***
Стоило сказать Хосоку о том, чтобы Юнги вышел из туалета, он тут же выскочил, не забывая забрать свой портфель. Запыхавшись, а затем стараясь перевести дух, Юнги поправлял пиджак, когда в классе к нему подошла Дауль и поинтересовалась, почему у него такие заалевшие щеки. Убирая съехавшую чёлку ладонью, его глаза метались по классу, а сами зрачки блестели то ли встревоженностью, то ли восторгом. В груди юное сердце всё ещё заходилось, когда звонок на урок прозвенел, а после преподавательница раздала ненавистные белые листы с надписью «тестирование», становясь в угол так, чтобы наверняка уличить в списывании. Сглотнув, Юнги принимается за тест и осознает то, что большую часть он знает. Знает! Рука свободно взлетает от ответа к ответу, порой приостанавливаясь из-за неуверенности в правильности решения, а затем вновь что-то чиркает чернилами. Он смотрит в окно, задумываясь над одним из ответов, замечая то, как теплится какая-то душа под дымом из труб завода поблизости. Подписывая в уголке свои данные, он сдает лист, неуверенно покусывая карандаш. Все же, он очень сильно волновался за результаты, пожалуй, как никогда ранее, потому что в этот раз он знал точно: ему придется несладко, стоит только запороть тестирование. Глядя в окно из класса, Юнги молча старался наслаждаться видом, но всё же кое-что его истинно пугало: снова молнии выжимали небо досуха вспышками, заставляя подростка прятать ладони под парту, для того, чтобы сцепить их в успокаивающем жесте. День за днём на город наплывали плотные завесы дождя, обволакивали густыми парами землю и пережевав, выплёвывали. Когда погода в Осане становилась ещё более невыносимой, чем прежде, Юнги всегда думал о том, что ни один здравомыслящий человек с возможностью свалить отсюда, как только выпадет шанс, не упустит. Переглядываясь с Чимином и сдерживая смешок, когда Дауль закатывает глаза на одном из вопросов, Юнги желал одного — пускай поскорее пройдёт следующий урок, и он со спокойной душой отправится домой. Его теперь не будут обижать — он знал, потому что полагал, что раз Хосок находится в студсовете, то сможет найти управу на каждого из них. Страшно. Это было очень страшно понимать, что старший брат действительно имел силу справиться с этим. Хосок был умён, знал как выйти сухим из воды. Он помог Юнги в обмен на что-то интимное и личное, но боязнь ласкала голые щиколотки в тот момент, когда приходило осознание, что такой человек, как он, нарисовал на его лбу мишень. Когда звонок на перемену дал о себе знать, Юнги взглянул на расписание и с неприятным треском внутри себя заметил, что следующий урок пройдет в тишине, при которой ему придется держаться молодцом, потому что эта учительница была женщиной честных правил и не терпела шалостей и хулиганства. Не то, чтобы Юнги вёл себя отвратительно на уроках, нет, он лишь время от времени переговаривался с Чимином ради правильных ответов, а это уже было непозволительно на этом предмете. — Кстати, а где половина наших? — под «нашими» Дауль подразумевала компанию недоумков, которые зажали его некоторое время назад в туалете. Девушка подвинула стул ближе к парте Юнги, как только тест официально закончился. На лице же парня расплылась облегченная улыбка, пусть и не особо заметная, но зато искренняя, настоящая. Он мог вздохнуть. Когда Дауль была проигнорирована подростками, она ткнула своего парня вбок, но тот лишь в ответ пробормотал ей что-то похожее на «не отвлекай меня, я повторяю материал», полностью погружённый в изучение алгебры, что было подобно настоящей пытке для тех, кто сидел поблизости. Девушка сочла это слишком грубым, поэтому до конца перемены совершенно не обращала на него внимания. Стоило звонку прозвенеть, класс тут же стих, но не окончательно — учеников подозрительно не хватало. А Юнги все нравилось, ведь ему не приходилось терпеть ненавистную рожу Бао, похожую на варёный бекон, жарящийся на раскалённом масле. В класс вошла преподавательница, на груди которой была прицеплена классическая безвкусная брошь. Дауль слегка наклонилась к Юнги, попросив у того ручку, а затем заинтересованно уставилась на лицо учительницы, которая выглядела более встревоженной, чем обычно. Вернее, её лицо было подобно белому мелу, что не скрылось от взгляда Юнги. — С сегодняшнего дня, дети, из вашего класса будет исключен ученик, который наглым образом не следовал правилами лицея. — теперь стало яснее, почему она опоздала, ведь женщина входила в коллегию канцелярии. По классу пробежалась вопросительная волна звуков, после которых она подняла ладонь, давая понять, чтобы все закрыли свои рты. После чего она медленно опустила ее на деревянный стол, наклоняясь ближе к аудитории. Её вид выражал непоколебимость в том, что она придёт домой и будет смотреть банальную мелодраму, закусывая чем-нибудь острым. Возможно, она даже хлебнёт немецкого пива. — Ещё хочу вам напомнить, что совсем скоро вас отправят в учебный лагерь на три дня. — а вот здесь становилось интереснее, пусть Юнги уже заблаговременно это узнал от Хосока. Сама мысль о том, чтобы лежать свёрнутым, как гусеница в палатке вводила его далеко не в восторг, так ещё и чёрт знает в какую погоду. Юнги до ужаса боялся гроз и молний ещё со времен детства, и ему крайне не хотелось бы прослыть полным трусом на всю школу, если вдруг он начнёт трястись от страха, как какой-нибудь сопляк. Он помнил из детства то, как Хосок успокаивал его, когда они сидели на чердаке, обнимал его, все эти воспоминания обрушивались на него и от этого становилось совсем тяжко. Почему брат просто не может быть добр к нему? На лице появился жар от мыслей о том, как Хосок смотрел на него после поцелуя, прикосновения, которые до сих пор чувствуются на коже. Он вдруг подумал о том, будет ли на съезде сам старший брат. Кажется, он и впрямь заинтересовался этим, будет ли ему спокойнее или наоборот хуже, в зависимости от присутствия Хосока. Также Юнги волновало и то, по какой причине Хосоку удалось исключить одного из придурков. Естественно, что это дел рук его старшего брата, но как же так вышло, если за подобное хулиганство никогда никого не выкидывали за пределы лицейского забора? Ты мог быть отморозком и уродом, но до тех пор пока ты входишь в определённый рейтинг, то ты не мог быть исключён. Тем более, все взрослые знали о том, что здесь твориться, но никогда не доходило до таких жесточайших мер. Хосок сделал то, что не мог никто, потому что только у него были настолько искусные навыки владения людскими нитями. Он защитил Юнги тогда, когда не смогла мать, родившая его. «Хосок, почему ты это делаешь? Конечно, ведь у нас был договор с тобой. Но ты мог не идти на такие меры…» Проходя по пути домой через центральную улицу, Юнги шёл задумчивый, пялился влево на красный кирпичный фасад здания бывшего детского сада и наслаждался тем, как слабый ветерок тревожит его мягкие волосы. Погода неимоверно улучшилась за каких-то сорок минут. Чем дальше становилась школа, вернее, чем дальше он уходил от её спокойного фасада, единожды поворачиваясь и бросая в неё отрешенный взгляд прямо на белые окна, за которыми тянулись классы, физкультурный корпус и кабинет музыки, подлесок и местная подростковая курилка, он клялся сам себе в том, что теперь не будет видеть в ней гибельную тень. Не сбавляя темпа и шагая вперёд, проходя совсем близко к распухшей полянке, словно она была раздута могилами, Юнги вдруг захотелось позвонить бабушке, с которой он не разговаривал уже долгое время. Подавляя в себе желание, потому что было слишком много новостей, боялся, что будет неуютно от разговора, от того, что скажет лишнего и заставит волноваться и переживать. А он этого не хотел, потому что любил её и был благодарен за то, что она возилась с ним в детстве, позволяя все, чтобы он ни захотел. Добрая, ласковая — вот что он взял от неё, то, что бурлило у него в крови. В голове были лишь пустые и малодушные мысли. Он сам это понимал и знал. Он чувствовал, как хочет жить, даже несмотря на то, как жизнь сама по себе была тяжела и на данный момент в ней совершенно не было видно смысла. Дома было тихо и тепло, горел свет лишь в родительской спальне, а затем и в коридоре — после того, как Юнги его включил. Слыша звуки материнских шагов, Юнги побыстрее разулся и хотел уже сгинуть на второй этаж, как был пойман взглядом Сыльги и прикован им к стене на повороте ко второму этажу. — Не хочешь перекусить? — голос матери был спокоен и тягуч. — Осталась овсянка и пара бутербродов. Висящий плащ отца, слабо пахнущий перцем, деревом и угольной пылью вынудил Юнги подойти ближе к женщине и слабо кивнуть. Переминаясь с ноги на ногу у стола, мальчишка всё же подошёл ближе к кухонному гарнитуру, наклоняясь. Нажал бледной ладонью на захваченный латунный кран, второй же ловил в пригоршню изогнутую струйку к губам — повторил это два или три раза, прежде чем смочил губы и горло. Поворачиваясь в сторону стола, где уже стояла тарелка с кашей и рядом сидящая мать, наклонившая голову набок, смерив его взглядом — одновременно с усталостью и излюбленным непониманием. — Сегодня мне позвонили и сообщили о том, что Хосок через директорат отправил пару хулиганов из вашего лицея на попечение социальных служб. — теперь Юнги понял, в чём было дело. Она хотела поставить старшего брата в пример. — Это ведь те, кому хватало наглости задирать тебя, Юнни? — сейчас у Юнги был измученный вид, напоминающий тот, что у овечки, которую наконец-то пустили попастись. «Да, мама, они задирали меня, а ты оставила меня. Я один ходил в лицей и глотал все унижения и боль. Я один.» Юнги даже слушать не хотел о том, что она скажет после. Он сидел на кухонном стуле, без толку ковырялся в чаше с овсяной кашей, взглянув на мать в ответ и не имея желания подать голоса. — Не называй меня так. Мне уже не десять лет. — Но ведь Хосок всегда зовёт тебя так. В этот момент подросток искренне захотел замотать шнур возле шеи. Да, Хосок был беспринципный и жестокий — именно по этой причине ему было глубоко плевать на то, нравится это Юнги или же нет. Теперь мать решила повторить за ним. — Я хочу лишь сказать, сын, что я рада, раз твой брат так заботиться о тебе. Тебе стоит ценить это. — Может быть, ты порадуешься тому, что надо мной будут издеваться не так часто, как прежде? — огрызнулся, сдерживая подступающую агрессию изо всех сил. В ответ материнские глаза обиженно опустились на поверхность деревянного стола, а руки тут же сложились крестом. Она защищалась. Сыльги всё ещё хотела иметь контроль и не быть бесполезной. — Я не понимаю, почему ты каждый раз, абсолютно каждый начинаешь груби-… На данный момент было сложно сказать у кого больше власти: у Юнги, который встал и ушёл в свою комнату, или же у матери, оставшейся на кухне с мигающей лампочкой и поникшим видом. Столько эмоций было у него от этого дня. Они пытались поглотить его, но подросток держался, мирно сидел у себя в комнате перебирая учебники, складывая их на стол, а затем засовывая в сумку на всякий случай пижаму для сна. Он понимал, что мать после этого точно его никуда не отпустит, но и спрашивать у неё он не собирался — улизнёт как обычно и дело с концом. Кажется, всё сегодня было за то, чтобы он пришёл к Чимину — погода улучшилась, оставляя от грозы лишь хмурые тучи. Шурша содержимым, подросток не смотря в зеркало переодевается, натягивая на себя кофту с блестящей застёжкой, вниз предварительно надев хлопчатую водолазку, которая была ему очень к лицу. Он знал, что Чимин оценит, потому что тот очень любил этот цвет. Влезая в прямые штаны, не школьные, а зеленоватые, Юнги закидывает на плечо рюкзак, перед этим внимательно проверяя, не разошлись ли швы ниток, которыми он зашивал ранец. Тихо, стараясь незаметно приоткрыть дверь, он выглядывает лишь макушкой, проверяя, где находится женщина. Успев высунуть лишь нос, он тут же дёргается и в напряжении отстраняется, чувствуя исходящий извне холод и знакомый запах листьев бергамота и сандала. Хосок в молчании внушительной походкой заходит внутрь, прикрывая за собой дверью, и двигается дальше, вынуждая своими действиями зайти Юнги назад, чтобы избежать столкновения. Глядя на то, как старший брат становится у шкафа, расстёгивая пуговицу на манжете, Юнги сразу по атмосфере в комнате и сосредоточенности Хосока понимает, что настроение у того отвратительное. Хосок очень умело скрывал свои эмоции, даже когда был ещё совсем ребёнком. Именно по этой причине Юнги был немного удивлён: обычно это не ощутимо, но сейчас, кажется, настроение можно потрогать в воздухе ладонями — смесь раздражения и недовольства, попробовать на вкус или лизнуть. Стараясь быть едва заметнее мыши, Юнги тут же моргает, когда понимает, что его взгляд пойман через зеркало, а затем поворачивает лицо к окну, думая о том, нужно ли ему что-либо сказать. — Спасибо. — лепечет, не придумав ничего более удачного. — В смысле, за то, что заступился за меня сегодня. — стопы холодил пол, больше напоминающий по температуре утреннюю росу. Решая скрыться с глаз Хосока побыстрее, он уверенно и быстро направляется к двери, чтобы уже вылететь из кроличьей норы, но когда тёплые пальцы касаются дверной ручки, он останавливается, ведь брат вполоборота смотрит на него в упор. Смотрит так, словно навёл на него пистолет и готов выстрелить за неверный ответ. — Куда собрался? Последние слова грозным гранёным голосом донеслись до подростка. Трепещущее алое сердце младшего ребёнка, который стоит в светлой водолазке с сильно распахнутыми глазами. В Хосоке было какое-то особое обаяние, он умел расположить к себе людей, знал, как разговаривать, чтобы было хорошее отношение, но он ровно также умело давал понять, когда с ним не стоило спорить. Глотая скопившееся желание сказать что-нибудь другое, но никак не ответ на вопрос, Юнги всё же мирно откликнулся: — Я к Чимину. Словно теряя интерес к брату, Хосок некоторое время молчит, а затем его глаза пробегаются по письменному столу, после чего желваки становятся отчётливее на его скулах. Юнги всё эти видит, подмечает каждую деталь и понимает, что он чем-то очень сильно недоволен. Хосок меняет взгляд на колкий и выпытывающий, что ещё раз доказывает предположение младшего брата. Стоя возле него и не дыша, он умом понимал, что лучше сейчас просто взять и уйти, но боялся, что может последовать затем, когда он вернётся домой после посиделок. — Ты живёшь не один. Ты живёшь со мной. И ты будешь делать то, что скажу тебе я. — в комнате скоро засверкают молнии, и Юнги молчит, потому что если скажет что-то, то его же слова будут наставлены против него же. — Ты не уйдёшь, пока не наведёшь порядок. Нервно оглядывая комнату ещё раз, подросток неуверенно пробегается по выражению лица старшего брата, не находя в нём ничего хорошего. — Что мне мешает убрать это после того, как я приду? — теперь Юнги в ответ пялился на него в упор. Он не понимал, почему Хосок пришёл с учёбы в таком скверном расположении духа. Он недоумевал. Юнги подозревал, что это связано с тем, что сегодня Хосоку пришлось иметь дело с огромной волокитой бумаг и показаний, пришлось контактировать со слишком большим количеством лиц. Хосок сделал свой выбор и поставил на кон своё время, использовал своё место в обществе, некой лицейской иерархии, говорил чётко и уверено заранее заготовленную ложь, чтобы тот мог спокойно ходить на учёбу, обсуждать различные глупые вещи на перемене в столовой со своими друзьями и делать вид, словно всё в порядке. Хосок мог запятнать свою репутацию сегодня промахом, но рискнул, потому что он знал, для чего он это делает. Копаясь в грязном белье Ли Минхо, глядя на его растерянную заплаканную мать, которая ползала на коленях у директора, лишь бы всё обошлось без полиции, Хосок думал кое о чём своём. Когда другие жаловались, рассказывали о своих семейных разладах, удивлялись сведениям о домашнем насилии или загубленном родителе, он хмурился и чувствовал, что чего-то недопонимает, и от этого его посещало отвратительное чувство, — не по той причине, что он никогда не испытывал этого прежде, а потому что не знал ничего другого. Именно поэтому он как свидетель выступил за приезд полиции. Именно по этой причине он решил уничтожить и растоптать жизнь этой женщине и её сына на корню, как кусок гнилой плоти. Это были для него лишь помехи, которые нужно было безвозвратно устранить. — Ты уберешь это немедленно. — Хосок слышал, как Юнги нервно подошёл к письменному столу, даже не пытаясь спорить с раздражённым братом. Он тихонечко огляделся, затем наскоро попытался раскидать учебники, разбросанные ручки и их чернила по полочкам, лицо у Юнги было покрасневшее от досады, возмущенное, движения резкие, провоцирующие. Мальчишка бросил остатки бардака к себе на кровать с установкой на то, что окончательно всё сложит, когда вернётся. Желая поскорее убраться из дома, Юнги показал жестом Хосоку то, что он всё убрал, но вышло это довольно резко, слишком показушно, отчего Юнги тут же опустил руки, показывая своим видом того, что не желает как-либо конфликтовать. Чувствуя то, как его резко тянут за шиворот назад, мальчишка приоткрывает рот, чтобы вскрикнуть, но не успевает, потому что тяжёлая хватка отпускает, толкая его лицом к приоткрытому шкафу. Толкают так, словно это в порядке вещей. Сейчас с ним обращаются настолько скверно, словно он провинившееся животное. — Что ты делаешь?! — на это Хосок лишь встал рядом с подростком, что зажался ближе к шкафу, а затем протянул руку мимо лица Юнги, заставляя того на секунду испугаться и зажмурить глаза. Вытаскивая с полки горчичный свитер, Хосок абсолютно верный своим действиям без какого-либо спроса стягивает с Юнги кофту, а затем бросает её на пол, прямо им под ноги. Пожалуй, в таком шоке Юнги не был давно, отчего он лишь ловит ртом воздух, стараясь отстраниться от него, оттолкнуть, сделать больно, лишь бы тот отошёл от него хотя бы на полметра. — Прекрати! — не успевая отдышаться, продолжает Юнги. — Перестань, Хосок! Игнорируя выкрики и попытки уйти, Хосок через голову силой надевает на младшего брата предмет одежды, а затем делает шаг назад, когда Юнги, раскрасневшийся и взревевший от злости, бьёт наотмашь в сторону груди. Когда подросток хочет повторить это вновь, он ловит ладонь Юнги, желающего сделать это просто в отместку. — Тебе следует пересмотреть то, в чём ты ходишь в гости к своему голубоватому другу. — Юнги прижал к себе руку, как бы в защите, а затем отошёл на некоторое расстояние от высокомерного брата. — И да, Юнни, ещё хоть раз попытаешься замахнуться на меня, я покажу тебе, почему этого не стоит делать. — Придержи язык! — выжал сквозь зубы Юнги, желающий окунуть голову брата в цистерну с бензином. Хосок не имел права вести так себя с ним. Это переходило черту, потому что Юнги был вправе носить то, что ему хотелось. То, в чём ему было комфортно. В ответ на слова Юнги на челюсти старшего брата дёрнулся мускул. Несмотря ни на что, младший ребёнок не чувствовал едкого страха, а только медленно расплывающуюся тревогу по всему телу, что заставляла его ладони вспотеть, а спину — наоборот, заразиться мурашками. — И что же ты сделаешь? Дашь мне в лицо? — исказив лицо, Юнги смирился с тем, что он пойдёт в том, в чём его заставил он, но это не значило, что сам мальчишка собирался так просто сдаться. — Боюсь, что ты немного опоздал, потому что мне это не впервой. У Юнги был наипрелестнейший нос. Лучший носик в Корее. По крайней мере, так думал Хосок и не планировал разбивать ему его. Он пристально смотрел в лицо подростка, что осмеливался разговаривать с ним в подобном тоне. Тем не менее, Хосок не думал, что ему это нравится, но ровно также и понимал, что это ненадолго. — Тогда, быть может, расскажешь, что для тебя будет в новинку? — Хосок вздохнул так, словно он находил это всё довольно забавным. — Хотя подожди, кажется, я уже догадался. Лицо Юнги после этих слов побелело и вытянулось. Мальчишка быстро задышал, испуганный, запутавшийся ребёнок. Стоя точно на свинцовых ногах, подобно заключённому на эшафоте, он не смел больше смотреть в ответ на внимательный взгляд, что сейчас исследовал его лицо. Ему хотелось верить, что это просто стечение обстоятельств — невольный оборот, который неожиданно и зловеще появился в его жизни, который резонирует с его детством. Но это была реальность и у каждого решения были свои последствия. — Может, ты ещё запретишь мне общаться с друзьями? — медовые глаза погрустнели, а распахнутые ресницы показывали то, что мальчишка действительно напуган. — Мне претит ваше слишком близкое общение. — Юнги хотелось сорваться и прокричать нечто похожее на «какого чёрта ты просто не оставишь меня в покое?», а затем добавить «обязательно ли тебе быть столь бессердечным и бесчувственным?». Юнги знал, что от его сегодняшней благодарности не осталось и следа. Он не позволит втаптывать его друзей в грязь, ровно также, как это делал с ним Хосок. Брат мог запугать Юнги, оскорбить или нанести урон по самооценке, но Юнги не допустит, чтобы тоже самое было и с теми, кто ему дорог. — Что ты этим хочешь сказать?! — ему понадобилось лишь мгновение, чтобы вспыхнуть и повысить голос. — Он не такой! Он не такой грязный, как ты! — под «грязью» Юнги имел в виду испытываемый братом интерес по отношению к нему, желание и эмоциональную привязанность. Хосок очень естественно и непринуждённо подошёл ещё ближе, окончательно сократив расстояние между ними. Он стоял вплотную, а затем пригладил большими ладонями одежду на Юнги в жесте, которые обычно делают любящие матери. Внутри Юнги в этот момент перевернулся желудок и всё, что было внутри него. От Хосока слышится восхищение и насмешка одновременно. Он ведёт себя как нездоровый человек. Хосок знает то, что позволит Юнги уйти сегодня и провести время с тем, кого он считает ничем иным, как бесполезным отребьем. Хосок позволит Юнги насладиться принадлежащими ему по праву годами подросткового авантюризма, не омрачая их тенью неизбежного итога. Старший брат жалеет его в этот момент, развязывая на некоторое время руки, потому что понимает, что мальчишка, когда станет чуть постарше, ничего подобного не увидит никогда в жизни. Он будет находится только со старшим братом, заниматься своими увлечениями, может быть, снова начнёт рисовать. Юнги будет сидеть дома и играть в телефон, читать книги и ждать прихода Хосока. Старший брат знал истину. Тот, кто сейчас стоял и въедался своими чёрными глазами в ненавидящие, прекрасно осознавал тот факт, что всё его существо пело от удовлетворения, когда он чувствовал тонкий запах белоснежного пиона, свежий аромат нервозности и раннего утра. Юнги был для него ассоциацией жизни. Конечно же, Хосок был ненормальным. И он это знал. Или быть может, он просто был не таким, какими были окружающие его люди. Разумеется, что отныне он бы не предпочёл становится тем, кто бы соответствовал стандартам идеала без ухищрений. Тем не менее, он выбрал играть теми картами, которые ему были даны при рождении. Он слышал дыхание стоящего поблизости Юнги и осознавал тот факт, что его отец был никем. Его умершая родственница тоже. Его мать была ничем. Она никогда ничего не добивалась. Ничего не делала. Она была просто-напросто обузой. Пожалуй, должен был признать Хосок, что единственное её предназначение было выполнено пятнадцать лет назад — в тот день, когда она подарила Хосоку Юнги. Возможно, если бы к нему в семье относились по-другому, добрее, то Хосок бы не стал таким. Если бы он с детства не понял, что он отличается. Однако он считал, что ничего не могло быть иначе, ведь к тому времени, как ему исполнилось двенадцать, было слишком поздно. Он уже был ненормальным. За произнесённые ранее слова возвышающийся молодой человек безмерно хотел одарить младшего брата крепкой оплеухой, которая бы распласталась красным отпечатком на невинном, детском выражении лица, но сдерживал себя. Подросток заслуживал того, чтобы Хосок самолично схватил его за волосы до противного скрипа, пару раз приложил его об угол стола, размазывая свежую и приятно пахнущую кровь по нежному лицу снова и снова. Юнги заслуживает, чтобы Хосок прямо сейчас кинул ему в лицо все те учебники, что валялись у того на кровати, а затем каждым из них наотмашь бил его до тех пор, пока пузыри крови не станут сочиться сквозь его зубы. Но Хосок имел терпение, которое он взращивал в себе все эти годы. Именно по этой причине сегодня Юнги был спасён. — Я не понимаю причину. Не понимаю мотивы и действия. — Юнги била дрожь, и он в любой момент был готов сорваться — вот она расплата за спасение. — Ты и не должен понимать. Ты должен им следовать. Он чувствовал, как Хосок издевается над ним. Как смеет насмехаться и говорить всё, что считал нужным, просто потому что у него была власть над ним. Прикусывая губу, мальчишка смотрит куда-то вниз, стараясь не выдавать своей горечи и сокрушения. — Почему ты не можешь быть просто немного добрее по отношению ко мне? — голос слишком беспокойный, неуверенный в себе, а от этого слишком тихий. Юнги было очень грустно, потому что Хосок своими действиями постоянно указывал ему на его место. И оно было не рядом, как на равных, а у ног. К сожалению, Юнги не ответили. В абсолютной тишине он вышел из комнаты, не забывая хлопнуть за собой дверью.***
Сидя в ванной Чимина, на плитке пола которой лежала парочка целлофановых пакетов, Юнги искренне удивлялся, зачем его друг внезапно решил перекрасить свои волосы. Подавая чашку с какао и печеньем в руки с засохшей краской, Чимин облизал шоколадную сторону, опуская следом печенье в горячую жидкость. Больше всего Юнги нравилось в его друге то, что он изредка спрашивал его о том, по какой причине он бывает грустным и из-за чего глаза могут быть слишком уставшими, покрасневшими. Он не лез в душу. Чимин знал, что у большинства людей хватало причин, чтобы жить так, как они живут, вот никого и не осуждал. — А давай и тебе покрасим? У меня осталось пару тюбиков. — внезапно глаза напротив загорелись, но Юнги не был обольщён такой реакцией. — Я не понимаю, ты совсем не волнуешься о том, что тебе сделают выговор? — Не-а. Я же сохраняю дисциплину. Сейчас вот буду со светло-русыми волосами. Главное, чтобы не слишком яркими, а то тут уже успеваемость никого не спасёт. — Юнги каждый раз поражался тому, что друг совершенно не боялся экспериментировать со внешностью в отличие от него, который сразу понимал, что его за это загнобят. Чимин сидел на стуле, в то время пока Юнги стоял, наблюдая за тем, как волосы меняют свой оттенок. — Неужели не хочешь рискнуть? У меня осталось немного осветляющего порошочка. Одну только прядь! — против умоляющих глаз устоять было не в силах. Тем более, от одной пряди ведь ничего не будет? Пока Чимин смешивал какой-то воняющий дерьмом и нашатырным спиртом раствор, Юнги поменялся с ним местами, ожидая своей участи. Когда кисточка возникла перед его лицом, он слегка сдал назад, говоря Чимину о том, что он всё-таки передумал, но когда первый мазок был сделан, назад пути уже не было. Спустя пару минут прохаживаясь так, словно квартира была его, Юнги пообещал Чимину изуродовать его любимые обои, если его передние пряди волос отваляться, оставляя на их месте загрубевшую лысину. — Даже не представляю, что мне скажут дома. — Меньше переживай, а то вне зависимости от возраста остаёшься тощим, как судак. — Мать если и ничего не скажет, то у отца и Хосока явно найдётся пару слов в запасе. Хихикая, Чимин приобнял друга за плечи, стараясь подбодрить. Тут же отстраняясь и говоря о том, что пора смывать, они долгое время препирались какой водой это нужно делать, а когда всё было закончено, и Юнги взглянул в зеркало с предварительно высушенными волосами, то сомнений не осталось: ему понравилось то, что он увидел. Довольствуясь изменённым имиджем, Юнги развалился на просторном диване в гостиной, не давая шанса Чимину сесть поблизости. Они довольно редко общались на какие-то излишне личные или серьёзные темы, но сегодня Юнги нужно было немного выговориться, потому что происходило так много всего, отчего он боялся, что скоро перестанет что-либо понимать. — А почему ты стал встречаться с Дауль? В ответ на это, друг лишь смущённо посмотрел в ответ. Пауза растягивалась и становилась всё более неловкой, особенно после того, как бутылка пива была выпита на двоих. Юнги уже было подумал, что спросил что-то слишком интимное, но внезапно Чимин ответил совсем не то, что Юнги ожидал услышать. — У тебя такие мягкие-мягонькие волосы, Юнги. — трогая чужие волосы, Чимин, казалось, наслаждался этим. Юнги сразу понял, что тот пытается сменить тему и не стал возвращаться к ней вновь. — Нет, я серьёзно! Словно сами ангелы расчёсывают тебе их, пока ты дремлешь, ничего подозревая на подушке. — от слегка выпитого алкоголя у Чимина чересчур развязался язык. — Утром же, когда поднимается солнце, то есть, совсем рано, кто-то впускает солнечный свет в твои волосы и отпускает пряди. Ты и сам такой блестящий. Блестящий-блестящий. Я так люблю твои волосы. «А ещё больше я люблю тебя, Юнги.» — то, что не смог договорить Чимин.