Человеческая слабость

***

Юнги тяжело вздыхает, заглядывая в глаза брату, внутри которых читается явная издёвка. Он касается пальцами локтя, но тот отклоняется от прикосновения, отворачиваясь к окну. Жест вышел резким и неприязненным, как будто того окутало чувство омерзения или же въедливой, всепоглощающей, сжигающей обиды. Юнги в ступоре остаётся на месте, когда Хосок уходит от него на кухню, ставя жирную точку в разговоре. Но Юнги не мог оставить это так просто. Он чувствовал сильное и неприятное томление в животе. Юноша топит в себе ненависть из-за надругательства, практически перемалывает в стружку свои кости, когда делает первый шаг, а затем второй, который даётся легче в сторону коридора. Шагая дальше, не издавая ни звука, подобно мыши, слишком неуверенно, подросток заходит на кухню вслед за братом, воровато оглядываясь. Сокращая дистанцию и втягивая носом воздух, он встаёт едва ли не впритык к крепкой спине. В мыслях Юнги проскальзывает то, что тот остаётся совершенно невозмутим, продолжая заваривать чай. Исходящий пар оглаживает щёки, разгоняя пугающие мурашки по телу. Тонкие руки притрагиваются к плечу, осторожно и мимолётно, совсем невесомо, чтобы привлечь к себе немножко внимания. — Даже не пытайся. — от произнесённой интонации Юнги сильно затошнило, и он в горьком исступлении жалел, что не сказал простое «я люблю тебя», пусть для него это и было дикостью. Тем не менее, сейчас он признаёт совершённую глупость. — Иди в комнату, Юнги, пока я не вышел из себя. — гнев обжигает вены молодого человека, и Юнги делает шаг назад, чтобы не попасть под волну злости, хотя у самого в душе возникает вихрь негодования. — …но я бы хотел побыть здесь. — Юнги встречается взглядом с братом, пугаясь его въедливых глаз, из которых готовы были вырваться вороны и заклевать его насмерть. Он видел холод брата и черствость, но всё же робко возражал. Глаза Хосока приняли странное выражение, в них вспыхнул мрачный огонь. Юнги осторожно берёт чужую ладонь, опуская голову и наблюдая за тем, как он добровольно цепляется за чужие пальцы. Дрожь пробегается по всему предплечью, а сам он почти задерживает дыхание. Подрагивающими подушечками пальцев трогая холодные костяшки, он выглядел пугливо и несмело, от того был аккуратен в каждом своём действии, каждый раз после втягивая голову в шею и косясь на брата, который смотрел на него с узнаваемым спокойствием в глазах. «У меня не будет возможности даже закончить школу?..» — мальчишка произносит так тихо, из-за чего создаётся впечатление, словно этого вопроса не было и вовсе. Всё его тело напряжено до предела — вот-вот и сломается. Однако несмотря ни на что, настроение оставалось воинственным. Даже если чуть-чуть. Хосок прекрасно это чувствует. Он наполняет лёгкие самообладанием, склоняет голову вбок, рассматривая мальчишку напротив, усмехаясь про себя тому, как тот на него влияет. Он читает на отощавшем лице просьбу и делает для себя замечание о том, что ему следует внимательнее следить за его приёмами пищи. — Сегодня ты закончил своё обучение в школе. Отныне будешь на домашнем. — голос у Хосока равнодушный и сухой, хотя в глазах, если внимательно присмотреться, можно было заметить едва промелькнувшее недовольство. Юнги молчаливо кивает и после этого отпускает ладони брата. — Ты ведёшь себя слишком высокомерно для человека, который пошёл против своей семьи. — Юнги подождал, прежде чем поднять своё лицо. В ответ он увидел такое же непроницаемое, ничего не испытывающее, точно не было живым. Хосок наклоняется ближе к Юнги, чтобы убрать ниточку, торчащую у брата из волос, на что тот резко отдёргивается, скорее инстинктивно. Поняв, что трогать его не будут, подросток слегка покраснел от того, что так легко испугался простого наклона вперёд. Со стыдом он отводит взгляд с пунцовыми щеками. — Юнги, почему ты пытаешься втянуть в наши с тобой отношения каких-то чужих нам людей? — вопросительная интонация Хосока ввела младшего брата в ступор, который отразился удивлением на его выражении лица. — Сейчас здесь только ты и я, поэтому имей здравомыслия не поднимать темы, которые давно должны быть забыты. — Так ты называешь наших родителей? Чужими людьми…? — голос Юнги притихает, чтобы вновь стать громче обычного. — Это ты посторонний. Это тебя не любили. — глаза младшего брата светятся ярче звезды, когда эти слова вылетают из его рта со скоростью света. Не в его стиле было говорить подобные жестокие вещи. Он был слишком правильным и хорошим ребёнком для того, чтобы ранить других людей болезненным для них прошлым. Произнося это, ему даже показалось, словно на губах появилась горечь, однако лишь после того, как он увидел довольную улыбку, дрогнувшую на лице Хосока, ему стало по-настоящему не по себе. — Юнни, я это знаю, разве нет? — длинные пальцы ложатся на хрупкие плечи, чтобы мальчишка не убежал от него. — Раз я и так посторонний, то у нас тем более не должно быть предубеждений для нашей будущей жизни. Складывается всё донельзя лучше, не находишь? Юнги сначала промолчал, испуганный решительностью его тона. Подросток ощутил усталость из-за стремительной смены переживаний и дурного предчувствия. Пожалуй, всё усугубляли счастливые воспоминания, ещё не затоптанные и не выжженные в его сердце. — Тебе смешно, Хосок? — Юнги не чувствует, как намокают глаза. — Я заперт здесь с тобой и, скорее всего, у меня больше никогда не будет близких друзей, родители ненавидят мен-… Хосок не дожидается окончания речи, когда плавно касается пальцами юношеского подбородка, точно играет на фортепьяно, приподнимая чужую голову. Хосок посмотрел на него с покровительственной нежностью, после чего произнёс довольно резкие слова, словно отмахиваясь. — Ах, ты про Дауль, верно? Про ту самую девочку, которая после твоей ссоры с Чимином и знать тебя не хотела? — Юнги старается перебить его, но Хосок не даёт ему, оказываясь быстрее. — Она никогда не была твоей подругой, Юнги. Прими это как факт. — Не говори о ней в таком тоне, когда оказался чудовищем, сотворив такое с моим другом. — Нам не привыкать, Юнги. Я беру на себя роль чудовища, а ты, получается, запертой красавицы? Куплю тебе жёлтое платье, чтобы ты чувствовал себя в своей тарелке. Юнги отворачивает лицо от Хосока, но тот пальцами с нажимом разворачивает его назад к себе, заставляя смотреть в глаза. Сложно было сказать, что молодой человек применял силу, но этого оказалось достаточно, чтобы ноги мальчишки подкосились от навеянного страха, пусть он до последнего старался этого не показывать. Юноша молчит, понимая то, что готов расплакаться в самый неподходящий момент, но не даёт себе право делать это именно сейчас, поэтому держится за маской неуступчивости. — Именно я поспособствовал вашему с ней общению, ведь «мой мальчик такой робкий и закомплексованный, совершенно не умеющий контактировать с другими людьми», сойдёт с ума, если не будет рассказывать кому-нибудь о том, как он не любит математику. — своей атмосферой Хосок давил, заставляя сжиматься внутри всем органам. — Ты пытаешься настроить меня против неё! — Юнги сначала растерялся, после чего воззрился на молодого человека, негодуя. — Наверное, по этой же причине она с тех пор ни разу не связалась с тобой. Ну же, снова бросаешься в слёзы? — Хосок наклонил лицо ближе и в своей манере вытер ладонью одиноко стекающую слезу по холодной щеке. — Не понимаю, куда делась твоя пылкость после того, как ты решил напомнить о моем прошлом. Вспыльчивость Юнги не производила на него такого же впечатления, что и прежде. Хосок практически испытывал сочувствие от того, какой юноша был впечатлительный и твердолобый, потому что знал, что это ни к чему не приведёт. Очевидно, сразу было ясно то, кто и с кем будет считаться, однако для Юнги это оказалось таким шоком, отчего он до сих пор не мог оправиться, вероятно, считая, что в старшем брате внезапно проснётся чувство жалости и раскаяния. — Давай уточним кое-что ещё: ты так рвёшься наружу из нашего дома, думая, что будешь там кому-то нужен? — Хосок сжал руку на одежде юноши, игнорируя то, как мелкие пальцы вцепились в его кисть. Юнги оторопел, но ответил так, как посчитал нужным, даже если и с грустными глазами. Юноша задумался о том, как бы поступил на месте Хосока с самого начала. Он на секунду ушёл в себя, но уже через мгновение молодой человек прервал ход его мыслей, выводя того из мимолётной задумчивости едва ли не шепчущим над самым его ухом голосом. — Как же я мог забыть, у тебя же есть близкая подружка и родители. — молодой человек открывает входную дверь, чувствуя, как прохладный сквозняк облизывает щиколотки. — Звони и проси у них помощи, потому что спать ты будешь на улице. Прежде, чем перед шмыгающим носом захлопнулась дверь, в руки юноши был крепко вложен кнопочный телефон. Его буквально вытолкнули за дверь рывком, оставляя его стоять возле порога босыми ногами, ступнями которых он чувствовал жёсткую поверхность бетонной плиты. Некоторое время он выглядел потерянным: широкие от неверия в то, что его просто вышвырнули на лицу без каких-либо вещей и денег, глаза, дрожащие руки, сжимающие проклятый телефон, и взъерошенные, как у птенца, волосы, по виду которых можно было догадаться, что с подростком что-то не так. Открывая и закрывая рот, словно задыхается, Юнги бросается вперёд и начинает ломиться в дверь, стучит громко и яростно, время от времени прекращая, чтобы стереть застилающие глаза слёзы. Он уже не стучит, а бьёт по двери, использует кулаки и колени, намереваясь чуть ли не выбить, если ему не откроют. Его грудь заходится в судорожном дыхании, когда он отходит и осознаёт то, что ноги покрываются мурашками, которые ему ненавистны, и дверь остаётся такой же глухой к его просьбам впустить его назад. Он не может успокоиться и облокачивается спиной к стене, закрывая лицо, а после — опускаясь на корточки, чтобы скрыть режущее по ушам хныканье, от которому противно самому. Он сидит так пятнадцать минут, а потом ещё в два раза больше. Сидит, пока не чувствует, как затекли ноги и шея. Юнги молчал, безмерно тронутый словами, которые задели за душу. Мысленно он сравнивает эту квартиру с домом в Осане, в котором он жил в стороне от всех и от всего, стараясь прятаться за родителей, которые не всегда понимали. Он помнил тот невербальный гнет изо дня в день от родителей, которые в детстве казались ему Богами. Лицо Юнги всё перемазано в слезах, поэтому футболкой он его вытирает, ощущая неприятную натертость в области век. Он бы обязательно воспользовался льдом, который он прижимал к лицу, как порой это делал своими холодными, как снег, руками Хосок. Медленно приводя дыхание в порядок, что оказывается сложным, Юнги подносит телефон едва ли не к самому носу, чтобы набрать нужный ему сейчас номер телефона. Из-за шмыганья он не сразу слышит гудки, которые становятся слишком длинными. Он сбрасывает и вновь звонит, думая, что мог ненароком ошибиться. Проходит некоторое время прежде, чем на другой линии берут трубку, отчего у подростка вырывается судорожный вздох. — …Алло?.. Алло…? — но голос матери не греет, он звучит отдалённо и чуждо. Юнги находит в себе последние силы, чтобы сказать хоть что-то. На одно мгновение Юнги представил себе, какой эффект получился бы, стоило ему рассказать ей обо всём, что его тревожит. — …Мам. — он прикусывает себе губу, лишь бы не подавиться. — Мама… На пару секунд слышится молчание, видимо, от удивления, что ей позвонил младший сын, с которым накануне у них произошла крупная ссора. Кажется, хоть прошло уже достаточно времени, она до сих пор держит обиду за неоправданные ожидания и унижение из-за неспособности воспитать покладистого с детства ребенка. Это уничтожает её изнутри. — Пожалуйста, ты можешь забрать меня? — на другом конце он слышит тяжёлое дыхание, такое же, какое и у него. — Я…мне нельзя здесь оставаться… Мам? Он вспомнил, как вечером после учёбы вёл себя высокомерно, не удосуживаясь порой даже на любезный кивок или беглое приветствие. Он не уделял лишних минут разговора, когда, возможно, они были ей нужны. — Юнги, с тобой всё в порядке? — обеспокоенный голос прерывается тем, от которого у мальчишки зашлось сердце. К матери подошёл отец, интересуясь, в чём дело. «Ты не думаешь, что ему пора вырасти? Он совершенно отбился от рук, Сыльги…» — Юнги? Ты здесь? — женщина прикладывает ладонь к динамику, чтобы младший ребёнок не услышал недовольного возгласа мужа. — Мне нужно уехать отсюда…вы же заберёте меня? Да? — Юнги слышит дебаты родителей, щипая свою кожу, чтобы те не услышали всхлип. — Юнги, передай трубку Хосоку. Вы поругались? — тусклые глаза юноши вновь заблестели, когда женщина заговорила о старшем брате, а не о его чувствах. «Хосок должен быть строг к нему, разве ты не помнишь, что он устроил здесь перед отъездом? Сыльги, вешай трубку.» «Джун, прекрати! Вдруг, что-то произошло?» «Разве что ему дали подзатыльник за его отвратительную успеваемость и результаты. Ты сама себя слышишь? Он живёт с братом, который…» Юнги слышит. Он всё слышит и понимает, что никогда не простит отца. Сбрасывая, юноша кладёт телефон возле себя, поднимая лицо к потолку и выравнивая дыхание в очередной раз. На данный момент его выгнали из дома, и ему действительно не к кому обратиться, кроме своих родителей, которые забыли о своей ответственности. Всё точно так же, как и в детстве. Он не может позвонить Дауль и попросить у неё помощи, потому что Хосок посадил в нем зародыш сомнения, корни которого уже начали плотно укрепляться в почве. В полицию Юнги не пойдёт тоже, по причинам, делающие его слабым и безвольным. По тем же он бы не сказал родителям обо всём, что происходило в дверях этой квартиры. Чувствуя прохладу, которая одолевает всё его тело, ведь наступил вечер, Юнги поёживается, а потом встаёт, покачиваясь, направляясь ко внутреннему двору здания. Он надеялся, что не застудит почки. Уже стемнело, поэтому ему было не страшно встретить укоряющие взгляды молодёжи или же каких-либо пожилых людей, которые бы поинтересовались, почему юноша без обуви в такую сырую погоду. Доходя до детской площадки, которая была едва ли не под окнами, Юнги садится на покачивающуюся из-за ветра качель, наконец отрывая ноги от земли, чувствуя то, как они гудят. Если бы ему за прошедший год сказали о том, что он будет вот так одиноко сидеть на улице после того, как Хосок самолично выпроводит его из дома, Юнги бы звонко рассмеялся прямо в лицо, надеясь на то, что это действительно произойдёт. Но теперь, когда произошла такая ситуация… Юноша уже не может с уверенностью сказать, что сделал правильный выбор. Или всё-таки верный? Морщась, он думает о своём и вытирает с лица слёзы от обиды, сравнивая себя с бездомными, у которых совершенно нет близких людей. Не замечая, как он стал раскачиваться, Юнги притормозил, глядя на сенсор разряжающегося телефона. Он бы мог соврать, что не заметил, как пролетело время, если бы его ступни не стали холодны, как лёд, а на спине не было зябкой россыпи. Продолжая сидеть, Юнги вздрагивает всем телом, когда сзади его касаются. Это был Хосок. Он выглядел слегка взволнованным, пряча это чувство куда-то очень далеко. Он стоял, не поправляя попадающие от ветра волосы и всматривался в карие глаза напротив, которые припухли и стали не такими яркими, как прежде. –… Хосок? — голос Юнги дрогнул, когда он произнёс имя старшего брата. Ему практически не верится в то, что он сейчас стоит перед ним, обхватывая ладонями его локти. Приподнимая Юнги, Хосок смотрит на того изучающе, словно пытаясь понять, о чем мальчишка думал все это время. Он не был озадаченным или же сильно волнующимся, скорее, утомленным. — Пойдем, Юнни. — юноша чувствует запах парфюма, когда Хосок подходит вплотную и обхватывает его, приподнимая на руки, прямо как тогда, в школе. Рефлекторно, боясь свалиться, Юнги цепляется ладонями за шею, обхватывая и замечая за собой, что никакие слова и предложения не приходят к нему на ум.