sansin

Много лет назад в горах жили слепой фермер с его женою. Спустя долгие годы безотрывных молитв Бог ниспослал им в дар сына, которого решено было назвать Сону. Мать, не выдержав после родов, скончалась, так и не увидев собственного чада, оставив его на воспитание своему слепому мужу. Годы шли, и мальчик вырос деятельным молодым человеком, глубоко преданным своему отцу. Однажды отец упал в глубокий ров, что принёс с собою воду на поля. Он думал о своей кончине и оплакивал жалкую судьбину, что наслала на него болезнь. Проходящий мимо монах помог ему и, заслышав жалобы, сказал, что зрение можно вернуть, только если отец донесёт мешков триста риса в храм. Сломленный амбициями, крестьянин так и подписался на сделку, но риса доставить не мог. Сону узнал обо всём и велел не волноваться. От имени моряков он согласился быть предложенной морскому богу жертвой в обмен на триста мешков риса. Жестокой, бурной ночью сбросили моряки его навстречу морскому богу, что воздал хвалу за самоотверженность и почтение юноши. Сону возвратился на поверхность земную в огромном цветке лотоса, который рыбаки обнаружили и подарили королеве плодородия. Очарованная добротой и красотой Сону, королева влюбилась в него и помогла отыскать его бедного отца, пропавшего без вести, организовав пир для всех слепых в королевстве. Королева была так рада созерцать воссоединение Сону и его отца, что приказала продлить пир ещё на неделю. Все люди праздновали. Сону и его отец жили долго и счастливо. Часы показывают три часа утра, когда Сонхун приземляется в Инчхоне. В это время года разница в погоде между промозглым Нью-Йорком и Сеулом не столь заметна, пока пот, стекая по спине, не утверждает обратное и не начинает раздражать. Сонхун снимает ветровку, складывает её пополам и оставляет висящей на ручке чемодана. Он жмурит глаза и открывает их вновь, лишь бы не заснуть. Двенадцати часов полёта хватает с лихвой, чтобы сбить режим сна, а экономия на билетах определённо сыграла с ним злую шутку: соседка сбоку была чересчур восторженной женщиной, что никак не могла понять, как работают колонки, из которых бортпроводник подавал признаки их движения. Сонхун чувствует эту противную усталость, что, погрузившись глубоко в кости, ломает их изнутри. Что ещё хуже, ни один таксист не вызывается довести его туда, где он должен быть в этот безбожный час. — Я заплачу вдвое больше, — пытается торговаться Сонхун, уставшими глазами беспомощно глядя на мужчину средних лет. Вообще-то он совсем не из тех, кто просит, но отчаянные ситуации требуют отчаянных мер по их укрощению. — Андон даже не в Сеуле, — повторяет мужчина. — Это в трёх часах езды, — будто Сонхун об этом не знает. Но это именно то, почему никто не хочет его везти. Он ошивается тут уже с час, и охранник у ворот начинает бросать на него жалостливые взгляды. — Тогда втрое? — выпаливает Сонхун, когда замечает задумчивость водителя. — Пожалуйста, аджосси, я даже за бензин заплачу, — мать была бы ошарашена столь щедрым предложением со стороны своего сына, потому что при нормальных обстоятельствах Сонхун бы никогда не додумался опуститься до чего-то подобного. — Это правда очень важно и срочно, — вносит свою лепту. Вздох и неохотный кивок, и вот Сонхун диктует точный адрес и оседает на пассажирском. В момент, когда его спина ударяется о кожаную обивку, всё тело обвисает, будто марионетка, которой обрезали нити. Прямо перед тем, как вырубиться, он слышит голос таксиста: — Если ты бронировал раньше, то есть регулярное воздушное сообщение между двумя пунктами с провинциальными направлениями. Он отводит взгляд от зеркала заднего вида, когда они подбираются к шоссе. — Или если это так важно, то можно было кого-то попросить встретить? Из друзей там? — несмотря на ранее проявленное нежелание, тон таксиста сейчас выражает чистой воды любопытство и, может быть, родительское неодобрение. В его словах есть смысл. — Я как-то торопился и… — отвечает Сонхун, уставившись в окно, глядя на яркие огни города, пролетающие мимо. Прошло два года с его последнего приезда сюда и десять – с переезда в Штаты с семьёй. — Взял билет в последнюю секунду. К счастью, водитель, должно быть, улавливает настроение и больше не задаёт вопросов. На полпути пейзаж постепенно сменяется зелёной растительностью, а после остановки на заправочной станции и проезда по бездорожью к базе сельского города становится понятно, что ехать нужно с максимальной внимательностью. Темнота оседает тенями, фонарные столбы по дороге появляются всё реже и видно лишь то, что перед капотом серебристого цвета. Сонхун понимает, что должен сейчас смотреть в оба. В конце концов, какой смысл ехать сюда… чтобы запутать и себя, и таксиста в придачу? До того, как Сонхун наконец замечает старую обшарпанную остановку, они проезжают мимо выцветшего знака, на котором, по идеи, написано Хахве. — Вы просто можете высадить меня на этой остановке, аджосси, — замечает Сонхун, глядя на замешательство таксиста, который всё-таки останавливает машину и помогает достать вещи. — Не знаю, зачем такому молодому человеку, как ты, ехать в подобное место, но надеюсь, всё пройдёт хорошо. Должно быть, он думает, что Сонхун либо странный, либо забавный – что-то на грани, поскольку взгляд его кажется таким, каким обычно смотрят родители, балующие ребёнка. В шесть утра солнце только выглядывает из-за горизонта и красит небо в апельсины и черешню, пока верхушки деревьев щекотливо тянутся к рассвету, окутанные золотом. На ветках слышится чириканье птиц, ветер, проплывающий сквозь листья, и жужжащие в стволах деревьев сверчки – как маленькие толчки земли, потихоньку вступающей в новую жизнь. Воздух влажный и почти сладкий – такой только в провинции можно вдохнуть: свежий и без острого промышленного запаха и вони автобусного дизеля. Сонхун кивает и легко кланяется: — Спасибо. Пожалуйста, будьте осторожны на обратном пути, аджосси, — он вручает двенадцать пятидecятитыcячных купюр и, размахивая ладошкой, наблюдает за удаляющейся машиной. Как только она скрывается вовсе, Сонхун повязывает ветровку на пояс и тянет за собой багаж. Дорога не асфальтирована, так что колёсики то и дело застревают меж камушков, и порою Сонхуну приходится нести чемодан в руках. К счастью, вещей у него с горсточку: необходимая одежда, туалетные принадлежности, немного еды из Дьюти-фри и ноутбук, вдоль и поперёк обклеенный наклейками. Он не уверен, что флешка с портативным интернетом ему здесь пригодится… и если телефон уловит сигнал, то это будет лучшей победой. Чем выше поднимается солнце, тем громче жужжат цикады, и Сонхуну приходится многократно проверять навигатор на телефоне, чтобы лишний раз убедиться, что он движется в верном направлении. Хахве – традиционная деревня времён династии Чосон и предков Сонхуна, в том числе и его бабушки. Причина, по которой деревню назвали именно так, в том, что она с трёх сторон окружена рекой Нактонган. «Ха» – сокращённое от «река», и «хве» означает «возвращаться, обернуться». Поскольку река протекает, извиваясь вдоль деревни, её так и назвали – Хахве (деревня вьющейся реки). С высоты птичьего полёта она напоминает собой цветок лотоса. В наши дни это место – неотъемлемая и ценная часть корейской культуры, так как именно здесь сохранилась архитектура домов времён династии Чосон, легенды, народные обычаи того времени, книги и традиции так называемых клановых деревень. Сонхун сейчас в восточной части поселения, у подножья горы Хва и храма Саншина, бога гор. Он замечает крышу святыни меж заросших деревьев и останавливается, любопытно осматривая. Храм напоминает собой небольшой павильончик с алтарём из камней и исписанной чёрной тушью табличкой с китайскими иероглифами для бога горы выше. Сонхун задирает нос до изнеможения; храм не в лучшем состоянии, и Пак решает, что неплохо бы было заскочить сюда да прибраться. — Подмести уж точно лишним не будет, — шепчет себе под нос он. — Хальмони, вероятно, была бы рада, если бы я так сделал. Если самого Сонхуна нельзя назвать шибко религиозным человеком, то его предки – совсем другая история: они поклонялись богу горы Хва и изначально были хранителями его святыни. На протяжении десятилетий большинство членов семьи перебирались из деревни в город, включая и семью Сонхуна, поэтому старинная традиция ушла в гроб вместе с его бабушкой – единственным человеком, который до последнего чтил свою судьбу. Когда гору считают святой, её духу поклоняются как божеству. Саншин является широко почитаемым божеством-хранителем здесь, которое служит правителем и защитником горы Хва. Сколько бы ни прошло времени, во многих уголках Кореи по-прежнему устраивают фестивали Саншина в надежде, что бог гор даст хороший урожай, изгонит злых духов и предотвратит болезни и засуху. В этом месте не так. По крайней мере, больше не так. Сонхун видит узкую дорожку рядом с храмом и сворачивает на неё, ступая глубже в лес. Поначалу он колеблется, но вскоре живая природа вызывает внутри фейерверки восторга и восхищения. Сонхун вдыхает земной аромат и замедляет темп, наслаждаясь звуками травы, что проминается под его стопами и едва касается кончиков пальцев. В голове проносятся дни, когда Сонхун был маленьким мальчиком, проводящим здесь летние каникулы; скрипучие стволы деревьев, вечно спешащие куда-то белки, яркие лучики солнца, проходящие сквозь ветки, как золотые клавиши пианино, разбросанные по лесу, и пыль, танцующая всюду, где воздух достаёт до света. Деревья переплетаются меж собою, и Сонхун будто проходит сквозь тоннель, в конце которого солнце подсвечивает тропу. Лес не так страшен, как ему помнится; возможно, цель делает Сонхуна равнодушным к вещам, которые пугали здесь его в детстве. Капли пота липнут ко лбу, пока Сонхун снова пытается вырвать свой чемодан из плена кочек и потом пересечь неглубокий ручей, который в темень всегда был таким опасным из-за скользких камней и иногда прыгающих лягушек. На самом деле, если бы Сонхун приехал сюда чуть раньше, то с удовольствием бы встретил здесь рассвет нормально. А сейчас он под уже теряющим свои розовые краски небом, несмотря на летний зной и усталость, считает благословением, когда ветерок поднимает завесу из теней, позволяя солнышку освещать каждый уголок и трещинку. На мгновение Сонхуну кажется, что он слышит удары барабанов, но, оглянувшись, ничего, кроме деревьев в разных оттенках зелени, не замечает. Некоторые растения имеют известковые окраски, в то время как выигрывающее большинство сияет изумрудами под солнцем. Сонхун решает, что ему показалось, и сваливает всё на усталость. Но это – первый знак, данный Сонхуну свыше. Пройдя дальше по тропе, он наконец-то замечает покрытое здание на горизонте, достигает поляны, где расположен ханок, корейский традиционный дом, усеянный растительностью, с чёрной черепицей и не ярко выраженным коньком, изогнутыми по краям хребтами. Его охраняют ворота из деревянных балок и каменные ограждения, которые простираются от главных ворот и следуют за спину, в сторону горы. Когда Сонхун родился, его бабушка жила вместе с его семьёй в Сеуле, пока они не эмигрировали за границу, и из-за занятости родителей именно она заменила Сонхуну маму. Даже после того, как они попросили её поехать с ними в Америку, она отказалась и вместо этого вернулась в Хахве. Как и следовало ожидать, вход скован замком и после затяжного любования архитектурой, изумлённый тем, что такое красивое место, как это, находится так далеко в лесу, Сонхун достаёт ключ из своего кармана и отодвигает засов. Цепь больно бьёт по рукам и спадает наземь, Сонхун быстро ныряет в тень крыши, еле сдвигая с места ворота, заклинившие из-за давнего пользования. Поэтому Сонхуну приходится подтолкнуть их настолько сильно, что он не входит, а вваливается во двор с диким скрипом. Заросшая травой территория пугает, Сонхуну уже страшно убираться здесь. Главный дом чуть возвышен, с широким крыльцом, служащим зоной отдыха, не велик по размеру, но щедро украшен. Ханок хорошо сохранился и даже сейчас источает тёплую атмосферу, ту, которую чувствуют после долгого странствия вдали от дома. Сонхун сбрасывает багаж на лестнице, которая ведёт к дому, и возвращается обратно, чтобы закрыть ворота и проверить замок на целостность. В конце концов, он настолько близок к дикой природе и… кому бы хотелось оказаться растерзанным зверем из-за какого-то дефектного забора. А потом звонит его телефон, и Сонхун тянется за ним к карману. — Привет, мам. — Сонхун-а, я же просила тебя позвонить, как только приземлишься. — Прости, — говорит он, осматривая пыльную входную дверь. — Чонвон-и приехал раньше и мы сразу уехали, и я… вроде как уснул в машине. — Точно? — беспокойство очевидно в голосе матери. — Э-э, да. Как папа это… воспринял? Он слышит вздох и: — Его единственный ребёнок вдруг в середине семестра решил взять перерыв на год, а потом улетел в Корею сразу, как сообщил новости, — причитает мама. — Как, по-твоему, он это воспринял? — …Не очень хорошо. — Мы можем поговорить об этом и позже. Ты только приехал, отдохни сначала. Я позвоню вечером. — Спасибо, мам, я отдохну. Ты тоже береги себя, пока, — трубку удаётся сбросить только после обещаний хорошо поесть. И заверений о том, что Чонвону нужно помочь. Поэтому Сонхун разрывает связь с чувством глубочайшей вины, которое сгрызает изнутри, но он пытается отвлечь себя и фокусирует взгляд на доме. Передняя дверь даётся легче, и пусть сотни слоёв пыли окутали большинство горизонтальных поверхностей, особенно пол, внутри не так уж и душно: бумага, используемая для рам дверей и окон, сделана из древесной массы. Поскольку все строительные материалы здесь являются естественными, дышать в ханоке не так тяжело и летом в нём никогда не бывает жарко. Сонхун снимает обувь и с осторожностью проходит внутрь, жмурясь от соприкасания белых носков с грязным полом. Он раскрывает все окна и проверяет комнаты. Позже замечает блок предохранителей и подключает поток энергии, вздыхая с облегчением, когда находит электричество и водопровод работающими. Конечно, старая лампочка немного моргает, но это совсем не проблема: её купить всего ничего. Большая часть мебели – деревянная, что само собой говорит о возрасте дома, его происхождении и прежних владельцах. Этот ханок передавался из поколения в поколение с записями, восходящими к 1600-м годам – почти в то же время, когда была основана и сама деревня. Он пережил и войны, и пожары, был реконструирован бесчисленное количество раз, и только земля, на которой он стоит и сейчас, со своим каменным фундаментом – единственное, что осталось со времён Чосона. Быстрое прочёсывание кухни приводит Сонхуна к мойке кастрюли, которую он находит под раковиной, теперь намереваясь сварить себе привезённый с собой рамён. Но резко останавливается, когда тишину разрезает пронзительная хип-хоп песня, совершенно не уместная в спокойствии леса. Сонхун отвечает и ставит на громкую связь, чтобы продолжить возиться с лапшой. Голос на том конце не заморачивается с любезностями: — Только попробуй сказать мне, что ты не в Корее, Пак Сонхун. — Ну, я же ответил на твой звонок и оператор не ограбил твой счёт? — Не строй из себя умника, — тон вроде и не пугающий, но невероятно уставший. — Если твои родители прознают о вранье, то нам обоим кранты. Сонхун заливает воду в кастрюлю и ставит на плиту. — Как будто моя мать позволит этому случиться. Он слышит стоны от абонента: — Дело не в этом! Скажи спасибо, что я тебя не сда… — Спасибо, о великий Чонвон-и. — Заткнись! — шипит Чонвон. — Я не стану спрашивать почему, но, может, хотя бы скажешь, где ты? Мне забрать тебя? В углу стоит метла, вся в паутине, ещё чуть кисеи висит на потолке – это считая и те, что в туалете и спальне. Сонхун задаётся вопросом, стоит ли тратить время на уборку всего дома или просто продолжить существовать с насекомыми на стенах. — В Хахве, — отвечает он в конце концов. Оба замолкают. — Хён… Но Сонхун его опережает: — Со мной всё в порядке, Вон-а. — Ты же знаешь, что всегда можешь поговорить со мной, да? Как факт, Сонхун может доверять Чонвону хотя бы потому, что тот его всегда прикрывает. Будучи кузенами, они всегда были вынуждены общаться друг с другом на семейных собраниях. Точнее то, что их оставляли одних наедине с Нинтендо и игрушкой про Покемона, сыграло в их связи гораздо больше, чем они готовы принять. Ян Чонвон младше его всего на пару лет, и их привязанность люди объясняют их разностью, потому что Сонхун всегда стремился к независимости, свободе – побочный эффект того факта, что он единственный ребёнок в семье, возможно, – а Чонвон обладал той вспышкой навязчивости, что так ненавидит Сонхун, не говоря уже о том, что он просто милашка. Как родной младший брат, которого у Сонхуна никогда не было. Эта мысль была настолько навязчива, что даже после переезда в Штаты они старались поддерживать связь, несмотря ни на что. Почти все летние каникулы Сонхуна в Сеуле сопровождались встречающим его в аэропорту Чонвоном, который прежде при встречах всегда терял по одному новому зубу и поторапливал мать успеть к прибытию. — Я знаю, — тон Сонхуна по-чистому благодарный. — Мне просто нужно сменить обстановку, думаю. — Ну ты выбрал лучшее время, конечно. Просто… — Сонхун слышит сбои, но ничего не говорит, — … никогда. Я могу приехать, если хочешь. — Не смеши. У тебя соревнования через два месяца. — Думаешь, я проиграю, если пропущу пару тренировок? — Уверен. — Не могу поверить в то, что ты реально это сказал. — И я не могу поверить в то, что ты не доверяешь мне настолько, чтобы оставить меня на самопопечение. — Отлично, — дуется кузен. — Вот и будь отшельником, каким всегда хотел быть. Со своей философией самодостаточности и дебильными плейлистами, — в голосе отображается досада, но Сонхун знает, что Чонвон просто драматизирует, чтобы скрыть свои настоящие опасения. — Помни, что я сразу позвоню, как что-то приключится. Что может вообще случиться? У Сонхуна даже мозг кипит из-за разжёвывания этой мысли. Вода в кастрюле тоже закипает, что отвлекает и отсрочивает ответ. Как и следовало ожидать, Чонвон в жизни не повесит трубки, пока не убедится, что Сонхун не помрёт в лесу в одиночестве. — Среди нас двоих только у меня есть опыт самостоятельной жизни, это я так, между делом. — Я говорю о медведях, хён, — может быть, слова Чонвона имеют смысл? — Сможешь ли ты победить дикого медведя? Ты? Своими кривыми палками, ой, ручками? — Не у каждого есть талант быть профессиональным спортсменом по тхэквондо, уж извиняйте. — Это слишком подозрительно смахивает на комплимент. Отвязаться от Чонвона занимает гораздо больше времени. И каким бы уместным ни было волнение малого, и как бы Сонхун ни хотел гарантировать свою безопасность, всё, что он может сделать – запереть двери и окна и молиться, лишь бы диких животных не было поблизости. Уставший и не привыкший к смене часовых поясов, Сонхун засыпает моментально, как только головой соприкасается с подушкой. С состоянием матраса поделать ничего не получается, только прочистить и натянуть чистую простынь – пока и так сойдёт. Когда Сонхун открывает глаза, за окном уже смеркается. Тишина. Не слышно ничего, кроме ближайшего ручья и невидимых волн от взмахов птиц. Сонхун потягивается, кровать чувствительно реагирует на движения с диким скрипом, пока Пак не встаёт на ноги. Неустойчивый, он теряется в темноте в поисках выключателя, а когда выскакивает из спальни, натыкается голенью на угол и проклинает мир. Воздух какой-то прохладный. То ли Сонхуну так кажется из-за того, что он в деревне, то ли его сон был настолько приятным, что он чувствует, как разум очищается, расслабляясь среди медлительной природы, свободной от шума и суеты больших городов. Но этот сказочный мир прерывается стуком в дверь. Дверь, к которой никто не может пройти, не справившись с воротами. Сонхун ебал эти ржавые ворота. Он же запер их, верно? После всего этого радужного разговора… Чонвон точно прикончит его. Сонхун не знает, как долго он стоит не дыша: только последующие три удара в дверь сподвигают его броситься навстречу. Он пробирается на кухню и хватает пыльную метлу из угла – она не внушает доверия своей "прочностью" и вообще… не кажется способной защитить его от дикого медведя, но ведь это несомненно лучше, чем ничего. Сонхун никогда бы не подумал, что потенциальный убийца, не говоря уже о диком звере, объявит о своём присутствии, постучав в дверь. Но он уже настолько увлёкся тирадой Чонвона, что забыл, как мыслить рационально. Он делает шаг вперёд, не намереваясь открывать дверь. — Кто там? — спрашивает вслух и уже замахивается метлой, как мечом, когда: — Привет? — слышится за дверью. Проходит несколько секунд, Сонхун всё ещё не отвечает и голос продолжает: — Я знаю, что ты уже проснулся. — А? Кто ты? — Сонхун не теряет бдительности. — Меня зовут Ли Хисын. Я живу неподалёку. Серийные убийцы обычно не называют своих имён так легко. Или называют? Сонхун хмурится: — Л-ладно. Что тебя привело сюда, Ли Хисын? Голос смеётся, явно забавляясь нервозностью Сонхуна. — Я приходил раньше, но, кажется, ты спал. Тут не такой уж и большой район. Мы заметили такси с утра, и, — отвечают, — никто не был в этой части леса со смерти старушки Пак, так что прости за беспокойство. Она была замечательной, и нам не хотелось, чтобы кто-то нелегально засел в её доме. Хватка Сонхуна слабеет и морщины меж бровей бесследно испаряются: — Ты знал мою бабушку? — О, — нараспев произносит Ли Хисын, — так ты внук Пак Сонхуа. Сонхуна назвали в честь его бабушки, и пусть у него есть английское имя, к которому он тоже привык после переезда в Нью-Йорк, воспоминания о том, как хальмони называла его "Сонхун-а" в этом самом доме, греют душу. — Ты откроешь дверь или мне на детекторе лжи придётся доказывать, что я не вру? Смущение – доминирующее в сознании Сонхуна чувство, когда он сталкивается с незнакомцем, стоящим перед домом его предков. Сонхун со стыдом признаёт, что Ли Хисын на самом деле совсем не страшен и не заставляет сердце биться в конвульсиях от перепуга. На нём выцветшие джинсы и свободная белая футболка, волосы на голове растрёпаны и легко ниспадают на лоб, не смея закрывать вид на большие круглые глаза. Типичный паренёк по соседству. Сонхун и сам не знает, чего ожидал увидеть, но точно не молодого человека примерно его же возраста с фонариком в руке – массивная хрень, батарейки которой наверняка тяжелее неё самой. Хисын сразу отворачивает его в сторону, чтобы не светить Сонхуну в лицо, как только дверь отворяется. У Хисына вежливое выражение лица, губы сразу расцветают в милой улыбке, будто он находит Сонхуна забавным. — Прости, что напугал, — извиняется он, и Сонхун дуется, не отрицая инсинуации. — Да, ну, — он пожимает плечами, — я не привык к неожиданным визитам. — Да, я заметил. Хисын замирает и смотрит на Сонхуна, словно чего-то ожидая. — А, я Пак Сонхун, — представляется последний, — очевидно, не тот, кто захотел нелегально засесть в этом доме, — низкий смех Хисына оказывается заразительным, и Сонхун сам не замечает, как его плечи начинают трястись. — Я останусь здесь на некоторое время. Его новый приятель весело отвечает: — Приятно познакомиться. Я подозревал, что у тебя есть ключ, потому что ворота не взломаны, — замечает он. — Ты ведь из города? Оленьи глаза сверлят дырки на одежде, и Сонхун сразу становится гиперчувствительным к своей рубашке Гуччи: — Я знаю, что это место сильно отличается от того, к чему ты привык… всё же, надеюсь, тебе понравится здесь. Моя семья держит магазинчик в городке, так что если что-то понадобится, не стесняйся заходить, — лучезарно улыбается Хисын и говорит, что для Сонхуна будет скидка при первой покупке. Сонхун слегка озадачен. Озадачен излишним дружелюбием и… фамильярностью, на которую он совсем не знает, как реагировать. В городе, среди сотен, тысяч людей ничего не гарантирует тебе, что район, в котором ты живёшь, надежный и благожелательный. Тут всё… не так. — Это, эм, очень кстати. Спасибо, Хисын-ши. Если это возможно, то улыбка на лице Хисына становится ещё шире: — Можешь звать меня хёном. Сонхун моргает: — Спасибо, Хисын-хён, — исправляется он. — Рад помочь, — теперь Сонхун думает, что искренность его выраженной благодарности возросла. — Так. Я только хотел проверить, не ограбили ли дом аджумы, моя задача выполнена. Теперь я могу рассказать другим, что это не ограбление. Я пойду. Да. Видишь ли, она наш хороший друг, поэтому так. Сонхун хочет спросить, каким таким "другим", но останавливает себя, думая, что он узнает это, когда зайдёт в магазин. Ему нужно пополнить запасы, ведь питаться одной лапшой он не может, какой бы вкусной она ни была. — Я думал, — вместо всего говорит Сонхун, — я думал, что Хахве – историческая деревня. Знаешь… типа туристическое место. Не думал, что тут остались коренные жители. Хисын перехватывает ручку фонарика, и Сонхун понимает, что может показаться назойливым. Он уже собирается извиниться, когда Хисын отвечает: — Думаю, так и есть. Кто-то же должен поддерживать это место? И кто может сделать это лучше людей, живущих здесь, верно? Это вполне разумно, поэтому Сонхун чувствует себя глупо из-за своих мыслей. Ему действительно нужно больше общаться и практиковаться в речи, раз он не может вести нормальный разговор с человеком, который проявил милость по отношению к нему. Светлячки наполняют двор, когда Сонхун указывает Хисыну на ворота, прощание вертится на кончике его языка, но так и не слетает, когда Хисын оборачивается с ясностью на лице, несмотря на ранее весёлое выражение. — Кстати, — он колеблется, — я знаю, что, может, уже слишком поздно, но… я сочувствую, Сонхун. Дыхание Сонхуна сбивается, когда воспоминания начинают мелькать в сознании, словно ясный день: — Хён, её больше нет. Сонхун собирался пообедать, когда ему позвонил Чонвон и заговорил необычайно серьёзным голосом, и в тот момент мир просто… рухнул. Он мгновенно понял, прекрасно понял, что случилось, но принять этого не мог, только истерически спросить: — Что, что ты имеешь в виду? Где хальмони? В тот день поездка домой стала самым мучительным испытанием в жизни, возможно, даже более мучительным, чем похороны. Реальность неспешно проникала внутрь, тогда Сонхун не выдержал, разрыдался прямо в метро. Вошедший с букетом ирисов пассажир рыдал вместе с ним. Когда Сонхун приехал, вся жизнь превратилась в молчаливый роман. Никто не знал, что говорить. Никто не хотел говорить ему что-либо. Чонвон даже не позвонил ему, потому что его родители боялись, что Сонхун, если узнает, не сможет добраться до дома. Сонхун не думал, что в возрасте двадцати одного года потеряет самую драгоценную частичку своей жизни. Но теперь, когда её нет, она исчезла, он думает обо всех тех моментах, которые упустил, которые не провёл вместе с ней. И о вине. И о вине. Потому что Сонхун был слишком занят – университетом, тем, что происходило в настоящем, вещами, которые, по большому счёту, никогда не были важны так, как его бабушка. Это время, в которое он никогда не сможет вернуться. Она никогда даже не видела, как сильно он вырос. — Когда Сонхун снова приедет? — О. Нет, нет. Всё в порядке. Не беспокойте мальчика. Мы можем поговорить и в другой раз. "В другой раз", – мучительно думает Сонхун, глядя на свои кеды и пиная кусок застывшей травы. — Да, — бормочет он, нарушая тишину. — Я тоже. На следующий день Сонхун решает прибраться во дворе и, чтобы успеть до того, как солнце окажется в зените, ставит будильник на семь утра. Ковыряться с полевыми цветами и вырывать сорняки из почвы оказывается намного сложнее, чем казалось изначально. Так что Сонхун несётся в дом за парой посудомоечных перчаток, на которые наткнулся прошлым днём. Ещё он находит набор ножей в одном из шкафчиков над раковиной и берёт один из с надеждой, что это как-то поможет ему в борьбе с вредителями у ворот. Сонхун кладёт нож на стол, чтобы заточить его позже, и продолжает рыскать по шкафчикам в поисках вещей, которые тоже помогли бы ему с импровизированным садоводством. Так тихо, слышно лишь скрип скользящих ящиков. Вдруг раздаётся пронзительный звук, громкий, острый. Сонхун инстинктивно отпрыгивает и ударяется макушкой о полку. Он потирает больное место, моргает и оглядывается. На первый взгляд, всё как обычно, пока Сонхун не подходит к противоположной стороне стола. Нож упал. Время будто застывает. Сонхун нервно сглатывает, дико мечтая о том, чтобы его фантазия не была столь богатой, а сам он перестал рыться в страшных домыслах, которые всё же не мог опровергнуть без рациональных оснований. Может, это всё ветер. По крайней мере, Сонхун успокаивает себя этим, несмотря на залёгшую мысль о всей нелепости происходящего. Нож из металла в конце концов, так какой же ветер его может сдуть? Сонхуну требуется всего минута, чтобы собраться с мыслями, потому что ему двадцать три, он не ребёнок, как бы ни утверждал Чонвон. Сонхун надевает на себя маску смелости и приседает, подхватывая нож. Крутит его в руке, тщательно осматривая. Нет в нём ничего такого странного – обычный нож с обычной деревянной ручкой и обычным металлическим лезвием. Обычный нож. В отражении нержавеющей стали Сонхун какой-то частичкой себя ожидает увидеть нечто потустороннее – разве не так это бывает в кино? Ничего не происходит. Сонхун цокает и ругает самого себя: — Какого чёрта я делаю… Это его второй знак. Судьба подаёт третий знак, когда солнце скрывается за горизонтом и хор жучков начинает распевку в лесу. Уставший после вырывания сорняков на протяжении всего дня, Сонхун вырубается моментально, ещё быстрее, чем прошлой ночью, но просыпается тоже… намного раньше. Спустя несколько минут он распахивает глаза от скребущего звука… будто кто-то ногтями царапает по твёрдой поверхности. Сонхун лежит на футоне и смотрит на потолочные балки, не смыкая глаз, размышляет, не стоит ли выйти на улицу и поискать источник шума. Почему это место вечно пытается вызвать у Сонхуна сердечный приступ? Чем он так не понравился ханоку? Сначала Хисын-хён, потом нож, а теперь… теперь это. Инстинкт самосохранения в конце концов одерживает победу, и Сонхун заставляет себя вновь закрыть глаза и уснуть, хотя слово "уснуть" кажется довольно щедрым термином для описания того, что он делает на самом деле. Шум не прекращается до рассвета. Всю ночь Сонхун лежит с закрытыми глазами, пытаясь убедить себя, что притворство во сне считается отдыхом. Синяки под глазами на следующее утро утверждают обратное. Два дня пролетают незаметно, и Сонхун привыкает к новой жизни. Это заметно хотя бы по очищенному теперь от сорняков двору. Поначалу у Сонхуна совсем не вяжется с этими противными корешками, но потом он входит в кураж, как водится, приняв вызов паразитов. Всё время он тратит на то, чтобы убраться в доме, вымыть полы и проветрить матрас с подушками. Ханок теперь практически стерилизован, и это то, что вызывает в Сонхуне чувство гордости. Он думает, что это с ним делает взрослая жизнь. Потому что нет ничего лучше, чем уйти на пенсию хотя бы на день, просто поваляться на свежей постели, зная что порядок, который ты навёл, безупречен. Тем не менее, на третий вечер Сонхун начинает беспокоиться о своём здоровье. Теперь он всегда дремлет во второй половине дня, потому что какое бы существо ни посещало этот дом ночами, оно ведёт себя прилежно. Сонхун не может подобрать верного слова. Каждый раз шум слабый, но не достаточно тихий, чтобы забыть о его существовании. Как зудящее пятно на спине, до которого никак не дотянуться. Сонхун не знает, сможет ли наконец дождаться прихода сна или это ему самому нужно бежать за сном. И этой ночью он почти его нагоняет, но тот оказывается проворней. Дверь скрипит, когда Сонхун выглядывает наружу, его глаза пытаются сфокусироваться в темноте, съедающей весь дом. В ханоке кондиционера нет, поэтому каждую ночь приходится оставлять окна приоткрытыми. Эти самые окна достаточно высоки от земли, и это вполне безопасно, как казалось Сонхуну изначально, но теперь он думает о том, что маленький зверёк проникает внутрь именно через них. По крайней мере, он надеется, что это может что-то объяснить. Сонхун ещё ни разу не видел своего особого гостя днём и от этого только тошней, особенно с заходом солнца. К счастью, луна щадит его и сегодняшней ночью сияет необычайно ярко, добираясь даже до самых затемнённых уголков ханока. Даже так поздно лес не спит, его размеренное мурчанье слышится и сейчас. Сонхуну кажется, что такая атмосфера может стать утешением для многих людей, влюблённых в одиночество, но никак не определится, нравится ли это чувство ему. Его шаги невесомые и осторожные, боящиеся вновь удариться ногой об что-либо. Сонхун останавливается, когда снова улавливает скребущие звуки. Прислушивается. По мере приближения к кухне, половица скрипит под чужим весом, а шум прекращается. Момент, и преступник сбегает, оставляя за собой сгустки сухих листьев. "Оно крошечное", – думает про себя Сонхун. И его догадки, основанные на замеченном краем глаза бегстве, позволяют чуть расслабиться. Теперь, когда он хотя бы имеет представление о размерах существа, в голове проносится мысль, что что бы то ни было, оно не опасно. Сонхун продолжает движение, проходя через столовую и коридор к двери, выходящей к сараю на заднем дворе, где всегда хранились всякие инструменты. Его бабушка очень любила садоводство, и выращивание своих овощей и фруктов всегда было причиной её величайшей радости. Её никогда не смущали грязные из-за работы в огороде руки в сырой почве, то сеявшие семена, то боровшиеся с сорняками. Её увлечение заслоняло собой проблемы проживания в одиночестве: ни нехватки продовольствия, ни нужды ходить за продуктами в какие-то дебри, потому что было всё своё и натуральное. Теперь тут нет сада – только погнутый забор вокруг некогда любимой полянки. Шум возвращается так же быстро, как и пропадает. Очевидно, Сонхун просто напугал источник, но не спугнул навсегда. Оно прячется в сарае? Если дело действительно в этом, то тогда понятно, почему Сонхун ни разу не замечал своего гостя. Он делает очередной шаг вперёд и замедляется, пытаясь быть менее заметным. Так звук становится яснее. Царапающие что-то коготки. Пульс скачет. Сонхун успокаивает себя тем, что скорее всего это просто белка. Он дожидается, пока шум снова прервётся, а потом включает фонарик на телефоне и хватается за ручку, с глубоким вздохом дёргая. Ветряной свист от резкого распахивания. И ничего. Сонхун моргает, глядя в пустоту, волоча глаза по земле и изучая помещение изо всех сил, что ему предоставляет фонарик. — Идиот, — ворчит он, глупо усмехаясь, — сколько раз ты ещё будешь пугать себя… Что-то врезается в его ноги. Сонхун кричит. Это жёлудь. Это просто блядский жёлудь. Сонхун прячет лицо в ладонях, испытывая максимально смешанные чувства. То ли облегчение, то ли разочарование, но это не важно, потому что хочется, лишь чтобы сердце замедлило темп. Телефон, в шоке откинутый, теперь валяется стеклом вниз на земле. К счастью, он приземлился на микроскопический травяной островок и не разбился насмерть. Сонхун поднимает его, вытирает экран о пижамную рубашку, бормоча вереницу проклятий под нос. Фонарик снова направляется в сторону сарая, на двери которого виднеются царапины – одно из доказательств, что Сонхун себе ничего не надумал. Он ещё раз всё просматривает на предмет любых признаков "обитателей" дикой природы, но кругом тишина. Только Сонхун и слабый шелест листьев на ветру, который, возможно, заглушает собою пыхтения маленьких грызунов, пробирающихся через кусты. И, возможно, это судьба или духовная сила, в которую Сонхун никогда не веровал. Как бы это ни называлось, именно оно втискивает все происходящие события в волны большей значимости. Почти полупрозрачные, но всё равно яркие облака парят мимо луны и удаляются от неё, очищая небо и позволяя лунному свету взять всё в свои руки. Теперь он освещает всё вокруг, и Сонхун замечает то, чего не мог разглядеть, находясь в своей горячке. Да. У его ног валяется жёлудь. Но перед ним ещё один. И ещё. А потом всё нецелесообразно выстраивается в линию, пока не образуется тропинка, ведущая в сарай. Глаза уверенно бегут по следу, пока не останавливаются у входа. Какое-то свистящее чувство, кружащее в желудке, упрямо говорит держаться подальше от этого места, и Сонхуна топчет этот страх, пока он думает, что проделал весь этот путь на другой континент, не чтобы бежать отсюда из-за какого-то… подозрительного создания фильма ужасов. С большей решимостью – которая рушится, на самом деле, со скоростью света, но какая разница, правда? – Сонхун крепче сжимает телефон и воображает фонарик щитом. Правой, левой, правой, левой. Он осторожно подходит к двери напротив и наклоняется, чтобы поднять последний жёлудь. Вертит его в руке, проверяя на отклонения и инвалидность. Когда ничего не находит, – не то чтобы Сонхун осознаёт, что именно желает найти, – он кладет жёлудь себе в карман. Сарай не скреплён замком и напоминает собой по степени запылённости ханок – Сонхун замечает это, когда дверь скользит в сторону. В отличие от калитки во дворе, она движется плавно, как по маслу. Это странно. Сонхун хмурится. По таким жирным слоям пыли очевидно, что никто здесь не прикасался ни к чему уже очень долго, но вот дверь открывается так легко, без скрипа, будто ею частенько пользуются. Сонхун чуть приподнимает свет, чтобы осмотреть окружение. Никого тут нет, пустота, только с потолка свисает паутина. Чуть расслабляясь от этого, Сонхун позволяет себе ступить дальше с большей уверенностью. Проходит несколько секунд, как слышится какой-то звук. Движение в стороне привлекает внимание к себе. И тут… он видит. Там, в дальнем углу сарая, тень. И когда Сонхун тянет руку с фонариком чуть дальше в попытках рассмотреть, свет отражается красным прямо в глазах существа. Рот Сонхуна непроизвольно раскрывается, а брови взвиваются ввысь. Это енотовидная собака. Проходит минута. Никто не сдвигается с места. Сонхун не может объяснить, но ему кажется, будто существо его оценивает своим взглядом или типа того. Или это недостаток сна наконец даёт о себе знать, точнее напоминает, что вот она – его причина. Прямо перед ним. Животное наклоняет голову, почти человеческую, и наблюдает своими большими живыми глазами, любопытными настолько, насколько сбит с толку Сонхун. Он вздрагивает, когда оно движется, подползает близко настолько, что удаётся рассмотреть лучше. Оно – нечто пухленькое, со смесью коричневых, серых, рыжеватых и чёрных ворсинок в шерсти. Такая же чёрная полоса тянется вдоль тела до глаз и ушей, что напоминают лисьи. Сонхун думает, что это мило в каком-либо смысле… странном смысле. Ну, оно похоже на маленького… питомца. Зверёк не боится его, Сонхун понимает это, пока на него с острой внимательностью смотрят глаза, застывшие, словно звёзды в небесном океане. Смотрят как-то спокойно, даже несмотря на то, что над ними возвышается такое огромное существо, как Пак Сонхун. Если честно, у Сонхуна нет ровно никакого плана действия, никаких памяток о том, как действовать. Не позволяя себе слишком долго думать, он делает шаг вперёд, собираясь предложить своему гостю жёлудь. Ну, в качестве дружеского жеста. Ничего не происходит, потому что сразу после первого шага он чувствует, как под ногой прогибается половица и вместе с ним звонкая трещина режет по тишине своим охотничьим ножом. Прежде чем осознать всё это, Сонхун падает. Последнее, что он видит, – глаза. Жёлтые, светящиеся. А потом его поглощает тьма. Лица касается что-то холодное. Скользит по щекам, переходит на шею и потом всё ниже и ниже, и так снова и снова, пока у Сонхуна не кончается терпение. Он поднимает руку и ловит пальцем каплю. Больше всего сейчас хочется задать вопросы из серии "что-почему-зачем-откуда". Первое, что притягивает к себе внимание, – пронизывающий приятный аромат, мятный, почти сладкий. Под спиной Сонхун чувствует земляную сырость, будто он лежит на траве. Другое ощущение – более реальное – возвращает к жизни. Пульсирующие, видимо, от неожиданного падения конечности вырывают из мысленной туманности. В спешке Сонхун предпринимает попытку сесть, но мышцы яро протестуют. Единственный плюс – кажется, ни одна из костей не сломана. По итогу он сдаётся. Просто лежит, обескураженный и боящийся куда больше, чем хотелось бы на самом деле признавать. Сверху на него смотрит яркая дыра, в которую он рухнул, с остро зазубренными краями теперь сломанной половицы. Она будто смеётся над его несчастьем. Вдруг Сонхун размышляет о том, что случилось с енотом. И эта мысль почти доводит его до истерики. Этот зверь абсолютно точно пытался убить его. Сонхуна вообще бы здесь не было, если бы не сраный енот. И совсем он не милый – смертоносный паразит, вот что скрывается за этой мордочкой. В следующий раз Сонхун даже не станет пытаться подружиться с ним. Если следующий раз вообще будет. Ещё одна капля приземляется на макушку, и Сонхун задирает голову, чтобы найти источник, но заканчивает провалом, потому что даже запаха эта жидкость не имеет. Похоже на воду. Сонхун сглатывает. Он очень надеется, что это просто вода. Здесь темно и телефон никак не удаётся нащупать, что ещё хуже. Не то чтобы Сонхун видит в этом смысл, потому что вероятно, абонент уже не абонент. Скорее всего. И вообще, сколько он был в отключке? Набравшись мужества, Сонхун снова пытается сменить положение, вытягивает руку вперёд, чтобы нащупать поверхность, и вступает в контакт с чем-то бархатистым и мягким. Он визжит и отдёргивает руку. — Я же смогу отсюда выбраться… верно? — его размышления вслух эхом отражаются вокруг. — Верно, — повторяет он увереннее. Теперь, глубоко вздохнув, Сонхун вновь поднимает свои трясущиеся руки, игнорируя пульсирующую боль на левой – он уверен, что потом, при свете (хоть каком-нибудь, но желательно дня), его глаза увидят цветущий фиолетовый синяк. Вот так он, утонувший в темноте, проводит практически час, мысленно окрестив то место с бархатистой поверхностью и изо всех сил его избегая, пока голос Чонвона в голове твердит: «Сможешь ли ты победить дикого медведя? Ты? Своими кривыми палками, ой, ручками?» Шансы, что где-то здесь медведь в спячке, конечно, невелики, но после того, как Сонхуна умудрился перехитрить какой-то енот?.. Спорно. Всё это спорно. Сонхун ни за что не хочет прикасаться к… чему бы то ни было. Ветер дико свистит в зазорах пола над головой, и Сонхун борется с паникой, тлеющей в уголках разума, пытаясь отвлечь себя рассматриванием едва видимого окружения с такой же едва видимой решимостью. Те, кто могли себе позволить, строили подвалы для хранения кимчи и других специй, чтобы уберечь припасы от порчи во времена зимних сезонов. Сонхун полагает, что попал как раз в один из таких, теперь уже редко используемых в силу современных технологий, подвалов. Он, вероятно, и вовсе был спрятан, потому что именно на его месте построили этот несчастный сарай. Сонхун даже не знал о его существовании, несмотря на то, что видел и чертежи ханока, и завещанные ему бабушкой вещи. Может быть, это место даже старше хальмони. Телефон находится в каком-то углу (или не в углу, Сонхун не уверен), разряженный, как и ожидалось. Проведя пальцем по экрану, в потёмках Сонхун замечает внушительную трещину по всей длине, и это заставляет окончательно повесить голову. Сонхун близок к тому, чтобы завыть о помощи, когда вспоминает, что так скорее привлечёт не помощь, а диких зверей. В лучшем, лучшем случае, его будет искать Хисын и найдёт в этой дыре, и все жители этого маленького городка будут помнить его как беспомощного человечишку, который умудрился попасть в ловушку собственного дома. Ничего особенного. Сонхун и не знает, насколько смертоносным может быть дневной свет, пока сам не переживает этого на собственной шкуре. Солнечные лучи будто дразнят его, выглядывая из дыры над головой и заливая золотистым светом большую часть подвала. Если это и правда подвал. С возвращением зрения сладкий аромат цветов начинает сводить с ума, как и земля, покрытая листочками мяты и белыми колокольчиками, некоторые из которых оказываются растоптанными. Сонхун понимает, что, наматывая круги, сам их и потоптал. Это многое объясняет. Как бы странно ни было то, что в подземном месте столько зелени, ни одна из этих деталей не отпечатывается в памяти Сонхуна. Все эти странности бледнеют на ряду с тем, что находится буквально в трёх метрах от него. Дыхание застревает в горле, пока глаза округляются, словно блюдца. — Сонхун-а, ты знал, что эту гору охраняет спящий бог? — Я не думаю, что такое возможно, хальмони. — Совсем ты не веришь в волшебство, а вот другие детишки… — Это всё неправда! Если бы волшебство существовало, то люди, не знаю… жили бы вечность? — Глупое дитя. Тебе не стоит мечтать о вечности. В самом тёмном углу подвала – огромный цветок лотоса, вьющиеся корни которого сплетаются с почвой. Его лепестки как лодочки, как королевского розового цвета ковры, верхушки заостряются, кончиками касаясь потолка. Они выглядят такими мягкими, их хочется потро… оу. Что-то щёлкает в голове Сонхуна. Бархатистость. Вокруг цветка всё кажется темнее и глубже – туманнее, как во время дождя. Но на этом странности не заканчиваются. Только лучики света дотягиваются до цветка, как лепестки оживают и развёртываются один за другим. Из швов просачивается прозрачная жидкость, а потом бутон лопается, как шарик. И всё заливает водой. Сонхун не успевает прикрыть голову, опоздав всего на секунду. Он чувствует, как влага распространяется по его телу, захватывая сухие территории одежды, а когда опускает взгляд на руки, то замечает на полу похожую на человека фигуру. Глаза Сонхуна в смеси страха и тревоги сужаются, он на цыпочках подходит к объекту. Этот объект мокрый с ног до головы, до ужаса бледный и, Боже мой, всё что угодно, кроме мёртвого тела. Пожалуйста, не будь мертвецом. Это молодой человек, по крайней мере так кажется Сонхуну, с дрыгающимися лучиками солнца в волосьях и, несмотря на тяжёлые бусины воды на прядях, волосы будто не поддаются законам гравитации – плавают в воздухе. Они скрывают большую часть лица. Цвет напоминает Сонхуну о золотых оттенках и глубоком багрянце, которые обычно укрывают деревья осенью, о листьях, которые красивыми пируэтами с обнажённых деревьев ниспадают наземь. Он одет в традиционный ханбок цвета ясного полуденного неба, рукава внутреннего халата которого подобны тени облаков, на талии шнур с кисточкой. Пропитанная жидкостью ткань липнет к телу, пока босые ноги путаются в траве. Прикоснуться к нему? Могу ли я передвинуть его? Он вообще дышит? Секунда сомнений, и Сонхун всё-таки касается тела ногой, раз и два. В голове – бешеный поток мыслей об этой возмутительной ситуации, в которой ему стоило оказаться. По мере осмотра ранений на теле не обнаруживается – выглядит будто лепесточек, только отделившийся от весеннего бутона. Не видя никакого иного выхода, Сонхун решает ткнуть чуть сильнее. Он почти отпрыгивает, когда слышит резкий вдох, и решает отступить. Даже при всей тусклости помещения воздух содрогается от пробуждения. Пространство будто замыкается, Сонхун чувствует себя запертым. Единственное, на чём он может сосредоточиться, – пространство меж ним и человеком на земле, который садится. Медленно и кропотливо кладёт руки на пол, чтобы удержать себя. — Тебя не должно быть здесь. Сонхун замирает. Голос неизвестного звучит как эхо. Кажется, что его рот вовсе и не раскрывается. — Ты должен уйти отсюда. Челюсть Сонхуна кажется чугунной, он еле выдавливает в ответ: — Я-я не могу. — Ты должен уйти сейчас же. — Сказал же, не могу. Я в ловушке и… не знаю, как выбра… Затем он поворачивается в сторону Сонхуна, обрезая все слова. Лицо гладкое, с остротами и природными мягкостями, брови и губы будто нарисованы. Он подталкивает себя, чтобы встать, движение рисует рябь на воде, окружающей их. Человек кажется небольшим, чуть ниже Сонхуна, но его поведение заставляет задуматься о… могуществе. Потому что голову он держит гордо, глаза пронзают на поражение, такие же золотистые, как и волосы, может и вовсе светлее – как манящие расплавленные камни янтаря. И кожа, кожа светится, будто в ней мириады светлячков. — Это не имеет значения. Ты пробудил ме… — он внезапно замирает. — Ты. Мгновение, и от золота в глазах не остаётся и следа, кожа теряет былую прозрачность, и теперь он кажется самым обычным. Загадочность всего происходящего и неземная красота разбуженного заставляют Сонхуна задуматься: а не плод ли это всё его воображения? Лучик света, проглядывающий через одну из щёлок, падает на щёку незнакомца и на долю секунды задевает его глаз. Мимолётный проблеск. Но он даже не моргает, глядя на Сонхуна и изучая его лицо. Будто ищет в нём вопрос, на который, Сонхун уверен, ответа у него не найдётся. Сонхун, в свою очередь, не может заставить себя оторвать взгляд. Он надеется, что так его гипнотизируют, потому что это гораздо предпочтительнее, чем думать, что раннее падение действительно стало концом его жизни. — Ты пахнешь как Пак Сонхуа, — замечает человек, — но не совсем. Это имя вызывает в Сонхуне другой тип реакции: путаницу, которая вдруг сменяется ужасом, когда он делает шаг в его сторону. Он ошеломлён и совершенно не может понять, кто именно перед ним находится. Молодой человек движется так изящно, будто скользит, а не идёт. Настолько лёгкий, что не издаёт ни звука. Как только он оказывается на расстоянии вытянутой руки, то озвучивает другое: — Почему так? Сонхун невольно дёргается, сердце щемит, а сам он заикается: — Она… она моя бабушка. В этом мире существует магия, которая переплетается с нашей жизнью. Магия, пропорциональная реальности, которая нам известна. Магия, которая не искажает представления о мире, а лишь добавляет слои смысла к тому, что уже найдено, к тому, что уже существует. — А, — яркие глаза мерцают от осознания, — так она ушла. Снаружи уже новый день. Лицо незнакомца пронизано сложной эмоцией, которая вначале демонстрирует недоверчивость, а следом тает, будто каменная крепость рушится, оставляя на своём месте битые кирпичи. Хрупкая ручка, кисточка, свисающая с пояса, и его глаза, которые казались золотистыми, а теперь ещё и карими, создают образ, хранящий в себе миллионы вековых историй. Может даже больше. Гора за все упущенные годы ни капли не меняется, тут пахнет, как в лесу Мансончжон, по которому однажды приходилось бродить. Кругом сосны, которые будто бы приветствуют и поздравляют с возвращением наружу, а рядом – человек, который так странно пахнет глубинами земли, людской жизнеспособностью. Напоминает о старом-старом друге, который когда-то был так предан этому месту. И даже если этот друг отправился на небо, память о нём будет жить на земле вечность. Пока будут существовать помнящие люди, никто не будет похоронен. — Я не причиню тебе вреда, — говорит он, наблюдая за напряжённым парнем, плечами прислонившемся к одному из столбов. Он не винит его во всём этом. Просто кто бы захотел, чтобы странноватый смертный наблюдал за твоим пробуждением? Многолетняя дремота сильно сказывается на рефлексах, поэтому пёрышки раздражения сами по себе отпускаются. — Тебе не нужно бояться меня, — уверяет он, приближаясь, чтобы успокоить, но всё происходит в точности наоборот, потому что парень жмурит глаза и дёргается. Будто его сейчас ударят. Это заставляет повторить: — Я не хотел вредить, — задабривает как питомца и отнимает чужие руки от лица. — Извини, что напугал. Я вовсе не желал тревожить тебя. Человек дрожит и пялится на него с раскрытым ртом, потом переводит взгляд на их теперь переплетённые руки. Он тёплый. Наверное, он – самое тёплое за все долгие годы, проведённые в изоляции. — Ты снова сияешь, — отвечают с нервозностью. — Как зовут тебя, смертный? — спрашивает он, игнорируя. — П-Пак Сонхун, — заикается человек. Глаза такие же большие, но дрожь уже удалось унять. — Сильное имя. Сон. Хун. Сонхун, — повторяет он, пробуя на вкус, пока во рту гласные не начинают вращаться естественным образом. — Сонхун, я Сону, хранитель этой горы. Сонхун наблюдает за Сону, который словно ребёнок, освобождённый от присмотра взрослых. Он ходит вприпрыжку и от него искрит любопытством с каждым воротом головы. Его поведение такое… человекоподобное, разве что аура остаётся запутанной, прозрачной и возвышенной, будто нимб над головой. Возможно, Сонхун думает так, только потому что сам стал свидетелем того, как Сону буквально вылез из цветка лотоса, как… как… он даже сравнить ни с чем не может. Потому что он в любом случае будет звучать как сумасшедший. За Сону тянется мокрый след от капающей с одежды воды, но даже со всем прочим Сонхун не находит в себе сил остановить его. Одетый в ханбок, его образ так подходит к ханоку, что это Сонхун чувствует себя незваным гостем, а не наоборот. — Должно быть, у тебя много вопросов. Сонхун скрещивает неловко руки на груди, напрягает брови: — Я… — и понимает, что не может передать свои мысли. Сону в ответ улыбается, весь такой маленький и нежный, его лицо смягчается в, Сонхун надеется, понимании. От этой мысли становится спокойней. — Хорошо, предлагаю начать с даты, — говорит Сону. — Могу я узнать, какой сейчас год? Точно. Сонхун на такое точно способен ответить: — Две тысячи двадцать первый, — абсолютно на автомате. А потом добавляет: — Сейчас июнь. Выражение на лице Сону сразу меняется: — Тогда было семнадцать зим, — фраза настолько расплывчата, что Сонхун не понимает, пусть и старается изо всех сил. — Сколько? — Семнадцать зим. — Зим? — Ты попугай, Пак Сонхун? — Сону хихикает. Голос такой радостный. Его лицо плавится: — Я не… — и он стонет, — ты должен понимать, насколько это безумно для меня. Пережив первоначальный шок от встречи с таинственным человеком в подвале сарая его бабушки, оказалось, что за тем странным лотосом были спрятаны лестницы, ведущие к люку, который вёл ещё к чему-то и ещё к чему-то. Сонхун был обескуражен настолько, что позволил неизвестному человеку схватить себя и потащить; он просто пялил в чужой затылок. Что ему ещё оставалось? Ничего из всего этого логически невозможно! Боги гор не спят в подвалах домов, как тайно спрятанная бутылка древнего вина. Но даже так нельзя игнорировать существование Сону, он настоящий. Ткань ханбока, видимо, тоже так думает, потому что когда Сонхун касается её, она кажется слишком… материальной. — Полагаю, нужно сменить одежду. Ты не думаешь? Сонхун всё равно дёргается на обращение. Это всё противоречит природе, и это пугает даже его, человека, который редко ведёт себя трусливо без веских на то причин. И вдруг Сонхун думает, что у него есть причины, что его умственные способности уже бесполезны. Он слышит смех своего гостя, приглушённый качающимися рукавами, закрывающими рот. — Будь спокоен, я помогу прибраться и подмести. Его манера речи такая формальная, слишком изощрённая, ну а Сонхун… Сонхун знает, что после стольких лет, проведённых за границей, его корейский является вершиной чего угодно, но только не утончённости. Поэтому он просто кивает и убегает в спальню, игнорируя пару глаз, следящих за его движениями. То, что испытывает Сонхун, стоя у шкафа, нельзя назвать ничем иным, кроме как дилемма. Он осматривает вешалки с одеждой и думает, что подойдёт Сону лучше всего. Ну и судя по его миниатюрности… рубашки Сонхуна будут великоваты. Но это всё, что имеется. По возвращении он вручает Сону полотенце и неуклюже провожает до ванной. — Тут ван… Подожди, что ты делаешь, — вдобавок ко всему пережитому ужасу Сону начинает раздеваться прямо посреди гостиной. Если бы Сонхуна не наделили такой быстрой реакцией, то он увидел бы всё. Кажется, он почти падает в обморок и едва не врезается в стену, когда пытается отвернуться. Кровь приливает к щекам, когда он слышит, как мокрая ткань спадает на пол. — Я-я просто… подожду в своей комнате. Да. Точно, — объявляет Сонхун, пытаясь сохранять спокойствие, то есть делать вид, что это не он убегает, сверкая пятками. Всё ограничивается сменой одежды и сидением на кровати в ожидании Сону. Телефон лежит рядом, на зарядке, и Сонхун пытается не схватить инфаркт от количества сообщений и пропущенных от Чонвона. Он точно не сможет справиться с истерикой мелкого сейчас, как с вишенкой на торте. Как и ожидалось, футболка на Сону висит, просто топит в себе миниатюрное тельце и больше походит на платье, потому что шорт под тканью не видно совершенно. Лицо его не выражает недовольства, кажется, он рад, что смог наконец выбраться из мокрых шелков, в которых и проснулся. Это, без сомнения, самая странная штука, которая когда-либо случалась с Сонхуном, и он недолго размышляет, а не сон ли это, что, вдруг, его разум просто отрубился в подвале, а остальное – странная галлюцинация, вызванная нагнетающей усталостью. Но когда Сону вдруг оседает на пол и хватает сброшенную с себя ранее одежду, спрашивая, куда её деть, Сонхун запирает свою мысль под десятью замками. — Просто оставь, я постираю со своим, — оживает он, забирая из рук Сону вещи. Они довольно увесисты, сразу видно уровень качества, потому что вышитые на халате сложные узоры завораживают глаз. Даже свисающая кисточка выглядит дорого и… неужели подкладка из настоящего золота? — Я присоединюсь к тебе, — хмыкает Сону, совершенно не знающий о внутренних монологах Сонхуна, за которым и следует. — Присоединишься ко мне? — сбито переспрашивает Сонхун. Его глаза сразу обращаются к Сону, и так он совершает большую ошибку. Сону в футболке действительно тонет, она слишком велика ему, настолько огромна, что вырез простирается от шеи до плеча, открывая вид на острые ключицы и гладкую бледную кожу. Сонхуну хочется отбеливателя в глаза залить и пополоскать в глазницах, потому что Сону, возможно… человек с многовековой историей (или это всё-таки пранк), но он всё равно выглядит, как человек в самом расцвете сил. И глаза Сонхуна малость шалят. — Да. Разве мы не стираемся у ручья? Сонхун уже чувствует приближающуюся мигрень. — Точно, ты же думаешь, что я постирал бы это в ручье… Позже, когда стиральная машинка обрабатывает в себе шелка и Сону пытается удержать себя от головокружения, следя за крутящимся барабаном, Сонхун вдруг вспоминает о еде. — Э-э, — колеблется он, — тебе нужно питаться? Вопрос забавляет Сону: — Общие представления о мире мною не утеряны, — замечает весело он, — я спал лишь в течении десятилетий. Так что слово "питаться" звучит очень привлекательно для моих ушей. И Сонхуну требуется несколько секунд, чтобы уяснить это: — О… кей. Значит, еда, — решает он, — потому что я дико проголодался, Сону. То есть Сону-ши? — зубы прикусывают нижнюю губу в размышлении. — Саншин? Обращение сразу заставляет блаженную улыбку расплыться на чужом лице: — Меня не называли Саншином уже много-много лет. Можешь звать меня Сону. — Ты уверен? Разве это не… — Сонхун мнётся, — грубо? — потому что в голове лишь мысли о формальности, которой стоило бы появиться в их общении; потому что среди них здесь божество, все дела. Принципы. — Сону – имя, данное мне при рождении, — отвечает хранитель. — Я просто прошу обращаться ко мне по-настоящему. Ещё Сонхун узнаёт, что Сону либо прикидывается, либо правда не знает, что такое дистанция и личное пространство. Это выясняется, когда позади чувствуется чужое присутствие, такое тёплое и мягкое, почти что невесомое, пока в плечо не утыкается макушка, как делают нежно любящие ласку щеночки. Сонхун чуть дёргает рукой: высохшие волосы Сону смешно щекочут его кожу. Оказывается, что на самом деле Сону просто интересно узнать, чем занимается Сонхун, стоя напротив плиты. Разумеется, он мог бы просто встать рядом… но нет, предполагаемый хранитель горы (для ушей Сонхуна это всё ещё звучит до безумия дико) находит иной способ инициировать контакт, а Сонхун просто слишком хочет спать, чтобы выговаривать свои претензии. — Что ты готовишь? — интересуется Сону, любопытно заглядывая в кипящую кастрюлю, совсем не морщась от бьющего ему прямо в лицо пара. Сонхун осторожно отодвигает в сторону его голову, опасаясь, что его гость поранится. — Рамён, — отвечает он. Сону мычит в ответ, отступая. — Я не знаю о таком блюде, — замечает задумчиво он, — но запах у него довольно… резкий. Сонхун усмехается: — Это всё сила глутамата натрия. Никакой реакции не следует. В основном потому, что Сону вообще не понимает, о чём идёт речь. — Прости. В голове звучало смешнее, — Сонхун чувствует, как кончики его ушей становятся клубничными. А Сону решает, что каким бы глупым этот человечек ни казался, он очарователен в своей доброте и, к тому же, его просто смутить. Сонхун приходится Сону по душе. Когда они сидят за столом с большой чашей лапши в центре, Сонхун не может запретить себе разглядывать то, как ест Сону. Теперь он выглядит в разы человечнее: его кожа утеряла былой блеск, а волосы, которые, как раньше казалось, парили в воздухе, теперь свисают как самые обыкновенные волосы существа вида хомо сапиенс. Ощущение, будто он сейчас обмокнётся в бульоне. Однако даже так, без всех своих сказочных мотивов, Сону остаётся таким же привлекательным. Его облик только сильнее поражает, тут, на солнечном свете. Сонхун отнюдь не чужд красивым вещам. Его недолгая «карьера великого фигуриста», которая была лишь ради спокойствия матери, способствовала этому. И пусть он не настолько наглый, чтобы признать, что сам является иконой красоты, только глядя на него, Сонхун может признать существование истинной красоты. Когда Сону глотает последнюю ложку, Сонхун прочищает горло, чтобы: — Так как ты… оказался в подвале? К счастью, Сону совсем не чувствует неловкости. Он чуть откидывается на спинку стула, размахивая ложкой, как саблей. — Подвал был построен вокруг меня. Это заставляет Сонхуна наклониться чуть вперёд: — Тебя туда не сажали? Как в тюрьму, знаешь? — спрашивает с тревогой. Он насмотрелся слишком много анимэ, чтобы представить, что Сону специально заточили туда, ибо он источал опасность для мира, а Сонхун просто дурак, который случайно сломал печать и выпустил зло на волю. Теперь судьба всего мира лежит на его плечах. Что бы Сонхун себе ни надумал, Сону просто качает головой: — Нет, совсем нет. Это моё сдерживание, необходимое, но добровольное, — объясняет он. — Мой долг – защищать эту гору. Я просыпаюсь раз в жизнь, и то ненадолго. Если Сону не опасается того, что ему приходится десятилетиями быть заключённым в темнице под домом, то и Сонхун не должен раздувать из мухи слона. — Твои предки наткнулись на меня глубоко в лесу, — продолжает Сону, ложкой почти касаясь чужого носа, указывая на Сонхуна. — Как и ты. Сонхун неохотно тянется к ложке, чтобы оттянуть ту от лица, когда Сону отклоняется назад, как и его стул, намереваясь упасть с треском – хочется попросить сидеть его как следует, лишь бы без жертв. — Но время движет вами, смертными, более жестоко, чем нами и нашим вечно молодым обличием. То же и с воспоминаниями, — снова обьясняет. — Они становятся историями, и пока истории выстаивают времена, обязательство их знать – едва ли. Полагаю, знание о моём существовании не перешло к тебе от предков и никто из них не поведал обо мне. "Ага, ни хрена они мне не поведали," – думает Сонхун. — Созерцание твоего страха ранее… Пожалуй, оно и к лучшему, — из-за внезапной злости Сонхун не может точно понять, высмеивает ли его Сону или просто констатирует очевидное. — Я вечно изолирован, и это неизменно. Только люди меняются. Тон Сону кажется жалующимся. Он наконец нормально фиксирует свою осанку, не разваливаясь на стуле: — Стало трудным оставаться на поверхности во время сна, поскольку меня могли найти, — и задумчиво стучит ложкой по столу. — Не все будут столь добры, как ты, — заключает он. Вся напыщенная серьёзность испаряется с драматичностью момента – в глазах Сону снова загорается искринка легкомыслия. — Это старая история, которая остаётся истиной. Я не могу вернуться назад, потому что мой лотос увядает при касании смертного. Ему потребуется время, чтобы вырасти снова и забрать меня в свои оковы. Его слова звучат так, будто во всём виноват Сонхун. Сонхуна часто хвалят за его способность сохранять спокойствие даже в самых стрессовых ситуациях. Быть может, на этом сказались его переезды, поскольку из-за работы отца ему часто приходилось менять местожительства и одну школу на другую, что делало его организм акклиматизированным к переменам, но в то же время отдаляться от всего, чтобы не усложнять себе и другим жизнь, когда снова придётся уезжать. С другой стороны, это поспособствовало развитию чувства независимости и гибкого мышления. И тем не менее, ничего из ранее пережитого не смогло его подготовить тому, что в старом доме своей бабушки он разбудит бога горы. Это меньшее, о чём думал его разум. Тогда не казалось, что подобное появится на горизонте возможностей. — Что случится, если ты покинешь гору? — спрашивает Сонхун, искренне обеспокоенный, на что Сону быстро отвечает: — Не то, что захотелось бы переживать. Угроза бедствий никогда не покинет этот мир, Пак Сонхун. — И то верно, — сглатывает вязкую слюну Сонхун. Звучит зловеще, и зацикливаться на этом совсем не хочется. — Тогда каков твой план? Сону задумчиво облизывает губы: — Пока я останусь здесь. Никому не известно, когда лотос созреет вновь, — и это заставляет Сонхуна нахмуриться. — То есть ты снова будешь спать в той штуке, когда она вырастет? — Да. — Сколько бы времени ни потребовалось? И Сону размышляет над его вопросом какое-то время, плотно поджав губы. Его образ кажется таким тоскливым, что заставляет Сонхуна сбиться с мысли. Он ждёт, как Сону с готовностью скажет "да", но чужие колебания выдают иной ответ: — Старое сердце весит слишком много, гораздо больше всех сердец в этом мире. И жизнь его среди других будет тянуть с собой на дно, в море мук, — говорит Сону. — Как я и сказал, это мой выбор. За грузом слов лавиной рушится пугающая ответственность, и даже если Сонхун толком не понимает всего сказанного, это не мешает ему испытывать острого чувства беспокойства и сочувствия. — Ам. Окей. Я не против, если ты останешься со мной, но… я же не один здесь живу. — О, — осмысление расцветает на личике Сону, — твоя реакция так и твердит, что говорить им правду значит приговорить себя к ярлыку сумасшествия? Одна только мысль о подобном заставляет Сонхуна скатиться в катушку паники: — Совсем нет! — настоятельно отрицает он. — Если тебя увидят, то мы можем сказать, что ты мой… друг, — предлагает. — Точно. Друг из города. Это может сработать, но ты должен влиться в роль. Сонхун не пытается скрыть своей озабоченности, и даже так Сону награждает его победоносной, определившейся, уверенной улыбкой: Это… обезоруживает. — Не переживай, — уверенно успокаивает Сону, — я хорошо адаптируюсь. Перед лицом такой странности, неожиданной и внезапной реальности, Сонхун делает единственное, на что способен в данный момент. Он верит ему. Сейчас, когда они всё-таки смогли выбраться наружу, Сонхун чувствует, как усталость, словно цунами, накрывает его – от прежних сил ничего не осталось. И он совсем не хочет засыпать, чтобы не оставлять Сону без присмотра, как по итогу получается: он вырубается в гостиной, распластавшись конечностями, как гигантская морская звезда. И в итоге Сону всё равно остаётся один. Когда Сонхун пробуждается, то Сону никуда не пропадает. Он наблюдает за ним, сидя рядом с опущенными на колени ладошками – достаточно далеко, чтобы такое расстояние можно было назвать вежливым. Апельсиновые лучики кажутся бассейном, в который Сону незаметно для себя ныряет, – теперь он словно солнце, спускающееся за горизонт. Сонхун пытается подавить зевок. — Хорошо ли отдохнул? — Сону всё ещё смотрит за тем, как Сонхун потягивается и сонно растирает виски, встряхивая головой. И вместо ответа, Сонхун бормочет: — Ты сидел всё это время? — смотрит прямо в чужое лицо, протирая глаза ото сна. — Ты не устал? Эм… хочешь спать? В ханоке есть ещё одна спальня. Сонхун в ней не был ни разу с приезда. Эти немногочисленные квадратные метры способны вскрыть старые раны – они пока слишком свежи, чтобы безболезненно к ним прикасаться, поэтому Сону… может остаться там. И если он действительно знавал бабушку Сонхуна, то, возможно, найдёт это приятным. Хоть кто-то из них. Глядя на чужое беспокойство, глаза Сону смягчаются: — Я обязательно посплю, когда утомлюсь. Сонхуну думается, что ему не нужен такой отдых, как обычным людям. Вся пища в доме ограничивается лапшой быстрого приготовления и парой упаковок сушёных водорослей. Большего Сонхун предложить пока не может. Ему вполне нормально питаться рамёном, пока он не закончится, ну или пока Сонхун не отравится. А вместе с Сону… страшно рассматривать такой исход. Всё-таки семьдесят лет – это очень долгий срок, и Сонхун чувствует себя обязанным дать гостю лучшее, не входящее в рацион питания студента колледжа. Именно это сподвигает на следующий день выбраться в город. — Тебе что-нибудь нужно? — спрашивает он, хватая телефон и собираясь на выход. Сону качает головой, заставляя Сонхуна бессознательно нахмурить брови: — Правда? После стольких лет тебе правда ничего не хочется? Сону отворачивается, но тень сомнения выдаёт с потрохами. — В чём дело? Сону, скажи, чего тебе хотелось бы… — …хурмы, — бормочет гость, необычайно стеснительный, — Я люблю сушёную хурму. Сонхун уже подходит к двери: — Окей, хурма значит хурма. Он говорит Сону оставаться дома, никому не открывать… будто Сону нуждается в защите. Может и так. Трудно сказать. Сонхун просто хочет убедиться в чужой безопасности, ведь если то, что его предки действительно построили этот погреб специально для Сону, правда, то ему тоже стоит оберегать его. Это честь. По крайней мере, чувство родственного благочестия. Сону волшебным образом оказывается прямо за спиной, когда Сонхун выходит, и машет на прощание, говорит быть осторожным. Это так мило, что Сонхун чувствует, как чаша тепла разливается внутри него. Неподалёку от их дома растёт могучая дзельква – Сонхун знает о ней, потому что бабушка много говорила, она никогда не забывала повторять ему об этом, где бы они ни жили. Чонвон, будучи моложе и меньше, был больше склонен к природе. Его часто находили бродящим по лесу, копающимся в камнях, осматривающим жучков под ногами. Сельские пейзажи словно приглашение в мир путешествий, и Чонвон быстро принял его; он в природе как рыба в воде. В то же время Сонхун предпочитал сидеть дома, слушая рассказы бабушки, на причудливой кухне, пока она готовила кимчи-джиге, а ароматы специй и кочукару окутывали дом уютом. Дереву около шестисот лет. Глаза Сонхуна стали больше планет, когда он впервые услышал об этом. Пак Сонхуа рассказывала мифы о нём со сверкающими глазами, и даже с морщинами на лице она была молодой и сияющей, невероятно яркой. Она говорила: "Саншин посадил дзелькву в знак своей защиты – и пока оно цветёт, он способен дышать". Сонхун смотрит на это дерево сейчас, и в его голове так ясно проносятся все те разговоры, напоминания, рассказы. И теперь ему интересно, Сону правда посадил его или нет? Дзельква необъятна, с шириной толщиной с автомобиль, с ветками, взвивающимися ввысь на дальние метры. На её стволе висит священная лента, а рядом стоит деревянный тотем. Кто-то, должно быть, заботится о состоянии дерева, ибо лента совсем не грязная, а тотем не оброс мхом, стоя тут Бог знает сколько. Сонхун просто так делает снимок и следом спускается вниз. Его волосы влажные, потому что он, сразу вспомнив слова Хисына, не медля вылетел из дома. С их первой и последней встречи прошла неделя, и Сонхун надеется, что парень не обидится на то, что ему понадобилось так много времени, чтобы навестить его. Он выбирается из чащ леса и добирается до уже знакомой главной дороги гораздо быстрее, чем раньше – постепенно привыкает ходить по горным тропам пешком. Издалека уже выглядывают дома с соломенными крышами, окружённые вокруг домов с черепичными – популярная планировка традиционных поселений: богатые люди живут в центре, пока простолюдине – на окраинах. Сонхун размышляет о том, как она отражает современное общество. Может, уже и прошло сотни лет, но человеческая природа совсем не поменялась. Хахве внесена в список Всемирного Наследия ЮНЕСКО, поэтому, чтобы попасть в центр, нужен билет, и когда Сонхун достигает входа, в его голове пролетает следущая мысль: как найти Хисына? Они ходили сюда с бабушкой, но это было настолько давно, что в памяти ничего и не осталось, кроме плачущего из-за уроненного сладкого боярышника Чонвона. Чудо всё-таки случается. Уже откровенно отчаявшийся, Сонхун замечает, как кто-то выходит из одного из домов. Человек одет в самые обычные брюки и простую рубашку, отчего Сонхуну начинает казаться, что он сам выглядит так, словно против традиционной архитектуры района. — Прошу прощения! — зовёт он и бежит вперёд. Человек останавливается, поворачивается в его сторону, но потом сразу отворачивается обратно, будто никакого голоса и не слышал. Сонхун кричит снова, даже руками размахивает, чтобы привлечь чужое внимание: — Эй! Это работает. Незнакомец останавливается и теперь неопределённо долго смотрит на Сонхуна с изумлённым выражением лица. Это молодой человек, ростом чуть ниже Пака, с чёрными непослушными волосами и слишком взрослым лицом. Сонхун старается быть максимально дружелюбным, когда подходит достаточно близко: — Простите за беспокойство. Мне бы просто узнать путь. Человек просто наблюдает за ним, глаза не экспрессируют, и отсутствие ответа побуждает Сонхуна попробовать снова: — Вы не знаете, где я могу… — Хм, — незнакомец прерывает его, взгляд всё такой же непоколебимый, — так ты действительно говоришь со мной. Сонхун хмурится, смущённый странной реакцией. — Да, — неловко тянет он, думая, что такого бы ещё сказать, — это именно то, что я делаю. — И ты видишь меня. — Э-э… ну да? Молчание. Сонхун начинает думать, что люди здесь просто созданы, чтобы держать его в напряжении. — Интересно, — комментирует другой. — Я Чонсон. — Я… — Ты внук Пак Сонхуа, — заканчивает Чонсон за него. — Я знаю. Внезапное упоминание бабушки снимает то ранее чувствующееся раздражение. — Ты сказал, тебе нужна помощь с дорогой? Сонхун кивает: — Ли Хисын сказал мне зайти в их магазин. — А, — Чонсон оживляется. — Высокий, с оленьими глазами и сияющей улыбкой? Он? Несмотря на странноватое описание, Сонхуну не остаётся ничего, кроме как согласиться: — Так вы можете мне помочь? Парень продолжает свой путь, щелчком пальцев призывая Сонхуна следовать за собой: — Я могу показать тебе дорогу. Этого более чем достаточно для того, чтобы Сонхун почувствовал себя туристом на экскурсии. Он ступает в ногу со своим "гидом", отмечая, что они не идут в платную часть городка, а вместо этого обходят её и подходят к красивому ханоку, который немного отличается от сонхунова: предназначен скорее для демонстрации, чем для практического пользования. Почти все дома здесь хорошо сохранены, совсем не тронуты и невероятно живописны на фоне гор. Сонхун совсем не против тишины, но его компаньон, видно, думает наоборот: — Как тебе здесь, нравится? — спрашивает он. — Ну, — Сонхун немного колеблется. В голове мерцают светлые волосы и милое личико, — да, неплохо. Я приезжал сюда каждое лето, когда был маленьким, — он думает о том, что было бы, встреть он Сону ребёнком. Чонсон странно мычит, видно чтобы дать понять, что слушает. — Правда большую часть времени я оставался дома, оттого с этим районом знаком плохо. — Неудивительно, — размышляет вслух попутчик. — Ваш дом давно пустует. — Похоже, вы хорошо знали мою бабушку? — отмечает Сонхун. Ответ он получает не словами. Чонсон пожимает плечами, его лица не достаточно видно, чтобы определить подтекст действия. Они проходят по тропинке, окружённой соснами, и достигают здания, похожего на сувенирный магазин, с соломенной крышей и каменным фундаментом, с автоматической стеклянной дверью – интересное неравноправие между современным и традиционным. На полках выставлены безделушки, открытки и коллекционные изделия, даже небольшие растения рядом с заполненным напитками холодильником. — Вот и магазин. Увидимся, Пак Сонхун. Слова благодарности уже почти слетают с языка, но когда Сонхун оборачивается, Чонсона уже след простыл, будто его и не было вовсе. Окружение безмолвно, лишь ветви деревьев хрустяще трепещут. Поток ветра заставляет вздрогнуть, и Сонхун надеется, что он и есть единственная причина стоящих на затылке волос. Потому что он не называл своего имени. — Ого, ты припозднился, — озвучивает Хисын, стоит Сонхуну переступить порог. — Как раз собирался зайти к тебе. Убедиться, что ты не поскользнулся и не умер где-нибудь по дороге. Сонхун хмурится: — А такое здесь часто бывает? И получает сияющую улыбку Хисына: — Только по неосторожности! Слова не внушают никакого доверия. Сонхун впредь будет внимательнее относиться к окружению. Внутри магазина много непонятных вещей, загромождённых таким образом, что Хисын претендует на звание лучшего ориентировщика в условиях хаоса, который только он сам может понять. Сонхун говорит, что ему нужно, в основном скоропортящиеся продукты, и Хисын обходит его, прежде чем позвать кого-то: — Джейк-а! Чей голос сразу откликается в ответ: — Да? Подожди! Мне осталось только… — ба-бам. Грохот упавшей коробки слышится приглушённо из-за расстояния, а потом из-за двери появляется парень. Вместо волос у него каштанового цвета швабра, и, заметив Сонхуна, он отчего-то начинает улыбаться от уха до уха – чем-то напоминает Сонхуну золотистого ретривера. — Привет! — ярко приветствует прибывший. — Ты, должно быть, тот богатенький городской пацанчик, о котором говорил Хисын-хён! — он отвратительно дружелюбный, Сонхун всё больше сравнивает его с пушистой, скорее лохматой, собакой. И снова это чувство. Оно никуда и не уходит. Люди здесь такие живые и тёплые, приветливые и дружелюбные, даже тот же странный Чонсон, о котором Сонхун пытается не вспоминать. Они будто… правда заинтересованы им и готовы узнать о нём больше. — Богатенький городской пацанчик, ха? — он поворачивается к Хисыну, который тут же прижимает руку к затылку. — Ну, так ведь и есть, — улыбается как ни в чём не бывало, — может, у нас и нет Гуччи, но я не настолько невежда… Сонхун цепляется за его слова и вспоминает, что надевал на прошлой неделе. От этого лицо чуть припекает и теперь, кажется, его очередь быть неловким. Не то чтобы та дизайнерская шмотка была надета им напоказ… Хисын знакомит их друг с другом, и во время беседы Сонхун узнаёт, что Джейк на самом деле интерн в Министерстве Искусств и Культуры. Ещё он вырос в Австралии, отсюда и такое имя («Сидней?» – «Не, Квинсленд. Брисбен!»), заочно учится в СНУ для получения степени в гуманитарных искусствах, специализирующихся на корейской истории. Его назначили временным консультантом по культуре Хахве в Совете по туризму, и здесь он работает уже несколько месяцев, выполняя административные и полевые обязанности, такие как проведение экскурсий для посетителей. В межсезонье, когда особо нет запланированных туров, Джейк с удовольствием помогает общине и занимается попадающейся работой, утверждая, что мужской силы и так не хватает. Машина. Сеульский национальный университет – один из самых сложных для поступления, и более того, Джейк был одобрен правительством в таком молодом возрасте, ему ведь всего двадцать три. Если честно, то его послужной список слишком престижен, чтобы помогать Сонхуну с покупками. Наверное, это было написано у Сонхуна на лице, потому что Джейк вдруг ярко и заливисто смеётся: — Господь, мне только в радость помочь тебе, правда! Я здесь словно в заточении, — делится он, — хотя лучше уж быть здесь, чем копаться в офисе с бесконечными бумажками. Я и так почти доделал диссертацию. Хисын предлагает помочь с бедными пятью килограммами риса, потому что ему, видно, кажется, что они могут придавить Сонхуна, а Сонхун достаточно вежлив, чтобы отказаться. Однако практичность с отрывом выигрывает у уважения, и вот Джейк на пикапе семьи Ли отвозит его к подножью горы и хочет пойти дальше с ним, но встречает в ответ слова: «Да ладно, этого и так уже много, я дальше сам». Без преувеличения, Сонхун едва возвращается в целости, едва доплетается до дома, едва осиливает подъём в гору. Конечно, его руки будто вот-вот отвалятся, и он задыхается как диабетик от крышесносного путешествия, но ведь даже самую сладкую победу можно найти в таких мелочах, как возвращение домой. Может, он мелочный, но какая разница… Сону появляется в коридоре в мгновение ока, Сонхун даже кроссовок снять не успевает: — Позволь мне, — он с лёгкостью поднимает пластиковые пакеты одной рукой, что Сонхун теряется. Внешность, оказывается, может быть так обманчива. Теперь он обещает себе никогда не злить Сону, а то мало ли… Они раскладывают купленное вместе: что-то уходит в холодильник и его дверцу, что-то – по полкам. И вдруг Сону замечает пачку сушёной хурмы. Он достаёт её с такой ювелирной осторожностью, что можно подумать, будто в руках он держит новорождённого ребёнка. — Всё в порядке? — слетает с уст Сонхуна, когда он замечает чужую окаменелость. — Благодарю, — Сону выдыхает с такой чистой искренностью, что кажется, будто воздух тоже теперь искрится. Сонхуну становится неловко из-за этого, пальцы ног поджимаются: — Всё хорошо. Это же просто хурма. Не стоит благодарности. Но Сону чуть дует губы в ответ: — Даже если так, это очень любезно с твоей стороны, — настаивает он и повторяет: — Спасибо. Сегодня в планах приготовить нормальную еду – кимчи-джиге, потому что со свежими овощами уже пора что-то делать, пока они не превратились в плесень. Сонхун добавляет туда ещё кучку мяса и немного домашней кимчи – Хисын настоял, чтобы он взял. Жизнь в одиночестве учит многим вещам и готовка… Сонхун бы никогда не подумал, что полюбит её, пока не понял, что без этого перестанет функционировать, и теперь комнату окутывает сильный, острый запах. — Знакомый аромат, — замечает Сону из-за обеденного стола. Поначалу Сонхун позволил ему помочь в нарезке ингредиентов, но после того, как он разбил одну доску на две ранее, его отправили сидеть на месте и ничего не трогать. — Правда? Может, ты чувствовал что-то подобное, когда проснулся в прошлый раз? — Хм. Вполне возможно. — Ну, тут есть кимчи. Я думаю, здесь это максимально корейский продукт… Сонхун пробует ложку супа и визжит от адского жара, что касается его губ, и всё из-за металлической ложки. Вот почему он предпочитает деревянные. Такие ложки не только красивые и экологичные – они не подвергают ожогам первой степени. Сонхун смотрит на ложку, будто она его обидела, пока губы горят от боли. — Вы действительно любите делать это, — рассуждает вслух Сону, отчасти умилённый чужой выходкой. — Кормить. Кормить – значит обеспечивать себе жизнь. Это знак доброго сердца. Сонхун правда не знал, кого разбудил, но вокруг них витает какое-то чувство знакомства, Сону чувствует его, поэтому хочется оставаться рядом. Эмоции противостоят разрушительному воздействию времени, и где бы ни сияло добро, сердце должно следовать за ним. — Это из-за моей бабушки… — Сонхун не смотрит в лицо, притворяясь, что вытирает руки полотенцем. — Она научила меня так. К счастью, Сону и без прямых слов чувствует перемену настроения. — Ты правда знал её? — Сонхун просто не удерживает себя от вопроса, и он не видит, но на лице Сону расплывается улыбка: — Она была моложе тебя. Едва ли стукнуло двадцать годов, — говорит он. Пак Сонхуа было пятнадцать, и она даже не вздрогнула, когда из-за цветка показался Сону. Она убиралась на заднем дворе, когда нашла люк, покрытый заросшей листвой. Открыть его не получалось, поэтому в ход пошла мотыга почти такого же роста, как и сама Сонхуа. На удар сбежались перепугавшиеся родители, но она уже успела прикрыть место неудавшегося преступления листьями, думая, что так будет лучше, чем она расскажет о найденном. В ту же ночь она сбежала и вернулась, решив добиться успеха в отворении люка. В отличие от Сонхуна, который буквально упал в него, её такой удачей не наделили. Это счастливое совпадение, которое научило Сону благодарности, потому что именно оно подарило ему друга, пусть и ненадолго. — Её семья жила здесь. По ночам она покидала дом, чтобы прогуляться со мной по лесу, и всегда приносила мне еду, даже если я говорил, что в этом нет необходимости, — вспоминает он с нежностью в голосе. — Странный ребёнок однако. Напряжение в плечах Сонхуна постепенно рассеивается по мере рассказа Сону. Возможно, приверженность его бабушки святилищу Саншина и интерес к народным сказкам не были чепухой. К историям, которые передавались из поколения в поколение: о молодых героях и прекрасных девах, богах гор и королях драконов, – не тогда, когда у нее были причины верить, что они правдивы. Сейчас, как никогда ранее, даже когда Сонхун уже давно прошёл век веры в сказки, самому себе хотелось бы, чтобы он слушал её больше. Расспрашивал больше. Присутствовал рядом больше. Потому что возможность сделать это в то время, когда ещё можно, сильно отличается от желания и рвения поговорить с кем-то в то время, когда он уже ушёл. — Ты унаследовал её дар к стряпне, — делится по-доброму Сону. Сонхун не находится с ответом. Временами любовь может звучать как сожаление, и есть сотни и тысячи способов выразить её. Когда человек, которого ты любишь, плавным потоком перетекает в память, он становится либо сокровищем, либо обузой. Никто на самом деле не уходит от потери – с ней просто учатся жить. Ибо есть места, куда не может дотянуться даже смерть. На следующий день, как и подобает добрым соседям, Джейк и Хисын приезжают с коробкой десертов в качестве гостинца – ванильным мороженым в вафле в виде рыбы с тонким слоем сладкой красной фасоли внутри. При нормальных обстоятельствах, их визит был бы желанным, но сейчас Сонхун немного беспокоится. — Сонхун? — он слышит их зов с переднего двора, будто противного, громкого скрипа проклятой калитки недостаточно. Сонхун несётся к Сону, который ковыряет подол сонхуновой длинной рубашки, пытаясь приобщиться к избытку ткани. — Сону, — Сонхун подкрадывается к нему и видит в руках зажатую ткань. Кусочек оголенного торса мигает, когда Сону поворачивается. — Попозже я дам тебе рубашку размером поменьше, а сейчас… просто позволь мне. Сначала он колеблется, но в конце концов осмеливается повернуть Сону за плечи спиной к себе. Хватает конец рубашки, грубо закатывая его, и обвивает вокруг чужой талии. Он ещё мгновение держит руки на боках и потом кивает самому себе: — Всё будет хорошо, просто слушай меня, — кажется так, будто он сам себя успокаивает и совсем не верит в то, что всё будет хорошо. — Почему ты нервничаешь? — спрашивает в любопытстве Сону. — Я обещаю, что буду хорошо себя вести. Сонхун ценит уверенность Сону, правда ценит. — Сонхун-а, ты ещё спишь? — голос Хисына звучит непозволительно близко. Кажется, они прямо за дверью. — Мы привезли мороженое, поторопись, пока оно не растаяло! — Не сплю! — кричит достаточно громко в ответ, чтобы было слышно снаружи. — Дай мне минуту! Сону смотрит вниз на подвязанную рубашку и думает о заботе Сонхуна. Как хорошо, что его нашёл именно он, а не кто-то другой. От Сонхуна исходит такая чистая аура… с каждым пробуждением подобных людей встречается всё меньше. Пак тянет Сону за собой, и последний разрешает управлять собой и безмолвно повинуется с искрами в глазах. Сонхун не замечает их, слишком занятый походом к двери. Когда Хисын и Джейк видят за чужой спиной незнакомую фигуру, взгляды вмиг становятся безудержными, их съедает любопытство: — Прости, мы не знали, что ты не один, — находится Хисын. — Мы можем прийти позже, да, Джейк? Глаза Джейка сосредоточено бегают по Сону, пока в рёбра не прилетает удар локтем: — А? Конечно. Это твой друг? — без сомнений, Джейк всегда дружелюбен, но, видимо, некоторые фразы из его уст могут звучать несколько агрессивно, какими бы добрыми ни были намерения на самом деле. И Сонхун принимает это близко к сердцу: — Это Сону, он из города, — отвечает он, а Сону за спиной легко машет ручкой. Ангелочек во плоти. — Он поживёт у меня какое-то время. Сону, это Хисын-хён и Джейк, они из соседней деревни. — Из Хахве, верно? — улыбается Сону. — Спасибо, что позаботились о Сонхуне. Видит Бог, ему это нужно. Сонхун пялится: — Нужно? — повторяет эхом, но его игнорируют. Он понятия не имеет, как Сону научился звучать нормально, так же, как и они все. Говорить на обычном языке, а не на языке богов. Наверное, это какое-то колдовство. Хисын глупо хихикает, явно купившись на слова Сону. Сонхун был бы более оскорблён, но разговор пока не вызывает излишних подозрений. — А он не плох, — и Джейк тоже улыбается. — Милые волосы. Конечно, они просто не могли не подумать, что Сону миленький, но их не было тогда внизу, когда Сонхун увидел его сияющим словно Динь-Динь. Но и волосы Сону выглядят мило, точно. Весь он милый. С другой стороны, объективной, Сону можно прочитать по глазам… как факт, при других обстоятельствах, Сонхун бы не осмелился заговорить с ним, с таким, как Сону, только если на грани безумия. На долю секунды кажется, что Сону снова засияет, но нет, ничего не происходит. Его лицо такое же миролюбивое и счастливое. — Спасибо, — отвечает он, а его глаза превращаются в полумесяцы. Они вроде как хорошо ладят, поэтому Сонхун разрешает себе чуть расслабиться и снизить уровень бдительности, что в основном в себя включало планы по спасению Сону от каверзных вопросов, которые он может не так понять. К счастью, разговоры не отходят от православных тем. — Вы знакомы со школы? — спрашивает Джейк. — Со школы? — Сону, кажется, на мгновение выпадает из разговора, но тут же берёт себя в руки. — А, да. Мы только это обсуждали, и Сонхун любезно предложил остаться здесь на некоторое время. — Так ты тоже на каникулах? — Можно и так сказать, — его глаза вновь сверкают, и он поворачивается к Сонхуну. — Я давно не выбирался на свежий воздух. Мороженое пожирается в считанные минуты, они вчетвером сидят на крыльце, свесив ноги, с липкими губами и пальцами – в основном Сону, чья кожа на дневном солнце непозволительно красиво блестит. Босоногие пальчики танцуют незамысловато, пока ветер перебирает светлые волосы. В какой-то момент Сону наклоняется к Сонхуну: — Это лакомство очень вкусное, — шепчет он ему. — Можно мне ещё? Его щёчки такие пухленькие, Сонхун отчаянно борется с желанием ущипнуть за них. Правда, он не уверен, что может себе такое позволить. Похоже, что нет. Сонхун останавливает свои мысли на вопросе: — Почему ты шепчешь? — и когда Сону смущается из-за него, он не может удержаться от смеха. — Сону, ты съел уже три, — замечает добродушно. — Хорошо, мы можем поесть ещё чуть позже. Довольный ответом, Сону отворачивается и начинает лизать свои пальцы, как котёнок, избавляясь от сладких остатков мороженого, имеющего новый приятный вкус для его рецепторов. Когда Сонхун ловит его на этом занятии, то мигом возвращается с влажными салфетками и вытирает руки Сону самостоятельно. Хисын и Джейк переглядываются, делая вид, что не замечают жест нежности. — Я так и не спросил, как именно ты нашёл меня, — говорит Сону, когда они наблюдают за уходящими парнями. Солнце на горизонте кажется золотой короной высокой горы. Он машет рукой, хотя ни Хисын, ни Джейк уже давно их не видят, пока Сонхун не отвечает: — А! — взвывает он. Воспоминание сбивает с ног, как грузовик без тормозов. — Эта чёртова собака! Сону сразу отзывается с интересом: — Собака? — Енотка, — поправляет Сонхун себя, всё ещё расстроенный тем, что его перехитрил какой-то зверёк, — она привела меня к сараю. Постройка довольно старая… так что пол провалился, пока я искал это чудище. Тебе весело, да? Видимо, так и есть. Плечи Сону содрогаются, пока из его рта вырывается тихий, приятный смех. Как восьмое чудо света. — Должно быть, ты встретил Рики, — говорит он меж смешками, — и тогда это многое объясняет, — хихиканье Сону кажется таким счастливым, что Сонхун в принципе забывает, что такое раздражение. Он схватит диабет, точно. Сону чуть успокаивается и продолжает: — У подвала есть барьер, может быть, его не видно, но он есть, и Рики должен охранять его. В зрачках плещется веселье. — Никто не сможет найти меня, если он не позволит. Это возможно, но не настолько просто, как вышло у тебя. Сонхун пялится на него, пока не возникает вопрос: — Мы всё ещё говорим о енотке? Согласно мыча, Сону возвращается внутрь, Сонхун лишь отвлекается, чтобы закрыть ворота. — Рики – мой старый друг, — отвечает запоздало Сону, когда они заходят в ханок. Полы сразу заледенели из-за вечернего сквозняка. — Ему, должно быть, скучно до безумия. В этот раз Сонхун не противится неверию в тоне: — То есть ты хочешь сказать, что я получил сотрясение мозга вдобавок к тому, что чудом не сломал позвоночник, только потому, что твоему другу стало скучно? — последние слова произносятся медленно, Сонхун сам пытается осознать, как смешно это звучит на самом деле. Сону резко останавливается, и Сонхун почти вписывается в него, едва балансируя, хватаясь за маленькую ладошку. И когда до него доходит, что он сделал только что, рука мигом отдёргивается, дрожащая от соприкосновения, как помеха на экране телевизора. Кажется, Сону не придаёт этому значения и вместо этого продолжает разговор: — Почему бы тебе самому его не спросить? На кухне босиком стоит темноволосый мальчик, одетый в простую футболку и черные шорты до колен. Он играется ножом правой рукой – тем самым, который волшебным образом упал сам по себе несколько дней назад, – то подбрасывая его в воздух, то хватая за рукоять. Сонхун борется со стоном, два плюс два с лёгкостью складываются в голове. Мальчик будто не замечает их присутствия, но когда Сону зовёт его по имени, он даже не моргает, но нож опускает на стол и улыбается так широко… слишком широко. — Давно не виделись, Рики. — Я уж думал, ты совсем забыл обо мне, — шутит Рики и приближается. — Даже не вспомнил обо мне, как проснулся. Он почти такого же роста, как и Сонхун, черты лица острые, контрастируют с почти детскими глазами, что оглядывают Сонхуна с головы до пят. — Этот человек так громко кричит, ты в курсе? Глаза Сонхуна расширяются до планетарных размеров, и он уже собирается возразить, пока Сону не опережает его: — Что ты сделал, что напугал беднягу до смерти? — ругает он мальчишку, а тот пожимает плечами: — Я бросил всего несколько желудей, откуда мне было знать, что он кричит столь пронзительно? — Ты бросил этот нож и лишил меня сна! — добавляет Сонхун, вспоминая о преступлениях против него. — Честно говоря, на третий день это перестало быть весёлым, — признаёт Рики, в его голосе ни капельки вины. — Хотя твой крик и правда стоил того. Сонхун повышает голос, возмущаясь: — Было три утра! — он уже не может остановить себя от дальнейших слов. — Я был один. В темноте. В сердце леса! — Но ты не был один, — утверждает Рики и убивает своим "веским" аргументом: — Я же тоже там был, — мальчишка ухмыляется, и только тогда Сонхун понимает, что над ним издеваются. — Я чуть не умер, — подчеркивает он. — Ну, — Рики странно пожимает плечами, — ты же не умер. Тем временем за ними, как за комедией, наблюдает Сону – он почти хихикает, когда терпение Сонхуна лопается. Рики всегда был шутником, но никогда не хотел вредить, а если так и получалось, то по случайности. Смотря ещё несколько минут за животрепещущими боями, Сону решает вмешаться, пока Сонхун не натворил чего-нибудь плохого – не то чтобы это помешает Рики приходить сюда сейчас, когда Сону пробудился. — Рики – неогури, — объясняет Сону, пока Рики шастает по всему дому, в любопытстве трогая всё, что притягивает глаз, и не обращая внимания на остальных двух. Неогури обладают магией перевоплощения и скорее воспринимаются как лёгкое раздражение, а не реальная опасность, обычно беспокоя странствующих путешественников или охотников безобидными трюками. В мифах говорится, что если кто-то затерявшийся в лесу слышит музыку, то их может обмануть неогури, бьющий в волшебный барабан. На самом деле, именно так Рики отгоняет людей от секретного подвала, который прячет, используя иллюзии для защиты. — Он обладает иллюзорными способностями, — уточняет Сону. — Он проходил мимо горы, когда тигр напал на него. Мне посчастливилось оказаться неподалёку и спасти его от смерти, и с тех пор он остался со мной. Не то чтобы я просил его, — в голосе чувствуется нежность, — но я рад, что рядом со мной есть такой друг. И вот опять, тоска, которая приходит и уходит, когда он говорит, та, которая ощущается словно тонна и тянет сердце Сонхуна ко дну. Когда озвучивается вопрос, почему Рики позволил Сонхуну попасть к Сону, мальчик сомневается в праведности и неохотно отвечает: — Сону спал последние семьдесят лет. Пожилая леди, которая жила в этом доме, тоже ушла, и мне стало скучно здесь одному… — он хмурится, и Сонхун глотает все ругательства, которые ему хотелось озвучить; отчего-то все запугивания средь бела дня кажутся бледными по сравнению с десятилетиями одиночества. Даже если трезвый разум подсказывает Сонхуну, что Рики в разы старше него, подкорка мозга всё равно это отрицает, видя насмешки и детские проступки, прямо юношеский максимализм. Напоминает подростка-Чонвона, и от этого становится теплее. Вопреки ожиданиям Сонхуна, появление в его жизни Сону мало что меняет. Он ведёт себя как любой нормальный человек, и его реакция на большинство современных вещей (например, сонхунов ноутбук или телефон) довольно удивительна. Но меняется Сонхуново восприятие на чужое присутствие в доме. Теперь вместо одной порции, на столе появляется две, иногда даже три, если Рики заходит к ним… в своём человеческом обличии, и в то же время Сону всячески помогает, например, моет овощи или делает что-то достаточно простое, чтобы Сонхун был спокоен за целостность кухни. В такие моменты он напевает себе под нос, и каждый раз, когда Сонхун спрашивает, что это за песни, тот отвечает, что не помнит и что они из далёкого прошлого. После гайда по использованию Naver, который включал в себя целых тридцать минут объяснений, почему в Интернете так много людей и нет, они не связаны никакими сетями, Сону с завидной частностью зависает на исторических форумах и впитывает тексты, словно губка. — Википедия сообщила мне, что Корё разделилась на две страны. Сонхун тупо моргает, глядя на Сону, сидя на диване по-турецки с зависшими над клавиатурой пальцами и съехавшими с носа круглыми очками. Устройство откладывается как-то инстинктивно. — Корё? — требуется время, чтобы понять, что имеет в виду Сону, пока в голове вдруг не всплывает: Корё – старое название их страны. — А, ты имеешь в виду Корею. Сону кладёт телефон Сонхуна и полностью сосредотачивается на нём. На экране отображается иконка Википедии. Внезапное внимание вдруг смущает Сонхуна, и он прочищает горло: — Ам, да, Корея остаётся разделённой. Я имею в виду, сейчас чуть лучше, но отношения между Севером и Югом всё ещё… — губы сжимаются. Сонхун, честно говоря, не задумывался об этом прежде, в основном потому, что ситуация при его жизни всегда была таковой. Он ничего не может с этим поделать, и когда его семья переехала, дипломатические вопросы родной страны стали интересовать его меньше. Сону, должно быть, относится к этому иначе, и вдруг становится интересно, были ли подобные мифические существа когда-нибудь озабочены политическими делами? — Это немного сложно. Ведутся мировые переговоры о воссоединении, но… лично? Я не думаю, что такое возможно, не в моей жизни, — хочется добавить ещё что-то о том, что, вероятно, Сону удастся наблюдать за воссоединением стран, но что-то останавливает Сонхуна. Звучит слишком мрачно, и Сонхун не из тех, кто думает о слабости человеческого бытия. Сону озадаченно сводит брови: — Долгое время Корё всегда была одной землёй, — с далёким взглядом декламирует он. — Она пережила древние династии, столько войн, сколько мы не можем сосчитать, и через всё это она прошла целостно. Так что слышать о её разделении… это странно для меня, даже сейчас. Всегда были, есть и будут люди, которые способны изменить мир, только вот к лучшему или к худшему… Он не вдаётся в подробности, и Сонхун с Божьей помощью не отстаёт от мыслей Сону, которые иногда застают врасплох – яркое напоминание о том, что Сону родился задолго до Сонхуна, его родителей и всех, кого он знает. Пару раз в неделю Сону спускается вниз, чтобы проверить состояние подвала и лотоса в нём, и в первый раз, когда он сделал это, Сонхун был несказанно удивлён и взволнован, потому что… а вдруг Сону исчезнет из его жизни так же внезапно, как и ворвался в неё? Их совместное проживание сопровождается тем, что Сону ходит за ним, как щеночек, по пятам, и, будучи тем, кого содержат под "стражей" далеко под землёй веками, он очень тактильный. В принципе Сонхун не против прикосновений. Ему даже нравится. И на самом деле он ничего не может поделать с этим, потому что останавливать Сону совсем не хочется. Ему хотелось бы думать, что Сону просто восполняет время, которое ему пришлось провести в одиночестве, чтобы заново понять, каково это, делить пространство с кем-то. Иметь возможность касаться – это свобода в некотором смысле. Мало кто находит в ней утешение, и если Сонхун может стать таким человеком для Сону, то он более чем готов обеспечить его чем может. Он также склонен избегать сарай, особенно после страшного инцидента, но любопытство – это тот самый запретный плод, который сладок. Дыры уже нет, как будто её никогда и не было. Однако когда Сонхун приближается, Рики быстро выплывает из тени и пугает, отрывая от разглядывания. — Ты такой нервный, — замечает Рики с гадкой ухмылкой. — Можешь не стараться, я уже всё сокрыл. Нельзя рисковать, не то его снова кто-то найдёт. Сонхун зло смотрит: — Говоришь так, будто это не ты привёл меня к нему. — Ты всё ещё злишься из-за этого? Я сделал это только ради Сону. Будучи верным своей природе, Рики – озорная тварь и, похоже, не заботится ни о ком, кроме Сону. Сонхун полагает, что только спасение жизни могло его вдохновить такой преданностью. — И что, если бы падение убило меня? — спрашивает он, беспокоясь всякий раз, когда вспоминает о возможной смерти. Рики даже не задумывается: — Тогда ты стал бы удобрением для моих цветочков. Невероятно. Мифические существа могут быть такими же дерьмовыми, как и люди, если не больше. Видя, что Сонхун по-прежнему расстроен, Рики решает конкретизировать: — Слушай, ничего личного. В горах ветер шепчет обо всём, что здесь происходит, так что мы слышали о твоём приходе. Прошло так много времени с тех пор, как у Сону был товарищ, не я, и после смерти твоей бабушки, я знал, что ему будет одиноко, когда он узнает, — объясняет он. — Я пытался заманить тебя барабанами, когда ты шёл по лесу, но это не сработало. Не то чтобы это имеет сейчас значение: ты всё равно здесь. Рики делает шаг вперёд, чуть приближаясь. — Возможно, то, что вы все из одной семьи, – совпадение. И хорошо это или плохо – вы уже с Сону встретились. И Сону… он будет жить дальше, даже после того, как ты уйдёшь, Сонхун. В сарае, где они стоят, темно, последнюю лампу давно выбило, а в конце дня и того весьма тускло, из-за чего зловещее свечение глаз Рики устрашает. Пусть сейчас он и в человечьем облике, всё страшно напоминает ту сцену – их первую встречу. — Будь ему другом и относись с добротой. На этом всё, — завершает он хладнокровно, в отличии от вдумчивости его слов. Теперь его серьёзные глаза и само присутствие становятся угнетающими. Сонхун делает шаг назад. Несмотря на доброту намерений Рики, эти намерения относятся исключительно к Сону, и это, если честно, немного пугает. Особенно сейчас. — Это немного эгоистично, не находишь? — он не может не удержаться от этих слов, непокорность вдруг вырывается сама по себе. Потому что быть вежливым с Сону и заботиться о нём – совсем не проблема, но чтобы его так инструктировали: делай то, делай сё – это совсем не сочетается с такой персоной, как Пак Сонхун. — Я тоже нахожусь здесь не просто так. Так решил я сам, — добавляет он, чуть сузив глаза. — И честно говоря, намёк на то, что всё это из-за какой-то великой судьбы… звучит малость оскорбительно. Он готов к любому ответу Рики. Даже к самой яростной реакции. Они едва знакомы, все их взаимодействия происходят исключительно с посредничеством Сону. Пока Сону готов делиться своим дружелюбием и светом со всем миром, Рики как свирепый телохранитель – вьётся вокруг него до тошноты. Поэтому быть один на один с Рики – опыт новый и не супер захватывающий. К его замешательству, Рики просто скалится; сначала ухмылка маленькая, а потом она становится всё шире и шире, пока не сияет, почти что освещая сарай. — Это здорово! — он с волнением одобряет: — Ты не слабак! — Что? — это всё, что Сонхуну удаётся выдавить из себя. — Мне нравятся люди, которые не соглашаются с этими враками. С судьбой, — говорит Рики ему. Кажется, он рад узнать, что Сонхун – непредсказуемый человек, который не боится всего того, чего действительно стоит бояться. — Знаешь, люди могут верить в судьбу сколько угодно, но если они ничего не предпримут, даже если боги захотят им помочь, то они не смогут получить желаемого. Покончив со своей таинственной болтовнёй, он быстро уходит. — Подожди! Что ты… И его нет. Глядя в никуда, Сонхун размышляет о возможности того, что мифические существа рано или поздно тоже проходят через половое созревание, потому что Рики ведёт себя так, будто в достижении того самого. Хисын и Джейк время от времени приезжают, приносят с собой еду вместе с приятными разговорами. В такие дни Рики никогда не навещает их и приходит только на следующее утро, жалуясь, что этот дом уже пропах храмом. После того разговора в сарае Сонхун перестал пытаться понять его. Мысли выходят за рамки этого. Рики ничего не тревожит, ничего не беспокоит, притворяется он или нет – загадка. — Ты учишься в ЛИУ? — Джейк спрашивает однажды, когда видит наклейку с гербом университета на крышке ноутбука в гостиной. Сону и Хисын на кухне – пытаются разрезать огромный арбуз, который парни чудом прикатили. Под погоду отлично подгадали, сейчас бы только арбузной мякотью наслаждаться, можно будет даже хвачэ сделать, если найдутся остатки. — А… да. Вроде того, — небрежно отвечает Сонхун. — Вроде того? — Я должен быть на четвёртом курсе, как ты, — задумывается, а потом добавляет: — Но я решил взять… тайм-аут. Может, это потому, что Джейк тоже студент и он тоже понимает, каково это. Очевидно же, что раз Сонхун так далеко от Нью-Йорка, значит он не скоро туда вернётся. — Мода? — спрашивает Джейк, решив ограничить тему. — Что? Джейк давит усмешку: — Я имею в виду, ты изучаешь моду? Это заставляет Сонхуна в смущении прикрыть лицо руками. Ему страшно хочется спрятаться: — Боже, нет, — стонет он. — То, что у Хисына сложилось такое впечатление, не значит, что ты можешь верить в это так слепо. Восторг Джейка очевиден, когда он потакает болтовне Сонхуна: — И тут я подумал, что он довольно хорошо разбирается в людях. У тебя есть лицо для таких вещей, знаешь ли, — весело дразнит. — Лицо для… — Сонхун заикается, краснота с щёк выгорает прежде, чем он находится с ответом. — Я научный специалист. Джейк присвистывает: — О, науки, — мычит он. — Вспоминаю дни, когда я думал, что стану астрофизиком, — его губы сжимаются в трубочку, а потом сам Джейк поворачивается к Сонхуну: — Так какая у тебя специальность? Сонхун бормочет, но Джейк всё равно слышит: — Диетология и нутрициология. — Что? Типа диетолог? — Точно, диетолог, — Сонхун останавливается перед тем, как добавить: — В основном для пожилых. Выражение лица Джейка довольно интересно, и ведёт разговор он почти вежливо. Наверное, это то, что нужно Сонхуну. Конечно, он не знает, известно ли его другу что-то об этом доме и его семье или он что-то услышал от Хисына. Может, он и вправду такой милый и обворожительный, как и продиктовало первое впечатление о нём. Джейк не кажется тем, кто способен переступить черту, которую рисует Сонхун, уклоняясь от ответа. — Это своего рода ниша, да? — говорит Джейк спустя некоторое время. Сонхун усмехается: — Ты буквально историк. — Пока нет, — краткое замечание. — Но ладно, это справедливо. Только они замолкают, как Сону и Хисын возвращаются в комнату с двумя тарелками нарезанного арбуза и маленькой тарелочкой соли. Погода, кажется, отражает настроение Сону, который был таким ярким и живым всю неделю, и, возможно, это как-то связано с тем, что лотос в подвале растёт всё быстрее. Сонхун не может понять, почему он так хочет вернуться туда снова… не тогда, когда это выглядит как самое одинокое место на земле. Спустя три недели после их неожиданного совместного проживания Сону спрашивает Сонхуна, может ли он использовать пустой участок земли на заднем дворе. — Ты хочешь заняться… садоводством? — Сону никогда не перестанет удивлять его. У него будто в каждом кармане по секрету. Сонхун находит себя изучающим чужие черты, думая о том, как… как с ним случилось всё это. — То есть. Ты хочешь выращивать овощи? — Да, — ответ Сону не заставляет долго ждать, и он резко улыбается. Как солнышко. — Ты знал, что я вырос на ферме? — На ферме? Заметно, что ностальгия берёт над Сону верх: — Она была где-то поблизости, я думаю. Деревня ниже, я жил в Хахве. Сонхуну кажется, что его челюсть может отпасть и назад её уже никто не прикрутит. — Я не всегда был таким, — добавляет Сону и изображает какие-то неясные жесты, пытаясь объяснить: — Когда-то я был человеком… — Подожди, — Сонхун останавливает его и смотрит в небеса, видимо, надеясь на поддержку. Ему хочется верить, что существуют реальные боги, которые правда насмехаются над ним где-то там, наверху, каждый раз, когда реальность бросает вызов его убеждениям. Что, возможно, это всего лишь сверхсложное шоу, предназначенное для развлечения небесных существ, и он просто крайне неудачный главный герой всего спектакля – Сонхун уже готов поверить во что угодно. — И ты спрашиваешь у меня это только потому, что? — спрашивает он с недоверием. Это кажется глупым вопросом. Да. Наверное, так и есть. — Потому что я хочу, чтобы ты знал, почему я хочу использовать землю твоего сада? Сонхуну в голову сразу закрались причины, которые могли бы быть гораздо лучше этой. — Конечно, ты можешь делать там всё, что посчитаешь нужным, — говорит он. — Но это не то, что я имел в виду… — его слова путаются, заставляя заныть. — Мне жаль, — пытается успокоить Сону. — Я не думал, что это важно. Это было уже очень давно, — его тон непринуждённый, но для Сонхуна звучит так же грустно, как у него обычно получается, когда он говорит о чём-то из прошлого. — Всё в порядке. Я просто удивлён, — поправляется Сонхун. На самом деле, всё совсем не в порядке – у него не получается унять об этом мысли даже спустя неделю. И когда он спрашивает Хисына, можно ли у них приобрести садовые принадлежности, то в ответ получает заливистый смех. — Ты просто не похож на тот типаж людей, вот и всё. — Что ты имеешь в виду?.. В любом случае, это не для меня. Это для Сону. — А, — глаза Хисына вдруг мерцают, — конечно, для Сону. И даже когда он помогает Сону подготовить участок шесть на шесть, покупает у Хисына саженцы томатов, мяты и зелёного лука, даже когда завершает со всем этим, мысль об откровении Сону всё ещё плавает в сознании. Сону, очевидно, хорошо разбирается в садоводстве, его выпачканные землёй руки резко контрастируют с тем ангельским образом, который создавался ранее повсеместно. После первого захода в сад он отказался надевать спортивные штаны и сразу переключился на шорты. Поэтому у Сонхуна нет иного выбора, кроме как носить те вещи, которые не понравились Сону, даже если лето с каждым днём одаряет всё сильнее, а воздух становится всё влажнее и жарче. Сонхун наблюдает за Сону из дверного проёма. В тот момент, когда он опускается на колени, пачкая их в чёрной земле, которая также закрадывается и под ногти, сразу становится понятно – Сону и вправду вырос на ферме. Он всякий раз отказывается надевать перчатки, даже когда обрабатывает почву и добавляет компост… и Сону выглядит таким живым, когда солнце бьёт своими лучами в его спину. Сону ловит его взгляд, и машет, случайно пачкая щёку грязью. Это, кажется, нисколько его не заботит, поэтому Сонхун тепло улыбается в ответ, чувствуя, как сердце сжимается при виде солнца. Помимо редких пятнышек жёлтого в его глазах, мягкого блеска на его коже и вспышек металлического золота в его волосах, которые Сонхун ловит только под определёнными углами, Сону кажется совершенно обычным. Может быть, это и вправду какая-то магия, которая помогает ему выглядеть так… человечно. Сону зовёт его, но Сонхуну хочется лишь остаться на месте, в прохладной тени дома. Его решимость скоропостижно рушится – неизбежный курс действий, потому что Сону продолжает звать его по имени: — Пак Сонхун! Пойдём, я тебе кое-что покажу! — Там слишком жарко, Сону… — Сонхун! — Сначала я схожу за зонтиком! — Солнце не убьёт тебя! Молчание. — Пожалуйста? Наконец, Сону приближается к нему, пряча от ярких лучей. Солнце в зените, жара невозможная, но Сону, кажется, только расцветает в такую блистательную погоду. — Дай мне свою руку, — призывает он. Сонхун косится на него вниз. Волосы Сону чуть отросли и стали препятствием видеть что-либо (только то, что он сажает), поэтому теперь Сонхун завязывал его волосы в смешные хвостики. Это должно было выглядеть нелепо, как бледная репка, но ни одна глупая прическа не способна затмить красоту Сону. Сонхун протягивает свою левую руку. И ему становится страшно от такой силы, которая тянет его как на буксире, заставляя опуститься и прикоснуться ладонью к почве. — Ты чувствуешь? — спрашивает Сону, глядя на него с весомым ожиданием, которое покалывает кожу. Их лица очень близко, дыхание одно на двоих. И вот они – золотые пятнышки в радужках, мерцающих решимостью. — Чувствую что? — хрипит Сонхун, пытаясь избежать взгляда Сону, но вместо этого глаза падают на их руки – рука Сону лежит на его и чуть придавливает, аккуратно и нежно. Тон лица Сону не меняется в зависимости от того, сколько времени под пеклом он провёл, а вот Сонхун уже красный, как лобстер – он сейчас сгорит, если в него не плеснут солнцезащитным кремом. — Прислушайся, — шепчет он и давит на ладонь чуть сильнее. Такая тёплая. Проходит несколько минут, но Сонхун чувствует только судороги на ноге. "Прислушайся к чему?" – хочется спросить Сонхуну, пока он наконец не чувствует. Сердцебиение, негромкое и равномерное, грохочущее прямо под их ладонями. Его глаза расширяются, и даже близость не останавливает Сонхуна: — Что это? — выдыхает он. Несмотря на то, что положение слегка нервирует, потому что нога уже взрывается, Сонхун не может сдержать трепет и очарование, накатывающее на него волнами. — Земля довольна, — отвечает Сону, будто удовлетворённый его реакцией. Он отнимает свою руку и отодвигается. Сонхун пытается унять ураган бабочек в животе. Хочется вернуть тепло обратно. — Существует столько мягких голосов, которых никто не слушает, — делится Сону. — Для этой земли безделье – самая трудная задача, — он держит руку над землёй. — Видеть жизнь – значит иметь цель. Её цель – процветать. Вокруг них лес колышется и ветры смешиваются, напоминая о бывалых днях, сладкий выгодный коричневый, который даёт жизнь, впитывает солнечные лучи. Слышится течение ручейка, и его песня становится сущностью целого мира. Здесь моменты, которые кажутся вечностью в каждой секунде, мир, несущий груз каждой жизни, которая погибала и процветала в нём. — Моя жизнь сплетена с этой землёй, — озвучивает Сону, блуждая глазами. — Так же, как я хранил его, гора хранила мою душу. И пусть этот участок земли ничтожен по сравнению с природой в целом, я хочу дать ему цель. Даже на короткое время. Сонхун наблюдает за Сону, переводит взгляд на гору и снова тщательно его рассматривает. Сила Сону может изламывать кости, но, возможно, самая страшная вещь в нём гораздо более обманчива. Его слова.