sansin

На данный момент существует лишь один человек, у которого Сонхун может узнать о Сону больше, чем ничего. Так что, пока тот пропадает в подвале и следит за ростом лотоса, Сонхун не теряет даром времени с Рики наедине: — Ты знал? — Что когда-то он был человеком? Сонхун кивает, и Рики шмыгает носом, будто чуя неладное: — Тогда это не было невозможным, — говорит он. — Люди могли стать божествами и в загробной жизни за великое дело или просто потому, что их благоволили боги. Насколько я понял, Сону даровали цель и послали сюда. Мысли Сонхуна останавливаются ещё на моменте с загробной жизнью. Смертью. Ему так не хочется представлять, как Сону умер, чтобы стать тем, кем является сейчас… — Разозлил ли он этих богов? — срывается с языка вместо этого. Рики хмурится: — Не совсем. Его бы здесь не было, разозли он богов, Сонхун. Он был бы никем, — эти слова побуждают Сонхуна не надумывать лишнего, потому что страх впивается в его мозги острой хваткой и перекрывает все мыслительные процессы. — Это не моя история, — говорит Рики, смотря на него, — и кроме того, сейчас Сону почти ничто не может навредить, не обращайся с ним так, словно он рассыплется при малейшем толчке. — Я просто не хочу, чтобы ему было некомфортно. — Правда часто некомфортна, — отвечает Рики. — Разговоры об этом не сделают её менее неловкой. Среди тусклых лучиков солнца, проглядывающих из-за облаков сине-серого цвета, можно разглядеть намёки на дождь. Именно в это утро Сонхун решает прибраться в храме у подножия горы. Он уже давно собирался заняться этим, и если бы не случившиеся события, храм был бы в порядке уже в первый день пребывания в Хахве. — Прибрать храм? — щебечет удивлённо Сону, когда видит инструменты, сложённые в плетёную корзину. — Кажется, я должен был спросить разрешения сперва, — отвечает Сонхун. — Ведь технически он твой. Как странно… Сонхун никогда не думал, что будет просить у божества разрешения очистить место поклонения ему же. — Сонхун, там больше никто не молится, — замечает Сону. — Ты не должен тратить своё время на это. — Я могу помолиться, — говорит со всей серьёзностью Сонхун, чувствуя себя малость оскорблённым… даже если это из-за Сону. — У меня нет благовоний, но есть сушёная хурма. Ты же оценишь? Сону вздыхает, очарованность и раздражение смешиваются в его вздохе: — Мой единственный паломник… что ж, тогда следуй за мной. Каким-то образом они оба оказываются на пути к храму, причём Сону ступает по земле так уверенно, будто ходил по этой тропе тысячи раз. Сонхун не удивится, если так и есть: чужая походка проворна и он двигается так, будто не заблудится в тропах горы даже с закрытыми глазами. Холодает. Цвета былого пестрящего леса тускнеют. Солнце прячется за облаками, но когда случайный лучик ниспадает, волосы Сону вдруг переливаются сотнями кристаллов – Сонхун думает, что скрывать такую жизнь от остального мира – грех. Они проходят у дзельквы, и Сону останавливается, завидев дерево. — А ты всё здесь, — говорит он и изумляется, как она выросла. — Как ты, мой старый друг? Ветерок дует, раскачивая ветви дерева, заставляя Сону мычать в восторге – видимо, он получает ответ. Сонхун наблюдает за этим взаимодействием… будто подглядывает за чьим-то секретом. Будто вторгается в чужое таинство. — Мне говорили, что ты посадил её, — заявляет Сонхун, стоит им продолжить путь. Теперь они на шаг ближе друг к другу. — По крайней мере, так говорила хальмони. — Она не соврала, — начинает Сону, — давным-давно на Хахве обрушилась засуха, и многие луны не приносили ни урожая, ни дождей, поэтому жители отправились в мою святыню молиться о помощи. Сону часто использует выражение "давным-давно" для обозначения чего-то более раннего, чем семнадцатый век, и Сонхун только начинает понимать, что это его версия "А вот в наше время…", которое склонны были употреблять его родители, когда он был бунтующим подростком (так думали только они). Вдруг приходит осознание, что от Сону слышать такую фразу ему совсем не в тягость. — Но вопреки их убеждениям, я не могу контролировать погоду. Сонхун хихикает, хотя Сону думает, что он совсем не смешной. — Я могу только вселить надежду. Раз предстану перед смертным, и слово сразу разнесётся по округе, как пожар, — внезапно его кожа светится слабо, но уверенно неясно, а голос приобретает глубокий тембр, совсем не похожий на человеческий. — Это дерево – символ моей защиты. Пока оно живо, Хахве не грозит опасность. Надежда так же опасна, как и голод, но она может быть столь же насыщенна, как и пища, когда она стальна и крепка. Сону только направил их в нужное русло, чтобы они могли продержаться дольше. Выражение лица Сонхуна становится восхищённым – он наблюдает, как божество рядом с ним перестаёт светиться и становится… Сону. Просто Сону. Пареньком, который склонен будить Сонхуна по ночам, потому что вдруг рамёна захотелось и он не хочет рушить кухню. — Видишь? Я думаю, это сработало и на тебе тоже, — дразнит он, когда чувствует, как почтение Сонхуна трепетом оседает на его коже, словно тонкий шёлк. Никто не поклонялся ему уже столько лет, и даже если молитва исходит от одного лишь человека… что ж, этого вполне достаточно. Более чем, если это Сонхун. Когда они подбираются к концу тропы, Сону замирает – боится переступить с грунтовой дорожки к подножью горы. — Всё хорошо? — спрашивает Сонхун, волна беспокойства хлыщет в него. — Подожди, тебе нельзя заходить так далеко? Тебе больно? Сону качает головой, оглядывается и вдыхает воздух, окружающий их: — Нет, — уверяет он, — просто… прошло так много лет. Я немного… — хихикает. Потрясающе, — нервничаю, кажется. Сонхун, ничуть не сомневаясь, протягивает ему свою руку: — Это поможет? Сону стопорится. Он смотрит на чужую ладонь, тянущуюся к нему, и возвращает взгляд к лицу. Каждая рука, которую ему приходилось держать в своей, причиняла ему больше боли, чем слова, больше боли, чем что-либо и кто-либо. Но сейчас, глядя на Сонхуна, он понимает, что это чувство, которого он так давно не испытывал, – когда самые незначительные вещи, делающие человека хорошим, становятся драгоценными и исключительными – это чувство путешествует от пят до кончиков пальцев, затем и до губ, поднимая их уголочки вверх, превращая в улыбку. Искренность в Сонхуне – от природы. Сону думает, что это одна из самых милых черт в нём, и это в равной степени самая большая опасность. Он берётся за чужую руку и держит её, пока они не достигают храма – такой немного костлявенький, но ещё стойкий. При его виде Сонхун кажется тем, кто может сдвинуть горы. Как и в случае с ханоком, уборка храма требует больших усилий, но поскольку он намного меньше, чем дом, уходит всего час, чтобы избавиться от заросшей травы вокруг и подмести с алтаря грязь и засохшую листву. На месте для подношений Сонхун, как и обещал, оставляет тарелочку с сушёной хурмой. — Забавный ты человек, Пак Сонхун, — говорит ему Сону, сидя на лужайке рядом, наблюдая за человеческими ритуалами. — Храм – это просто… смертный обычай. В этом совсем нет смысла. Я ведь даже никогда не жил здесь. — Смысл в моей совести. Он говорит Сону не беспокоиться о помощи и утверждает, что это… святотатство. Сону потакает и держится подальше, собирая полевые цветы на лужайке и плетя из них венок. И когда он заканчивает, то опускает его на голову Сонхуна, пугая до смерти. Сонхун оборачивается, и Сону смотрит на него с нетерпением: — Да здравствует король, — провозглашает он с милой улыбкой. Венок немного накреняется, и его рука тянется поправить… а Сонхун просто позволяет. Если это делает его счастливым, то почему бы и нет? — Да, да, — вставляет с юмором Сонхун, — этот король только что подмёл твой храм. Улыбка Сону становится только шире: — И меня с ног смёл, благородный король, — говорит он, не выходя из образа. — Мой король закончил свою миссию? Сону горд уровнем личного спокойствия. Он не может перестать подшучивать над Сонхуном: ему нравится, как иногда тот путается в словах и забывает их, когда он так близко или когда с его уст слетают комплименты. Как сейчас. Выражение нежности заставляет сердце Сонхуна трепетать, он чувствует, как его душа цветёт розовым и сладким, почти что сахарным. Ему приходится откашляться, чтобы просто кивнуть – пока он не доверяет своему языку. — Пусть это и необязательно, но я очень ценю то, что ты делаешь. Спасибо, — Сону заходит слишком далеко: он тыкает пальцем прямо в кончик носа, и, кажется, Сонхун сейчас кончится как человек. Святилище теперь выглядит несколько респектабельным, не как обветшалый сарай. Сонхун собирается снять цветочную "корону" с головы, но Сону уже опережает его: тянется и блокирует подход к волосам. Они сталкиваются грудными клетками, и Сонхун быстро отклоняется, лишая Сону возможности в меру насладиться моментом. Клубничные уши Сонхуна так и говорят за него, что он сделал это, лишь чтобы избежать дальнейшей неловкости. Сону пытается не рассмеяться. Все моменты, когда они стоят рядом и когда стоят чуть ближе, Сонхун чувствует, как его душа тянется к центру земли. Он списывает всё на божественную природу Сону. Определённо. Это главная причина всего этого. Они собирают вещи и идут обратно, достигая ханок, как раз когда начинает моросить. Это первый летний дождь, и даже их отчаянный бег не позволяет избежать намокания. — Жди здесь, — велит Сонхун, когда они добираются до входной двери, и заходит внутрь за полотенцами. Он зовёт Сону по возвращении и вытирает его волосы, закутывая потом другим полотенцем как буррито. Может Сонхун и легко смущается, но когда дело доходит до заботы, он едва ли задумывается о вещах, вызывающих у него внутреннюю растерянность. Сону моргает: — А ты? — спрашивает он, следя глазами за каплями воды, которые скатываются по тёмным волосам Сонхуна, и рассматривая промокшую футболку, прилипающую к коже. — Сначала ты. Давай, я принесу тебе сменную одежду, — отвечает он и пропускает внутрь. — Я больше не могу болеть, ты же знаешь, — бормочет Сону, чувствуя себя неуютно из-за махровых слоёв. Сонхун – это заботливые поступки и продуманные действия. Пока остальным тяжелее всего проявлять доброту по отношению к другим, он плещется ею – её в нём безмерно. Даже если сначала им управляла настороженность – он всё равно принял Сону без всяких вопросов, заботился и даже был готов солгать другим ради спасения. Сону со своими повреждёнными крыльями приземлился на человеческий позвоночник, как на самые мягкие подушки. Временами он видит в Сонхуне свою молодость, видит его демонов, и они отражают его собственных так дословно, что становится трудно понимать, кому всё же они принадлежат. Позже, когда они сидят на крыльце, переодевшиеся в чистую одежду, с чуть сырыми волосами, Сону спрашивает, почему Сонхун на самом деле решил прибраться в храме. Их ноги скрещены и коленки касаются друг друга. Под козырьком они наблюдают, как с неба ниспадают капельки летнего дождя. Возможно, Сонхун раньше отшучивался, уклонялся от честного ответа, но сейчас они с Сону знают друг друга гораздо лучше. Сбоку стоит корзинка мандаринов, которые откуда-то приволок Рики – он отказался признаться, где их взял. Сонхун берёт одну и вместо того, чтобы ответить, чистит одну и предлагает половинку Сону. Сону просто наклоняется вперёд с раскрытым ртом, и Сонхун безмолвно кормит его. — Моя бабушка раньше ухаживала за храмом, — отвечает он через какое-то время. — Я просто почувствовал, что должен сделать то же самое. Сону жуёт, а потом сглатывает, наслаждаясь цитрусовым вкусом. — Ты за этим сюда пришёл? — его глаза внимательно обращаются к Сонхуну, измеряя реакцию. — Для неё? Разум склонен защищать себя, и при этом возникает обороноспособность, порождающая беспокойство. Сонхун внезапно чувствует себя маленьким. Он делает глубокий вдох и выдыхает. Гораздо проще придумать оправдание, но только он собирается открыть рот, как в голове возникает вопрос, а есть ли смысл врать Сону? Они больше не встретятся, стоит только ему снова уснуть в цвету. Ведь так? Мысль об этом беспокоит больше, чем хотелось бы признавать, Сонхун просто пытается отмахнуться от неё. Сону всё ещё здесь, с ним. Он должен извлечь из этого максимум пользы. — Честно говоря, я не уверен, — мычит Сонхун. Он продолжает не сразу, пытается подобрать нужные слова, а Сону… Сону привык к тишине, слишком привык к ожиданию, к одиночеству. Это ведь то, на что он обречён веками. Сонхун может заставлять его ждать столько, сколько потребуется. — Я надеялся, что если приеду сюда, то смогу быть ближе к хальмони или… не знаю, — Сонхун вдруг вздрагивает, — или смогу чувствовать себя менее виноватым. "Когда Сонхун приедет снова?" Последнее воспоминание о ней – больничная койка, капельница, она без сознания. Смерть – слово, которого никто не хотел произносить. Это воспоминание, которое продолжает всплывать в памяти, даже если Сонхун не так хотел бы её запомнить, – это его наказание, это образ, застывший в его голове. Из всего, что они пережили вместе, этот момент стереть труднее всего – он сияет ярче других воспоминаний о хороших временах. Сонхун с запозданием понял, что сожаление – это семя, которое будет расти до тех пор, пока не задушит. Сожаление не похоже на горе. Оно никогда не ослабевает. Просто остаётся прежним. Свинцовая давящая тяжесть. Злобный кузен вины. Он надеется, что пребывание здесь заполнит пустоту в сердце, одобрит его глупую попытку покаяться, потому что Сонхун… хочет наказать себя. — Не знаю, что более прискорбно. Что я продолжаю вспоминать о ней, куда бы ни ступил. Или что я помню не обо всех совместных моментах… Отпустить труднее, потому что отпустить – значит простить себя, а Сонхун не может смириться с мыслью об этом. — Прости, это не так важно, — он быстро моргает от слёз, что так и норовят сорваться с глаз. — Это всё в моей голове. Я не знаю, почему не могу стать лучше. Он не понимает, что сжимает ткань своих штанов до побеления сустава, пока Сону не разжимает его пальцы и не берёт ладошку в свою руку – теперь она покоится в его маленьких тёплых ручках. Голос Сонхуна ещё никогда не звучал таким разбитым. — Частичка тебя ушла вместе с ней, а частичка неё осталась с тобой, — утешает Сону. — От этого не становится лучше, Сонхун. Самое ужасное в сожалении то, что ты никогда не знаешь, когда оно наступит. Лучшее, что ты можешь, это позволить себе проникнуться им, когда оно придёт. Он похлопывает Сонхуна по ладошке и выпускает её. — Иногда лишь медленное движение способствует нашему росту, — его слова задумчивы, теперь резко чувствуется их разница в возрасте. Сону всегда будет старше. Он ведь останется тут, даже когда Сонхун давно уйдёт из этого мира. — Ты встретил меня в самый странный период моего существования. Я давно не тот, кем когда-то был. Сону хватает мандарин и начинает катать его по ладоням. — Есть одна история, которую я бы хотел тебе поведать, и если ты вдруг решишь относиться ко мне иначе… я не стану винить тебя. Сонхун щепетильно обдумывает слова. Не то чтобы его отношение к Сону изменится… но он всё равно кивает. Сону – неожиданное бедствие, случившееся с ним. Ему не впервой справляться с такими вещами. — Люди зовут меня Саншином, но правда в том, что я не бог, – по крайней мере, всё не так, как люди надумали себе. Лицо Сонхуна становится хмурым от непонимания: — Но ты же бессмертный, — говорит он, — и охраняешь эту гору. Сону улыбается ему: — Это цена, которую мне пришлось заплатить. Сонхун знает, что Сону – это загадка. Загадка, погребённая под слоями неизвестных ему секретов. Временами он так близок к нему, с проблесками человечности и уязвимости, но иногда он так далеко, совершенно в другом времени и в другом мире. — Когда я ещё был человеком, я встретил свою самую большую любовь, — говорит Сону тоскливым тихим голосом, — но мне пришлось расстаться с ним после того, как мой отец продал меня банде моряков, чтобы те принесли меня в жертву богу, которого хотели умиротворить. Но, видишь ли, это были грубые люди, которые проводили большую часть своего времени в океане, а я был молод, и они видели во мне кого-то красивого, — он позволяет своей силе выйти из-под контроля, и от фрукта остаётся мокрое пятно. Сонхун чувствует, как кровь каменеет, по коже бегут мурашки от осознания чужих слов. У Сону прекрасная память, но его лицо не так прекрасно совладает с эмоциями. — После смены они одели меня в золото, связали мои конечности и бросили в бурное море. Это едва ли убило меня, — испорченный фрукт выпадает из рук. — Потому что я был давно мёртв внутри. Сону берёт ещё один, даже не потрудившись избавиться от липкого слоя на руке. На этот раз он очищает мандарин как надо, пытаясь оставить его целым, соскребает кожуру. — Оказалось, что морской бог желал в качестве подношения получить девственную душу. Вместо того, чтобы принять жертву, он пожалел о моей кончине и воскресил меня, поместив в лотос. И так как он нашёл меня в золоте, то воскрес я тоже с этим золотом. Каким-то образом меня в лотосе привезли в императорский дворец два моряка, нашедших меня, и подарили цветок королеве, — Сону снимает кожуру в форме цветка, Сонхун следит за каждым движением его пальцев, не глядя ему в глаза. — Золото священно, и увидев мои волосы, она поверила, что я – благословение богов, и отнеслась ко мне как к сокровищу. Можешь только представить, как меня переполняло чувство мести, и раз я почувствовал вкус силы… — он усмехнулся, как-то горько и криво. — Трудно не быть поглощённым ею. Впервые в жизни Сону, выросший в нищете и жестокости, перестал быть беспомощным. Он вздыхает перед тем, как продолжить: — Никто не понимал моего безумия. Я приказал избавиться от моряков так же, как они сделали это со мной, а моему отцу отрезать пальцы и заключить его в темницу до самой смерти. Его лицо вдруг замирает. — Я плохой человек, Сонхун. Каждый день я навещал его и смотрел за тем, как он теряет ту дряхлую человечность, которая в нём оставалась. Он видел меня и молил о пощаде, о смерти. А я никогда не жалел его. Опьянеть от власти так легко, стать зависимым от амбиций, как и от справедливости, – всё это так легко. Власть заключается в том, чтобы избавить себя от слабости, привыкнуть к жестокости, и, будучи ребёнком, которому долгое время приходилось чувствовать себя лишним, искушение сделать что-либо, чтобы удержать себя в этом положении, росло и росло, пока оно не поглотило целиком. С тех пор Сону не знал, что ходит по грани между веками страданий и счастья. — Я думал, что отсутствие власти делает меня ничтожным, что это то, что мешает мне быть счастливым. Но когда я наконец получил её, не было ни радости, ни удовлетворения. Только больше пустоты в сердце, которую ничто не могло заполнить. После того, как Сону освобождает плод от лепестков кожуры с верхней половины мандарина, он вертит большим пальцем так, что отрывает шкурку и с нижней. Сону кладёт её на пол так, что она напоминает собой раскрытый цветок. — И я вернулся в Хахве, в деревню, в которой вырос. Одетый в лучшие шелка и с печатью дворца, все поклонялись земле, по которой мне довелось ступить: они либо боялись, либо ликовали. Эти люди… которые ничего не сделали, чтобы уберечь меня от смерти. Я искал единственного человека, который заставлял чувствовать меня живым. И знаешь, что я увидел, когда нашёл его? Иногда всю печаль Сону можно проследить в его едва заметной шепелявости. Она царапается где-то там, на дне горла, но сегодня она там скребёт, ведёт полномасштабную войну. — Смеющегося ребёнка в его руках, который звал его папа, — он останавливается. — Тогда я понял, что сделал. Что было уже слишком поздно. Он был человеком, который мог воскресить меня, пока амбиции не взяли надо мной верх. Сону провёл первую половину длинной жизни, жаждя власти, а вторую половину – сожалея о первой. Содеянные вещи пробуждают в нём сожаление, за которое он расплачивается даже сейчас. — Он… — Сонхун сглатывает. Он чувствует, что должен сказать что-то. Слишком много мыслей: как Сону удаётся держать всё в себе? — Он знал, что ты жив? — В конце концов, он узнал, — бормочет Сону. — Несмотря ни на что, он любил меня нежно, и я его – так же сильно. Сонхун наконец набирается смелости и смотрит на Сону, и когда он делает это, то оказывается, что всё это время смотрели на него. Теперь его взгляда не избежать. — Я больше никогда не навещал его, но по возможности посылал подарки его жене и ребёнку каждый год и пытался уберечь их от трудностей, — говорит он. — Вскоре после этого поднялся страшный шторм и река быстро затопила земли. Всё-таки у природы нет плохого или хорошего, она просто берёт над всеми верх. И я знал, что мой возлюбленный – благородный человек, лучший из всех. Я знал, что он попытается спасти людей даже ценой собственной жизни, и боялся, что он не выживет. В глубине души, я знал, что он погибнет из-за шторма, и мне не хотелось терять его вновь. Поэтому я заключил сделку с морским богом. Сердце Сонхуна стремительно летит ко дну, пока буквы складываются в правильный порядок, всё встаёт на свои места. — Он назвал меня дурачком, — вспоминает Сону с ноткой мрачного юмора, — и попросил взамен свободу, которую однажды дал мне. Теперь всё становится понятнее. — Так же, как моряки смело пытались подавить жестокие океанские волны, не боясь смерти, я вызвался сам. Тогда у меня было очень мало причин жить. Шторм, который должен был опустошить земли, исчез за ночь, и моя любовь и его семья прожили ещё много лет, — голос тяжелеет, полный угрызений совести, прошлое давит на него с неумолимой силой. Бедствие, которому было суждено пасть на Хахве, не исчезло, оно замерло в ожидании неизбежного. В конце концов, это природа, противиться ей – значит нанести ущерб самому ходу жизни. И Сону чувствует эту смертную пропасть, на волоске от которой весит Хахве. У морского бога была своеобразная черта: он был не то чтобы злой, но и энтузиазма к человеческим делам тоже не проявлял. Ему было наплевать на деревню, однако он не мог понять, почему Сону изо всех сил пытается спасти от неизбежного, почему он так растрачивает свободу, которой был одарён, поэтому он забрал её обратно. Лишить кого-то свободы вовсе не означает лишить его права действовать, говорить или думать. Существует специальная тюрьма для тех, кто решил жить вечно даже после того, как пожертвовал своим собственным счастьем, и её редко можно увидеть, она подпитывается волей других. Тёплый ветерок дует со стороны подножья горы, несмотря на дождь, щекочет волосы Сону, будто сама гора пытается его успокоить. Так хочется увидеть на его лице улыбку. — Жители Хахве думали, что я спас их для лучшей жизни, и поклонялись мне после так называемой жертвы. Сонхун понимает, почему они так делали. — И вот я здесь, заточённый смертный, ставший бессмертным, притворяющийся добродетельным божеством. Я никогда не смогу уйти или умереть, — горький смешок слетает с губ. — Мне некуда идти, Сонхун. Молчание. — Обычно… единственный выход – это сон. Чем раньше я закрою глаза и исчезну, тем лучше. Если и было что-то хорошее в прошлом, то это пылкость любви Сону, она горела ярче солнца. Его руки в крови, но он спас свою единственную любовь… Эмоции внутри Сонхуна бурлят, но вот – глаза уже высохшие, а руки твёрдо сжаты в кулаки. — Сону, ты поступил так, как посчитал нужным. Потому что это правда. Мир не был добр к нему, и в результате, прошлое Сону не рисует красивую картину. В конце концов, он увидел человека, которым стал, увидел надвигающийся прилив страданий, который собирался медленно омыть его и поглотить целиком, и всё равно не отступился – решил пожертвовать собой ради одного единственного человека. Уголок губ Сону дёргается: — Ты не должен успокаивать меня, — говорит он с такой нежностью, что Сонхун снова думает о слезах. — Я смирился со своим прошлым. Ты был честен со мной, я хотел отплатить тем же. Трудно справляться с травмой, не усугубляя её, вряд ли кто-то хочет делиться воспоминаниями о своей боли, но люди всё равно вспоминают о незаживающих ранах, потому что это то, что делают разум и сердце, когда они переполнены старой болью. Сону с охотой окунается в своём горе, делает это постоянно, если прислушиваться к словам Рики, но это не потому, что он не учится на своих ошибках. Дело не в том, что он притворяется спокойным, когда душа на деле разрывается от чувств. Так Сону мирится со всем пережитым, пытается принять и не надумать лишнего. Даже когда это причиняет боль. Особенно когда это причиняет боль. — Пусть наши обстоятельства совершенно разны, я решил жить здесь, у горы, как и ты, тоскуя по передышке, — заключает Сону. Он прав. Они разные. Очень разные. Сонхун не умер, не убил и не испытал ничего из того, через что пришлось пройти Сону, кроме потери кого-то дорогого. Всё, что он делает, это пытается смириться со своей ошибкой, с горечью и угрызениями совести, которые никогда не сможет стереть из своего сердца. Но всё же, наверное, есть доля утешения в том, что можно разделить горе с кем-то, разделить боль, волнами набегающую, спадающую и текущую в открытый океан. Опасно одному в таком океане, волны унесут, даже если вода покажется спокойной изначально. Это может быть непреодолимым, но когда кто-то учит тебя держаться на плаву… — Станет ли когда-нибудь легче? — спрашивает Сонхун наконец. Сону вспоминает о мандарине и разделяет его пополам, протягивая вторую половину. Сонхун принимает его, и пусть кусочек такой невесомый, всё равно ощущается непосильным грузом. — Нет, Сонхун, — отвечает Сону, его лицо совсем не меняется, когда фрукт оказывается намного кислее, чем должен. — Нужно просто научиться жить с этим. Сад процветает под присмотром Сону, и когда его спрашивают, быстро ли растут посевы, его ответ так же туманен и расплывчат, как и всегда: — Я говорил, — загадочно заявляет он, — земля довольна. Сонхун полагает, что после стольких лет выполнения своих обязанностей хранителя и удерживания грядущей гибели от поглощения земель, гора приняла Сону как защитника, даже больше – друга. Очень старого друга, поправил его однажды Сону. Потому что гора – главное свидетельство медлительности времени, реальности вездесущих моментов в мире тикающих часов. Будучи поставщиком главного садовника, Хисын не менее любопытен – Сонхун однажды присылает ему фотографии сада. Но они не доходят, поэтому Хисын вдруг стучится в их дверь, держа в руках пластиковый пакет с двумя бутылками соджу, бьющимися друг о друга по мере движения. Сону счастливой походкой ведёт его в сад, и его губы загораются в улыбке, когда Хисын делает комплимент. Саду, конечно же: — Ух ты, — свистит он, впечатленный, и приседает, чтобы рассмотреть спелые помидоры ближе. Они красные и блестящие, — Сону, да ты действительно в этом хорош. Сонхун полагает, что это как бесплатный пропуск для Сону, типа как работа в магазинчике мороженого: ты работаешь и можешь есть мороженое, когда вздумается, – так, Сону, будучи подопечным горы, в природе и во всём зелёном растворяется, как соль в воде. Снова льёт дождь – это явление странно учащается в последнее время, несмотря на середину лета. Хотя погода даже не расстраивает, потому что Сонхун уже вдоволь объелся жарой. — Тебе можно пить алкоголь? — заметив гостинец Хисына, интересуется Сонхун у Сону, который, в свою очередь, качает головой: — Нет, мне не нравится на вкус. — А, — это всё, на что хватает поначалу. — Это нормально. Можешь не пить. В Корее звук дождя сравнивают со звуком приготовления паджон, зеленого лукового блина. По той же причине Сону порывается начать готовить его. Блюдо простое и является одним из немногих, которым обучился Сону, познакомившись с Youtube. Не говоря уже о том, что он насобирал гору зелёного лука с утра. Теперь он полностью готов продемонстрировать свои полученные знания. Сонхун не может противиться порывам Сону, когда у того хорошее настроение, как сейчас, и, дабы не портить настроя, ярлык запретной комнаты с кухни снимается. В любом случае, запах гари они учуют быстро, тем более, что их трое. — Ты уверен, что это хорошая идея? Ты уверен, что с ним всё будет в порядке? Ты уверен, что… — Что? Ты думаешь, что он вырастил это просто так? — Сонхун раздвигает перегородку так, что свет из гостиной дотягивается до крыльца, бросая длинные тени их тел на мокрый двор. Ливень поёт серенады, бья свои капли о черепицу и окна, создавая атмосферу безопасного уюта в ханоке. Сонхун думает, что было бы, если бы он всё-таки вернулся в город и не приехал сюда? — Не в этом дело, — Хисын расставляет рюмки, когда Сонхун падает на стул. — Я просто не думал, что ты разрешишь ему… у тебя было такое лицо, когда Сону спросил разрешения. — Какое лицо? Вместо ответа Хисын достаёт соджу из пакета, встряхивает бутылку и несколько раз стучит по донышку перед тем, как открутить крышку. Он уже собирается разлить по рюмкам, пока Сонхун, подумав, проворно не вынимает бутылку у него из рук и не разливает самостоятельно. Может, большую часть жизни Сонхун и провёл за границей, на Западе, но корейские обычаи никогда не забывались им – мать ими голову просверлила, лишь бы ребёнок не забыл о родине. И вот, как младший из них, Сонхун разливает им обоим по соджу. — Ты даже не спросил, сколько мне лет, когда я сказал, что ты можешь звать меня хёном, — комментирует Хисын, глядя на то, как Сонхун отворачивается, чтобы выпить, – тоже обычай: нельзя пить, смотря старшему в лицо – только отворачивать голову вправо и прикрывать левой рукой рот. Хисын хочет предложить отказаться от формальностей и выпить как нормальные люди, но видеть такую вежливость в свой адрес – слишком мило, чтобы не забыть об этой мысли. Столько времени прошло с тех пор, как Сонхун пил соджу без каких-либо причудливых добавок, которые Чонвон обычно предпочитает, поэтому теперь его горло горит с непривычки. Не самая неприятная вещь, но и радужной тоже не назвать. — Неужели ты врал мне всё это время? — спрашивает он, не успевая противостоять приближающемуся хриплому кашлю, – Хисын словно видит насквозь, нежно постукивает его по спине. — Нет. Я правда на год старше, — отвечает старший. — Хальмони часто говорила о тебе, и когда ты представился, то мне показалось, что я знаю тебя уже долгое время. Если тебя это как-то успокоит. — О, — и так же, как и в первый раз, во второй, в третий и во все остальные, когда Сонхун вспоминает, как сильно она любила его, его разум растворяется. Послевкусие соджу становится горьким и противным, но не так, как отвратителен Сонхун. Он наполняет свою рюмку до краёв и залпом опустошает. В горле горит всё яростнее, но мысль в голове только одна – это меньшее, что он заслужил. Сонхун смотрит вниз, на рюмку в руке, пустую и мрачную: — Правда? Только дурак не увидит, что Сонхун своим существом словно знак, смерть в траурной одежде, кромешная тьма, ночь, окружающая их. Хисын не дурак. Он просто умеет отвлекать: — Я даже знаю, как ты плакал всякий раз, когда шёл дождь, потому что был убеждён, что лягушки размножаются во время дождя. — Мне было пять! — А эта гигантская крысиная игрушка, которую ты… — Гаыль не была крысой, она была белкой! Почти три года назад, когда состояние Пак Сонхуа ухудшилось, она попросила Хисына об одолжении, прежде чем поехать в городскую больницу. "Ты позаботишься о моём внуке, когда он приедет, Хисын-а? Ему может понадобиться любая помощь". Когда её спросили, какого из, она просто фыркнула и попросила не страдать фигнёй. Хисын совсем не знал, что это последняя их встреча, что это последний раз, когда он видел её живой, и новость о её кончине стала жестоким ударом для всех в их маленьком городке. — Могу ещё вспомнить, если хочешь. Сонхун строит гримасу и зарывается пальцами в волосах: — Нет, спасибо. Я уже понял твою могущественность над моим смущением. Довольный, Хисын предпринимает очередную попытку налить себе, но Сонхун вновь хлопает его по рукам, заставляя старшего надуться: — Всё хорошо. У нас всего год разницы. — Правда? — издаёт писк Сонхун. — Тогда ладно. Он передаёт бутылку, и Хисын глупо моргает из-за отсутствия сопротивления. — Вообще, так даже к лучшему, потому что меня быстро выносит, — признаётся Сонхун, странно жестикулируя руками. — Так что, я не думаю, что смог бы удержать бутылку потом. И в тот самый момент ханок наполняет горящий аромат – Сонхун даже не реагирует – он просто идёт проведать Сону. Тридцать минут спустя они съедают обещанный паджон, даже несмотря на первую хрустящую партию. — Главное – это старание, — Сонхун утешает Сону, который сидит, надув губы, ровно с того самого момента, как его заменили у плиты. — В следующий раз получится лучше, — обещает он. Всё ощущается настолько домашним. В голове поселяется мысль о том, что если Сону вдруг решит остаться, то… Сонхун обмотает себя вокруг Сону и будет… просто держаться за него. — Удивлён, что Джейк не пришёл, — размышляет Сонхун, когда обе бутылки почти что пусты, а голова полна жужжания. Умиротворённый мелодией дождя и негромкими голосами, Сону засыпает прямо на полу, свернувшись калачиком, и даже пальцы Сонхуна, поправляющие спавшие светлые прядки, не тревожат его. Вот так Сону кажется обычным двадцатилетним человеком, освободившимся от преследующих его теней прошлого. Ему правда придётся уходить? Нужно ли это ему… Сону может провести в этом цветке всю свою жизнь, и Сонхуну совсем не кажется, что жизнь его от этого станет счастливее. Когда руки убирают от головы, Сону начинает хныкать из-за потери тёплого телесного контакта. Это заставляет Сонхуна вернуть своё положение и зарыться пальцами в блестящих волосах снова. Будто в его руках солнце. Только в его. — А, — Хисын закругляется с алкоголем, выпивая последнюю рюмку, чем заставляет Сонхуна обратить внимание на себя. — Джейк хотел прийти со мной, но профессор прислал кучу поправок к диссертации с утра, так что… — говорится с расчётом на то, что дальше Сонхун додумает самостоятельно. И он додумывает, пусть в голове трещит не по-детски. Хотя бы у Джейка достаточно сил и мужества, чтобы разобраться со всем этим образовательным дерьмом, как и со своими мозгами, – поэтому он в СНУ, а не как он… Прежде чем поддаться приступу самоуничтожения, Сонхун вспоминает, что давно хочет спросить у Хисына о том парне, которого однажды встретил в Хахве: — Хён, никак не подворачивалось возможности спросить, но ты не знаешь парня по имени Чонсон? Сонхун ожидает любой реакции… но эта реакция уж точно не предусматривает собой то, что Хисын почти что отвешивает себе пощёчину: — Ты только что сказал "Чонсон"? — переспрашивает он. На его реакцию Сонхун лишь ведёт бровью: — Уверен, что он представился Чонсоном. Я спросил у него, как добраться до твоего магазинчика, и он показал мне дорогу. Старший хмурится, недоумение удаётся рассмотреть даже в темноте. — Почему? С ним… — Сонхун в смятении. Теперь, когда он знает о существовании Сону и Рики, в голове просто максимальное количество мыслей о сущности Чонсона. Потому что тот может быть кем угодно – Сонхун даже не удивится. — С ним что-то не так? Это, кажется, возвращает Хисына к реальности: — Нет, нет, ничего подобного, — качает головой он. — Я просто… удивлён, думаю. Чонсон совсем не из тех, кто общителен, не говоря уже о том, что он назвал своё имя… — Так ты знаешь его, — заключает Сонхун, с облегчением отмечая, что Чонсон – не плод его воображения. — Какое облегчение. Молчание. Чуть неподалёку от них ухает сова, луна, видимая проблесками, выглядывает из-за сети облаков, окрашивая верхушки деревьев серебристым. — Облегчение? — Хисын вдруг вспоминает, как говорить. Сонхун сразу же кивает: — Буду честен, хён, я уже было подумал, что он призрак. Ему кажется, что сейчас Хисын рассмеётся или даже насмехнётся над ним, говоря, что это совсем не смешная шутка, но старший лишь в любопытстве наклоняет голову: — Правда? Почему ты так подумал? Сонхуну требуется несколько секунд, чтобы собраться с мыслями: — Ну, — он опрокидывает в себя стопку соджу, — он спросил у меня, правда ли я его вижу. А потом он просто… исчез, — в подражании Пак даже щёлкает пальцами – максимально тихо, чтобы не разбудить Сону. — Просто… вот так. Растворился в воздухе. Исчез. Либо он такой атлет, либо мне нужны новые очки. Глаза Хисына мерцают, когда он уверяет младшего: — Не волнуйся, с тобой всё в порядке, — смеётся. — Чонсон из нашего городка. Сонхун мычит с одобрением, удовлетворённый полученным ответом, поворачиваясь к Сону, когда чувствует, что его руку сжимают чуть крепче. Просыпается. — Чувак, ты не шутил, когда говорил, что тебя легко выносит, — дразнит Хисын. К счастью, ливень успокаивается, теперь лишь лёгкая изморось сыплется наземь. Так бы Хисына пришлось оставлять здесь на ночь, а то смыло бы с тропы в такую погодку… Хисын только ухмыляется с их озабоченных лиц, сообщая, что: — Я же из Хахве. Гора – мой дом. Спокойной ночи вам, — он даже осмеливается подмигнуть перед отъездом. — Есть странное что-то в этом человеке. Не могу понять, что именно, но он мне нравится, — мурчит Сону со стеклянными, непроснувшимися глазами. — Но не так сильно, как ты. Сонхун фыркает, и, может, это всё из-за алкоголя, но сейчас его щёки такие румяные, они просто горят. И даже в кромешной темноте улицы Сону всё видит, будто Сонхун написал из своих пастельных чувств мелодию и сыграл ему. Мало-помалу Сону заполняет пространство в его сердце, отодвигая ненужные заботы, поселяется там… но сколько же ему осталось, чтобы положить гнойному желанию Сонхуна сгрызть себя конец? Сонхун игнорирует большинство звонков от отца, отвечая только на звонки матери и временами Чонвона, который так и так прибегает к отправке сообщений в двух слогах, когда того требует ситуация, то есть программа "Хён-типа-дома". Он уверен, что это его мать принуждает кузена заниматься всем этим. Янян🐑 неужели ты правда такой бессердечный хён? я не могу вечно врать твоим родителям

Хуни-хён

технически ты не врешь

я ведь В корее

Янян🐏 да, но они думают, что ты СО МНОЙ

Хуни-хён

всё будет в порядке, вони

Это упрямство укусит его в задницу гораздо раньше: карма настигает в лице Ян Чонвона, стоящего прямо перед дверью в ханок, с изношенным рюкзаком на плечах… в семь часов утра. И именно Сону говорит об этом, встряхивая его, полусонного, своим милым голосом. — Сону… я думал, мы договорились не есть рамён так часто, — ворчит Сонхун и ворочается в своих одеялах, голос сиплый спросонья. — Сонхун, я не прошу тебя готовить, — отзывается Сону. — Там кто-то снаружи. — А? — в глазах Сонхуна плывёт. Увидев хоть какие-то намёки на церемонию открытия глазок, Сону наклоняется: — Он сказал, что твой кузен. Прости, я не успел скрыться… я был на крыльце, когда он пришёл и увидел меня… с минуту назад, — вспоминает он. — Не думаю, что я ему понравился. Само собой, Сонхун сразу же трезвеет и подскакивает с кровати за рекордное время. Его встречает двоюродный брат, стоящий в центре гостиной со скрещенными руками, и когда он видит Сонхуна, выходящего из комнаты, глубокий хмурый взгляд почти что уничтожает. Парень бледнее, чем в их последнюю встречу, его волосы тоже заметно длиннее – на подкорке вертится мысль, что Чонвону очень даже не плохо. Сонхун очень скучал по Чонвону, но сейчас, кажется, не самое лучшее время раскидываться милостями. Чонвону явно не привычна обстановка, а именно… О чёрт. О нет. Эта мысль заставляет Сонхуна спрятать своё лицо в ладонях. Если посмотреть со стороны, то сразу ясно, как это выглядит. Не помогает и то, что на Сону сейчас футболка с гербом его университета. — Я бы с удовольствием сказал "доброе утро", но оно сейчас далеко от добра как никогда, хённим, — только из уст Чонвона почести способны звучать как оскорбление. От глаз Сонхуна совсем не укрывается этот взгляд, которым Чонвон одаривает Сону, поэтому он неосознанно тянется закрыть его собой. Если Сону и замечает это напряжение, то слишком хорошо держится, совсем не признаёт и не паникует, и Сонхун очень благодарен ему за это, потому что… совладать с Чонвоном в таком настроении – погибель. — Я тоже очень рад видеть тебя, Чонвон-а, — в качестве оружия Сонхун выбирает вежливость. — Я боялся, что ты будешь скорбеть, сопьёшься, запустишь себя и закоснеешь в жалости к себе, — продолжает Чонвон, так же неумолимо, как и его удары. Сонхун пытается держаться и не вздрагивать при каждом слове, равносильном выстрелу. — Просто представь моё удивление, когда я увидел его, — он просто указывает на Сону, но ощущение, будто он делает это с таким упрёком, которого свет не вытерпит. — В доме нашей хальмони и в твоей одежде. Путь до сюда занял четыре часа, хён! Четыре часа! Я волновался! Со всей искренностью Сонхун признаёт, что чувствует себя отвратно. — Прости, пожалуйста, — извиняется он, ему кажется, что он сейчас грохнется в обморок от стыда. Чонвон некоторое время просто стоит, смотрит, наблюдает за ним и по итогу выдыхает – вспышка затухает. Он никогда не мог долго злиться на старшего брата. — Мы никогда раньше не таили секретов друг от друга, — замечает Чонвон, внезапно звуча крайне устало. — Ты же знаешь, что я попытался понять суть твоего побега. И попытаюсь, даже если ты снова решишь… Первая реакция, которая следует от Сонхуна, – стон и растирание глаз. Может, он почти плачет. Может, он хочет узнать у Сону прямо сейчас, может ли он своей волшебной магией заставить землю раскрыться и проглотить Сонхуна целиком и полностью. — Я не сбегал. Мы не… Это не то, о чём ты подумал, — Сону наблюдает за Сонхуном с горящим любопытством – его голова накренена в попытке разобраться в семейной драме. — Тогда что это? — голос Чонвона приобретает свою фирменную тональность. — Сожительство? — Мы просто друзья! — Если он просто друг, то зачем скрывать от меня такие вещи? — Да не скрывал я ничего! — настаивает Сонхун, пытаясь придумать правдоподобную причину внезапного появления Сону в его жизни. — Хён, не надо врать. Я же говорил тебе, да? Ты всегда можешь поговорить со мной, — мягко напоминает Чонвон. — Вот почему ты не хочешь, чтобы родители узнали, что ты здесь? Они были бы против? — он хмурится. — Но сейчас же двадцать первый век! Подбородок Сонхуна содрогается при одном лишь взгляде на него. Даже сейчас, когда Чонвон верит в эту якобы ложь… он всё равно проявляет заботу. Они очень близки как братья, Сонхун правда не хочет ему врать, но сейчас… — Это всё моя вина, — внезапно подаёт голос Сону, выскакивая из-за спины Сонхуна. Чонвон сразу стреляет в него взглядом, глаза темнеют в настороженности, и Сонхун действительно впадает в панику. — Сону, не надо, — молит он в спешке, но Сону лишь упрямо качает головой: — Ты и так сделал достаточно, Сонхун. Всё в порядке, — он шагает вперёд. — Я никогда не хотел вставать между тобой и твоей семьёй. И когда Сону позволяет своим глазам залиться золотом, а коже наполниться сиянием алмазов, его присутствие занимает больше места, чем может занять любой обычный человек. Короткого, но пронзительного крика Чонвона оказывается более чем достаточно, чтобы заверить их, что всё, что нужно объяснить… уже доведено до умов. Сонхун созерцает, как лицо его двоюродного брата проходит через несколько стадий эмоций – от неверия и затем страха, к тому, что известно Сонхуну гораздо лучше, – чистому очарованию. Из-за повышенных рефлексов самообороны Чонвон чуть не ударяет Сону. В целом, Сонхун считает, что могло бы быть и хуже. — Значит, ты говоришь, что он не человек, — повторяет в сотый раз Чонвон то, что ему талдычат уже последние двадцать минут, — и что наша семья держала… спящего бога в грёбаном подвале? — Э… технически, только наши далёкие предки знали об этом. А так, никто кроме хальмони… — И тебя. Сонхун почти сгрызает нижнюю губу: — Да. И меня, — отзывается он эхом.        Чонвон пробегается рукой по лицу и сильно щипает себя за щёку. Он моргает: — Да, совсем не сон, получается, — и смотрит на Сону, глаза которого всё также отливают золотым. И вид его настолько сюрреалистический, что Чонвону хочется ткнуть палочкой или даже ударить, лишь бы убедиться в реальности происходящего. Стоит Чонвону успокоиться, как они оказываются за обеденным столом, все друг напротив друга. Они объясняют младшему некоторые основные факты из жизни Сону, просто стирая существование прошлого из киноплёнки. Большую часть разъяснений ведёт Сонхун, Сону просто отвечает на вопросы Чонвона, как человек, давно смирившийся с допросами. — Меня едва ли можно называть божеством, — объясняет Сону, — я просто оберегаю эту гору. "Для людей это одно и то же," – думает Сонхун. Самого факта существования мифических существ достаточно, чтобы потрясти основы верований Сонхуна, а он ведь даже не религиозен. Чонвон явно думает о том же: — Просто для справочки, я всё ещё нахожу это безумным, но поскольку все доказательства указывают на некоторую степень правдивости… — Чонвон, он буквально человек-светящаяся палка, я бы даже сказал, что это веское доказательство, — ворчит Сонхун. Рот кузена искривляется: — Хорошо. В любом случае! Я остаюсь здесь. На этот раз Сонхун не верит своим глазам и ушам: — Ты что, не доверяешь мне? — Я не тебе не доверяю. А ему, — Чонвон никогда не приукрашивает. Сонхун думает, что это проклятие в большей степени, чем благословение. — Чонвон! — Сонхун уже хочет сделать выговор, но Сону его перебивает, быстро кивая: — Это справедливо. — Ты же не согласишься на это, правда? — Сонхун обращается к нему с недоверием. — Почему бы и нет, — спокойно отвечает Сону. — Если это успокоит его сердце, то кто я такой, чтобы препятствовать? — Твой тренер не потеряет тебя, Вон-а? — Сонхун пытается трезво размышлять. — Разве твои соревнования не в следующем месяце? Чонвон уже поднимается, подхватив рюкзак со стула: — Мне дали отпуск на неделю. В отличии от врунишек, — хвастается он и потом вдруг осматривается. — Вы спите вместе? Потому что если да, то я занимаю комнату хальмони. — Нет! — кричит Сонхун с кухни перед тем, как твёрдо подойти к брату и потащить его в свою комнату. — Ты живёшь со мной! — Почему твоё лицо стало таким помидорным? — Хватит болтать. Дверь захлопывается, оставляя Сону в одиночестве. Тот моргает в пустой комнате и озадачивается всем происходящем, не понимая, что это вообще было. Он приказывает своим глазам перестать светиться и усмехается, когда слышит приглушенные крики, доносящиеся из комнаты Сонхуна. — Всё прошло славно, — говорит Сону в пустоту, его сердце успокаивается. Позже в постели, когда Сонхун уже на грани сна, Чонвон тыкает его в руку: — Ты не спишь? — шепчет он. Матрас вроде не маленький, но уместиться взрослым мужикам вдвоём всё равно проблематично. — Теперь нет, — бормочет Сонхун. — Ты уверен, что Сону не опасен? — тут же осторожно спрашивает Чонвон, вспоминая, как Сонхун заслонял Сону собой. Даже если он видел их вместе в течение столь короткого периода времени, он может сказать по языку тела своего кузена, что Сону того привлекает, или, по крайней мере, он просто очень заботится о нём, что совсем не удивительно, потому что Сонхун, пожалуй, один из самых милых людей, которых Чонвон только знает. Ему правда не хочется быть стереотипным шурином, но он совсем не соврёт, если скажет, что без сомнений бросит Сону под машину, если тот вдруг поведёт себя прямо противоположно своим невинным мотивам, которые предполагает его миловидная внешность. — Я думаю, что если он захочет, то может быть очень опасным, — неожиданно отвечает Сонхун. Он слышит шорохи и вороты, когда Чонвон поворачивается к нему лицом: — Думаешь, он захочет? Сонхун сразу не отвечает, заставляя Чонвона думать, что он снова задремал, но вдруг по комнате разносится шёпот, такой низкий и еле слышимый, что не прислушайся, вообще не заметишь: — Только если мы дадим повод. Приспосабливаться к присутствию Чонвона оказывается тяжелее, чем в случае с Сону, что само по себе безумие. С Сону – доброжелательным бессмертным нечто – уживаться гораздо легче, чем с собственным двадцатиоднолетним кузеном, который настолько предан защите добродетели Сонхуна… от чего именно он хочет защитить его, конечно, не ясно. Когда на горизонте всей этой несмешной комедии появляется ещё и Рики, тот, на удивление, идёт ко всему безумию плавным дополнением. Сонхуну казалось, что если они встретятся с Чонвоном, то будут друг другу мозги прошибать, но оба всё-таки оказываются довольно цивильны – очевидно, имеющуюся зрелость знатно недооценивают. — Сону любит людей, — говорит Рики, когда Сонхун рассказывает о своих опасениях. — Пока твой кузен не причиняет ему вреда… не буду влезать в это. Аналогичным образом, Чонвон, чувствуя, что никакого вреда ему нанести не собираются, начинает потихоньку остывать и терять бдительность. Однако сказать, что он доверяет на все сто, можно тоже очень с натяжкой. Чонвон сверлит глазами Сону, словно ястреб, с их первой встречи и каждый раз, когда они оказываются в одной комнате. Сону, по большей части, просто забавляется всем этим. А Сонхуну просто хочется, чтобы с ним поделились этой необузданной жизнерадостной энергией. Хисын посещает их лишь дважды и после скоротечного знакомства с новоприбывшим решает оставить двоюродным братьям возможность познакомиться друг с другом заново. С Джейком всё иначе. Он приходит чаще, обычно к Сону, всегда с пачкой сушёной хурмы для него, что с диким восторгом и радостью каждый раз принимает гостинцы. Сону приветствует визиты Джейка. Сонхун говорит себе, что нет в этом ничего плохого, это ведь нормально, Сону не его собственность и вообще… если Сону пойдёт в какое-то общественное место, то получит там гораздо больше, чем парочка случайных пробежавшихся взглядов. И Джейк, как и всегда, ведёт себя почтительно… но. Но желание быть рядом с Сону, как мотылёк, тянущийся к пламени, столь же естественно, как и дыхание. Это не укрывается от глаз Чонвона, поэтому, пока Джейк продолжает создавать впечатление милого дружка, он, плохо зная об этом парне, быстро находится и предупреждает: — Эй, если ты не перестанешь пытаться выбить свиданьице с блондиночкой, то мой кузен быстро найдёт способ сделать тебя. Кроме того, Чонвон временами упражняется в тхэквондо во дворе по утрам, дабы не потерять форму и навыки во время недельного отпуска, и Сону, будучи жаворонком, становится одиночной аудиторией потного зрелища. Он всегда сидит на крыльце, не сутулясь, аккуратно складывает руки на колени и распространяет свои неестественно добрые флюиды кругом. Ему не хочется давать Чонвону поводов для излишних подозрений… — Вы с Сонхуном очень похожи, — говорит он однажды с утра, сразу после того, как Чонвон приземляется наземь после юп-чаги. Так изящно, уравновешенно и уверенно. Но вся элегантность исчезает вместе с тем, как раскрывается рот: — Это оскорбление, Сону-ши. На замечание Сону лишь смеётся, всё такой же безмятежный: — Я имел в виду, что с лёгкостью могу сказать, что вы оба – очень хорошие люди, которые относятся друг к другу с заботой. Чонвон останавливается и пригвождает своим взглядом к земле: — А ты? — спрашивает смело он. — А что я? — Хороший человек? Улыбка Сону вдруг сыпется, но совсем немного. Он смотрит вниз на свои руки, на выцветшие шрамы и мозоли, сглаженные течением времени, раны, о которых помнит только он. В его ладонях столько истории. Все вещи, на которые Сону обрёк себя – любовь, власть и боль, – он готов расстаться с ними всеми. Тот факт, что он застрял здесь, даже когда боги давным-давно отдалились от смертных, оставив после себя только следы присутствия в фольклоре и сказаниях, что передаются поколениями семей, чтобы напугать детей; истории, которые часто являются лишь половиной правды, – свидетельство того, кем он стал. Прошлым, застывшим в настоящем. — Я стараюсь, — отвечает в конце концов Сону, голос слышен на уровне дыхания. Чонвон пристально следит за его поведением. Ему стоит озвучить свои мысли до того, как он струсит: — Сону-ши, мы едва знакомы, — говорит, — но ради моего кузена, не мог бы ты пообещать мне одну вещь? Сону возвращает взгляд к парнишке: — Зависит от обещания. Чонвон делает вид, что срывает выбившуюся нить с футболки, закрывая вид на лицо: — Когда придёт время, можешь оставить Сонхун-хёна немедля? И вот, он сказал это. Если хён когда-нибудь узнает об этом, он просто извинится. Сону поджимает губы в раздумьях, когда Рики материализуется из воздуха позади него и успокаивающе кладёт руку на плечо. Обычно экспрессии Рики не грубы, но когда он нацеливается на человека, всё переменяется. Его внезапное появление пугает Чонвона до глубины души, но он всё равно просто стоит, запутавшись в переполняющих чувствах. — Сону не должен тебе ничего обещать, — ответ резкий, слова капают презрением. — Этот человек отдаёт апатией. В лице Чонвона сквозит стыд, который перетекает в негодование: — Что ж, извините, что я не хочу, чтобы Сонхун-хён замешался в ваших проблемах, — его челюсть крепко сжимается. — Он с трудом пережил уход хальмони. Я просто не хочу, чтобы он привязался и поранился… не тогда, когда он всё ещё стоит на месте не в способности двинуться дальше, — всё-таки Чонвон из тех людей, которые сразу рисуют границы, и те, кто далеко за ними, обычно несут бремя преданности ему. Рики усмехается: — Сонхун может уйти в любой момент. Его никто не держит. И он бы не оставался здесь, если бы не хотел. — Вы не оставили ему выбора. — Не делай вид, что он здесь заключённый, смертный. Среди всего этого Сону замечает сжатые кулаки Чонвона и понимает, что произнесение этих слов ему тоже не доставляет никакого удовольствия. Что некоторые детали имеют значение. В конце концов, Сонхун не единственный, кто потерял свою бабушку. — Я привязан к этому месту, — ответ Сону сразу прерывает зрительное соревнование Чонвона и Рики, — Сонхун – нет. Когда он уйдёт, и даже если нет, даю слово: он будет свободен. Взгляд Рики становится жёстче, он говорит больше, чем повисшее молчание. — И что, если что-нибудь случится, — Чонвон гонит, не разрывая контакта, — ты его защитишь? Ответ себя не ждёт: — Любой, кто живёт у этой горы, под моей защитой, — говорит Сону без сомнений. — А я спрашиваю не Саншина, Сону-ши. Я спрашиваю тебя. Время задерживает дыхание, а вместе с ним тяжелая тишина простирается на мили. Прошло столько времени с тех пор, как Сону последний раз думал о вещах, важных для себя, без тяжёлого багажа, наплывающим с названием нежелательной истории. Его ответ, как бы он ни заставал всех врасплох из-за долгого затишья, приходит гораздо быстрее, чем даже первая мысль – мысль о грозящей Сонхуну опасности. Она так отталкивает, что Сону хочет вырвать всё то гниющее из собственной души. Он хочет прорасти заново только для Сонхуна – в новом мире. — Своей жизнью, — клянётся Сону искренне. Чонвон задерживает взгляд на мгновение, а следом просто кивает, кажется, довольный ответом, переносит свой вес с одной ноги на другую. — Не знаю, что именно хён хотел здесь найти, но нашёл он тебя, — говорит он. — Не знаю я и то, что бы это могло значить. Если ты не можешь держаться от него подальше, то, пожалуйста, меньшее, что ты можешь для него сделать, – не брать больше, чем он потерял. Потому что Сону не будет бодрствовать вечно, он ясно дал понять, продолжая проверять лотос в подвале, будто не может дождаться продолжения своей жизни в одиночной камере. На этот раз Рики не может остановиться, его рот раскрывается: — Ты ничего не знаешь о настоящей утрате… — Рики, — Сону дёргает его за руку и оттягивает назад. — Может, я – нет, — соглашается Чонвон. — Может, я эгоист. Может, человеческие заботы – ничто для таких, как вы. Но стоит понимать, что для меня важнее всего – чувства Сонхун-хёна. И Сону понимает его, потому что с ним происходит то же самое. Ощущение себя ничтожным против великой цели, большего дела, где он стоит лишь в стороне и по-прежнему старается бороться за то, что его сердце ценит и во что верит. Когда неделя проходит и продолжительность пребывания Чонвона уменьшается, Сону учится держать его в почёте. Ян Чонвон очень предан, и становится так радостно от того, что у Сонхуна есть человек, который похож на него, который всегда на его стороне, – Сону оценил бы это ещё выше, если бы не вечные придирки Чонвона с Рики. Из-за непросвещённости в разговоре во дворе, Сонхун озадачен внезапной переменой настроений в доме – отношения Чонвона и Рики, маячащие между спокойными штатскими и кидабельными, доказывают их нежелание видеть друг друга. Рики ждать дождаться не может, когда человечишка уедет. Он однажды почти предложил отвести его к крутому обрыву (не с дружескими намерениями), но Сону так взглянул, что Рики так и не закончил мысль. В день отъезда Чонвона всё гораздо спокойнее, чем в день приезда. Сону просто желает ему спокойной дороги и победы в соревнованиях, и каким-то образом в конечном итоге заключает в объятия – неуверенное и кишащее смешанными эмоциями со стороны смертного, который хочет, чтобы это была их последняя встреча. Ожидаемо, Рики не появляется, и это, вероятно, к лучшему. Сонхун ведёт кузена вниз по горе к остановке, куда они вызвали такси. — Хён, — зовёт Чонвон, перехватывая рюкзак, — он же тебе нравится? Вопрос такой неожиданный, заставляет Сонхуна зажаться в защите: — Это не столь серьёзно, — отвечает он, но свинцовое выражение лица Чонвона говорит, что враньё ни к чему не приведёт. Сонхун вздыхает: — Что меня выдало? — поправляется, замечая злорадство на чужом лице. Признаёт. Чонвон фыркает: — Ты имеешь в виду, что тебя выдало, кроме того смертельно прожигающего взгляда, которым ты прожигаешь затылок Джейк-хёна каждый раз, когда он приходит? — Не прожигаю я ничего, — но Чонвон не слушает: — Или, может, то, как ты смотришь на Сону… будто мысленно уже трижды согласился стать его мужем? — Йа! Ян Чонвон! — кричит Сонхун, щёки припекает – нет, они горят – и глаза смотрят абсолютно шокировано. — Хён, с тем же успехом ты можешь носить неоновую вывеску с именем Сону. Или, может, просто написать перманентным маркером его себе на лоб. Сонхун смотрит на него озлобленно: — Это не столь серьёзно, — повторяет он. — И кроме того, он не может остаться. Так что я переживу, хорошо? На это взгляд Чонвона сразу трезвеет и теряет всякое злорадство: — Просто едь домой, — предлагает он с серьёзностью в тоне. — Не думаю, что будет лучше оставаться здесь дальше. — Со мной нигде не будет лучше, — отрезает Сонхун. Дыхание учащается, становится резким и режущим, а потом он выдыхает: — Здесь я хотя бы учусь быть сильным. Самостоятельно. С самого начала Сонхуна поразили ножом в грудь, и вытащить его – внутреннее кровотечение и кровяной дождь для всех окружающих. И Чонвон видит эти изменения: слышит в словах и тоне, прослеживает в вольности поступков. Сонхун – другой, и он никогда не сможет вернуться к своим истокам. — Она никогда бы не смогла держать на тебя зла, хён, — пытается с улыбкой младший, но его встречают лишь пустой улыбкой. — Знаю, — отвечает уныло Сонхун. — Возможно, в этом и проблема. Было бы легче, если бы она меня ненавидела. Чонвон наблюдает за болью в лице Сонхуна, видит, что его разбитое сердце уже издыхает от напоминаний о потерянном, и спрашивает самого себя: будет ли Сонхун вести себя так же, если узнает, что единственное имя, слетавшее с её уст перед смертью, его? Визиты Джейка продолжаются, Сону ведётся на развлечения, а Сонхун всё чаще обнаруживает себя на перепутье. Как можно осторожно донести до друга, что чувства к человеку, который им обоим нравится, – плохая идея? Джейку будет больно, когда Сону уйдёт. Ему было больно после неудач заполучить номер Сону или аккаунт из соцсетей – штука, не возможная для Сону, который узнал о существовании Интернета всего несколько недель назад. — Это первый случай на моём опыте, когда человек младше тридцати не пользуется соцсетями, — плачется Джейк Сонхуну, глубоко разочарованный. И Сонхун, несмотря на сомнения намерений друга, всё равно утешает. Всё равно приехал сюда по собственной воле. Когда Хисын сказал ему, что Джейка в магазине нет ("Он здесь не работает вообще-то"), и вместо этого он в администрации деревни, Сонхун решил навестить его чисто из любопытства чужой работой и… собственных планов. Они сейчас в офисе Джейка – в маленькой комнате, заполненной полками с книгами и папками, где в крайнем левом углу стоит стационарный компьютер с фотографией милого бордер-колли в качестве обоев. Стол наводнён бумагами, из кучи которых умудряется торчать именная табличка, на которой можно прочесть: "Консультант Министерства Искусства и Культуры, Шим Джеюн". А рядышком красуется миниатюрный флаг страны. Они сидят за антикварным столиком, зарезервированным для гостей, между автоматом с газировками и шкафчиком с коробкой различных пакетиков чая. — Он просто такой парень, — смутно предполагает Сонхун и пытается исправиться: — Ты не первый, кто приглашает его на свидание… не расстраивайся сильно, если он откажет. Джейка будто прошибает током, было бы смешнее, если бы Сонхун не подпрыгнул из-за внезапного ворчания: — Приглашает его на свидание? — переспрашивает Джейк с широко раскрытыми глазами. В замешательстве. — Кто говорил, что я хочу пригласить Сону на свидание? Сонхун непонимающе моргает: — Разве не этого ты пытаешься добиться? Ответ представляет собой сгусток веселого смеха и: — Не пойми меня неправильно. Сону невероятно милый, и добрый, и красивый, но он мне нравится не в этом плане. В голове Сонхуна бушует тревога, и это подозрительно звучит как многократное повторение "Ты только проецируешь это, тупица". Проносится также и огромное облегчение, но это делает ситуацию лишь хуже. — Но ты всё время приходишь! — заявляет он. — И приносишь ему подарки! И заставляешь его смеяться! — Друзья тоже могут так делать, — возражает Джейк. — Нет! — Сонхун настаивает на своём, готовый выкладывать все свои наблюдения на стол. — Ты смотришь на него совсем не так, чтобы это ничего не значило, — это факт. Когда Сону говорит, Джейк так наблюдает за ним, невероятно долго и внимательно, молча. — Ты шпионил за нами? — обвиняет Джейк, но потом что-то меняется в его выражении. — Окей, ты меня подловил. — Ха! Значит, я прав! — Не в том смысле, о котором ты подумал, позволь мне просто… — он тянется за телефоном, тыкает по экрану несколько раз и разворачивает лицом к Сонхуну. Тот сначала хмурится из-за ответа, а потом всё-таки наклоняется, чтобы посмотреть. Видит портрет кого-то… написанный в традиционном стиле. И Сонхун не может найти потерянные слова. Это Сону. Только вместо золотых волос на этом портреты – тёмные. — Когда меня назначили сюда, первое, что я сделал, – организовал исторические архивы, — объясняет Джейк. — Я нашёл его в коллекции, которая содержит личные вещи бывшего Ёнгама. Он вроде как был мэром этого города когда-то давно. Сонхун берёт телефон из рук Джейка и осматривает фото ещё ближе. Нет сомнений, что мужчина на картине – это расщепляющийся образ Сону. "Ёнгам, — думает он: — Может ли он быть…" Тем временем Джейк продолжает, очевидно, охваченный своей стихией: — Вот почему, когда я впервые встретил его, я не мог перестать думать о том, что он кажется мне знакомым. Позже мой профессор прислал мне поправки к моей диссертации, а также указал на выставку в Сеуле, которая могла бы меня заинтересовать, — его рот изогнут в приятной улыбке. — Вот тогда-то я и понял! Он забирает свой телефон и пролистывает вниз, прежде чем снова показать Сонхуну. На этот раз это ещё одна картина, взятая из того, что выглядит как экспозиция на выставке, и она – намного круче предыдущей. Самая большая разница в самом объекте – вместо портрета здесь Сону в полный рост в золотых одеяниях, сидящий внутри гигантского цветка лотоса на пруду, с кончиками длинных светлых волос, ниспадающих к воде. — Эта картина времён императрицы Мин, из её личной коллекции, — Джейк делает паузу. — А… ты знаешь сказание о Сону? Он блокирует свой телефон, и Сонхун борется с желанием вырвать его и отправить эти фотографии в свой собственный KakaoTalk. А вместо этого откидывается на спинку стула и качает головой. Сонхуну корейский фольклор известен не так хорошо из-за жизни за рубежом. — Я так и подумал, — кивает Джейк, блаженно не подозревая о смятении внутри Сонхуна. — Это старая народная сказка, и довольно популярная в наше-то время! Там были пьесы и версии для Пхансори, всей фанатичной культуры, — перечисляет он. — Фотография, которую я только что показал, на самом деле одна из самых ранних записей, относящихся к этому. Вот почему никто не спрашивал, почему картина эпохи Чосон изображает человека с длинными светлыми волосами – потому что все считают это вымышленной историей. Пока не! — делает акцент. — Пока я не нашёл здесь, в Хахве, этот портрет. Сонхун прекрасно знает, что Джейк слишком далёк от того, чтобы быть глупым, и сейчас, более чем когда-либо, он надеется, что будучи таким умным молодым человеком, Джейк не может также верить в существование старых богов, верно? — Я продолжал приходить к вам, потому что совпадение сильно меня раздражало, и чем больше я смотрел на Сону, тем больше мне хотелось узнать, почему же он выглядит так же, как тот человек с картины. И имена их невероятно схожи. Безумие, да? — Точно… безумие, — откликается эхом Сонхун, голова жужжит из-за переизбытка информации, и он пытается компенсировать беспокойство, предполагая: — Может быть, он просто дальний потомок? — Может быть, — Джейк пожимает плечами, на удивление уступчивый. — Ну, знаешь, это всё просто домыслы с моей стороны. А что касается портретов… — он хмурится, будто решает сложное математическое уравнение, и это, вероятно, эквивалент академического спада для него. — Это самая большая загадка. В то время он мог быть популярным певцом Пхансори. Думаю, что и императрица, и Ёнгам были его поклонниками. Кто знает? В истории всегда будет сокрыто больше, чем уже написано. Она многослойна, и известны далеко не все слои. Даже то, что написано в учебниках… это же просто версии людей, которые мы согласно воспринимаем как данное. Потому что иного способа познать историю не существует. — История бесконечна, — продолжает Джейк, и в то время как Сонхун, по общему признанию, обеспокоен тем, что ещё глубже погружается в тонкости другой жизни Сону, его энтузиазм, когда он говорит о теме, которая увлекает его, похвален и даже мил. — Вот почему я так люблю её, потому что она никогда не кончится. Это прекрасно, знаешь? — он бессознательно улыбается Сонхуну, который перестаёт видеть угрозу для своих чув… Сонхун просто неловко кивает и получает в ответ смех ещё пуще. — Не могу поверить, ты действительно думал, что мне нравится Сону! — Джейк тянется постучать по его плечу. — Я не рушу семьи, чувак. И твоего мальчика никогда не украду. С горящими щеками Сонхун отбивает руку Джейка на прощание. Перед отъездом он снова заезжает к Хисыну и покупает ингредиенты для блинчиков. Всё из-за того, что он однажды поймал Сону за просмотром видео-рецепта этого блюда… Сону плавится под солнцем, как ленивый котик, когда Сонхун переступает порог дома. Он не утруждается поднятием себя, поэтому, купаясь в лучиках, просто поворачивает голову в сторону входной двери на звук. Рядом с ним – ноутбук с открытой вкладкой Spotify, и Сонхун запоздало слышит тихую мелодию лофи. — С возвращением, — щебечет Сону, сталкиваясь глазами с Сонхуновыми. Он надел очки Сонхуна, пусть вовсе в них не нуждается, и вообще они криво сидят на носу, а волосы выглядят так, будто их не расчёсывали весь день. Весь он золотой. И на какой-то момент Сонхун понимает, что ему так хочется сказать "Нет ничего прекраснее тебя на белом свете". — Вижу, ты оценил мой плейлист, — говорит он вместо этого, принимая отсутствие ответа как разрешение присоединиться. Он решает сесть немного дальше от него, боясь заслонить солнечный свет, проходящий через открытую перегородку. Под таким светом волосы Сону горят, разлетаются по полу, как блестящая плавленная корона. И даже после стольких недель, прожитых вместе, современная одежда на Сону смотрится необычно. Он просто настолько…захватывающий, что всегда странно видеть его распластанным на полу в гостиной в обычной рубашке и шортах, далеко не похожих на утончённый ханбок, который Сонхун держит в закромах шкафа. Его рука чешется, пытаясь достать телефон и сфотографировать потрясающую картину перед собой. А ведь Сону даже не знает о его борьбе внутри себя. — Я кое-что узнал от Джейка, — делится Сонхун, вспоминая, как на обратном пути в Naver читал легенды о Сону. Ему кажется, что все эти отличия и сходства с реальной историей так удручают – они, по сути, написаны на диснеевском языке идеальной сказки. Взгляд Сону чуть хмурится, когда он слушает рассказ Сонхуна об узнанном, а Сонхуну просто хочется вернуться назад и больше никогда не раскрывать своего шаловливого рта. — Полагаю, история, которая известна людям, не так уж и плоха, — мычит Сону, орехового цвета глаза скользят по пейзажу за окном. — Лучше, чем оригинал. Кому понравится грустный конец… — Сону. Сону тут же садится, следы безразличия вдруг исчезают: — Неважно, кто я, Сонхун. Важно лишь то, кем меня запомнят. — Даже если это неправда? — Даже если это не вся правда. Лицо Сонхуна каменеет, пока Сону наоборот – становится мягче и снова плавится под лучиками солнца. — Тогда я запомню, — обещает он. — Я не забуду тебя. Сонхун слегка паникует, когда нежные руки обхватывают его щёки, но не пытается отстраниться, и они остаются так на несколько секунд, просто смотрят друг на друга, ничего не говоря. Сону смотрит на этого человека и думает: "Я могу научиться любить его". Он проводит большим пальцем по его щеке. "Я хочу научиться любить его". Услышать осуждение в словах Сонхуна – это как увидеть свет в доме, который давно стёрт из его воспоминаний. Сону думает, что он самый красивый, не из-за своих черт, а из-за ярости в глазах, которая контрастирует с заботливыми объятиями его души. Сону безмолвно наклоняется вперёд и прижимается лбом к его лбу. Они так близко, ближе, чем когда-либо были, и Сонхун чувствует, как жар бросается ему в лицо. — Спасибо, — Сону шепчет и прикрывает глаза. — Спасибо за эти слова. Сонхун хочет понять эмоции, которые Сону передаёт более отчетливо, хочет утешить его и запомнить лицо, которое только что говорило ему самые важные слова. Сону заслуживает знать, что есть ещё один человек, который ценит его, который будет помнить его таким, каким он был на самом деле. Медленно Сонхун завлекает его в объятия, и это неловко и немного трусливо, потому что он не знает, куда положить руки или уместить подбородок, но его искренность и нежность, и обеспокоенность всеми враками о Сону… вот высшая ценность. — Я всегда рад, Сону. Когда Сонхун просыпается на следующий день, на обеденном столе стоит бутылка с кучей полевых цветов. Он узнаёт в ней бутылку из-под соджу, которую они выпили с Хисыном несколько недель назад, та самая, которую Сону попросил оставить, потому что нашёл изумрудный цвет красивым. — Сону? — зовёт он, когда нигде не может найти его, что совсем не сюрприз – Сону склонен бродить где угодно. Иногда он с Рики ходит на долгие прогулки и возвращается с дикими ягодами, а однажды – с парой рыб, которые Рики якобы выловил голыми руками в устье ручья. Сонхун, пусть и ошеломлённый, не сомневался, что именно так он их и поймал, потому что они были слишком большими для мелководных. В ту ночь они поджарили их на заднем дворе под ярким сиянием звёзд, и жуки каким-то образом отбились из-за присутствия Рики. Сонхун уже готовит тесто для блинчиков, когда Сону появляется час спустя, и на этот раз свободная рубашка только играет ему на руку – низ превратился в корзинку для грибов. В волосах путаются листочки деревьев, а подбородок измазан в грязи. — Доброе утро! — приветствует Сону, кладя на стол… то, что он насобирал. — Я принёс нам еды! Сонхун немного тупо моргает: — О… молодец? — звучит как-то неуверенно, рука застывает в миске с тестом и характерный звук прекращается. — Ты сам собрал их? — Да! — Сону поворачивается к нему лицом, совершенно довольный своей работой. Сонхун тает. — Мне стыдно признавать то, что ты вечно заботишься обо мне. И пусть у меня нет денег… у меня есть свои привилегии. О, и я собрал их для тебя. Сонхун снова моргает, рот непроизвольно раскрывается, и Сону вдруг принимает молчание на свой счёт: — Ты не любишь грибы? — Что? Нет! Я люблю их, Сону, — уверяет он. — Это очень мило. Спасибо, — а в ответ улыбка, которая ярче солнца сияет. — Тебе не нужно думать о том, чтобы как-то расплатиться со мной. — Но я тоже хочу сделать что-то для тебя, — отрезает Сону, когда моет грибы в раковине, не обращая внимания на забытие Сонхуна. — Ты заслуживаешь хорошего обращения, Сонхун. Снова он замирает на месте. Мысль о том, что Сону думает о нём, поджигает сердце Сонхуна, будто время разрывается на крошечные частички, которые сгорают со скоростью света. Позже они едят воздушные блинчики с омлетом из грибов. — Спасибо, Сону, — говорит он с запозданием после того, как Сону предлагает вымыть их тарелки. И почему-то Сону знает, что дело не только в посуде. — Я всегда рад, Сонхун. Следующие дни тонут в дожде, а потом к ночи резко душат своей влажностью. Всё время одинаково: утром солнечно, а ночью душно. Под извечным душем, льющимся с неба, тропа к ханоку становится скользкой, и Сонхуну очень волнительно спускаться вниз – он даже говорит Хисыну и Джейку лишний раз не рисковать. Эта мрачная погода становится прямым отражением состояния Рики, и когда его спрашивают, в чём дело, тот просто исчезает и не показывается днями. Янян🐏 йоу ты видел новости?

Хуни-хён

у нас нет телека тут

Янян🐏 …точно андон в новостях хз, сказали, что везде солнечно но в хахве поливает всё в порядке?

Хуни-хён

???

реально? типа.. тут только дождь

все ок

стоп, ты реально думаешь, что это из-за сону?

Янян🐏 что мне ещё думать, когда ты горного бога держишь у себя дома как питомца Веских аргументов и доказательств, конечно же, не имеется, но Сонхун всё равно находит себя волнующимся за Сону и считает, что предупредить его лишним уж точно не будет. Весь день свинцовые тучи утяжеляют небо, идёт дождь… Прошлой ночью Сону сказал, что хочет засветло проверить подвал, но проблема в том, что солнце уже высоко, а Сону всё ещё нет. И пусть это не редкость, совсем обыкновенное дело, но противное пожирающее нечто, господствующее в животе, думает иначе. Снаружи завывает устрашающий порыв ветра, и когда Сонхун стоит и закрывает окна, его взгляд цепляется за блондина, бродящего по лесу. — Сону! — приходится кричать, но голос всё равно заглушается свистом ветра. Так Сонхун и оказывается на крыльце. Он пытается дозваться оттуда: — Эй! Что ты там делаешь? Силуэт останавливается и разворачивается – Сонхун так далеко всё равно не может рассмотреть эмоций и морщинок, размытых потоком дождя. — Сону! — он снова пытается, теперь уже размахивая руками, желая завлечь Сону в дом. — Давай без шуток, там опасно! Но Сону лишь разворачивается обратно, будто никого вовсе не видел, и продолжает следовать по тропе. Его фигура становится всё меньше и меньше. Сонхун не думает. Мозги выключаются, не успев включиться, он действует инстинктивно: надевает кроссовки, ветровку. Ему просто нужно догнать Сону и вернуть его домой. Несмотря на страшно гнущиеся деревья, которые, кажется, вот-вот грохнут и придавят собой всё живое, зонтик остаётся дома – Сонхун не видит в нём смысла, он только замедлит его движение. Почва на тропинке превращается в кашу из грязи, адски замедляет поход, который был сродни самовплетению себя в природную среду, – теперь это просто борьба против стихии. Будучи срединной точкой меж укрытой дождём землёй и мрачными небесами, среди вечнозелёных, Сонхун чувствует, как учащается его сердцебиение. Он мокрой ладонью утирает капли с глаз, хоть это никак и не помогает, и кричит: — Подожди! Помедленнее! Словно по щелчку, Сону останавливается, будто и вправду ждёт, когда к нему подбегут. Это заставляет Сонхуна желать добраться до цели ещё быстрее. Но ему нужно преодолеть болотистую тропу – очень трудное дело, так как каменистость постепенно добавляется к скользкости и нужно как-то удерживать равновесие. Он останавливается всего в нескольких шагах от Сону. Что-то здесь не так. Виски вдруг гудят, вибрируют. Пойдём со мной, Сонхун. Внезапная боль невыносима, и становится трудно сосредоточиться на чём-либо. Каждая капля приземляется на кожу, словно лужа, которая никогда не покинет его, совершенно холодная, и Сонхун чувствует, как вода крадёт тепло его тела с каждой секундой. Я сделаю это быстро. Это не Сону. Он пытается отступить, но его конечности больше не его, и каждая попытка противостоять – это преодоление препятствий, а не обычное действие, исходящее от его мозга. Мир вдруг содрогается, кажется, сейчас разрушится. Его будто топят, не в слезах, так в ливне. Сонхуну кажется, что он сейчас рухнет наземь, скатится в гористый ров кровавой мякотью, когда к нему внезапно тенью двигается человек, ловит его за плечи и тянет, возвращая в норму. Только физически, как жаль. — Тебе стоило думать лучше, а не вторгаться в палату Саншина. Ответ – приглушенный звук, похожий на крик голоса, погружённого под воду. — Он идёт к нам. Призрачное эхо крика затем исчезает, но всё равно так громко, даже среди потока воды, льющейся вокруг них. Сонхун рвано выдыхает, когда всё равно падает на грязную тропу со стуком колен о землю, и голос в голове рассеивается вместе с видением, которое его выманило наружу. Тень отступает, позволяя Сонхуну сориентироваться. — Ты в порядке? — спрашивает кто-то в конце концов. Сонхун пытается сморгнуть воду с век: — А-ага, спасибо, — со слабостью в тоне отвечает он, приказывая своему сердцу успокоиться. — Что это было? — Муль-Гвишин, — обьясняет голос, запятнанный презрением. — Со всеми этими ливнями поднимается уровень воды, который тянет за собой и духов со дна. Они… — Сонхун слышит, как к нему приближаются, — они принимают облик того, кто близок сердцу, и пытаются утопить своих жертв. Там ручей в конце тропы, они там и водятся. Спаситель опускается рядом с ним на корточки и резко смотрит на него: — Будет лучше, если ты не будешь бродить по лесу в одиночку. Особенно без Сону. Волосы тёмные, лицо серьёзное. Это тот человек из городка, это… — Чонсон? Они оба оборачиваются на голос. Тишина. Рваный ливень вдруг превращается в редкую изморось. Даже ветер оставляет деревья в покое. Но где-то меж сырыми потоками проносятся тайные свистки – мелодия, которую все слышали тысячи раз. Чонсон поднимается с корточек и полностью обращается к пришедшему человеку. Сону стоит с округлёнными глазами, неподвижно, не противясь серости погоды. Впервые в жизни Сонхун понимает, что призрак может быть таким же холодным, как и встреча двух людей, которые когда-то были влюблены друг в друга. — Давно не виделись, Сону. Перед тем, как расстаться со своей смертностью и подвергнуть себя вечному заключению, Сону оставил письмо на адресат Чонсона: "К тому времени, как ты прочитаешь это, я уже уйду. Не ищи меня. Вместо этого дождись, пока бури утихнут и наводнение уйдёт. Хахве будет в безопасности, как и твоя семья. Это я тебе обещаю. Ты хороший человек, Чонсон, и мне когда-то несказанно повезло держаться за тебя. Счастье моё – быть рядом с тобой, однако я смогу научиться жить воспоминаниями о нашей любви. Спасибо за твою любовь и прости за мою неосторожность – я не смог уберечь твоё сердце. Быть может, дорога судьбы сведёт нас вновь, в день, когда мир станет добрее. Всегда твой, Сону". И теперь человек перед ним – вроде Чонсон, но в то же время и нет. Сону столкнулся с духами, застрявшими в людской смертности, которая несёт в себе бизнес, прихоти; часть их сознания остаётся привязанной к месту их смерти. Он всегда думал, что у него больше всего общего именно с ними, больше, чем с любыми другими живыми существами. Дрейф. Его цель, которая когда-то была ясной и чёткой, разрушена, и это место, которое в своё время было его домом, теперь стало его тюрьмой. Стоять перед ним – ещё одна вещь, воспоминание о которой Сону давно похоронил в своей памяти. Чонсон, сотканный из отголосков любви, в которую он вложил все свои силы. — Почему бы тебе сначала не отвести его обратно? — предлагает дух Чонсона, и его голос возвращает Сону в настоящее. Когда-то давно… Сону вовсе позабыл его голос, это было так давно, что свежая рана заросла, превратившись в шрам. Теперь Сону не больно. — Спасибо, что спас его, — вяло отвечает он, и глаза Чонсона вдруг блестят. Даже после смерти он понимает его лучше всех. — Пустяки. Я просто выиграл время до твоего прихода. Только это не пустяки. Сону догадывается, почему Чонсон здесь, или, по крайней мере, почему часть его осталась и показала себя только в тот момент, когда Сонхун оказался в опасности. — Потерянные вещи имеют свой путь, Сону, — добавляет Чонсон противно по-философски и вдруг улыбается, сияет той добротой, что когда-то прибивала Сону к берегу его любви. Но теперь ему лучше здесь, плыть по течению своего личного побережья, будучи сильнее и, возможно, мудрее. И Чонсон исчезает в тени. "Это больно", – думает Сонхун, глядя на лицо Сону. На первый взгляд, его выражение кажется рассеянным, опасающимся, будто страх собирается сожрать его заживо, но оно каменно, со следами тоски и вины, и любви, застрявшими в этом маленьком уголке, который пытаются удержать. Когда Сону приседает рядом, его первый инстинкт – осмотреть Сонхуна на наличие травм. — Мне очень жаль, — он будто с катушек слетает. Кожа Сонхуна такая холодная, и его губы побледнели. Сону тут же пытается согреть его, растирая ладони и прижимая их к чужим щекам. — Я не должен был оставлять тебя одного. Сонхун дрожит, но уверяет, что всё хорошо: — Сону, я в порядке. Правда. Это не твоя вина. Но Сону судорожно качает головой: — Будет только хуже. Я даже не… если бы гора не предупредила меня. Если бы он не появился здесь… — его нижняя губа дрожит. Сонхун внезапно ощущает себя сидящем на первом ряду кинотеатра: вот-вот пойдёт фильм, только вот у него нет возможности выбрать, какой именно смотреть. — Это он? — слабо бормочет он. — Твоя самая большая любовь? "И как мне состязаться с таким?" – хочется спросить тоже. – "Как мне состязаться с любовью, которая побудила тебя отречься от всего? С любовью, которая позволила мне встретить тебя?" Сону молчит пару секунд, будто вечность, и ответ его… полон тоски, которую Сонхун когда-то воспринял как страдание. — Он был ею, — говорит Сону без колебаний. — Был ею, — повторяет вновь, скорее для себя, и молчит. "Это не страдание, – заключает Сонхун. – Просто очевидное, старое признание". Выцветшие чернила на коже. На обратном пути Сонхуну всё-таки приходится опереться на чужое плечо, потому что ноги расходятся в разные стороны. Сону с лёгкостью обхватывает его за талию, удерживая вес. Рики стоит на крыльце со скрещенными руками, когда они прибывают, а на губах неодобрительное нечто. — Он ранен? — спрашивает он, следуя в дом. — Нет. Думаю, просто шокирован. Ему нужно отдохнуть. Позже, когда Сонхун уже переоделся и заснул в своей спальне, Рики ставит в тупик своими словами: — Это место грязнет во зле, — объявляет он бесчувственно. — Лотос полностью расцвёл несколько недель назад. Сону крепко поджимает губы. — Почему ты всё ещё здесь, Сону? Он не может лгать горе, не тогда, когда она отражает его желания. Их с природой баланс гораздо хрупче, чем большинство людей может подумать. Внутри Сону бушует буря, и она в разы беспокойней, чем та, что снаружи. Потому что его время подходит к концу. — Хисын-хён, никогда бы не подумал, что ты такой лжец, — то, что срывается с уст Сонхуна, когда он переступает через порог магазинчика спустя неделю. Сону был непреклонен, поэтому они пришли в городок вместе. "Я могу покидать гору, только ненадолго," – заверил тогда Сону, поглощённый волнением. Сонхун втайне благодарен. Если быть честным, встреча с убийцей-духом – это не тот опыт, который стирается из памяти за неделю, а то, что рядом есть кто-то вроде Сону, определённо, уменьшает страх. И ещё лучше. Дождь решил дать городу короткую передышку и ниспослал лишь серую облачность. Судя по тёмному небу, ливень всё равно вдарит, но позже. — Ты только что вторгся в мой дом, — отвечает вместо приветствия Хисын, — и проявляешь неуважение ко мне? Сонхун щурит глаза: — Ты сказал, что Чонсон не призрак. — А-а, — старший, кажется, припоминает свои слова. — А-а? И это всё? — Я же не отрицал. Я просто сказал тебе, что, — он изображает пальцами воздушные кавычки, — он из нашего городка. И Сонхун совершенно не впечатлён: — Фантастика! Ты мог бы просто сказать мне. Сону решил остаться снаружи, сказав, что хочет прогуляться по деревне, потому что это буквально первый раз, когда он спустился сюда с тех пор, как взял под опеку гору много веков назад. Заслышав это, Сонхун не стал дважды думать, потому что брожение по родному городу – очень личное и близкое. Ему кажется, что Сону станет искать Чонсона, но он убеждает себя, что ревность – штука мерзкая, абсолютно мерзкая, которой нет места в святости его чувств к Сону. — Ну и зачем? — дуется Хисын на заявление Сонхуна. — Чтобы напугать тебя? Я не хотел, чтобы ты убежал, сверкая пятками, из-за какого-то безобидного духа. — Тот факт, что ты видишь духов, шокирует меня больше, чем само их существование, хён. И, может быть, всё потому, что это даже не самое странное из всего случившегося с Сонхуном в последнее время, – мысль о том, что Хисын больше, чем просто обычный паренёк-сосед, не впечатляет его так сильно, как это могло бы быть до встречи с Сону. — Я такой с детства, так что не вижу в этом проблемы, — замечает хён, и его безразличие к этому делу странно успокаивает Сонхуна, — если только тебе бы не хотелось узнать чего-то ещё? — О Сону… Выражение лица Хисына такое ясное, открытое… ни капли страха. — Я не знаю, кем он является, но я знаю, кем он не является, — поджимает губы он. — Стоит ли мне волноваться? Сонхун сглатывает и качает головой. — Тогда я не стану совать нос, — решает Хисын. — У горы много секретов. Постараюсь не путаться в них. Взгляд Сонхуна начинает бегать: — И духи. Ты можешь просто их видеть или… — Видеть их. Чувствовать их. Взаимодействовать с ними, — перечисляет Хисын. — Они как люди, если так подумать. Если игнорировать всю эту историю со смертями. "Трудно же это игнорировать," – думается Сонхуну. Видимо, у Хисына в голове щёлкает какая-то мысль, потому что он сразу резво выпрямляется и спрашивает: — Ты хотел узнать, бродит ли по земле твоя бабушка? Проницательные люди пугают Сонхуна. Он не хочет, чтобы они избавлялись от его защитных слоёв, как от шкурки авокадо. Его молчания достаточно, чтобы Хисын с грустной улыбкой ответил: — Прости, Сонхун-а, — говорит он. — Её здесь больше нет. Ничто её не сплетает с живыми, и я думаю, она ушла мирно и без сожалений. Мирно и без сожалений. Рики как-то сказал, что правда часто некомфортна, и ещё чаще она плещет жестокостью реальности, которую просто нужно принять. То, что сказал Хисын – это хорошо. Хорошо, что она спокойна. И всё же… — Это замечательно, — выдаёт Сонхун. Сонхун пытается. Пытается принять. Очень. И Хисын понимает. Но Сонхун всё ещё не понимает, как разыскать то, что она оставила после себя. Лотос зовёт его, Сону знает это. Тянет к себе, тянет к сердцу горы. Но Сону давит в себе это ощущение и продолжает бродить по городу. Сейчас всё по-другому, и некоторые улочки не узнаются вовсе: тут слишком чисто по сравнению с тем, где вырос он. Единственная вещь, которая не изменилась, это планировка улиц – удивительно. Удивляет и то, что, даже несмотря на многочисленные изменения – кругом дорожки вымощены из плитки, – траектория пути совсем не меняется. Сону с лёгкостью проскальзывает в запретную зону – скромный домик с тёмной черепицей, возведённый из смеси камня и древесины. Сбоку – гинкго, под которым и прячется Сону, чтобы никто не заметил. Он не хочет доставлять Сонхуну неприятностей… больше, чем уже есть. — Они заменили крышу, — озвучивает чей-то голос, и чувствуется присутствие рядом. Сону мычит в согласии: — И дверь, и окна, и стены. Скорее реконструкция, а не консервация, — он кидает взгляд на Чонсона. — Возможно, — ответ приходит быстро. — Но перемены не всегда плохи. Чонсон вообще-то скончался из-за старости, но его внешность сейчас такая же, как когда они расстались, и Сону полагает, что этого достаточно, чтобы доказать одну простую вещь: Чонсон здесь из-за него, они связаны. — Что привело тебя сюда? — Саншин хочет услышать приятный ответ или верный? — Хм… оба. — Тогда это просто стечение обстоятельств. — Ты удивишься, если узнаешь, как часто люди так говорят. — Но я больше не человек, — Чонсон наконец смотрит на него, его губы мрачно изогнуты, и всё смутно похоже на прощание. — Ещё раз здравствуй, Сону. На этот раз Сону встречает его с улыбкой: — Здравствуй, Чонсон. Ветерок сквозит меж ними, играя замками Сону. Глядя на него, Чонсон отмечает: — А ты подстригся. Сону тянется к кончикам волос: — Да. Это было проблематично, — отвечает он. — Я сдерживался лишь потому, что королеве нравилось. Однажды Сону очнулся в пещере глубоко под горой. Он не знает, когда это произошло, но вторжение в страну оставило на своём пути труп смерти. Гора Хва со своими богатыми ресурсами и глубокими пещерами стала временным убежищем для многих беженцев в зимние ночи. Сону защитил гору от стихийных бедствий, но кровопролитие… было вызвано людьми. Умирающий солдат нашёл Сону, когда ползал в поисках спасения от вражеской армии и скончался от ранений ещё до того, как Сону успел оказать ему помощь. Солдаты не начинают войны, но умирают на них, так что, несмотря на напряжённые отношения с Богом, он помолился за чужую душу, а затем похоронил умершего возле скалы. Сону воспользовался солдатским мечом, дабы обрезать волосы, и мирно ждал, пока не расцветет лотос, даже не потрудившись исследовать внешний мир. "Пока нет, – умолял он гору, – пока рано. Позволь мне раствориться вновь". — Я встретил тебя однажды, знаешь. Когда был в столице, — говорит Чонсон. — Состоялся пир, потом устроили спектакль, и ты сидел рядом с королевой. Со своими золотыми волосами. Образ выглядит идеально издалека, но так близко… Сону с лёгкостью может сказать, что Чонсон не человек: его телесная форма слишком бледна и нет блеска в глазах – всё совсем отлично от человека, которого он когда-то знал – с его энергией и решимостью, которой он пользовался, чтобы получить желаемое. — Ты видел меня и не подошёл ко мне, — не обвинение. Факт. — И ты тоже не вернулся ко мне, — эхом отзывается Чонсон. Не обвинение. Прощение. — Не думаю, что что-то изменится, сделай я это сейчас. Я знал, что тогда ты уже был другим, — как бы больно ни было, это правда. Сону не было рядом, пока не стало слишком поздно. — И я понимал, что не дождусь твоего возвращения. Я правда не ждал тебя. Прости, Сону. — Не стоит. Это было… — он смотрит на дерево, создающее под ними тень, на его листья, покачивающиеся из стороны в сторону, и чувствует: конец близко. — Я рад, что ты этого не сделал. Не дождался. Не хотелось, чтобы ты провёл всю жизнь в ожидании меня. Даже сейчас, сотни лет спустя, одетые в незнакомую им одежду и окружённые местом, которое они когда-то называли своим домом, Чонсон всё ещё может читать Сону как открытую книгу. — Сону, я больше не грущу. Не тоскую. Я просто устал видеть, как ты ненавидишь себя за содеянное, — и поскольку они так сильно любили друг друга, способов сделать больно было очень много. — Я хочу, чтобы ты простил себя. Тишина. — Я знал, что ты так скажешь, — Сону снова смотрит на Чонсона, чья былая чёткость становится всё прозрачнее. — Но я рад это слышать. — Я любил тебя, — говорит Чонсон. Важно, чтобы Сону знал это. Очень важно, — всегда любил. На этих словах Сону не может… не может остановить слёз, рвущихся фонтаном с уголков глаз. На этот раз он просто позволяет им сорваться. — Я знаю, — бормочет он. — Я тоже. Так сильно. Чонсон пытается утереть слёзы с его лица, но рука останавливается, так и не коснувшись – он понимает, что больше не может трогать его, зная, что есть кое-кто ещё, кто вытрет эти слёзы за него. — Сонхун хороший человек, — Чонсон улыбается, в его голос проникает одобрение. — Он вложил своё сердце в твоё, и я думаю, оно там и останется, в целости и сохранности… и намного дольше, чем моё. Теперь он почти полупрозрачен, Сону больше не может его держать. Чонсону давно пора отдохнуть, как и ему самому. Они оба устали, понимает он, они оба несут в себе любовь, которую когда-то дарили друг другу. — Прощай, Чонсон. Быть может, дорога судьбы сведёт нас вновь, в день, когда мир станет добрее. И она свела их. У них получилось. — Прощай, Сону. А теперь пора отпустить. Сад потоплен. Из-за частых ливней ничто из урожая не выживает, и маленький участочек превращается в то нечто, которое было здесь до приезда Сонхуна. В отличие от штормовой погоды, Сону становится спокойнее, тише, но прилипчивее, следуя по пятам. У Сонхуна кишка тонка сделать замечание, особенно после того, как Сону сообщает, что дух Чонсона наконец отправился на небо. Есть потери, которые меняют чей-то мир, и он думает, что Сону – не исключение. Если уж на то пошло, он переживает слишком много. — Было страшно? — спрашивает Сонхун однажды за ужином. — Отпускать его? Сону думает ответить "да". Думает обо всех этих столетиях в одиночестве, о сожалениях, тяготивших его, об очищении при прощании. Свобода, которая пришла, стоило ему сдаться, подняв руки вверх. — Нет, — отвечает Сону. Оказывается, сказать это так легко. Он смотрит на Сонхуна, обнадёживающего и доброго Сонхуна со своими собственными призраками и тяготами, которому удаётся быть эхом жизни, прорывающимся из тьмы. Сонхун далёк от своего прошлого, от боли, от ошибок, бывших в другое время – лучшее время, хорошее время, к которому ему стоит обратиться. А Сону двигается дальше по тропе жизни. — Сначала так и было. Мне понадобилось много времени, чтобы стать таким, каким я являюсь сейчас. Но как только ты решаешь простить себя… Я думаю, тогда твои страхи редеют, и всё остальное встаёт на свои места. Сонхун немного завистно слушать такие слова от Сону, но в то же время он чувствует её – надежду. Если тот, кто потерял так много, кто прожил достаточно долго, чтобы позабыть себя и увидеть этот мир в ужасе и отчаянии, прошёл через такую боль, тогда, может быть… он тоже сможет. Однажды. Будет непросто, но теперь Сонхун думает, что не всё в этом мире трудно. Сону больше ничего не говорит. Он верит в Сонхуна. Тьма существует всюду, даже внутри каждого из нас, и чем раньше её принять, тем быстрее можно понять, что всё не так плохо. Что иногда, чтобы поверить в надежду, нужно исследовать одиночество среди чувств и понять – одно не существует без другого. — Могу я поспать с тобой? — спрашивает одной особенно буйной ночью Сону, стоя в проходе и выглядя более подавленным, чем обычно. Сонхун даже не сомневается: — Конечно, — отвечает он и освобождает место рядом с собой. Сону сразу ныряет к нему под одеяло, весь такой мягкий и нежный, как и всегда. Град снаружи безжалостен, но он совсем не мешает, потому что прохладный воздух лишь спасает Сонхуна от задыхания из-за огненных касаний. В темноте глаза Сону светятся расплавленным янтарным блеском – неземные, глубокие, золотые. Сонхун чувствует, что вот-вот утонет. Сону поворачивается к нему лицом: — Ты боишься? — спрашивает он, прижимаясь ближе. — Я давно перестал бояться тебя, Сону. Тот чуть сдвигается, пряча руку под подушкой. — Я боюсь тебя. — Правда? — Сонхун не скрывает недоверия. — Назови хоть одну вещь во мне, которая способна напугать тебя. Сону пропевает: — Только ты. Всё в тебе. — Всё во мне? — Потому что ты заставляешь меня ощущать, будто существует нечто большее для меня. — О. Мгновение он просто смотрит в глаза Сону – единственное, что видно в темноте. — Это, — Сонхун колеблется, — это плохо? — Больше нет. Ладошка Сону приземляется ему на лицо, оглаживает контуры, будто хочет убедиться в том, что Сонхун не иллюзия, что он действительно здесь, действительно настоящий… и это так, он тут, и духовно, и материально. — Это плохо? — повторяет Сонхун. Его ресницы трепещут, сердце бьётся, хочет вырваться из груди. Ему так хочется увидеть Сону сейчас. Но глаз тоже достаточно. — Нет. Он чувствует запах своего собственного шампуня – белый мускус и мята, а затем что-то более терпкое, богатое, как глубины земель и старые деревья. Сладость, которая всегда цеплялась к нему. Цеплялась в ожидании. Когда Сону приближается, Сонхун забывает о бабочках, потому что из них рождаются фейреверки. Первое касание губ почти невесомое, чувствуется, что Сону сдерживает себя, выжидает реакцию, поэтому Сонхун собирает всё своё мужество в кулак и действует с большей решительностью. Несколько нежный, горячий, но трусливый поцелуй. Сонхун не думает о правильности. Он просто хочет быть рядом. Поцелуй – это всего лишь касание губ, но именно электризующий эффект и забытие делает его незабываемым, запечатляет в памяти навечно. И за те короткие мгновения, что им удаётся вдохнуть воздуха, ничего, кроме крушения волн о скалы, не ощущается.

Хуни-хён

я не смогу пережить

Янян🐏 ага не ожидал, что всё-таки получится так Через неделю наступает годовщина смерти Пак Сонхуа, и погода чудесным образом проясняется, так что теперь Сонхун со спокойствием может покинуть гору. Чонвон слал много сообщений, потом звонил мириад раз, пока Сонхун наконец не догадался отвлечься от своих дел. Родители прилетают и "лучше бы тебе притащить свою задницу сюда, иначе нас обоих вышвырнут из семьи". Лето плавно перетекает в осень, и Сону за это время очень вырастает. На глазах Сонхуна. Странно видеть эту выдрессированную привычность Сону к современному миру, и оставлять его в одиночестве, даже ненадолго… наводит унылость на душу. В то же время Сонхун понимает, что и Сону не может оставаться с ним вечность, поэтому в голове обоих уже тикает обратный отсчёт. — Это только на неделю, — говорит он у входной двери, сумка перекинута через плечо, шнурки на ботинках туго завязаны. — Ты уверен, что справишься сам? Сону шагает вперёд и утыкается в ключицу Сонхуна: — Конечно. Я в разы старше тебя. И повидал я многое, — он смотрит вверх на него с ослепительной улыбкой. Сердце колит. И когда его дыхание щекочет кожу чуть ниже шеи, Сонхун задаётся вопросом: так ли люди влюбляются? В маленькие частички, в короткие моменты, неустанно и самозабвенно. Безнадёжно. Слепо. Он кладёт руки на талию Сону и прижимает ближе. — Тогда почему мне кажется, что мы больше не увидимся? — честно шепчет Сонхун прямо в ухо. Дыхание Сону сбивается, но лишь на секунду – он снова расслабляется. — Нет для меня смысла исчезать, — обещает он. — Не в этот раз. Солнце только поднялось над горизонтом, окрасило небо блестящими оттенками морковного и лазурного, а под ним уже ярко сияет Сону. — Принеси мне сушёной хурмы, — тыкает Сону, пытаясь ослабить удушающее напряжение. И прежде чем второй находится с ответом, он поднимает руку и проводит по волосам Сонхуна, оставляя за собой волну тепла. Сону отступает, а Сонхун утрату тепла ощущает как прощание. Это случается в тот же день, когда Сонхун уже в милях от Хахве, в окружении семьи Ян. Телевизор на фоне показывает шоу, в котором никто не заинтересован из-за игры в ют-нори. Кто-то повышает громкость, и мама Сонхуна уже хочет пожаловаться, когда до всех доходят слова ведущего: "Землятресения и оползни – страшные вещи, которые люди не способны предугадать. Так, последние несколько недель в Хахве не прекращаются дожди. Внезапное землятресение привело к эрозии и обвалу на деревню, полностью уничтожившему и…" — О Боже, — восклицает мать Сонхуна, её руки вмиг опускаются на плечи сына. — Какое облегчение, что ты здесь, — зная о близости своего ребёнка к бабушке, она воспринимает его молчание как беспокойство о доме и пытается утешить. — Мы проведаем ханок хальмони как только сможем, хорошо? И потом хлопает по спине, прежде чем извиниться и отлучиться сделать несколько звонков в благотворительные центры, намереваясь предложить помощь в случае необходимости. Это всё-таки их родной город. Чонвон немедленно подсаживается к своему кузену, когда остальные покидают комнату, и вытрясает его из ступора. Мозг Сонхуна плавится, стопорится, он не поспевает за мыслями, мысли не поспевают за ним. Лицо бледнеет, взгляд сверлит в телевизоре, показывающем пейзажи некогда прекрасной деревни, дыры. Теперь она похоронена под грязью, под камнями. Река близ его дома тоже вышла из берегов и затопила всё кругом. Так ужасно осознавать, что всё время он был там, но именно сейчас его там нет… Голос диктора продолжает добивать своими словами: — Жители Хахве когда-то верили в бога Саншина, и сейчас они утверждают, что именно он уберёг их от гибели, предупредив за несколько часов. На горе, где, по их мнению, и живёт бог, есть старое дерево, и как только оно упало, жители деревни восприняли это как дурное предзнаменование и немедленно эвакуировались. Это помогло им почувствовать дрожь земли раньше. Защита это старого бога или же нет – жителям Хахве повезло, крайне повезло. Около сотни людей погибли бы, если бы не успели уехать. — Хён, — зовёт Чонвон, но не успевает продолжить, как Сонхун вскакивает с кресла и идёт к парадной двери. Уже предвидев реакцию, младший летит за ним следом. Он быстрее добегает до выхода и блокирует его с яростной решимостью. — Ты только подвергнешь себя опасности, если поедешь туда сейчас, — говорит Чонвон, но строгость тона вдруг блекнет, когда он видит ярый блеск в глазах своего брата. Сонхун ошеломлён: — Он сказал, что не собирается уходить, — шепчет он в агонии, голос разрывается вместе с сердцем. Конечно, каким-то краем разума Сонхун всегда понимал, что это когда-нибудь случится, но осознание того, что вот оно, на самом деле, прямо сейчас… легче не делает. Это не похоже на смерть бабушки. Не похоже, потому что если она была семьёй, то Сону для Сонхуна – часть мира, который так хочется построить. Это больно. Физически больно позволить Сону исчезнуть вот так, вдалеке от него. Не вместе. Чонвон ведёт его в свою комнату, с нежностью пальцами выводя круги на спине, когда слышит рыдания… Сонхун плачет, горло саднит, хрипит, болит, глаза уже опухают, а слёзы всё льются и не думают останавливаться. Сонхун не знает, что ещё он может сделать. Со временем, как всегда такое и случается, оказывается ясно, что жизнь без Сону тоже жизнь. Приходит осень. Цветы увядают, Сонхун возвращается в Нью-Йорк, чтобы наконец покончить с учёбой – ради облегчения отца. Приходит зима. Снег падает, а Сонхун в себе все эти снежинки пытается собрать воедино, в один снежный ком, просто чтобы разбитое вновь обрело смысл двигаться дальше. Хочется, чтобы всё было проще. Приходит весна. Цветы просыпаются, он приезжает к Хисыну, встречается с Джейком на открытии галереи искусств. И потом приходит лето. Однажды он спрашивает у Хисына о Сону. Пишет сообщение, потому что голосу всё ещё не доверяет. Нет конкретного ответа, который хотелось бы услышать, и когда старший пишет: "Нет, мне жаль. Я больше не вижу его и не чувствую его присутствия здесь," – Сонхун клянётся никогда не поднимать эту тему больше. Даже при таком раскладе Хисын любезно информирует его о ходе реконструкции Хахве. В то время как деревня и её культурные ценности были полностью уничтожены, жители выжили, и усилия, предпринимаемые для возрождения города, очень заметны. Теперь он очищен от обломков, а с краёв строятся новые дома. Дом хальмони, к сожалению, не устоял. Всё, что осталось, – каменный фундамент, остатки колонн, которые когда-то удерживали ханок. Не удержали, только себя. Убирать было нечего – всё уже смыло оползнями и ливнями. Сонхун даже не знает, зачем снова сюда приехал. Может, если он увидит, что это место исчезло, это его утешит. Но вид лишь оставляет горький привкус во рту. Когда тебя полюбят, и когда ты полюбишь в ответ… ты никогда не забудешь об этом. Вот почему никому не стоит влюбляться в богов. Потому что они – кучка… — Козлов, — бормочет он, чтобы переключить канал хоть на что-то кроме плача. Потому что он будет. Плакать, то есть. Сонхун надеется, что Сону слышит его… быстро утирает лицо руками, но всё равно извергается водопад. Если Сону научил его чему-то, то это быть сильным. И пусть даже он бросил его, урок-то, в конце концов, остаётся истинным. Сонхун вынимает сушёную хурму из сумки. Бедствие не пощадило и храма Сону у подножия горы, поэтому он решает оставить её здесь – в единственном месте, где Сону, как он знает, действительно жил. Находит сухой лист, который оборудует как импровизированную подстилку на каменном фундаменте. Опускается на колени и выкладывает фрукты. — Принёс твою сушёную хурму, как и обещал, — Сонхун говорит это в пустоту. — Не знаю, сладкая или нет, но тебе всегда нравилось покислее, так что не думаю, что ты станешь возражать. Не желая задерживаться, он ещё раз кидает взгляд и возвращается. Что-то катится по полу, и на это что-то Сонхун случайно наступает. Раздаётся хруст. Рука тянется вниз, чтобы подхватить жёлудь. И челюсть у него отваливается. — Рики? Темноволосая фигура появляется из-за дерева, играя с ещё одним жёлудем в руке и блестяще улыбаясь: — Спасибо за подношение, — говоришь в ответ, и Сонхун думает, что, возможно, он официально потерян. — Рики, клянусь Богом, если ты разыгрываешь меня, я… — Сонхун, — зовут его так, как звали всегда. Мгновение не слышится никакого ответа. Навязчивая речь Сонхуна сглатывается в себя, рот не открывается. Сонхун просто пялится на человека, жадно осматривая каждую деталь: — Сону? На лице Сону моментально рисуется улыбка, и он смотрит на Сонхуна с абсолютным обожанием. — Ты не собираешься поприветствовать меня? Сонхун правда слышит его. Он просто бесцеремонно приближается к Сону, осматривает его всего, трогает – пытается доказать себе, что это не сон. Сону позволяет ему. — Что за херня? — Сонхун всё ещё смотрит огромными щенячьими глазами. Не верит. — Вижу, ты начал богохульствовать, пока меня не было, — дразнит Сону, его глаза превращаются в полумесяцы, когда замечают покрасневшие уши Сонхуна. Его всё также легко смущать. Будто ничего и не произошло. Сонхун только щипает руку Сону: — Ты даже не… — голос дрожит, рвётся по швам. — Сону, я оплакивал тебя. Задорность вмиг испаряется, Сону двигается ближе к Сонхуну, вторгаясь в пространство: — Мне жаль. Я не мог остановить этого, — говорит он. — Место осознало, что у меня появилась причина не хотеть исчезать. Я не хотел исчезать… — его последним воспоминанием была гора, которая сказала отпустить, подождать. Чуть-чуть подождать. — А потом я просто… я вернулся сюда. Человеком. Самым обычным человеком. Услышав это, Сонхун пытается сделать свой голос мягче и нежнее: — Тебе было больно? Сердце Сону взмывает и в печали, и в любви. — Я не боялся. Я знал, что ты будешь ждать меня. Слова лишают дара речи. — Прости, что я так долго. Люди готовы отказаться от всего ради своих близких и счастья. Рики понял, что это делает их людьми. Как бог моря, он впервые искренне осознал красоту их мимолетной жизни. Он знал о судьбе Сону с самого начала – с того момента, как его сбросили в океан – и вернул его к жизни. Но судьба порою вводит в заблуждение. Да, она сводит людей, но также она их и покидает. Судьба только в начале всей истории. Всё, что происходит после… полностью зависит от желаний людей и их выбора. Сонхун нежно скользит рукой по спине Сону и прижимает его ближе. Качает головой: — Я просто думал, что ты уже никогда не вернёшься. После встречи с Сону Сонхун осознал, что сожаление делится на два типа: сожаление, тянущееся вечность, топящее собой до ощущения себя бесполезным, и сожаление, гораздо более обнадёживающее, способное вернуть душу к цели. Сону обхватывает рукой Сонхуна за шею: — Я никогда не оставлю тебя по своей воле. Их губы встречаются на полпути, зубы стукаются, они смеются, и… Сону такой же тёплый и мягкий, каким его запомнил Сонхун. Отрываясь, он смотрит на него, как на саму жизнь. Он чувствует себя живым, потому что жизнь Сону делает его счастливым. — Пошли домой, — шепчет он с улыбкой – милой, с ямочками, блестящей. Долгое время Сону мечтал исчезнуть, вечно думал об этом, но, оказывается, всё это время он хотел, просто чтобы его нашли. — Да. Пошли. В этом мире существует магия. Она переплетается с нашей жизнью, пропорциональна реальности, которая нам известна, не искажает, а просто подрисовывает слои и смысл к тому, что уже найдено, к тому, что уже существует. Но, возможно, настоящая магия – наименее волшебный аспект всего этого. Ибо есть любовь, надежда и мужество – вещи гораздо более волшебные, чем то, что уже найдено людьми и создано природой.