Синоним сексуальности

      Он замер так на несколько секунд, потом вдруг повёл плечами, отклонился назад, отвернулся, открывая глаза. С усилием вернул взгляд и тут же его отвёл. Щёки пылали.              — Я, — Илья всё-таки посмотрел в глаза, — тоже тебя люблю … Нап. Давно. Прости, это…              Он развернулся на стуле и сорвался с места. Наткнулся на банкетку. Обогнул её, закрывая лицо руками, споткнулся о диван… Наполеон догнал его, прижал к себе, надавив на затылок, заставил опустить голову на плечо.              — Тише, ну… Что ты?..              Грудь омеги сотрясалась в беззвучных всхлипах.              — Прости… прости, — Илья отодвинулся, отвернулся, вытирая лицо, встряхивая головой. — Прости… Просто… я никогда не чаял услышать эти слова от тебя. Прости, я не должен был…              — Всё нормально, — Наполеон гладил его по спине, шее. — Я сам расчувствовался… Всё хорошо, я здесь, с тобой.              Илья кивнул и опять выпутался. Наполеон не держал, прекрасно понимал, что его несуразный омега по-прежнему стесняется и запаха, который в объятиях слышится лучше всего, и своего исполинского роста, того, что приходится наклоняться к альфе, а не наоборот.              — Прогуляемся куда-нибудь? — спросил он, чтобы отвлечь Илью от скачущих негативных мыслей. — Парк? Галерея? Кинотеатр? Планетарий? Чудесная погода.              — Нет, — Илья мотнул головой, поворачиваясь, — нам надо быть на связи.              — Да брось! Уэверли не позвонит.              — Всё равно. Мы не должны его злить. Если хотим жить… вдвоём.              Наполеон был заранее согласен на всё, что скажет Илья. Однако делано вздохнул. И рассмеялся.              — Ладно. Тогда я уберу со стола, а ты включи телевизор, может, есть какой-то фильм…              Илья в кои-то веки не стал возражать, одёрнул майку и потопал к стоящему на тумбочке между окон чуду техники. Соло проводил его взглядом и направился в кухонную зону. Собирая тарелки и чашки, украдкой наблюдал, как его муж разбирается с настройкой и переключением каналов — очень деликатно, стараясь не сломать ещё не повсеместно распространённый цветной телеприёмник с широким экраном.              И это именитый кагэбэшник, который новейшие американские жучки считает каменным веком!              Илья вообще двигался по квартире с осторожностью, стараясь и весить меньше, и занимать меньше пространства. Старался не показать себя слоном в посудной лавке, где на прилавках сплошь фарфор и богемское стекло.              Ничего привыкнет. Поймёт, что «дорого» — не только красиво, но и практично. Месяц, два и будет здесь, как дома.              Теперь это и есть его дом.              То есть, квартиры, конечно, могут и будут меняться, но его дом там, где его альфа.              Наполеон, вытирая, расставлял посуду на полки и удивлялся себе. Странно-то как — вот ты подтруниваешь над недотёпой, в упор его не замечаешь, а вот приводишь в свою кровать и души в нём не чаешь.              — Фильмов нет, — крикнул Илья, садясь на диван, напротив телевизора, развернул газету с программой передач. — Есть про животных, путешествия и спорт… рэгби. Ну и «Политический час». Что выберешь?              На экране показывали древний город ацтеков, за кадром ведущий бойко рассказывал, какой великой была индейская культура и сколько загадок она таила.              — Пусть остаются ацтеки, — решил Наполеон. Вытерев руки, присоединился к нему, сел в углу дивана. — Политика надоела. Бросай газету и, давай, иди ко мне.              Они опять целовались, потом Наполеон уложил Илью головой себе на колени, запустил пальцы в его русый ёжик волос. У дивана была длинная широкая сидушка, дылда, согнув ноги, хорошо на ней помещался. Лился солнечный свет, оператор снимал заросшие зеленью руины.              — Ты больше не называешь меня ковбоем, — прочёсывая от макушки к вискам, с вопросительной интонацией улыбнулся Наполеон.              Илья задрал глаза. Усмехнулся. Пожал плечами.              — Это было дурацкое прозвище. Ироничное. Для конкурента. Навязанного напарника. Позже оно хорошо подчёркивало, что мы лишь коллеги… Называть по имени как-то…              — Интимно? — подсказал Наполеон.              — Да, — кивнул Илья. — Как перейти черту. Я боялся, что ты догадаешься. Не хотел, чтобы ты догадался и… смеялся надо мной.              — Глупыш… Когда у тебя возникли чувства? Сразу?              — Нет. Не в Берлине и не в Риме точно. И не в Стамбуле. Там было некогда — такая кутерьма, сам помнишь… К тому же я тебя немножечко презирал — из-за воровского прошлого, считал выскочкой, выпендрёжником. Хотел от тебя избавиться и работать, как раньше, самостоятельно, не имея под боком вражеского агента.              Соло хмыкнул, показывая, что у него были схожие мысли.              — Потом, — продолжил Курякин, — когда всё улеглось, устаканилось, появились выходные, тогда я получше присмотрелся к тебе, в обычной бытовой обстановке… и понял, что хочу, чтобы ты меня покрыл…              — Ты влюбился, детка, — фыркнул Наполеон. Омега ответил смущённо-благодарным взглядом. Он млел под причёсывающими его пальцами, наверно, впервые получая такую ласку, разве что в детстве от дедушки или папы. И деткой его вряд ли альфы называли, скорее уж детиной. — Зря ты не рассказал. Не намекнул хотя бы.              — Чтобы унизиться? Я прекрасно знал, что моё желание неосуществимо. Ты и я. Ты такой раскованный, галантный, коммуникабельный, и все твои омеги такие же. Красивые. Элегантные. С лёгким характером, умеющие веселиться, подать себя. Они липли к тебе, ты благоволил им, а мы… Мы всегда были рядом, но лишь как друзья. Не скажу, что мне было этого достаточно, я просто научился радоваться, что после очередного красавца ты всё равно возвращаешься ко мне. Сколько бы их ни было, твоих пассий, я у тебя один. Я любил тебя тихо. Я не хотел, чтобы наша вынужденная дружба разрушилась.              — Она бы не разрушилась.              — Откуда ты знаешь? Ну, может быть и не закончилась бы… Но у меня всегда заканчивалась. Альфы всегда от меня сбегали. Поэтому я боялся. Стал принимать больше подавителей, не только в течку, но и между, чтобы совсем вывести запах. И ты помнишь, к чему это привело…              — К тому, что сейчас мы женаты, — Наполеон выставил руку с растопыренными пальцами, демонстрируя кольцо. Илья поднял к ней свою, любуясь парным символом сбывающихся мечтаний.              — Тогда я думал, что это провал. Конец. Уэверли сказал, что кого-нибудь пришлёт, но когда пришёл ты и сказал, что не хочешь меня… Я-то тебя хотел, но лучше бы Уэверли прислал кого-нибудь другого. Ты не представляешь, как это было больно и унизительно, что мой долгожданный и единственный раз с тобой происходит по приказу, и ты задыхаешься от моей вони, брезгуешь мной… Если бы нас сразу не отправили на миссию, я бы… не знаю… покончил с собой. Нет — я надеялся от тебя понести.              Курякин замолчал, погрузившись в мрачные воспоминания. Наполеон хотел извиниться, рассказать, как после той случки проникся, взглянул по-новому и решил помочь, но потом передумал — омега, конечно, бережно хранил в сердце и эти неоднозначные моменты. На ум пришло объяснить немного иное.              — Илья, ты слышал поговорку, что альфы спят с одними омегами, а семью создают с другими? Все омеги, кого я покрывал, пустышки с куриными мозгами, кроме внешней привлекательности и жажды случки, в них нет ничего. Ни с одним мне не захотелось поговорить, обсудить серьёзные вещи, спросить совета. Только покрыть, не запоминая имён. Помогать им, жертвуя собой, имей они хоть кучу проблем, которые смогу уладить только я, я бы не стал.              — Ты меня опять утешаешь…              — А никого из них я бы не стал утешать! Илюша, ты отличаешься от всех. Мне хочется тебя беречь, защищать, утешать, заботиться о тебе, думать о твоём комфорте. Не знаю, любовь ли это… Извини, правда, не знаю, потому что никогда не испытывал этого чувства, которое сейчас испытываю… но думаю, это любовь. Надо!.. Надо было тебе сразу признаться мне!              Илья, напряжённо поднявший взгляд, хмыкнул с ехидцей:              — Ну конечно! Чтобы уподобиться твоим пустоголовым омегам? Чтобы ты меня покрыл из прикола или жалости и имя моё забыл? Ещё чего! Я, может, хотел, чтобы ты понял, что я отличаюсь. Чтобы понял, что я умнее, надёжнее, лучше. Чтобы ты увидел мою внутреннюю суть, а не оболочку.              — Я видел, — Соло наклонился, чмокнул в губы, — видел. Ценил тебя. Как ты сам говоришь, всегда возвращался к тебе. Но я уже рассказывал, почему не смотрел на тебя, как на омегу — считал, тебе не интересен секс, тем более со мной. Я рад, что всё прояснилось. Будет ли у нас гладко?.. — Он пожал плечами. — Я хочу, чтобы было.              — Нап…              — Да?              — Ты не боишься, что тебя засмеют?              — Меня не волнует чужое мнение. И тебя пусть не волнует. Тебе теперь все завидовать должны.              — И поэтому ненавидеть. Меня и так ненавидели, потому что я русский и успешнее их, умнее. А теперь ещё и незаслуженно тебя на себе женил… Нап, — Илья, опираясь на локоть, сел, сощурился на яркий свет. Побито посмотрел в глаза. — Нап, всё слишком хорошо, чтобы быть правдой. Счастье — для любого другого, но не для меня.              Опять двадцать пять.              — Илья, — Соло поймал его руку, переплёл пальцы, восстановил контакт глаз, — ты повернёшься ко мне спиной, если у меня будет заряженный пистолет, а у тебя не будет ничего?              Илья, напрягая извилины, нахмурился, потом поражённо кивнул, понимая, к чему он клонит:              — Д-да.              — Ну так и в любви также — доверяй мне. Я не подведу тебя, не брошу, наигравшись. И вообще, — Наполеон фыркнулся, — Илья, я удивляюсь тебе: ты на миссиях тараном прёшь, как танк всех сметаешь, а дома ты как новорождённый барашек, уж извини.              Илья зарделся. Вытащил руку, почесал ею лоб, пряча за этим действием глаза.              — Потому что… Потому что там задание, чёткий приказ. И мне не надо производить ни на кого впечатление… Ну, то есть, как раз там я и мог произвести на тебя впечатление… — Он коротко глянул. — На заданиях мои габариты как раз на пользу, почти всегда. Хоть где-то они пригодились, и я их на полную использую. Я уверен в себе, вот и всё.              Наполеон снисходительно улыбнулся, снова притянул его к себе, уложил.              — Илья, в личной жизни точно так же. Будь уверен в себе. Ты же хочешь быть уверенным в себе?              Илья кивнул.              — Хочу. Но не получается. Я пробовал.              — Знаю, у тебя море комплексов. Ты весь закомплексован. Отбрось их. Не сразу — сразу, конечно, не выйдет, но понемногу. Посмотри: ты женат, у тебя есть альфа, и не какой-нибудь невзрачный, а я. И я люблю. Разве это не поводы для уверенности? Одевайся модно, измени причёску, сделай маникюр, ухаживай за кожей…              Илья заворочался, будто опять вздумал сесть или и того хуже — сбежать. Наполеон положил ладонь ему на грудь.              — Я тебе помогу. Научу. Отведу по магазинам, куплю крема и костюмы. Да у тебя и самого хороший вкус, когда ты его не стесняешься… Хотя, если ты не хочешь, одевайся, как тебе нравится, я не настаиваю. Просто мне кажется, тебе самому хочется выглядеть первоклассно.              — Хочется, — тихо признал Курякин.              — Тогда договорились: на работе будь сильным и независимым, а дома дай мне о тебе заботиться. Ты очень нежный и чувственный омега под панцирем, и ты по-своему красив. Только надо уметь подать себя. И не бойся, что тебя засмеют. Сначала и будут смеяться, испытывать на прочность, потом станут уважать, потом — восхищаться.              Илья скептически кривил губы, однако заволновался, мечтательно уставился в потолок. Наполеон погладил его. Вздохнул про себя и продолжил отнимать хлеб у психолога, пока омега впитывал:              — И в постели, Илья… смелее. Помни, что всё, чем тебя наделила природа, я уже видел. И не удрал, как твои прежние кавалеры. Я люблю тебя таким, какой ты есть — с твоим ужасным запахом и широченными плечами… Экспериментируй, познавай себя. И меня. Илья, — Соло убрал его голову со своих колен и перебрался сверху него на диван, поцеловал, — как же я безумно хочу тебя.              Омега придержал его, упёршись ладонями в грудь, не давая раздеть.              — Нап… а твоё самолюбие… оно не будет задето, что я без твоей метки?              Соло закатил глаза. Вернулся к поцелуям. Ответил то, что Илья хотел услышать. Хотя не грешил против правды.              — Будет. Конечно, будет. Но мы ведь будем пытаться?.. Метка… Витамины, регулярно случки… да?              Илья что-то довольно промычал в поцелуй, прижимаясь всем телом. И вздрогнул, когда на столе затрезвонил телефон.              — Да чёрт, — застонал Наполеон, отвлекаясь.              — Я же тебе говорил! — сбрыкнул его Илья. — Уэверли!              — Вовремя…              Соло чмокнул сопротивляющегося омегу в губы и пошёл снимать трубку.              Звонил Уэверли, вызывал в штаб. По мнению американца, работа, которую им дали, могла и подождать, но босс непременно хотел видеть её выполненной прямо сейчас. Илье было всё равно, лишь бы вдвоём, в нём проснулось второе дыхание. Пришлось перебираться через Ла-Манш, ехать в Марсель. Миссия заняла всего двое суток, зато перед отъездом они зашли в маленький прибрежный ресторан, поели морепродуктов, а потом Уэверли их не трогал, отправляя только в тир и спортзал.              Наполеон проснулся с прекрасным настроением. Солнце снова светило, проникая красными пятнами под веки. Мышцы удовлетворённо гудели, уставшие от спарингов и многочасовой случки. Мочевой пузырь требовал в туалет.              Терпко-грязного запаха рядом не было — только от тряпок, не от тела. Соло пошарил рукой, открыл глаза.              — Детка… Уже встал?              В спальне его не было, только рубашка валялась в кресле. Так чутко спал, мистер цэрэушник, что не заметил исчезновения мужа…              Наполеон усмехнулся, натянул трусы и пошёл искать Илью, а заодно в туалет.              Запахов завтрака тоже не было. Гостиная и кухонная зона были пусты.              — Эй, Илюша, ты что, в туалете? — пробормотал он, сворачивая туда, и вдруг услышал клокочущие звуки. Из туалета. Кто-то давился. Илья! Его выворачивало!              Наполеон немедленно кинулся туда, рванул дверь!              — Илья!..              Курякин стоял, согнувшись над унитазом, выставляя внушительный зад, упираясь руками в сиденье. И его трясло в сухих спазмах. Изо рта тянулась нитка слюны.              — Илья! Что с тобой? Скорую? Ты цел?              Илью стошнило — в воду плюхнулись несколько вонючих комков, он после зашёлся кашлем. Но не успел Наполеон метнуться к телефону, Курякин повернул голову, и в глазах светились такие несовместимые друг с другом радость и паника.              — Кажется, — сказал он влажными губами с кусочками непереваренной еды, — кажется, я понёс…              У Соло подкосились ноги, чуть не расслабился мочевой пузырь. Он привалился к косяку, приложил руку ко лбу.              — Ох, Илья, ты так меня напугал… я-то думал. Детка, как хорошо…              — По утрам тошнит, — с ликованием и дрожью заявил Илья. — Думал, от устриц… отравился… Но пятый день уже.              — И ты не сказал?              — Хотел убедиться.              Его опять вырвало.