Запрещающие знаки

Ночные дежурства в такси - дело такое. Конечно, с одной стороны, что может быть лучше сплошной зеленой улицы из опустевших проспектов и переулков, когда и ехать не надо - просто летишь над землей. И да, ночные смены всегда хорошо оплачивались. А днем приходилось сидеть с мамой, у мамы было больное сердце, и нужно было по очереди с сестрой дежурить у ее постели. И ведь находились такие товарищи, такие как, например, Семёнов или Водорезов, которые щурили глаза и надували щеки, как голодные коты в подворотне на сметану в авоське: "Опять в ночь..." Это было неприятно, будто нарочно выпрашиваешь себе ночное ради денег. И в который раз приходилось объяснять, что мама болеет, а Наташке днем в школу и еще секция, у нее, между прочим, районные соревнования по плаванию на носу... Тогда Семёнов делал это противное лицо: "Ладно, ладно..." Про котов - это Леночка из диспетчерской так говорила. Она готовилась осенью в литературный институт, и все время стихи читала, ну, еще говорила всякое и в стенгазету писала. Тебе, говорила, Женечка, тоже в институт идти надо, ну вот, хоть в автомобильно-дорожный... Конечно. В институт Наташка пойдет. Обязательно, как школу кончит, еще два года осталось. Выучится, человеком станет, вот тогда, может... На стипендию семью не прокормишь. Отец после войны совсем больной сделался - заводы осенью эвакуировали, по сибирскому снегу пускали. Кто, как не главный инженер днем и ночью то на разгрузке, то на стройке, то за чертежами, то за монтажом оборудования следит, то электричество пускает - вот и сгорел от туберкулеза. Мама их с Наташкой одна тянула - вот и надорвалась... Утром на пересменок в депо комсомольское собрание, и вот хорошо бы, кстати, о плавании, успеть искупаться, если не щелкать клювом - можно. Таксомоторный парк стоял на берегу - всего-то оно, бегом через дорогу туда, где сложены высокими курганами красные кирпичи и желтый песок (скоро здесь начнут обустраивать набережную, сложат парапеты, оштукатурят, выбелят, поставят вазоны, разобьют парк с тонкими золотистыми топольками... девочки-штукатурщицы всегда так красиво поют за работой!), скатиться по мокрой траве с обрыва до галечной отмели, розовой от солнца, и в воду! В звенящую тишину с головой!.. Исчезнуть на несколько долгих минут, прежде чем вынырнуть в новый день, дожидаясь, пока не сверкнет на поверхности первый лучик, протянет ладонь, сквозь мутную рябь усталости, неприятностей, треволнений, что теперь осядут во тьме на дно навсегда. Вот они дрожью щекочут шею, погружаются в ил - это в ушах шумит... Шумит рация. Это Леночка Осипова диктует вызов по адресу ресторана "Красный Октябрь". У нее там горит лампа под зеленым абажуром, рыжие завитки отбрасывают тень на журнал вызовов, спешно брошенный поверх книги - стихи, наверное - и крепко пахнет свежезаваренным цикорием... А "Красный Октябрь" - вот это с другой стороны. Вернее, не сам ресторан и прочие кабаки, а некоторые крепко подвыпившие отдыхающие. Бывало такое, что и ругались, и с кулаками лезли, и мутило их тоже бывало... Где-то тут еще загорал у городского парка Егорыч, ему до этого "Октября" было всего-то на два-три квартала дальше, только с юга, вдруг ответит. Но Егорыч не отзывался, да и сваливать неприятное дело на старшего товарища было нехорошо, пришлось принять "Октябрь". У ресторана в окошко стукнул усатый растрепанный человек, распущенный галстук съехал у него в сторону. Стоило приоткрыть окно, как в салон крепко дунуло махоркой и густым перегаром. - Слушай, командир, подбрось тут всего-то за углом. Вон человеку плохо, встретились, посидели, фронтовые дороги вспомнили, и вишь ты, сердце прихватило... - Лёша, Лёша, не надо, оставь... - мягким негромким голосом позвал его товарищ, тяжело опиравшийся на высокий гранитный парпет, за которым для украшения были фигурно высажены на газоне какие-то мелкие красные цветочки, так что по обеим сторонам лестницы образовывали надпись "Красный Октябрь". - Так ведь я по вызову. Я бы с радостью, товарищи, но машину ждут. Тут Егорыч недалеко, я вызову, за пять минут доедет... - А и что же вы за люди такие?! Человеку плохо! Ты что, щенок... - тут он просунул красную отечную ладонь в окно и прихватил Женькину форменную куртку за воротник. Но его товарищ уже оказался рядом и, мягко прихватив за плечи, все повторял: - Лёша, пойдем, - Вы извините, - торопливо бросил он Женьке, - перебрали мы сегодня. Оставь парня в покое, человек на работе. У него служба такая... - Так давайте я Егорыча, вы подождите... Лёша, взъерошенный и злой, поглядел на Женьку, будто хотел что-то сказать, но потом только рукой махнул. - Пойдем, Лёша. Недалеко тут, - уговаривал его товарищ одной рукой, потирая грудь под рубашкой, а другой потихоньку уводя однополчанина в прозрачную темноту переулка. А тот все оглядывался и качал растрепанной головой. Это было очень стыдно, так стыдно, что в зеркале заднего вида все лицо залилось краской. Потому что Лёша, конечно, прав был, и по совести в нарушение служебной инструкции нужно было бы посадить их и довезти. Свобода воли - это способность принимать решения со знанием дела, выбирать правильно, в соответствии с необходимостью. Так пишет Энгельс. И у Женьки тогда тоже была она, эта возможность, поступить правильно! И хотя потом, потом они, эти возможности тоже были, они были всегда, только воли потом уже не было... А выстаивать у подножия высокой гранитной лестницы, над которой мерцало алое зарево неоновой вывески "Красного октября", пришлось еще долго. Да за это время десять раз можно было смотаться туда и обратно... Эх, да что теперь говорить! Счетчик уже намотал целый рубль, когда по лестнице спустились двое - молодой человек в костюмчике с узким галстуком свел под руку девушку в длинном черном платье. Платье было такое длинное, что казалось она не идет, а просто парит над землей. Рот у нее в помаде, ярко-красный, хищный на бледном лице, так и замазал все зеркало заднего вида. Пассажирка устало откинула голову на спинку кресла, будто хотела рассмотреть что-то через заднее стекло. - Ну что, Идка, к Борику? - жизнерадостно объявил ее спутник, захлопывая за собой дверцу. При взгляде на него почему-то самой собой приходило в голову слово "хлыщ". Тонконогий хлыщ в тонком галстучке. Как только они уселись, на шею так и легла удавка этакой сладенькой духоты, которая свивается из паров алкоголя, духов, жара банкетного зала, где люди веселятся весь вечер. И Женьке почему-то сделалось особенно дурно и неприятно. Глухой, беспомощный, стыдный гнев встал в горле пробкой. - Борик разве не в Москве? - А я тебе что говорю? Папаня Борика в прошлом месяце из Испании такую книжицу притащил занятную о древнем искусстве любви, там между прочим редкие иллюстрации. А у меня как раз на пару дней есть доступ к его библиотеке. Пойдем посмотришь. - У меня есть книга поинтереснее, - девушка открыла сумочку и вытащила что-то, молодой человек присвистнул. - Как тебе? - Так куда поедем, граждане? - счетчик, конечно, крутился себе, но все-таки с этим вызовом хотелось поскорее разделаться, глотнуть свежего воздуха. - А! - сразу откликнулся хлыщ, позабыв про тонкую бледную книжечку, и, наклонившись вперед, назвал адрес. Но стоило тронуться, как зеркало заднего вида плеснуло черной волной неприбранных кудрей, и, грубо оттолкнув, его спутница продиктовала другой адрес. - А поезжай прямо, командир. До кольца, а там по кругу, - миролюбиво согласился парень и, обняв за плечи, утащил ее вглубь салона на кресла. До бульварного кольца действительно нужно было ехать в любом случае, такси тронулось, а уж потом можно будет повернуть по ее адресу. На заднем сидении возились, шептались, из внутреннего кармана пиджака была извлечена какая-то фляжка, послышался смех. - Распитие запрещено, - очень не хотелось вмешиваться, но все-таки есть же определенные правила. - Видишь, Дмитрий, народ против твоей эскапады, - выражалась она непонятно, но прозвучало это почему-то оскорбительно. - Мы не нарушаем, - усики у него над губой топорщились от улыбки. - На Чкалова сверни. - Я сказала, что еду домой, Димочка! - Ну, конечно, домой. Конечно, - черные колени, обтянутые платьем, высоко взлетели в зеркале заднего вида, погасив бледное сверкание ладоней - белое на черном, - Вопрос только, к кому! Что ты, как маленькая?! - что-то стукнуло. Тормоза булькнули и захлебнулись на свежепролитом поливальной машиной асфальте, но они этого не заметили. Женьку будто волной вынесло из машины, и задняя дверца сама собой распахнулась. - Выходите немедленно! - Ты поезжай, командир, - буркнул молодой хлыщ в галстучке, едва повернув тонкую шею. Рот и усы у него были измазаны помадой. Лица девушки не было видно из-за россыпи черных волос, они вздрагивали и волновались, как рябь на воде. Она то ли вздохнула, то ли захихикала. - Я прошу вас выйти! Сейчас же! - пришлось тащить его за воротник, как кутенка. Пиджак был удивительно мягкий, но, видно, хлипкий, ниточки так и трещали. Хлыщ по-жучиному растопырил ручки и ножки и с воплями шлепнулся на тротуар. - Все, приехали! - но едва к нему оказалась повернута Женькина спина надо же было захлопнуть дверцу, вскочил на ноги - Да ты что?! - и вдруг, со спины, с силой приложил носом о крышу такси, в глазах вспыхнули и закружились шашечки. Руки сами толкнули Женьку назад, и вместе с хлыщом они повалились на мостовую. Над головой мохнатые лапы лип жадно хватали бледные звезды. И, удаляясь прочь, женский смех и торопливый стук каблуков сливались в нестройную симфонию с заливистым длинным свистком милиционера.