***
Сознание возвращалось медленно, словно нехотя. Ощутив себя обнаженной, Гермиона, попыталась распахнуть глаза, но сразу это не получилось. Паника затопила девушку, и она прохрипела: — Гарри… Гарри… — Все хорошо, милая, — раздался женский голос, полный теплоты и какой-то запредельной доброты. — Здесь твой суженый, не проснулся он еще. — Где я… — прошептала Гермиона, только сейчас сообразившая, что они говорят по-русски. — В Москве, девонька, в госпитале ты, — чья-то рука погладила по голове. — Ох и настрадалась ты, моя хорошая. Ну да ничего, доктора тебя на ноги поставят, и следа не останется. «Дома». От осознания того, что она среди своих, в родной для Ирины стране, Гермиона заплакала. Голоса еще не было, а слезы текли по лицу и никак не хотели останавливаться. Они дома, они выжили. Их спасли. «Наши». Как много это слово значит для вот таких детей. Невыразимо много. Часто весь мир, вся жизнь в одном этом слове. Прошло еще немного времени, и откуда-то рядом послышалось хриплое: — Гермиона… — Я здесь, я рядом, любимый, — надсаживая горло, хрипела девушка. — Все хорошо, касатик, — раздался тот же голос, полный доброты и тепла. — Теперь все хорошо будет. Гермиона почувствовала, как ее руку взяли и положили на руку Гарри, потому что ладошка немедленно сжалась, даря девушке покой. — Потерпите, дети, скоро вас вылечат, и вы будете вместе. А пока спите. Сон укрыл нежным покрывалом Гермиону. И в этом своем сне она, смеясь, бежала за Гарри по горячему песку, иногда вступая в набегающие волны. Гарри засыпал счастливым. Она жива. Хоть он не понимал, о чем говорит женщина, но главное — он услышал голос Гермионы. Не важно, что он такой же хриплый, важно, что он есть. Она жива. — Как дети? — Идут на поправку, завтра можно разрешать говорить и вставать. Девочку залатали, шрамов не останется, она совсем юная, зачем ей шрамы? У мальчика застарелых травм полно, издевались над пацаном в детстве, что смогли — поправили, ну да для него не страшно. Пацан же. — Что ты думаешь по поводу девочки? — У нее есть отметка… В общем, вполне возможно, что это вселение души нашей девочки в погибшую. Тогда вполне можно объяснить и ее речь, и то, что ты мне в Омуте показал. Скорее всего, там она была подпольщицей… Ну и сам понимаешь. — Т-т-твою же, два раза пройти через одно и то же… А что пацан? — Обыкновенный пацан, просто любит ее всем сердцем, вишь как поседел… — Да, обыкновенные пацаны в семнадцать лет не седеют… Ладно, пойдем к ним? Хоть посмотрю на них, когда они не кровавое месиво.***
— Здравствуйте, Гермиона. Как вас звали до смерти? — Ирина, — улыбнулась девушка. — Вас не удивляет, что я об этом спросил? — Нет, это вполне логично, хоть и необыкновенно. Папа говорил, что нет таких тайн, которые не раскрываются перед государственной безопасностью. — Папа у вас был из рядов? — Да, капитан ГУГБ НКВД Евстигнеев. — Расскажите о себе, пожалуйста. — О Гермионе или Ире? — Начните с Иры. Да, что-то такое они предполагали. Простая советская девчонка, которая хотела жить счастливо и лечить детей, стала секретарем антифашистской организации. Подпольщицей. Потом партизанский отряд и армия. Но у девочки яркая ненависть к фашистам, как будто… Постой-ка. — Погодите, ваша армия наступала по Польше и в январе сорок пятого должна была находиться… — Да, — сразу поняла суть вопроса девушка. — Мы освобождали Освенцим. Так вот в чем дело! Вот откуда такая ненависть и ярость в этой девочке. Дальше — проще, Гермиона Грейнджер погибла и душа девочки как-то оказалась в Гермионе. М-да… И, конечно же, сразу рванула мстить фашистским тварям в ее понимании. — Гарри Поттер, правильно? — Как вы оказались в маноре, где вас пытали? — Когда Гермиона убила змею, вокруг засверкали вспышки и мы начали отстреливаться. Потом любимая упала и… я не помню. Состояние аффекта, понятно. Что же, вопросов к ребятам нет. Хорошие ребята, правильные, чистые, как оружейная сталь. Так и доложим.***
— Теперь все будет хорошо, Герми? — Обязательно будет, родной. Два сердца стучали рядом в унисон.