Лишь.
Бы.
Он.
Был.
Жив.
Тошнота подкатывала к горлу, и он едва успевает добежать до ванны. Он рвал водой вперемешку с собственными криками, захлебываясь то ли от слез, которые непрекращающимся потоком лились из глаз, то ли от кашля, что вырывался из легких. Ему нужно было прикрыть глаза чтобы перевести дыхание, но от мысли о том, что Антон там один, без помощи, становилось только хуже. Он резким рывком вскочил на ноги, отчего картинки закружились перед глазами. Арсению хотелось кричать, хотелось разбить что-то о стену, но это желание растворилось, стоило ему посмотреть на Диму. Он казался спокойным, но Арсений неосознанно отмечал противоположное: руки парня дрожали, кожа казалась бесцветной, а губы — сухими. Но самое главное взгляд — затравленный, какой-то подбитый и неправильный. Мертвый. — Его забрали, — голос Димы хрипел, но Арсений чувствовал, что парень просто в шоковом состоянии. — Зачем? Ты не должен был им позволять этого, — он даже не осознает, что делает, пока тело стаскалось по стене, — зачем ты им разрешил? — Нужно как-то сообщить тете Майе, — Дима говорил все тише, словно хотел раствориться, — мы должны помочь с похоронами, как-то поддержать её. — Зачем ты им разрешил? Он падал вниз, чувствуя, что вот-вот разобьется. Его здесь не было. Не было в этой комнате, не было в этом городе, в этом мире. Его не было, потому что не было и Антона. Они не могли существовать отдельно, это было чем-то инородным, чем-то настолько неправильным, что слова не подбирались. Антон и Арсений должны быть рядом навсегда. Но он не справился. — Он умер, Арс, — именно это было больнее всего — слышать, — все кончено.***
— Ох, Арсюша, — Майя Олеговна была удивительной женщиной. Столько силы, столько доброты, столько прощения он не видел ни в одном человеке. Когда он валялся у неё в ногах, умоляя не простить, не понять, а просто разрешить присутствовать на похоронах, она твердо ответила, что это не его вина. Он не мог себя простить, не мог разрешить себе думать также, но у неё хватило духу подарить ему прощение. Она продолжила относиться к нему так же, как к сыну. Сыну, которого у неё больше нет. — Я не могу позволить, чтобы твоя семья все оплатила, это даже не обсуждается, — и все же, несмотря на внешнюю силу, она была сломлена, сломлена в несколько раз сильнее, чем он. Они готовились к похоронам днем, а вечерами позволяли себе оставить маски, просто сидя за столом, с плачем вспоминая те дни, когда были счастливы. Это не помогало, но они не знали, как справляться иначе, — ты говоришь о больших деньгах, я не могу… — Майя Олеговна, — он перебил её, все еще не смея смотреть женщине в глаза, — я делаю это не из какой-то вредности, я хочу, чтобы все прошло так, как он того заслуживает. Его отец, узнав о случившемся, сказал о том, что даст любые деньги, подключит любые связи, но похороны будут достойными. Арсений был ужасно благодарен, рыдая на коленях матери, когда он просто гладил его по голове. У него оставалась семья, семья, шанс на которую ему также подарил Антон. — Вам ответил Андрей Александрович? — он вспомнил об отце Антона, удивляясь тому, почему мужчина до сих пор не прилетел первым рейсом, — он сможет приехать? Эта тема была неприятной, почему-то отец решил, что смерть его сына — недостаточный повод, чтобы бросить все свои дела и проблемы. Он несколько раз переносил день приезда, но в последний раз Арсений жестко поставил условие — похороны будут на третий день и их не будет волновать то, приедет ли мужчина. Похороны должны были быть уже завтра, но мужчина просил отсрочку еще на день. — Приедет сегодня ночью, — в голосе женщины холод и сталь, — перенесем похороны на день, это же допускается. Пусть уже так, не хочу я лишних скандалов. Именно этот диалог всплыл в его голове на следующий день, когда они втроём поехали в бюро ритуальных услуг, чтобы все еще раз утвердить. — Майя, ты что, какие цветы на могиле у нашего сына? — Андрей Александрович оказался мужчиной неприятным. Такие на все имеют своё, единственно правильное мнение и никто не мог с ними спорить, — эти чертовы цветы убили его, а мы ему их на могилку принесем? И Арсений бы и не стал спорить, но видеть лицо Майи Олеговны, которая стойко пытается не разрыдаться при бывшем муже, он не сдержался. У неё не осталось никого, никого кроме Арсения, поэтому его долг — защищать его. — Антон не считал так, — он говорил уверенно, говорил, зная о блоге Антона, зная из их давних разговоров, просто зная своего парня. — Тебе вообще слова не давали, — взгляд должен был получиться угрожающим, но его это не пугало. Самое страшное в его жизни уже произошло, все остальное на фоне меркло абсолютно, — будь моя воля, ты бы даже не появился на кладбище. — Андрей… — Майя Олеговна попыталась перебить мужчину, но он не дал её и шанса. — Я знаю своего сына, это как принести орудие убийства на могилу, вы совсем не понимаете? — Вас не было рядом, — Арсений вспылил, повышая голос и даже не пытаясь успокоится. Этот человек не знал Антона, не понимал его, но при этом резко решил, что должен спорить, — вы должны были быть рядом, сделать все, чтобы он знал — вы его любите. — Это была твоя чертова задача, — отец Антона противно усмехнулся, махнув рукой, — от тебя требовалось только это, но ты проебался, дружок. — Я знаю. Он и правда знал, знал, что окончательно проиграл, но это теперь ничего не меняло. Теперь вообще ничто ничего не меняло. — Уходи, — женщина все же вспылила, указывая на бывшего мужа, — для тебя это какой-то цирк, игра, но это не так. Нашего сына больше нет, — её голос дрожал, а в глазах были слезы, — похороны завтра в десять, мы с Арсением сами тут закончим. Мужчина только громко выругался, а затем, закуривая сигарету, ушел прочь. Это было правильно, казалось, что ему действительно не хватает понимания того, что происходит, но все же Арсению стало стыдно. Он потерял сына, просто он не знает, как реагировать. Они и сами не знали. Арсений твердо решил, что поедет к нему сегодня вечером и извинится. Им необходимо было поговорить. Возможно это не был знак нелюбви к сыну, возможно, и даже скорее всего, это был такой глубокий символ отчаяния, что им нужно было с ним смириться. Каждый переживал горе по-своему. — Какой из венков твой? — женщина оглядела вход в бюро, пустым взглядом рассматривая огромное количество цветов. — Я попросил сделать корзинку лаванды, — Арс показал рукой на огромную корзину свежесрезанных цветов, — Антон мне говорил о значении цветов, это ведь значит… — Я тебя никогда не забуду… — Никто тебя не заменит, — они проговорили две фразы в один момент, чувствуя, как сильно это давит. Им не хватит и вечности, чтобы смириться.***
Его руки сжимают красный бархат, скользя пальцами, пытаясь пробраться дальше, туда, где будет его сердце. Оно осталось там — вместе с кудрявым пареньком, который всегда улыбался так ярко и забавно, который украл его любовь, а затем испарился. Он кричит, возможно, ему было нельзя, но он не понимает, почему окружающие такие спокойные. Их скорбь игрушечная, их слегка мокрые глаза не выражают ничего, они пусты. А Арсений не знал, как быть дальше — под его глазами тонна песка, он практически не спал, лишь изредка впадая в беспамятство, когда глупое тело подводило окончательно, ноги казались обессиленными, но душа требовала битвы. Он не был готов отдать Антона кому бы то ни было — другим людям, болезни, смерти. Ему нужно было бороться — кричать, кусаться, драться до стертых кулаков, но ирония была именно в том, что все это уже не требовалось. Его ногти царапали этот чертов бархат, он не мог чувствовать, как тепло было на улице, не мог понять почему так ярко светит солнце. Не мог понять, как могла продолжаться жизнь дальше, когда его мир рухнул. Фильмы всегда говорили о другом, всегда показывали максимально драматичную картинку. Должен был идти дождь, ураган, все должно было быть серым и незначительным, но этого не было. Все было иначе, но какой смысл от всего этого фарса, если внутри него не было ничего. — Он не мог, не мог, не мог. Он почти сразу почувствовал боль от удара коленями о землю, но не собирался ничего с этим делать. Он прижимался к гробу, словно пытаясь передать последние капли тепла, капли жизни, хоть что-то, что могло бы помочь. Ему хотелось расцарапать пальцы в кровь, хотелось, чтобы это помогло, хотелось бороться. Но все было бессмысленно, он рычал совсем как подбитый зверь, когда его пытались поднять на ноги. Их нельзя было разлучать — Арсений был готов сам лечь в могилу, похоронить себя внутри… Лишь бы быть рядом. — Оставьте меня, я не хочу, — он заходился рыданиями, ощущая, как Дима притягивает его в свои объятия. В них тепло и безопасно, но он не хочет этого — ему нужно быть рядом с Антоном, нельзя было уходить. Антон находился внутри гроба. Это был его Антон внутри. Антон. — Тише, — в голосе Димы слезы, но он решительно отворачивает Арсения от гроба, заставляя прижаться к себе сильнее, — не нужно нам этого видеть. Но он знал, что Дима смотрит, смотрит, не смея отвести взгляд, знал, потому что чувствовал ответную дрожь в теле от каждого забитого гвоздя. Чувствовал, как Дима пытается сдержаться, сильнее успокаивая Арсения, пытаясь сделать вид, что когда-то все будет хорошо. — Уже почти все, — самые лживые слова, потому что Арсений знал — это только начало. Дальше только тяжелей. Как ему жить теперь? Где искать силы, чтобы просыпаться изо дня в день зная, что его там больше не будет? Он заставил себя развернуться, даже не удивляясь тому, что Дима позволил. Ноги не держат — он присаживается на землю, не чувствуя её холода. Слова священника длятся вечность — или, напротив, буквально секунду. Боль напрочь стирает время, он не уверен, что мог бы с точностью назвать даже день недели или сегодняшнее число. Его жизнь остановилась четырнадцатого апреля, тогда же, когда и остановилось сердце его первой и единственной любви. Арсений не знал, что сдерживало его от того, чтобы прыгнуть в яму, когда кто-то начинает опускать гроб — наверное недостаток сил. Он замирает, не в силах пошевелиться, не в силах даже просто дышать. Смерть с каждой секундой ощущается ближе, она становится реальнее с каждой горстью земли, что кидают люди. Она с громким звуком разбивается о крышку гроба, отзываясь в сердце неправильной болью. От неё нет спасения. Он знает, что должен сделать то же самое, но не хочет. Он не хочет этого делать, он не хочет засыпать свою любовь землей, не хочет прощаться. Он бы ни за что не сказал это ему. Он не может, просто не может. Это все еще не может быть правдой, он должен скорее проснуться, это слишком затянулось. Но он не просыпается — только продолжает плакать. Майя Олеговна подходит к нему, поэтому приходится подняться на ноги. Они обнимаются так крепко, что он чувствует жжение на своей коже. Женщина плачет, она является лишь тенью самой себя, даже её рыдания едва слышны, словно из неё выкачали всю энергию. Арсений не знает, как ей удаётся быть такой стойкой, чтобы пережить этот день. Люди все подходят и подходят к ним, бросая ненужные слова утешения или просто скорбящие взгляды. Многие, при этом, награждают его таким презрением, что ему бы хотелось прикрыться, уйти, стать незаметным. Но он не чувствует ничего. Ему плевать на них, на их мнение и выводы. Он никогда не простит себя, но его простила Майя Олеговна, его простил Дима. Разве не это самое важное? Дима аккуратно ведет их в машину — они втроем не готовы ехать на поминки, поэтому Темур Станиславович взял это на себя. Отец Антона уехал, не прощаясь, но оно было к лучшему. Им не нужны были лишние люди. Их скорбь была слишком огромной, а раны такими открытыми, что чужие были бы не к месту. Каждый из них не знал, как это пережить.***
Он не знал, зачем пришел и теперь, стоя перед дверью, сомневался, что это было верным решением. Но его рука — на звонке, поэтому пути обратно нет. Нужно было сделать это раньше — Дима выглядит достаточно удивленным, действительно не ожидая, что Арсений появится здесь. Только сейчас он понимает, что Диме так же тяжело: его глаза выглядят опухшими и красными, он явно сбросил пару килограмм и весь его вид свидетельствует об усталости. Парень кажется отстраненным, но он видит все в его глазах — потерю, сожаление, вину, всепоглощающую боль. И Арсений с удивлением обнаруживает, что не он один потерял родного человека. Антон для Димы — младший брат, лучший друг, самый близкий человек, с которым и в горе, и в радости, и пьяным, и трезвым. Некстати вспоминается его глупая ревность — теперь в ней нет смысла, теперь некого ревновать, некого ограничивать или беречь. Но также он чувствует, как их боль сталкиваясь между собой, будто волны в шторм, не становится больше, а, удивительным образом, успокаивается, притупляется. Она похожа на море после грозы — ты опасаешься его, но знаешь, что самое страшное уже позади. Арсений первым падет в объятия, чувствуя в них силу человека напротив. Им не так и нужны слова — их тела говорят сами за себя. — Ты пахнешь, как он, — Дима говорит ломаным голосом, крепко обнимая, заставляя чувствовать себя живым. — Я не могу заставить себя надеть что-то из своего, — Арсений тихо бормочет, утопая в непривычном аромате Позова. На секунду мелькнула мысль отстраниться, чтобы эти два запаха не смешались, но он подавил это, потому что рано или поздно это произойдет. Нельзя жить прошлым, Антон бы этого не позволил, — это была его толстовка. Дима как-то отчаянно кивнул и прижал парня к себе крепче, будто бы так он мог удержаться на плаву. — Ты был его тоже. — Я и есть его. Навсегда. Они проходят внутрь молча, обдумывая каждый своё. Им нечего рассказать о новой жизни, поэтому остаётся делить боль на двоих, топить её в каком-то чае, надеясь, что станет легче, что пройдет, притупится, будет иначе. — Что делать, когда ты нашел своё, настолько, блять, своё, что на нем только кричащего знака не хватало, что оно твое, — он начал этот разговор спустя пару минут молчания, даже не подбирая слова, — но, оказывается, что нет, не принадлежит оно тебе, и очень сильно не принадлежит. Дима молчал, давая ему высказаться, выразить всю ту боль, что была внутри. — Я любил его, — он тут же поправляется, до боли сжимая кулаки, — я люблю его. Я люблю его настолько сильно, что это не поддаётся описанию, я часто воображал себе все те вещи, которые мы бы сделали вместе. Я думал о нём каждый вздох, каждую минуту своей жизни, — ему не хватает дыхания, но он продолжает, боясь, что в следующий раз не решиться, — я не всегда говорил ему об этом, но он же знал, правда? Я хотел сделать ему предложение… Дима хочет что-то сказать, но Арсений его перебивает, действительно боясь потерять мысль. — Я был у его лечащего врача, на самом деле я чуть не разнёс ей половину кабинета, но мы поговорили с ней. Я не понимал, почему она соврала, почему сказала, что всё закончилось, что он здоров, а затем он умер? — Я этого сделать так и не смог, — Дима действительно выглядит подавленным из-за этого, но продолжает слушать. — Я вел себя ужасно, мне стыдно, но я должен был узнать правду, — он на самом деле кричал так громко, что удивился, что женщина не выставила его за дверь. Но этот разговор был настолько важен, что он бы ни за что не вышел. Ему нужно было знать причину, знать, что именно пошло не так, — мы долго разговаривали и мне жаль, что я половину её слов так и не понял. Она рассказала ему много нового об этой болезни, такое, чего не было в интернете, чего нельзя было просто найти на первых страницах поисковиков. — Ханахаки мало того, чтобы я полюбил Антона, — он впервые об этом говорит, теперь стараясь подбирать слова, — эта болезнь работает от веры. Если бы Антон верил, что я люблю его, то она бы отступала. Но с каждым сомнением, с каждым переживанием, с каждой его мыслью, болезнь прогрессировала, не давая нам шанса, — он снова замолчал, не решаясь продолжить, — если бы я ему сказал, как сильно люблю его, как он мне дорог, какой он прекрасный, какой идеальный — все было бы хорошо. Это его вина. Ему могло стать легче от знания, что он не виновен, но это не было правдой. Ему нужно было стараться лучше, сделать что-то, чтобы Антон чувствовал себя любимым, чувствовал себя значимым. — Не бери на себя все, — голос Димы расколот, он говорит тихо, отчего приходится прислушиваться, — ты не можешь контролировать все. Это больно, я понимаю тебя, каждый из нас надеялся на другой исход, но это была его жизнь, — он на секунду замолчал, и Арсений уверен, что он чувствовал ту же боль на словах «была», — мы не могли вложить ему в голову наши знания, не могли заставить его думать иначе. — Я мог, — возражает Арсений, — я должен был говорить ему это, — он только после смерти Антона понял, что так и не сказал ему этих слов, — я должен был сделать все ради него. — Ты уже сделал. Он был счастлив, счастлив именно с тобой, — Дима встает из-за стола и выходит из комнаты, но возвращается уже через минуту, — он просил меня передать тебе это. В его руках — белый конверт, на нем нет ничего, ни надписей, ни картинок, но сердце Арсения забилось быстрее. — Он отдал мне это давно, просил передать тебе, когда ты будешь винить себя. Бумага прохладная, он чувствует её шершавость, но не решается открыть. Арсений прижимает конверт к себе, благодаря Диму за такой ценный дар. Он чувствует, как в глазах скапливаются слезы, но даже не думает их смахивать. — Спасибо тебе, — он благодарит так искренне, от всей души, зная, что сможет попрощаться с Антоном хоть так. Они проговорили еще недолго — просто делились тем, как проводят эти дни и что им помогает не сдаться окончательно. На последний вопрос нет ответа — он хочет сдаться, но каждый раз перед глазами Антон. Только ради него.***
Арсений так и не смог съехать с квартиры Антона, слишком сильно она была наполнена воспоминаниями. В каждой вещи — любовь, в каждой комнате — отголоски смеха. Он говорил с хозяйкой квартиры, и она согласилась подумать о продаже. Ему была нужна эта квартира. Он не мог просто закрыть дверь и начать все с нового листа, словно этого ничего не было. Словно Антона никогда не было в его жизни. Он открывает конверт прямо на их кровати, стараясь каждый раз не думать о том, что именно здесь все и закончилось. Возможно, этим он наказывал себя, но ему было плевать. В конверте лежало несколько бумаг, но взгляд сразу же уцепился за письмо.«Дорогой мой Арсений. Не знаю с чего начать, ужасно виню себя за то, что так и не смог сказать тебе все лично, что втянул во все это, переломал, испортил твою жизнь и просто ушел. Я знаю, что ты будешь чувствовать свою вину, будешь думать, что подвел меня и все испортил. Это не так! Я пишу тебе, чтобы ты всегда мог видеть подтверждение моих слов: ты не виноват. Если бы я сказал тебе это лично, то ты бы все отрицал, говорил бы что все наладится, что ты будешь стараться из-за всех сил. Ты бы сказал, что я буду жить. Я бы хотел верить в это, правда хотел бы. Но мы оба знаем, что это не так. Нельзя полюбить кого-то только из жалости, просто чтобы спасти. Это все было невероятно жестоко по отношению к тебе, ведь ты заслуживаешь большего, ты не должен просто быть рядом со мной. Ты должен быть любимым и испытывать это прекрасное чувство. Любить кого-то — это восторг, поверь мне. Никогда не думай, что я был несчастен рядом с тобой, не думай, что ты дал мне недостаточно. Никогда не вини себя в том, что я ушел. Ты подарил мне сказку, дал мне именно то, что было так нужно. Ты не жалел меня, не считал меня больным и просто был рядом. Поверь, время, которое мы провели вместе стало лучшими моментами за те двадцать лет, что я живу. Нельзя описать словами все то, что я чувствую, когда ты рядом. Это восторг, полет, ощущение полной и безграничной свободы. Я ощущаю ту легкость и тепло, какое бывает только раз в жизни. Я люблю тебя так, что умирать совсем не страшно. И я уверен, что ты тоже любишь меня. Я вижу это в каждом твоем взгляде, в каждой улыбке и прикосновении. И я так сильно хочу оставаться живым для тебя, ради тебя, но я не уверен, что мне хватит на это сил. И мне очень жаль, правда жаль, это чувство вины просто огромно и невыносимо. Я не должен оставлять тебя одного справляться со всем этим. Черт, я ведь даже не должен был заставлять тебя чувствовать что-то. Прости, что я не смогу быть рядом с тобой, чтобы помочь тебе справиться. Прости, что не смогу держать тебя за руки, когда ты вновь будешь забывать, что ты самый сильный человек. Но я ухожу зная, что время лечит. Оно не может иначе. Мне тяжело писать, последние дни выдались тяжелыми, но я хочу, чтобы это письмо согрело тебя, как мои толстовки, которые ты вечно забирал себе. Я люблю тебя. Я скажу то еще миллион раз, потому что ты тот человек, который заслуживает, чтобы его любили. И я тоже чувствую твою любовь. Я чувствую её в твоих объятьях, когда мы засыпаем. Я ощущаю её в твоих поцелуях, в твоих улыбках. Я чувствую это в том, как ты уступаешь мне, как становишься мягче рядом со мной. Я не знаю, когда ты получишь это письмо. Я попрошу Диму отдать тебе его, ведь с ним я нашел силы попрощаться лично. Прости меня и за это. Просто он единственный, кто, как и я, понимает к чему это все идет. Но не думай, что он не чувствует боли, что он не подавлен. Это не так. Я вижу это, но он старается быть сильным ради всех нас. Он просто переживает это иначе, вот и все. Я бы написал еще много, очень много, но я не хочу, чтобы ты устал от этого. Я боюсь, что ты устанешь от меня. Арс, я прошу тебя о малом. Пообещай мне, черт возьми, это очень важно. Пообещай мне, что ты не станешь отчаиваться и тосковать, что будешь сильным за нас двоих. Пообещай, что будешь жить, даже несмотря на то, что произойдет. Не отрицай этого, я знаю, что так и будет. Я хочу, чтобы ты жил даже тогда, когда не смогу я. Я верю в тебя, ты сильный, ты самый сильный из всех. Ты всегда был сильнее меня. Ты обязан идти дальше, обязан полюбить кого-то так же сильно, как люблю я. И это обязательно будет тот, кто полюбит тебя в ответ. Ты справишься, ты обязательно будешь самым счастливым. Главное не переживай обо мне, думаю после всего этого я буду в полном порядке. Я думаю, что после смерти я все равно буду любить тебя. Не знаю, как там происходит, где я буду и как оно будет выглядеть, но я знаю лишь одно. То, что меня больше нет рядом физически не значит, что я не с тобой. Я навеки твой, ты это знаешь. Даже во время ссор я всегда возвращался к тебе. Я вернусь и в этот. Люблю тебя, навсегда твой, Антон»
Можно ли чувствовать боль сильнее? Арсений снова и снова перечитывал эти строки, не сдерживая себя. Он плакал, отчаянно пытаясь забыться, пытаясь раствориться в этом письме, в одном из немногих доказательств их любви. Почему он умер? Почему бросил Арсения одного, заставил его переживать всё это. Даже сквозь письмо он чувствовал, какой груз ответственности лежал на Антоне, как сильно он старался, как отчаянно хотел спастись и спасти Арсения. Это не поддавалось описанию — любовь такой силы не могла закончится так внезапно, так глупо и банально, не могла разлучить их тогда, когда все уже было хорошо. — Ты заслужил отдых, — он шепчет это в пустоту, надеясь, что Антон действительно рядом, что он слышит и поймет, — сладких снов, мой ангел. Его накрывает — он снова кричит подбитым зверем, рыдает, пытаясь вытолкнуть всю боль из себя. Он не знает как с этим справиться, он не может и представить, что делать дальше. Голова кружится, а во рту противный солёный привкус. Ему кажется, что еще немного и сознание покинет его, но этого не происходит. Его наказание — ощущать все это, чувствовать огромную боль, не имея возможности отдохнуть хоть немного. Он старается взять в себя в руки, вытаскивая из конверта все, что там лежит. Это фотографии. Их невероятно много — все их глупые селфи, все фото с репетиций, фото с прогулки на вертолете и даже те до ужаса пошлые фотографии, что они сделали вместе. Он и не знал, что их так много, но сейчас прижимает каждую из них к груди, словно так можно было бы дотянуться до Антона. Это был одновременно лучший и самый ужасный подарок в его жизни.Антон любил, но слишком сильно. Арсений любил сильнее. … Просто он любил иначе.