Тени исчезают в полночь

Я плохая Картошка, которая не замечает собственных очепяток, а их тут вагон и маленькая тележка, простите меня, грешную!!Т__Т POV Джунмён Сквозь сон чувствую прикосновения. Что-то прохладное и влажное касается теплой кожи шеи, разбудив меня. Касается снова и снова, и я сквозь сон понимаю, что скорее тыкается. - Джонин. – зову сонно, пытаясь отмахнуться. – Твой нос холодный. – но он совершенно не обращает на меня никакого внимания, продолжая по-своему будить. – И мокрый. – я прячусь под одеяло с головой, а потом слышу, как он мостится рядом и жалобно скулит. Из-за этого приходится выпутать руку из-под тёплого одеяла и протянуть к нему, чтобы погладить куда достану. Он ластится о мою руку и подставляется под прикосновения. – Зачем разбудил в такую рань, негодник? – интересуясь я, когда вынимаю из-под подушки телефон, поглядывая на время, а он вновь тыкается носом в мою руку и снова жалобно скулит. Я сажусь на кровати и только тогда понимаю, что он пытался мне сказать. Его спина, сбоку, у плеча в крови, он сжался в комок, крепко сцепляя челюсть и выглядит потерявшимся волчонком, а не грозным чудовищем. Я тут же просыпаюсь, скидывая одеяло и садясь к нему поближе, хлопая по своим коленям, чтобы он умостился поближе я и мог осмотреть рану. – Почему просто не сказал? – интересуюсь у него, пока осторожно перебирая тёмную шерсть, ощупывая воспалённые края раны. Он снова жалобно скулит, прижав уши к голове и глядит глазами-жемчужинами совсем жалостно и отрицательно качает мордой. Я нащупываю неглубоко, но всё же застрявшую в плоти пулю и понимаю. Серебро блокирует его трансформацию. – Глупый мой. – я вздыхаю, наклоняясь и целуя его между ушей, а потом поспешно выбираюсь из кровати. Слышу, как он снова жалобно скулит, пытаясь по-своему позвать меня обратно. – Сейчас приду. Когда я возвращаюсь с инструментами, он лежит уже в другой позе и тяжело дышит, привалившись на один бок. Я опускаюсь рядом, ещё раз осматривая рану, и прошу его потерпеть, а потом нащупываю щипцами пулю под кожей и резко дёргаю, он шипит и негромко рычит сквозь зубы, а потом вновь скулит. Я обрабатываю и заклеиваю. Зашивать не надо, рана сама затянется, как только его организм оклемается от серебра. Удивительно, но на постели ни капли крови. Я укрываю его стянутым с соседнего кресла пледом и присаживаюсь рядом, продолжая гладить и ожидая, пока он наберётся сил, регенерируется и трансформируется. - Горе моё. – приговариваю, пока успокаивающе глажу. – Не могу поверить, что ты попал под пулю. Кажется, это вообще не про тебя. Ты же у меня прыткий и ловкий, быстрый, а тут ещё в такое место. Как ты домой-то вообще дошёл? – я вздыхаю, снова целуя между ушей. Большой чёрный урчащий комок шерсти, мягкий и тёплый. Я успеваю задремать, слегка придавленный им к кровати, когда: - Мён. – открываю глаза, не поднимая головы с подушки, устремляю на него взгляд. – Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни, ведь так?- интересуется он, внимательно глядя мне в глаза. - Знаю. – киваю, прикасаясь указательным пальцем к его носу, словно проверяя, что он мокрый и холодный. – Я тебя тоже. Очень люблю. – отвечаю спокойно, поглаживая гладкую щёку. – Но меня пугает твой настрой с утра пораньше. Что-то случилось? - Нет. – он отрицательно кивает. – Просто так спросил. – он мягко улыбается, а потом потягивается, выбираясь из пледа. От раны не осталось и следа, и мы снова забираемся под одеяло, теперь уже вдвоём: я – досыпать, а он – высыпаться после охоты. - Сэхун-а, к тебе пришли! – зовёт нуна из коридора. Сэхун переворачивается на другой бок, игнорируя сестру, и продолжает спать. Вопли продолжаются, но Сэхун уже не слышит, он засыпает, а потом сквозь сон чувствует, как к нему забираются в кровати и обнимают за плечи, тыкаясь носом в макушку. Охотник зевает и переворачивается на другой бок, точно зная, кого он там увидит, а поэтому обнимает сильнее и продолжает спать. - Я пришёл разбудить тебя и сказать, что уже почти пять вечера и пора собираться на охоту. – шепчет Лухан. - И как мои барышни тебя пустили? – удивляется Сэхун, не открывая глаз. - Они у тебя красивые, ты так на маму похож. – Лухан негромко смеётся, целуя младшего в нос. – Просто взяли и пустили. - А ты просто взял и применил на них гипноз. – хмыкает Сэхун. Не то, чтобы он вовсе против, но как бы и не за. - Не было такого. – обижается Лухан, надувая губы. – Я просто спросил дома ли ты. А потом спросил, спишь ли ты ещё, и тогда они меня пустили. Они не знают, да, что ты встречаешься с ликаном? - Ты не ликан. – хмыкает Сэхун. – И об этом никто не знает. - Кроме моей и второй твоей семьи. – соглашается Лухан, прижимаясь носом к тёплой щеке. – Мне немного неспокойно внутри. – признаётся он. - О чём ты? – Сэхун открывает глаза, глядя на старшего. – Интуиция? - Угу, волчье чутьё. – кивает Лухан, покусывая губы. – Но ты ведь не позволишь мне пойти с тобой на охоту, ведь так? – он вздыхает, а Сэхун улыбается. – Вообще-то, я здесь ликан, и я старше, и сам буду решать, что мне делать. – глаза напротив становятся серьёзными и даже строгими, Сэхун хочет испугаться, но только умиляется и гладит любимого по щеке. - Я встаю и собираюсь, а ты домой идёшь, да? – Сэхун тянется к его губам, коротко целуя, и вылезает из кровати. Лухан садится, складывая руки на груди и недовольно сопя, поглядывает на младшего. Уже расставаясь под подъездом его дома, Лухан берёт с младшего с сотню обещаний, что он будет внимателен, осторожен. Сэхун беспрекословно обещает и запоминает всё, что ему говорят, а потом мостится в чужих руках и отмечает, что сейчас один из тех моментов, когда он действительно чувствует, что Лу – старше, опытней, что он более зрелый. Ночь тихая и светлая, безветренная. Сэхун ступает тихо и осторожно, прислушиваясь к своему внутреннему чутью и уверенно сжимая в руке револьвер. Металл тёплый, пальцы послушно сжимают знакомую рукоять В лесу здорово дышать, легко. Среди высоких деревьев, что закрывают лес от ветра, хорошо и спокойно. Сэхун любит лес, как его любит любой охотник, ночью или днём. Ликаны могут считать, что в лесу они на своей территории, на самом же деле наоборот. Ликан – в первую очередь животное, хотя одного и другого в нём поровну, и он ориентируется на звериные инстинкты, когда изучает лес, а охотник – в первую очередь человек, расчётливый человек, который кроме инстинктов, то есть ощущений, может пораскинуть ещё и мозгами. Небо уверенно розовеет, скоро рассвет, Сэхун проходит между деревьями, направляясь к опушке и прячет револьвер. Вот-вот расцветёт, охота окончена, он убил за ночь семерых, в принципе неплохо, Лу не о чём было волноваться. Сэхун проходит несколько высоких, крепких дубов и проскальзывает мимо берёз, а потом по позвоночнику бежит чувство дежавю и задевает настолько сильно, что Сэхун замирает и затихает, переставая дышать. - Ненавижу, когда ко мне подкрадываются. – шипит он сквозь зубы едва слышно и тянется к внутреннему карману куртки, но всё происходит гораздо быстрее, чем он успевает представить. Крупный бурый ликан сильно толкает плечо, выворачивая его в другую сторону и Сэхун охает от неожиданности. Правая рука оказывается вне игры. Охотник быстро оборачивается, отступая на несколько шагов назад и пытаясь левой рукой вынуть револьвер, но снова не успевает. Ликан валит его на спину. Благо, Сэхун успевает согнуть одну ногу в колене и у него появляется возможность оттолкнуть от себя чудовище и всё-таки вынуть револьвер, но его ногу в бедре, так же как и правое плечо до этого, выворачивают наизнанку. Слышится хруст костей и на этот раз Сэхун уже вскрикивает. Он вжимает шею в плечи и бьёт ликана локтём в грудь, от чего тот едва дёргается и наваливается на охотника, прижимая к земле так, что ему не пошевелиться. А потом Сэхун в ужасе распахивает глаза, когда когтистая лапа, а именно острые, словно лезвие, когти, словно нож в растаявшее масло, входят в его грудь легко и без помех. Сэхун давится воздухом, кашляет и понимает, что из груди хлыщет кровь, а ликан тем временем поднимается, наматывая вокруг него круги. Сэхун кое-как садится и одной рукой застёгивает куртку вовсе, чтобы, если ликан снова попытается проделать тот же трюк, его лапа наткнулась на револьвер в кармане внутри. Пока ликан наблюдает, прекрасно понимая, что охотник далеко не убежит и никуда не денется, Сэхун отползает к дереву, когда его в очередной раз придавливают к земле. Ликан бьёт в грудь один раз и ещё раз, и ещё, от чего рёбра крошатся в кашу и становится тяжело дышать, а потом Сэхун зажмуривается и сжимает зубы, когда острые клыки впиваются в кожу. Звук разрывающейся плоти, так знакомый, как при обращении и всё – тишина вокруг. Запах рядом какой-то совершенно знакомый, уже встаёт солнце, сереет, достаточно видно. Джонин хорошенько потягивается и с дерева приземляется уже на ноги, вновь разминая косточки и мышцы. Запах всё ещё отчётливо чувствуется. Джонин не может сказать, что он уже ощущал его так явно, но он определённо знакомый. Ликан проходит несколько полян и шумно втягивает носом воздух – кровь. Джонин устремляется на запах вперёд, выходит к развилку у деревьев, мимо леска, что ведёт к опушке и охает. - Сэ. – выдыхает он поражённо. Земля уже впитала кровь, много крови. Младший белый, как стена, едва открывает глаза, услышав своё имя. Джонин опускается рядом на колени, удивлённо глядя на него. Охотник крепко сжимает в кулак куртку на своей груди и кашляет, из шеи тонкой струйкой льётся кровь, ему тяжело дышать и правое плечо и бедро вывернуты наружу. - На кой чёрт ты сам попёрся в лес? – ругается Джонин, вправляя вывернутое плечо, от чего-то снова хрустит и Сэхун негромко хнычет. Та же процедура и с бедром. – На кой чёрт, а, Сэ? Он не может ответить, он только хрипит. Джонин разрывает на его груди куртку, потому что просто так Сэхун не даёт её расстегнуть, рука просто не разжимается. Грудная клетка, кажется искрошена. Джонин опускается ниже, прислушиваясь. - Сэ, оно очень медленно стучит, сломанные рёбра ему навредили. Слушай внимательно, что говорю. Я доломаю. Доломаю для того, чтобы посмотреть, как оно, и подлечить в первую очередь его. Думай о чём-нибудь хорошем и дыши, не зацикливайся на моих действиях. Думай о Лу. – Джонин закатывает рукава бейсболки, глубоко вздыхая. – Вспоминай, как он выглядит. Вспоминай его большие карие глаза, то, как он может удивлённо хлопать ресницами, какие милые складочки появляется в уголочках его губ, когда он улыбается. Вспоминай звук его смеха, золото его волос, его алеющие щёки. Вспоминай вкус его губ, тепло его рук. POV Джунмён Знакомые запахи мешаются слишком явно. Я точно их идентифицирую и, доверяя обонянию, устремляюсь вперёд. Картина которую я застаю, заставляет прислониться к дереву и тяжело задышать. В горле проявляет ком, в груди жжёт. Джонин, склонившись над едва в сознании Сэхуном, с характерным звуком, вскрывает его грудную клетку. Сэхун снова хрипит, хватаясь рукой за его руку, пытаясь остановить. - Нин… - я теряю почву под ногами, падая на колени. – Что ты творишь? - На него напали. Он не отбился. – отвечает Джонин, склоняясь над младшим, но всё это выглядит совсем не так, как он говорит. Я оказываюсь рядом, наклоняясь над Сэ, когда его глаза ищут меня и понимаю, что револьвер в куртке, в порванной куртке, а руку Джонина под рёбрами. – Остановись. - Рёбра задели сердце… - Остановись! – рявкаю, вставая на ноги и доставая свой револьвер. - Ким Джунмён, ты рехнулся? – отзывается Джонин. – Он умрёт если ему сейчас не помочь. Сэхун на моих глазах теряет сознание. Он… он не успел или не доставал револьвер, потому что встретившийся ему в лесу ликан оказался знакомым и, кажется, безопасным? Почему сердце отрицает, а разум, сопоставляя факты на лицо, говорит обратное? Он спасает или начал, когда увидел меня, а до этого калечил? - Джонин…. - Дай мне помочь. – он тоже выходит из себя. Сэхун на глазах белеет. Я отчётливо слышу, как его сердце замедляет скорость, а потом рука Джонина теряется из виду. Я отворачиваюсь – слишком жутко, но через мгновенье прямой массаж сердца заводит его снова, и оно начинает стучать. - Джонин. - Как ты мог поверить, что это я сделал? – спрашивает он, оседая рядом, когда основная угроза смерти из-за остановки сердца проходит. – Ты же меня знаешь. - Я верю своим глазам. – отвечаю. - Глазам? – Джонин вскакивает на ноги. – Ты волнуешься за него, я понимаю. - Руки. – предупреждаю я, когда он протягивает ко мне ладонь, забывая, от чего именно она алая. - Джунмён… - Не сейчас. – я склоняюсь над Сэ, щупая его пульс и поспешно достаю телефон, вызывая скорую. Его нужно донести до окраины леса, чтобы причинить меньше вреда. Я осторожно подхватываю донсена на руки, совсем бережно и направляюсь в сторону оставленной машины, даже не взглянув на Джонина. Едва показавшись из-за деревьев, я уже вижу мигалки скорой помощи, и его забирают из моих рук, чтобы положить на носилки. Джонин остаётся наблюдать из-за деревьев, и просто уходит, когда и я сажусь в машину, устремляясь вслед за скорой. В больнице Сэ собирают по частям, словно пазл, складывают его рёбра, чтобы организм сам регенерировался и дал им быстро и правильно срастись, делают переливание крови и даже через сутки после случившегося его состояние не удовлетворительное и он всё ещё не пришёл в себя. Отлучившись на некоторое время, я звоню Чанёлю да Исину, а когда возвращаюсь, заглядывая в палату интенсивной терапии, замечаю, что на стульчике у кровати сидит Лухан, держа его ладошку и склонив к ней голову. Кто и почему влияет на это, почему разум с сердцем всё ещё ведут такую ожесточённую борьбу? В груди всё ещё ноет, перед внутренним взором тоскливый расстроенный взгляд чёрных глаз. Встречая на пороге больницы маму и нуну, я отвожу их к Сэхуну, предварительно разбудив задремавшего рядом Лу и, решив, что Сэ в надёжных руках, направляюсь прочь из больницы, чтобы поехать домой. Когда я выхожу на стоянку, у моей машины стоит Джонин, опираясь о неё и ожидая меня. Я на мгновенье замираю, а потом подхожу. - Зачем ты здесь?- спрашиваю сухо. - Как он? – в ответ спрашивает он. - Неудовлетворительно. – коротко киваю и открываю машину. - Мён, я… - он кладёт руку на моё плечо, и я снова замираю. - Мне надо время. – отвечаю я, и мгновенье спустя его рука исчезает. Я сажусь в машину и уезжаю, гоню по городу, словно сумасшедший, вырываясь на центральный проспект и выжимая под 200 километров в час. В городской квартире тихо и пусто. Я чувствую себя уставшим и разбитым – как минимум. Внутри всё ещё живёт тревога за Сэ. Как же я не смог уберечь его? Душ бодрит и смывает с кожи запах земли, крови и больницы. Я едва успеваю переодеться в домашнее, когда слышится звонок в дверь. Я без задней мысли открываю и тут же глубоко вздыхаю – на пороге знакомая фигура, сгорбившись, пряча взгляд. - Джонин. – зову я. - Поговорить. – коротко отвечает он. – Это важно, ждать больше не может. – я снова вздыхаю и отступаю, пропуская его в квартиру. У него есть ключи, а он звонит в дверь Я вхожу следом, закрывая глаза и только вести рукой в сторону кухни, когда он ловит меня за эту самую руку и оставляет в ней что-то холодное, металлическое, отступая на шаг назад и глядя на меня в пор. - Он был у меня всё это время, Мён. – выдыхает едва слышно. Я непонимающе гляжу на него несколько мгновений, а потом поднимаю руку, раскрываю ладонь, и…. Откровенно давлюсь воздухом, издавая болезненный стон. Рука начинается трястись, и я сжимаю её в кулак крепко-крепко. В зажатой ладошке остаётся серебряный браслет. Папин серебряный браслет, тот самый, который он дал мне накануне той роковой ночи, тот самый, который я искал на поляне, тот самый, который я искал, когда встретил… Я сжимаю так сильно, что из-за его острой застёжки, что впивается в кожу, по ладони начинает стекать кровь. Я отрицательно киваю, чувствуя, как отказывают ноги. - Скажи, что это неправда. – шепчу, цепляясь руками за стену съезжая, скатываясь по ней. – Джонин, скажи, что…. - Это я обратил тебя в ту ночь 53 года назад, Джунмён. – говорит он прямо совсем не то, что я хотел услышать. Я отрицательно киваю и сжимаю другой рукой футболку на груди, словно так перестанет болеть. Я бьюсь затылком о стену, о которую опираюсь, снова и снова, а потом закусываю губу, прикрыв глаза. - Ты меня больше не любишь? – Джонин коротко кивает, хотя и задаёт вопрос. – Правда открылась, и ты перестал во мне нуждаться? Я сделал много ошибок в жизни, но любовь к тебе я ошибкой никогда не считал. Ты покорил меня с первого взгляда на тебя – я влюбился в твои прекрасные карие глаза, искренние и чистые. Мой маленький любимый мальчик. Я не мог позволить, чтобы этого сделал кто-то другой, я должен был сам, я знал – как, я должен был убедиться, что ты придёшь ко мне. Я бы без тебя не выжил. Всё это время я ждал, наблюдал, каким красивым и сильным ты становишься. Я ждал тебя не полвека, Мён, я ждал тебя гораздо дольше, ещё со времён Великой чистки. С тех пор, как я понял, что мне больше не для кого жить, я начал искать себе новый смысл жизни. Ты стал моим новым смыслом, Мён. Ты стал моим миром, моим всем! – пока он говорит у меня внутри всё взрывается, хочется выть от горя. – Я же пообещал, что никому не позволю причинить тебе боль…любимый. – меня передёргивает. Он словно принёс недостающие кусочки пазла, картинка в моей голове складывается воедино, я тут же вспоминаю. Всё вспоминаю. Я поверил тогда его улыбке, такой же красивой, как сейчас, он был невероятно красивый, точно, как сейчас, его голос сводил с ума, как и сейчас. Это был он. Он обрёк меня на вечные муки, он проклял меня клеймом охотника, он наградил меня им. Я влюбился в того, кто погубил меня, тогда, много лет назад! Я закрываю лицо руками, часто дыша. Ощущение такое, словно от меня уплывает сознание. Как ты мог, как ты посмел, поклявшийся мне в вечной и безграничной любви, так лгать мне, зная, что я уже много лет мучаюсь от этого. Как ты мог предать меня так сильно? Я бы лучше жил в неведении. Как ты мог, Джонин…. Я поднимаю лицо, чтобы взглянуть на него, в глазах стоят слёзы, ничего не вижу, но он глядит точно на меня. Я прижимаю колени к груди и опускаю на них голову. - Вон. – проговариваю одними губами, но ему достаточно, чтобы бесшумно исчезнуть из моего дома да из моей жизни. Тот, кто превозносит в счастье до самого седьмого неба, может больнее всего уронить и дать удариться оземь. Мне кажется, что я до сих пор падаю: вниз, глубоко, больно. Любые ощущения и чувства – всё превращается в боль. Любое движение и мысль отдаются адскими муками в голове и в груди. Я так и остаюсь лежать в коридоре, на полу, пряча лицо в изгибе локтя. Жизнь становится существованием, теряет краски, теряет звуки, теряет смысл…. Невозможно совмещать в себе самую искреннюю любовь и самую большую боль. Я уже пятые сутки лежу в коридоре на полу, почти не шевелясь и не меняя места своего пребывания. Где-то звонит телефон, мобильный и домашний, дверной звонок, за окном течёт жизнь, а у меня сердце в груди больше не бьётся. Как принять то, что ты доверился тому, кого всю жизнь мечтал убить? Он всегда говорил загадками, он говорил мне об этом не раз, он готовил меня к правде, а я всё равно не оказался к ней готов, к такому невозможно подготовиться. У меня внутри сидит отчаянное желание, как у истинного охотника, пустить себе пулю в висок. Так раньше делали Великие, совершавшие поступки, за которые, по их собственному суду, не было прощения. Волк в овечьей шкуре оказался всеми цветами и пределами счастья, оказался девятью кругами самого страшного ада, который я не мог себе даже представить. Где-то среди бесконечных мук в моей голове, я вспоминаю про Сэхуна, и заставляю себя подняться с пола. Ослабевшее тело и не слушается, и мне приходится сначала заставлять себя, а потом даже принять душ, побриться и собрать, а также напиться какой-то дряни, чтобы не уснуть за рулём. Чёрные очки скрывают тёмные круги под глазами, со стороны я, наверное, похожу на наркомана или алкоголика, когда слегка пошатываясь, вхожу в больницу. Руки трясутся, я едва на ногах держусь, и как мой организм ещё работает – непонятно. Человек начинает терять разницу между сном и реальностью после трёх суток бодрствования, у охотника на это уходит втрое раз меньше сил, хотя усталость даёт о себе знать. - Мой хён пришёл. – ласково, по-доброму, словно ребёнок, ожидающий любимого брата, улыбается Сэхун, когда видит меня на пороге своей палаты. Я радуюсь, что он пришёл в себя и поскорее обнимаю его, гладя по волосам. Малышня моя любимая. - Ты как? – остаюсь сидеть на кровати. Сэхун набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы рассказать, а потом тянется ладошкой к моим очкам, и снимает их, а затем охает. - Хён… - Всё хорошо, рассказывай. Я едва не поседел от волнения. – я щурюсь от яркого дневного света, забирая у Сэхуна свои очки. – Когда ты очнулся. - Вчера ночью. – отвечает он. – Мама с нуной и Лулу выходят меня. – он улыбается, а потом ныряет ладошкой в мою – Хён, я хочу, чтобы ты знал. – он становится серьёзным. – ты выглядишь уставшим, разбитым и вымученным, я не знаю, что произошло, и могу только строить догадки, но хён, Джонин, он не трогал меня. Это не он. Я спрятал револьвер, и собирался домой, когда на меня напали, Джонин нашёл меня таким в лесу, он вправил моё плечо и бедро, он пытался меня спасти, и я ему за это благодарен. – заканчивает младший. Я встаю, замираю лицом к окну и смотрю наружу. - Так что не стоит подозревать его, хён. Я надеялся, что он придёт меня навестить, и я смогу его поблагодарить. Я думал, вы вместе придёте. А его всё нет, и ты вот только пришёл. Но вообще… - Он обратил меня. – роняю я негромко. - Я думал, вы… Что? – Сэхун резко замолкает. – Что ты только что сказал? – слышу удивление в его голосе. - Забудь о нём. Он знает, что ты благодарен. – говорю я. – И не смей разговаривать с Лу о нём. - Хён… - Ты понял? - Я не буду. – слышу, как Сэхун вздыхает. – Как ты…? Как он…? - Он признался. – отвечаю я, поворачиваясь к Сэхуну. Он глядит на меня совсем печально и жалостливо с несколько мгновений, а потом протягивает руку, подзывая к себе, и когда я снова сажусь к нему на кровать, он обнимает меня так крепко, как может на данный момент.