Знаешь, почему нам так хорошо вместе? Потому что мы одинаково долбанутые!

— Мудак, блять, — стальной носок припечатывает короткостриженную голову, булькающую слюнными пузырями. Цепкие ладони хватаются за его щиколотки, за дорогущую черную кожу сапог, но, соскальзывая, оставляют напоследок грязные прямые полосы от ногтей и пальцев. — Тебя с параши не слышно, — поверх битого лица остается такой же, в отместку, коричнево-черный след подошвы. Громадный человек в черном разгибает спину и широкие его плечи расходятся в стороны, как крылья, подставляет лицо холодному свежему воздуху. С наступлением сумерек, даже в летнее время, на бесфонарную лесопосадку падает непроглядная темень. Она — поросль прямых дубовых рядов — простирается чуть вдалеке от панельных серых многоэтажек, а небольшие песочные поляны и опушки время от времени встречаются средь кустов и кустарников. На одной такой — Илья, знает их всех, как свои пять пальцев, но прямо перед глазами опушка тает. Тает, как лед, и плывет-плывет-плывет, стоя на месте. Анализирует и понимает, что что-то кружится головушка. Давление, авось, подскочило? Темно. Правда темно. Электричества тут нет, хорошо только в этой роще есть какая-то логическая цепочка дорожек и тропинок, по которой заплутать сложнее, чем найтись. Любой чужак в ней сразу запутается, посадка вообще такая стерва, что незнакомцев не любит. Но Макар тут вырос, у него там, в той стороне, где малахитовый браслет верхушек заканчивается, даже дача стоит. В груди слышится гулкий колокольный звон сердца. Нос вдруг начинает течь. Вот черт, все-таки пробили. Вытирает тыльной стороной ладони и не может понять – кровь ли, чернила ли? Губа тоже оказывается разбитой в самом уголке. В сумраке не видно. Один черт черное. Он такое теперь даже не замечает. Отец учил концентрироваться на адреналине, бьющем в голову. Но переносица гулко отдает болью, когда рукой задеваешь, потому логично, что все кровь. Да и рот теперь чешется, как чешутся битые ранки на локтях и коленках, как после дикого винограда или киви. — Вот блять, — хмурится Макар и даже не затыкает рукавом. Куртка новая, кровь отстирывается плохо, а маме или сестре объяснять, что за пятна не хочется. Так и оставляет течь. Перетечет. Стоит им что бурое на нем увидеть, они всегда бьют в грудь хрупкими кулаками и пускают слезы. В горле скапливается неприятный ком мокроты. Сплевывает и звон проходит. Начинает слышаться хоть немного. Вот ведь да, и не замечает же он ничего, как разозлится. За звоном проходит и шум бегущей крови и ускоренного такта бьющегося сердца. Зрение уже сфокусировалось. Остаток горькой слюны он сглатывает и уши окончательно перестает закладывать. Первым, на что обращает внимание, оказывается тихий унизительный скулеж под ногами и монотонное пение сверчков. Если бы не первое, то красивая картина получилась бы. Илья ставит одну ногу еще раз на чужое тяжелое тело в кожаной косухе и с силой придавливает к земле. Рядом, метрах в пяти, треугольником раскинулись еще два таких же кожаных мешка. Эти валяются смирно — в сознании, но решают отлеживаться. Так-то правильно делают, потому что их дружочек под его ногами, кажется, растерял с зубами последние извилины. — Лежи ж, сука! — Макар вообще ожидал, что тот тоже давненько в отрубях. Сами разберутся где и как им из посадки выйти, это уже не его проблемы. Раз решили на него втроем пойти, то втроем и уйдут. — Я ж говорил те, протянешь ко мне руки и я протяну тебе ноги. Так начальнику и передай, — и бьет стальным носком тяжелого военного ботинка по чужому носу. Вот же додики, и еще что-то мычат! — Или не уважаешь меня? — расплывшись в улыбке спрашивает Илья. Тушка под носком что-то невнятно мычит и пускает кровавые сопли. М-да, фу, картина не из приятных. Макар делает шаг назад от отврата, что даже подташнивает от зрелища, такого унизительного и жалкого, и вытирает носок бота об травичку. На ногах, если честно, сам еле держится. Он любил разбираться один. В этом было что-то по-деревенски пошлое, простое и нищенское. Вот лень ему было бросать эти тупые пацанские драки, будь он хоть давно не дворовым мальчишкой, а дядей с большой буквы, да восьмизначными числами на «Киви». За спиной слышится гул мотора, белый свет фар на секунду ослепляет. Первая мысль – «Мусора!», но тачка оказывается черной и тонированной, останавливается в паре метров и ожидаемо включает два огромных своих белых глаза. Макар свои собственные протирает и разводит в сторону краешки рта, направляя лицо куда-то в лобовое стекло красивым безумным оскалом. Улыбка у него потрясающая в любом своем виде, даже когда все зубы в собственной крови. Макар делает шаг к капоту и, честное пионерское, совсем случайно наступает на тело в кожанке. «Тело в кожанке» хнычет и падает, поскуливая. Под подошвой у него что-то еще хрустит, но разобрать, что именно, не удается, да и особо не хочется. Тем более, когда глаза то и дело тебя подводят. Макар поворачивается и смотрит на чужую тачку. Точнее, тачка не совсем чужая. На ней приехали сюда те, кого обычно называют «своими людьми», и сейчас они на ней его заберут и уедут. Черные окна опускаются, хлопает дверь водительского. Стройная худая фигура на пол головы ниже в вороном с непривычки и нетрезвости стучится башкой о крышку, но все равно лыбится. — Салют, амиго! — Рустам хлопает по плечу. — Картина маслом, Макар, тебя только на бои без правил, — а вот и нет. Ни на каких боях Макар никогда не был. Просто на бокс ходил. Просто он громадный. Он знает, какого это – не пиздиться, а пиздить. — Та иди ты. Лучше салфетку дай, я щас тебе все тут заляпаю. Тогда облизывать салон будешь ты, — угрожает, с улыбкой, конечно, и Рептилоид протягивает ему открытую пачку влажных салфеток. Знал, сучара, заранее. Вот умный он парень, только торч и под тупого косит. Зачем только? Макар все еще голову ломает. Ладно уж он: из универа несправедливо выгнали, подставили, в семье траблы с бабками были, улицы воспитали, компания плохая, да и телку свою хотелось удивить там цветами-конфетами. В общем, ситуация такая приключилась, он вообще ни в чем не виноват. Так иногда легче думать. Своя собственная рука оказывается в мясо, причем полнейшее. На еще незажившие костяшки пришлось еще пару только что разбитых лиц, но уже второй год как руки у Макара боли не чувствуют, особенно под влиянием препаратов. — Вареный ты какой-то? — спрашивает Руст, глаза у самого бегают, а на лбу пот. «Угашенный» – констатирует Макар, вздыхая, пока над ними висит пауза стирания с подбородка крови. Самое нелюбимое, когда она корочкой хватается на бороде, а потом сиди, как дебил, вымывай ее меж волосков. — Это Шастуна? На «Шастуне» под ногами снова начинают шелестеть и чужая блестящая косуха потихоньку поднимается на четвереньки. Вот не лежится же человеку. В этот раз ее к земле припечатывает кроссовок Руста. — М-га, — отвечает вкрадчиво и понятно, залипнув на чужую блестящую куртку. Они с Шастуном, считай, не разлей вода, с первого класса вместе, на одних качелях катались, вместе сиги у бомжей стреляли, вместе учились у старшаков драться. Что потом случилось – один хер знает, разошлись быстренько. Антон пошел по центрам, что-то вроде к Воле притерся, там до верхушки тоже недалеко. Макар тут так и остался в серой провинции, конвейером толкающей героин сявкам и нарикам. Бизнес, считай, одинаковый, сбыт тот же, цены однохуйственные, только земля разная и спрос. С хера ли Шастун решил толкать дурь на их территории — непонятно, но обидно до слез почти. До одной. До одной скупой мужской слезы. Братьями же друг друга называли. Но если Нурик говорит, что парочку типов нужно отмудохать, то Илья лишних вопросов не задает, хоть и нехотя кулаками размахивает. — Не парься, — только отвечает Рептилоид и всовывает между губ его сигарету из красной пачки, чиркает зажигалкой. Как-то так резко, что верзила отклоняется в сторону. — Стой давай, — ухмыляется и заставляет затянуться. — Да ладно, чего уж тут. Ты с Тамби? — Руст расплывается в улыбке и тыкает пальцем куда-то в лобовое. Внутри зажигается желтый фонарь и с переднего сидения Масаев машет ему рукой. В другой – пачка чипсов. Илья поднимает убитую ладонь в ответ. — Вот жиробас, и не встал даже, — Макар улыбается, мокро лижет уголок рта, курит взатяг и садится на капот. Тамби и Рептилоид, еще бы они были по отдельности. Они пришли в школу в том же году, что и Макар, и только к зиме впали Нуру в душу. Не было в них ничего особенного, ничего нечестного или мутного, короче, всего того, что толкает людей на черный рынок. Но Сабуров по какой-то причине дал им товар и послал на точки, а тут уже и оказалось, что недельный уход можно сбросить за вечер. Вот так «Арсенуко и Рустам» стали «Тамби с Рептилоидом». Можно сколько угодно смеяться с того, что в семнадцать лет пацаны торгуют наркотой, но правда была правдой. Можно сколько угодно не верить, пока не начнешь вникать в дела города. Сейчас уже, пять лет спустя, сложно найти тех, кто бы поднялся выше и быстрее них самих. Макар без лишних вопросов садится на заднее и жмет Масаеву руку. Рустам так и остается стоять, пока не начинает копошиться. — Не успел прийти на место, как уже с кем-то дерешься. Как сам будешь? — интересуется Тамби, не уделяя большого внимания однозначной сцене. Стоя спиной к машине, Руст быстро расправляется с ремнем на брюках и со вздохом отливает. Черная кожа куртки на чужом теле не пропускает воду и не впитывает, все течет за шиворот. Бедненький. Даже было бы жалко пацана, не знай он, чего похуже в мире творится. Когда имеешь дело со сбытом наркотиков, то у тебя становится свое понятие «хорошего» и «плохого». Макара коробит от одного воспоминания про то, как сам переживал то же. Были всякие ситуации, а в чернухе не битых не бывает. Это так-то вполне себе закаляет. Перетерпев один раз чувство, как когда горячая моча стекает тебе на шею и голову, второй раз на сомнительную замануху не клюнешь. Даже в машину слышен лязг молнии, дело сделано. Рустам возвращается на водительское и капает нос, доставая из бардачка, чтобы побыстрее отпустило. А всякие назальные вполне помогают. — План вот какой, — щелкает лампочкой и быстренько выезжает на тропинку. — Сабуров сказал, что подцепил какого-то типа с центров, толкнул, походу мент. Либо с ментами в связях, один хуй, чистый. — Чистых людей не бывает, — бубнит про себя Макар, перебивая. — Чистый, как святая вода, — говорит уже Тамби. — Без сучка и задоринки, ни уголовок, ни судимости, без знакомств. На нас вышел либо через ментуру, либо от бывших клиентов. — Руст, «бывших» у нас нет. Потому что... — Давай три попытки. Из-за тебя и Лехи. Леха вообще убитый наглухо. Если Макар в свое время участвовал в боях, то Леха в Сирии стрелял террористов. Башка пробитая, там последняя «нормальность» была уже вытрахана Нурланом, если она еще оставалась. Где Сабуров его подобрал – тоже неизвестно, но Щербаков может убить тебя быстрее, чем успеешь произнести «угроза обществу». — От Лехи не уходят, — пытается шутить Тамби, но дальше, чем вежливая улыбка это не идет. Сложно все это, на самом деле. Хочется больших денег, а когда большие бабки появляются, то становится страшно. За себя, там, за близких. Ни сестру, ни брата, про родителей вообще молчать, подставлять не хочется. Нур, допустим, без сопровождения не ходит, Руста и Масаева мало кто в лицо знает, так что у них безопасней, Леха поехавший, а он, Макар, пока не сильно разобрался. Лишней зелени на телохранителей и всяких там гвардейцев-охранников тратить не хочется, придется еще тачки покупать. У них в офисе побезопасней будет, там все в охране, но это Сабуров больше себе нанимает. Можно, конечно, шифроваться… Можно, конечно, но- Илья знает ровно одного человека в городе, на которого можно выйти только тогда, когда сам он захочет. Фокус с исчезновением личности. Знает. Но терпеть его не может. Илья вообще считает, что если ты делаешь плохие вещи (а они делают плохие вещи), то все должно быть по справедливости. Люди должны знать, кто испоганил им жизнь, должны иметь куда скинуть вину и злобу, должны, мать его, знать зло в лицо. Потому Макар и не прячется, пускай это и глупость. — Какие координаты? — спрашивает Макар, с интересом раздумывая когда же его все-таки подлатают после побоища. Хотелось хорошего пластыря, мази на синяки и дев-ку с воооот такими буферами. — Сейчас в отель, там потом нужно будет машинку поменять, как обычно, короче, подхватим там один альянсик, — интуитивно догадывается, что слово это означает пару машинок спереди и сзади, доверху забитыми кавказцами с битами. — Там сорок минут езды и мы на точке сбора. Намечается хорошая бойня. — И мы втроем? — Вчетвером, — тяжелая душная пауза повисает в машине. Ни Руст, ни Тамби не решаются подать голос, нервно замерев. Медленно Макар поворачивает голову с важным видом в тот угол машины, фигура которого слилась с вороным салоном. Напыщенный и высокомерный. Потому и слился — дорогая отделка кожи и запах освежителя, бесшумная коробка передач и восхитительный рев мотора дорогого автомобиля, ещё бы Кашоков, ебать его интеллигентную мать в сраку, не чувствовал бы себя в своей тарелке. В темноте бликуют очки, когда его профиль медленно становится анфасом, награждая, другого слова не найдешь, Макара своим королевским взором. Ой, извиняюсь, Ваше Сиятельство, за непотребное поведение, ваш святой лик должен был учуять за семь верст. Вместо этого Макар с таким же спокойным лицом, немного побитым, но все еще вполне себе, разворачивается и дёргает за ручку двери. Гулкий удар пластика о пластик, звон машинных замков и захлебывающийся удар по кнопкам – Рустам ситуацию контролит и действует незамедлительно, он тут же заблокировал все дверцы сразу. Игра на опережение, злиться на него Илья не хочет за это, но все равно желает хорошенько приложить трубой по затылку. Было понятно, первым, что сделает Макар, так это попытается выскочить из автомобиля, едва оказавшись в одном квадратном метре с Эмиром. Другой вопрос – каким хуем Эмир тут очутился, развалившийся на мягоньких сиденьицах. С иной стороны, он просто не мог показать, что «выше этого» – вот обмудень, гори в аду, Эмир. — Тоже приятно с тобой увидеться, — говорит, петух, напыщенно и, если совсем присмотреться, то у него яд течет вместо крови в его упырских жилах. Кашоков – черный юрист, экономист, финансит, информатор… жнец, швец, кузнец и на дуде игрец. Человек, на которого можно выйти только если сам он разрешит, и который дважды разбил Илье сердце. Печальненько. Неприятненько. Это еще пол беды. Эмир был стервой, сучкой и шмаровозкой, которую заткнет только огромных хер во все дыры сразу и без гандона. Макар пытался. Получилось ли хоть единожды за последний год их совместной работы? Не-а. В последний раз тот, ссучившись окончательно, чуть не откусил ему пальцы и всадил макаров же перочинный ножик из правого скорохода прям посеред ладошки. За это, несомненно, получил оплеуху и сотрясение, но когда у тебя над башкой знаком вопроса левитирует жгучая боль в намучившейся конечности, то ясен хер, хер не встанет. Как бы не хотелось подмять под себя полубессознательную тушку. Эмир был дивной обсессией, которую побороть можно было только тем способом, каким они решали свои межличностные конфликты – самой матушкой смертью. Трудно было осознавать, что твоя любовь буквально принадлежит высокофункциональному психопату.