Неоновый букет со вкусом пластика

Голова болит. Ёсан даже не успевает раскрыть веки и полностью прийти в сознание, как на черепную коробку начинает нещадно давить, вдавливать осколки костей в мозг. Он будто с пятого этажа упал, а сознание потерять не успел. — Твою мать… Кан поднимается на локти, чувствуя себя необычайно отвратно. Разлепляет неподъёмные ресницы и оглядывается в поисках чего-то знакомого. Опрометчивое решение, которое заставляет его снова упасть на койку и застонать от боли из-за столкновения с ней же. Звуки, краски и запахи наваливаются огромным комом, ударяя кувалдой по макушке. Ломота во всём теле и сухость во рту почти выбивают его обратно в бессознательное состояние, однако подоспевшая медсестра приводит его хрупкое существо в чувство. — Подожди немного, твой врач скоро будет, — женщина с обеспокоенным видом осматривала его, дабы как-то помочь. В её глазах вселенская усталость мешалась с волнением, оседая в едва заметных мешках, замазанных косметикой. — Воды… — едва звучно хрипит Ёсан, медленно привыкая к свету и миру. Медсестра мгновенно оказалась у изголовья койки со стаканом в руке, заботливо приподнимая голову парня. На пару мгновений Кан вообще забыл, где он и зачем. Но позже память учтиво предоставила отчёт: любимый сериал, приступ, кровь, скорая, темнота. Где-то на моменте с сиреной обеспокоенная мать держит его за руку, пока врач твердит о необходимости срочной операции. Боже, он ведь обещал себе держать болезнь в секрете. После такого инцидента его одногруппники явно разведут сплетен и выставят и так позорную ситуацию на посмешище. Парень вновь сделал попытку подняться, только теперь осторожнее. Спина опёрлась о неприятную комковатую подушку, а перед глазами открылась вся его одинокая больничная палата, напоминающая белую гробницу. Крохотную и тихую, в которой нет ничего лишнего, только то, что нужно человеку при смерти. Медсестра пропала, будто её и не было, зато теперь перед воспалёнными глазами Ёсана предстал врач. Кан ощущает себя сейчас дезориентированным, словно на тёмном и холодном дне океана, где на глубине не слышно звуков, слова остаются где-то на поверхности, не достигая его. Ледяная вода путает мысли, сбивает с толку и топит глубже. Однако его тянут наверх, к воздуху, к жизни. Следует осмотр, рекомендации и инструкция реабилитации. На эти полтора месяца Ёсана ждёт явно унылая перспектива. Ханахаки и так наносит тотальный ущерб организму, а он ещё и довёл себя до крайней стадии, чуть не умерев в собственной комнате. Ему придётся долго восстанавливаться. — Твои вещи ещё не поступили к нам. Но сейчас время позднее, к утру твои родители наверняка всё передадут, — мужчина со спокойной улыбкой смотрит в глаза Ёсану, словно успокаивая, давая надежду на что-то непонятное. — Сейчас ты нормально себя чувствуешь? — Вроде да, — Кан с хрустом потягивается, свесив ноги с койки, и прислушивается к своему телу. — В груди только болит, — он прикладывает ладонь и чувствует лишь шершавую поверхность под больничной одеждой. Опустив взгляд, хмурится и видит продолговатую полоску пластыря вдоль грудной клетки — след вспоренной накануне грудины. — Некоторое время будет дискомфорт. Но если всё остальное в норме, я могу перевести тебя в общую палату. — Хорошо. Ёсан медленно бредёт по тихим коридорам за врачом, пустым взглядом пропуская их мимо себя. Мысли медленно собирались обратно в строй, лестницей позволяя добраться до воспоминаний. Теперь и так поганая жизнь осложнится судорожным поеданием таблеток, дабы его сорняки вновь не проросли. Маленькие гипсофилы, гроздьями росшие в лёгких, словно там был самый подходящий горшок для них. Они — его чёрное знамение, его неосторожная гибель. Кана приводят в палату — тёмную и тихую. Луна светила в широкие окна, позволяя оценить обстановку: четыре койки с тумбами, светлые стены, раковина в углу. Жить можно, в общем. Одна из постелей уже была занята темноволосым парнем, почему-то не спавшим в этот час. И когда они остались наедине, Ёсану стало немного неловко. Странная атмосфера витала тут, давила на затылок ненужной головной болью. — Эм… Привет, — Кан неловко кашляет, стыдясь своего осипшего голоса. — Привет, — парень едва ли обратил внимание на новоявленного соседа и продолжил пялиться в потолок. Вещей совершенно никаких, даже личной одежды. Телефон и часы тоже отдали родителям. Поэтому Ёсан медленно усаживается на койку напротив парня, смотря на свою пустую безжизненную тумбу. В противоположность ей стояла тумба парня, с кружкой, книгой и прочими вещами. А над койкой висела короткая гирлянда со звёздами. Видимо, он тут уже достаточно времени провёл. — Не смотри так, это сестра привезла, — с оскорблённым видом сказал этот парень, приподнявшись с места. — Упросила врачей повесить, несмотря на правила пожарной безопасности. Думала наверное, что меня это ободрит. — И как? Помогает? — Кан без особого энтузиазма отмечает, что гирлянда правда красивая. И выглядит в этих безжизненных стенах подающей надежду. Горела бы ещё. — Ну, вроде. Повисает молчание. — А я ведь серик не досмотрел… — разочарованный вздох сталкивается с потолком, пока Ёсан окончательно смиряется с тем, что он жив. Смертность от ханахаки и операции всё ещё довольно высока, поэтому его случай — удача, счастье. Радоваться надо. Но после выматывающего периода болезни, когда ты почти каждый ведь рождаешь на своих невзаимных чувствах по кустарнику, когда твои конечности немеют от недостатка крови, а сердце болит от нагрузки из-за инородного тела внутри, когда ты теряешь доступ к кислороду и просто не можешь вдохнуть от лепестков в трахеях, ты желаешь лишь успокоения. И не столь важно, как оно будет достигнуто — смертью или операционным столом, от этой болезни хочется лишь освобождения. Однако когда влюблёный выживает, когда из него вырезают все ненавистные цветки, приходится продолжать бороться. Сдерживаться, чтобы не вырастить в себе оранжерею вновь. Контролировать своё тело, пока взаимная любовь не спасёт душу. И из-за таких стараний смерть порой кажется более лёгким выходом. Кан разочарован в том, что это не его выход. Тем временем парень, с виду его возраста, лениво встаёт с кровати и покидает палату, по пути потягиваясь. Видимо, он не очень дружелюбен. Оно и понятно, их в одну палату упекли явно с одинаковым диагнозом. И этот диагноз — дитя Аида. Коварная, беспощадная змея, которая ужалит лишь после того, как хорошенько её пригреешь. Напитается сладкой влюблённостью, даст иллюзию счастья, а пока разум будет в путах утопичного миража, оплетёт лёгкие стеблями и станет душить бутонами — плодом наивной опрометчивости. И Ёсан — идиот, который почти утонул в собственных мечтах, но ему позволили жить. Вот только он этому пока мало рад. У него нет сил бороться, нет того, ради чего можно стараться. Ему попросту не нужна жизнь. Ощущение, будто Ёсан умер тогда, поздно вечером, в своей спальне, и теперь готовится к мукам чистилища. Но в реальности всё точно наоборот — его спасли и позволяют начать всё сначала, с последней контрольной точки, пока он ни в кого не влюблялся. — Ну и как ощущения? Выглядишь неплохо для человека, недавно вышедшего из-под хирургического ножа, — парень садится обратно на свою койку в позе лотоса и с интересом смотрит на Ёсана, пока тот изучает в ответ. Тёмные растрёпанные волосы прикрывают глаза и, наверное, половину обзора. Кан замечает на лице юноши едва заметные пятна — следы от синяков, а предплечье его замотано бинтом. — В груди болит, — повторяет устало Кан, сидя напротив собеседника на своей кровати. Между ними метра два, а вроде и целая пропасть. Два незнакомца с разбитыми сердцами в четырёх пропахших печалью стенах. — Правильно, у тебя операция на лёгких была. Зато теперь дышишь. Легче ведь? — он улыбается по-доброму и чуть склоняет голову. Явно понимает, о чём говорит. — Легче… — Ёсан вздыхает поглубже и понимает, что действительно давно уже не испытывал подобного. Когда полной грудью, без кашля и страха начать задыхаться. — Ты ведь тоже с… — конец намертво к языку прилипает, но он остаётся понятым. — Да, ханахаки. Чёртова глициния, теперь будет мне в кошмарах сниться. У него был кошмарный вкус, — усмешка срывается с уст, и парень тихо удаляется затылком со стеной позади. — Я влюбился в своего друга-гомофоба, — с болезненной улыбкой начинает он свой рассказ, разглядывая очертания лунного света на потолке. — Это, — указывает пальцем на синяки на лице. — когда я признался ему. Это, — палец перемещается на бинт. — я слишком близко к сердцу воспринял его ответ. Ну а это, — ладонь ложится на грудь. — Моя болезнь не позволила мне умереть с достоинством. Пока я резал вены, начался очередной приступ, только гораздо сильнее. Потерял сознание, а там, видимо, мать приехала с работы и вызвала скорую. Уже вот неделю тут тухну. — Выходит как-то совсем грустно… Ты явно не заслужил подобной участи, — сердце Ёсана начинает болеть ещё сильнее. Судьба этого парня – кошмар наяву, иначе не сказать.Такое количество жизненных потрясений ужасает, наверняка нужно иметь хорошую выдержку, чтобы перенести столько. Не зная друг о друге ничего, Кан почему-то чувствует с ним определённую родственность. Может, видит в нём что-то от своего отражения. А может, общий враг делает их ближе. — Я не заслужил этого спасения. Раз уж не суждено, я хотел закончить всё там, без вторых шансов. А теперь я со шрамом на груди буду каждый день жить под угрозой рецидива, пока сказочная взаимность не сжалится надо мной, — ироничный тон ломается, когда из-под густой чёлки одиноким кристаллом скатывается слеза. Парень сполз обратно на кровать, пряча себя и свои эмоции во мраке комнаты. Ёсану было нечего ответить. Он сам не понимал, что делать дальше, ведь теперь ханахаки хронически будет следовать за их спинами. Промажешь дважды — умрёшь, потому что лёгкие уже не выдержат такой нагрузки. Сердце не сможет проталкивать кровь сквозь пережатые вены и артерии снова. — Ну а ты? Как сюда попал? — тихо произносит парень, глядя в потолок. В ночи палаты и тишине этажа они вдвоём были словно единственными выжившими на этой Земле. – Для начала — сколько сейчас времени? И как тебя зовут? — Время… — он тянется к часам, лежавшим на тумбе. — Час ночи. А зовут меня Сан. Чхве Сан. Час ночи… Вся жизнь в больнице начнётся утром, а пока есть время освоиться и попривыкнуть. — Я Кан Ёсан. У меня достаточно банальная история — мой парень просто не любил меня в ответ. — криво улыбнулся парень и почесал шею. — Значит, у нас одна проблема. — тихо произносит Сан, скорее для себя. — В каком смысле? — Забей. И Ёсан покорно забивает, ибо сил сейчас разбираться нет. Он всё не может избавиться от мысли о том, что он уже проиграл и что смысла бороться дальше нет. Закрыв глаза, он усмехается над своей же глупостью. «Мой парень не любил меня в ответ», а как же. У Кана отношений-то ни разу в жизни не было толковых. И друзей тоже. А те, что были, остались где-то в прошлом, в туманных школьных годах. И сейчас ему так обидно за свою одинокость, до очередной жгучей боли в груди. Ведь никто его не проведает кроме матери. Не спросит о самочувствии и не поддержит. Заплакать бы, да даже на это сил уже нет. Но теперь у него хотя бы есть человек, понимающий его чувства. Парень с осколками разбитой души на дне глаз, чьё присутствие оказывало успокаивающий эффект. Ведь хотя бы в комнате Ёсан не один.