо получается. Уход за больными — это не то, чему обучают колдунов, хотя они и учатся лечить свои собственные раны — любые раны. Большую часть работы всё равно делают зелья, их мутировавшие тела сшиваются изнутри, чтобы пережить невозможное. Но Лютик — не ведьмак, он простой, досадный человек, и сейчас он выглядит таким бледным, дрожащим, несмотря на жар, который, должно быть, пронизывает его насквозь, а под кожей расцветает дискомфорт. В конце концов, Геральт перестает вытирать кожу и наливает Лютику воды. Он сказал, что хочет пить. Именно поэтому Геральт нашёл его распростертым на полу, слишком слабым, чтобы дотянуться до свежего кувшина, стоящего у единственного окна в комнате. Оглядываясь назад, Геральт не должен был злиться, что Лютик не позвал на помощь. Он велел ему держаться подальше от неприятностей, а бард, видимо, воспринял это как то, что ему нельзя разговаривать ни с кем, кроме проклятого мошенника-целителя, который явно даже не удосужился появиться в отсутствие ведьмака. Геральту остается винить только себя. И он виноват, потому что уже несколько дней Лютик молча боролся с болезнью. Он не доверял Геральту, рассказывая о своем состоянии, и что-то в этом причиняло боль там, где Геральт никогда ранее не чувствовал дискомфорта. Люди разочаровывали его, предавали ради собственных нужд и желаний. Его больше не удивляет, когда тот, кто когда-то уверенно называл его другом, отворачивается от него. Но Лютик не такой. Он по-прежнему смотрит на ведьмака с добротой. Когда их глаза встречаются, случайно или нет, бард не вздрагивает. Его сердце не замирает от страха. Он просто улыбается. Так почему же он не сказал ему, как плохо ему стало? Тысяча оправданий проносится в голове Геральта, каждое из которых хуже предыдущего, пока он усаживает барда в более удобное положение. Его тело всё ещё пронзает дрожь. Ещё больше одеял только удушат его, поэтому Геральт перебирается на противоположную сторону кровати и переползает через многочисленные одеяла. Места достаточно, чтобы поместился кто-то вроде него, но, если он облокотится на верхние подушки и прижмет голову Лютика к своей груди, они уместятся. Геральту же приходится изгибаться вокруг него, как раненой собаке, прячущей свою рану. Через несколько часов угол станет неудобным. Утром его спину будет распирать от боли. Одно плечо неудобно упирается в деревянные перекладины кровати, а голова свисает с подушек, разложенных для удобства Лютика. Но при этом быстрые хриплые вдохи Лютика замедляются. Его тело прижимается ближе к новому теплому присутствию рядом с ним, и дрожь прекращается, сменившись несколькими вздрагиваниями время от времени. Геральт обхватывает шею Лютика и прижимает его к своему сердцу. Он не умеет ухаживать за больными. Ради Лютика он готов научиться. Вскоре Геральт погружается в полусонное состояние, а свободная рука крепко держит барда, чтобы тот не улизнул. Если он снова свалится с кровати, ничего хорошего из этого не выйдет, а Геральт не смеет засыпать, да еще так глубоко. Лекарь, пожилой человек с ранцем, пахнущим землей и микстурами, приходит навестить их, пока они отдыхают, свернувшись в клубок. Геральт знает об этом, потому что оставил один глаз слегка приоткрытым, как поступил бы любой хороший ведьмак в незнакомом месте, и видит, как он осторожными шагами переступает порог комнаты. — У меня нет злого умысла, ведьмак. За то время, что понадобилось Геральту, чтобы прийти в себя, открыть оба глаза и уставиться на него, лекарь останавливается на полпути к своему пациенту. Геральт начинает понимать, почему. Из его груди вырывается непроизвольный гул. Геральт останавливает его. Очевидно, он рычал на доброго человека, сам того не желая. Но руки джентльмена, обтянутые кожей, из лучших побуждений, слишком быстро приближаются к Лютику, и Геральт с силой хватает одну из них. Вместо того чтобы вырвать руку, лекарь вздыхает. В его голосе звучит раздражение, словно он слишком много раз имел дело с непокорными клиентами и одичавшими ведьмами. — Я не смогу помочь, если вы будете мне мешать. Геральт не сводит глаз с лекаря. Медленно он освобождает свою руку от захвата запястья. Что бы ни собирался сказать старый лекарь, у него перехватывает горло, когда Лютик испускает продолжительный кашель. Его старое лицо становится серьезным, и он начинает открывать свой саквояж на ближайшей тумбе, где стоит полупустой кувшин с водой. Когда он открывает сумку, в комнату просачиваются земляные запахи чистотела и розмарина, и это расслабляет так, как Геральт того не ожидал. Там он молча наблюдает за работой старого целителя, который твердыми, но нежными пальцами проводит по груди барда и по его пульсовым точкам. Этот человек знает свое дело, и работает очень профессионально. Это хорошо ценится. Хотя есть проблема — массивный ведьмак оценивает каждое его движение. Лютик слегка подергивается, когда лекарь оттягивает кожу под одним глазом, чтобы увидеть цвет внутри. — Ел что-нибудь сегодня? — вопрос адресован Геральту, хотя он имеет в виду барда. — Нет. Не думаю, — с отвращением бормочет Геральт. Это правда, раз уж он об этом подумал. По дороге в город у них не было времени позавтракать, и он уверен, что никто не пришел предложить барду поесть, поскольку тот остался без присмотра, пока ведьмак убивал своих зверей. С этими мыслями старик начинает толочь в миске несколько трав. Геральт улавливает в смеси чеснок. — И как давно он болен? Это заставляет его нахмуриться. — Со времён бури. — Это не могло вызвать у него лихорадку, хотя, возможно, это снизило его иммунитет, и он подхватил заразу позже. Геральт вспоминает грязный бар в предыдущем городе. Невкусная еда, не менее приветливый народ. Однако Лютику удалось выжать из них несколько монет. Похоже, он выжал из них и что-то ещё. Звонкий звук отвлекает Геральта от мыслей, уходящих в мстительные фантазии. Целитель закончил толочь травы и уже смешивает их с водой из кувшина. — Не могли бы вы поднять его и дать ему выпить это, пожалуйста. Просьба разумна, и Геральт выпрямляется, сжимает шею. На секунду он почувствовал себя неловко. Старый лекарь не обиделся на его грубое обращение, каким бы зверским оно ни было вначале. И он не обратил внимания на то, что ведьмак оберегает своего пациента и, несомненно, не помогает ему. Геральт всё ещё чувствует себя мальчишкой, которого укоряют за то, что он утаил лакомства от своих школьных товарищей. Быстро проделав работу, он поднимает Лютика за грудь и следит за тем, чтобы его голова была приподнята, но не настолько, чтобы он подавился лекарством. Геральт держит его, пока лекарь заставляет проглотить лекарство. К счастью, ничего страшного не происходит, и Лютик начинает кашлять только после. — Это облегчит его симптомы. Пусть поест чего-нибудь, когда проснётся, — при этом старик собирает свои вещи и вытряхивает складки из плаща. Он бросает на ведьмака долгий, задумчивый взгляд. — Если лихорадка не пройдёт через день, считайте, что мои услуги бесплатны. Всего доброго. После этого они остаются одни. В комнате всё ещё слабо пахнет пряностями и измельченными травами, и Геральт позволяет себе закрыть глаза. Он не спит, ещё нет. Слишком рано для этого. Лютику, с другой стороны, всё ещё нужен отдых, поэтому он снова принимает положение, в котором они лежали до визита целителя. На этот раз он пристраивает макушку головы Лютика ближе к своему подбородку. Сквозь слои пота ему в нос ударяет аромат лаванды. Слабый аромат, но он настолько неотъемлемая часть того, кем является для него Лютик, что это ненадолго успокаивает нервы Геральта. Нервы, о которых он даже не подозревал, затрепетали, как гусиная плоть под холодным воздухом. Лютик тихонько похрапывает, и ему уже лучше. Горячие руки обхватывают руки ведьмака. Это бессознательный поиск комфорта. Огонь, который часами бушевал внутри Геральта, наконец-то утихает.***
Он такой холодный. Холодно и в то же время невозможно жарко. Если бы Лютик описал это ощущение, он бы сказал, что его тело кипит, как гейзер, грозящий вырваться наружу опасной вулканической энергией, а всё остальное замерзает под снегом и льдом. Это бред. Он знает, что представляет собой жалкое существо, и ненавидит это. Единственное милосердие, которого он сейчас желает, — это чтобы то, что его убивает, ускорилось. Безусловно, смерть для него должна наступить быстро. Иначе он не может понять, почему он так страдает. К счастью, за его веками темно. Голова больше не грозит расколоться, и если он попытается, Лютик уверен, что сможет перекинуть ноги через край кровати, а не упасть с неё ползком. Сможет ли он подняться, — другой вопрос, и он не заинтересован в том, чтобы проверять свою теорию. Не сейчас, когда холод, кусающий кончики его пальцев, сменяется близким теплом, проникающим в самое нутро. Он хрипит. Что-то неприятно царапает в горле, и через секунду это тепло обволакивает его, проникая вниз по спине и обходя по кругу до того места, где волосы сходятся на затылке. Это рука, осознает Лютик, и она успокаивающе поглаживает его по измятой рубашке. Он слышит, как что-то резонирует рядом с его ухом, будто низкий барабан в оркестре. В следующую секунду, или минуту, или, может быть, даже час — Лютик не может уследить за временем, ему кажется, что он дрейфует от момента бодрствования к моменту бодрствования — одеяло окутывает его от кончиков пальцев ног до самых ключиц. Лед тает из него по частям, и остается только неприятное ощущение жара. Он узнает запах: ромашка и мыло. Это ванна. У него вырывается вздох. Запах такой приятный. Рука, похожая на варежку, касается его лба, и Лютик заходится в приступе кашля. — Спокойно, спокойно. Он знает этот голос. Он узнал бы его слепым и потерянным во тьме. Геральт. И тут же Лютик падает с облегчением. Это Геральт приготовил ванну, вероятно, заплатив за нее дополнительно. Геральт, который набирает воду в ароматную чашу и вытирает шею медленными, обдуманными движениями, призванными снять напряжение с плеч. Где-то в этом тихом уюте бард снова не замечает хода времени. Когда он вновь набирается сил, чтобы открыть глаза, он уже одет, лежит на кровати, на которой, похоже, с десяток брошенных простыней, и рядом с ним Геральт с серьезным выражением лица. — Тебе нужно поесть. Слова звучат здраво и логично, но у Лютика нет сил жевать. Что-то похожее на тошноту бурлит в его кишечнике при мысли о том, что ему придется запихивать в себя еду. В следующее мгновение перед его губами оказывается маленький кусок хлеба. — Ешь, — снова призывает ведьмак. Лютик слишком устал, чтобы бороться с ним, поэтому он просто позволяет своей челюсти отвисать и невероятно вяло откусывает. По крайней мере, хлеб мягкий, легко ломается. Он заполняет пустую яму внутри него, тошнота накатывает на секунду, прежде чем утихнуть. Он решается откусить ещё кусочек, потом ещё. Затем к его губам прижимают чашку с водой, и он жадно пьёт. — Полегче, тебя вырвет, если ты выпьешь всё до дна. Лютик усмехается — болезненно, но оно того стоит — и бросается головой на ближайшую мягкую поверхность. Оказывается, это сам ведьмак, голый по пояс и приклеенный к спине барда. Излучающий тепло. Лютик поворачивается и смотрит на Геральта, лицо его заливает румянец. Он и не заметил, как Геральт прижался к нему, как прижал его к своей покрытой шрамами груди. Свет преломляется в глазах ведьмака, как у кошки, когда она смотрит большими бездонными зрачками. Он не сказал бы, что яркий взгляд Геральта в данный момент похож на этот, но, несомненно, он смотрит на его лицо с таким откровенным вниманием. Его голос всё ещё сиплый, но Лютик уверенно произносит: — Спасибо. Одно слово, которое имеет такой большой вес, гораздо больший, чем простое выражение благодарности. Потому что Геральт рядом, был рядом, чтобы успокоить его, отмыть его. Разделить его беду. Глупо сейчас вспоминать, как он переживал, что Геральт скорее бросит его, чем останется возиться с его недугами. Но тогда это его собственное упущение, не так ли? Ведь Геральт — тот самый человек, который отказался от контракта на убийство проклятого существа, чтобы вылечить его. Человек, который готов отдать столько себя, чтобы сохранить жизнь, спасти. Он безжалостен, но в то же время как-то так полон милосердия и скопившейся доброты, что она выходит наружу в виде затупившихся ножей, оружия, которое, если присмотреться, не может по-настоящему навредить. Конечно, он спасёт Лютика. Конечно, он останется. Бард приветствует ведьмака улыбкой, и смягченный взгляд, которым он одаривает его в ответ, растапливает то немногое, что ещё осталось во льду, терзающем его.***
Когда Лютик просыпается в следующий раз, жар уже спал. Геральт слегка изменил положение. Длинные пряди белых волос теперь закрывают ему часть зрения, а к лицу прижимается стена из мышц. Как ему это удается, Лютик не знает, но образ напоминает то, как домашний питомец набрасывает одеяла и подушки, отказываясь лежать где-либо еще, кроме как на самом надоедливом для хозяина месте. И все это в самом неудобном положении. Лютик протирает глаза от сна. — Доброе утро. Он не получает ответа, что не так уж и необычно. Что необычно, так это напряженная поза ведьмака, которую он физически не может игнорировать. — Геральт? — бард поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с напротив. На лице ведьмака застыло суровое выражение. — Ты не можешь продолжать со мной путешествовать. Ах, думает он, вот как надо начинать разговор с утра. Но это Геральт, а Геральту свойственно делать поспешные выводы. Лютик опускает взгляд. В его голосе все еще звучат легкие нотки. — Всё потому, что я болен? — Нет, — рука, зажатая в волосах Лютика, крепко сжимает его, и — разве это не повод для изучения того, как Геральт так свободно делился с ним прикосновениями и заботой? — Нет, я имею в виду вообще. Ты… не принадлежишь мне. Это заставляет барда замолчать, затягиваясь в паузу. Настолько, что ему приходится снова взглянуть на ведьмака, чтобы понять, не сердится ли он на него, или он действительно ему надоел. Неужели одна ночь, проведённая в заботе о его здоровье, стоила того? Но всё, что он находит, — это совершенно растерянного дурака. Геральт не может скрыть ни недоумения в своих желтых глазах, ни хмурой складки между бровями, которая говорит о том, как трудно ему понять. Понять, как будто это какая-то сложная головоломка, для расшифровки которой требуется слишком много кусочков. Лютик особенно мягок, когда говорит. — Тогда почему ты позволил мне идти рядом, если тебе не нужна была моя компания? — он аккуратно проводит пальцами по челюсти ведьмака, ощущая грубые очертания растущей бороды Геральта. Следующие слова он произносит тихо, но они достаточно близки, чтобы ведьмак уловил суть, — Я думал, ты спихнешь меня на лекаря и уйдешь. — Я бы не… — И почему же ты не ушёл? Если уж я не должен путешествовать с тобой. Геральт пытается собрать воедино ответ, который не был бы пустым звуком. Какой противоречивый человек, говорящий Лютику, что ему не место рядом с ним, и все же, когда предоставляется прекрасная возможность, ведьмак не способен оставить его в покое. При всей своей нелепости, это вызывает полуулыбку на лице барда. — Ты абсолютно прав, если не хочешь моего общества. Если ты действительно этого не хочешь. Но если хочешь знать, мне нравится твоя компания. Искренне, ты, нелепый олух. На последних своих словах Лютик подползает к нему и нежно касается приоткрытых губ ведьмака коротким поцелуем. Это длится едва ли мгновение, хотя его сердце неистово сильно бьется о грудную клетку, угрожая выпрыгнуть наружу. Отстранившись, он не может разглядеть лицо Геральта сквозь завесу белых волос. В губах ведьмака слышится хмыканье, и бард вдруг пронзает холодный страх, что поцелуй был совершенно нежеланным, а он был совершенно не прав, проявив инициативу. Но Геральт не отстраняется. После долгого, мучительного ожидания Геральт притягивает Лютике ближе, постепенно обхватывая его за шею, и, уложив пальцы под подбородок и укрыв его серебряными волосами от посторонних глаз, гладит по пушистой, пахнущей лавандой макушке. — Мм, — радуется Лютик, а пульс всё ещё стучит в его ушах, — Вот это гораздо предпочтительнее, не так ли? Тонкие пальцы скользят мимо подбородка ведьмака к его губам, где ухмылка растягивается по лицу Геральта. Грудь Лютика вздымается от эмоций, и он изо всех сил старается запомнить каждое ощущение. Ощущение клыка, ткнувшегося в кончик его любопытного пальца. Рык, едва слышимый в ушах, но обжигающе горячий у его лица. Почти так же сильно, как горит его собственное лицо, словно он подхватил вторую лихорадку. Если он сможет стать маленьким камешком удовлетворения в жизни ведьмака, то неважно, что скажет Геральт или что, по его мнению, «должно быть». Он останется рядом с ним, как старый упрямый вол. — В следующий раз, — хрипло дышит Геральт на его руку. — Скажи мне, когда тебе будет плохо. — Я обязательно это сделаю.