Алекс Кош.
***
Здание, где находилась группа следователей, сегодня выглядело мрачнее тучи. Серые стены снаружи казались ещё серее, а девушка за стойкой у входа улыбалась уж совсем как-то натянуто. Профессионалы ждали появления их главной фигуры на поле боя, и это действительно выглядело как шахматы. Белые фигуры против чёрных на одной фламандской доске. Словно по правилам шахмат: вне доски игра не может состояться, они не могли покинуть здание, ведь тогда игра бы не свершилась. Настроение у следователей было тоже ниже среднего, ведь с самого раннего утра, точно также, как и снаружи, внутри помещения витала непередаваемо странная атмосфера. Она давила своей тяжестью и волнением так, что хотелось убежать подальше, лишь бы не видеть этих строгих, словно осуждающих за что-то, бело-прозрачных стен и хмурящихся людей в белых халатах. Ожидание чего-то неизбежного всегда мучительно страшно и дольше обычного, но, наконец, в хмуром здании появился главный герой. Запах сосны распылился по всему помещению, заливая его своей густотой и какой-то странной тяжестью. Он окутал всё помещение, его стены, полы и людей, что неприятно ёжились, ощутив его резкость. — Здравствуйте, Илья, пройдемте, поговорим. — Перед носом Макарова, не успел он войти, тут же вырос полковник полиции и главный следователь округи. — Какая встреча, Валентин! Мы так давно не виделись, правда? Хотя нет, буквально на прошлой неделе довелось, точно! — Он захихикал, а потом резко замолк, глядя на полковника исподлобья. — Идём, идём. Мне есть что сказать тебе, мой старый друг. В допросной ярко горел белый свет, стоял стол и два стула. — Присаживайтесь, Макаров. Главный следователь сел напротив и сложил руки перед собой в замок, тут же впиваясь смелым взглядом в своего собеседника. Из всей группы только он один вызвался говорить с сумасшедшим, остальные опускали головы и что-то бормотали, мол, нет опыта и слов не знают. Полковник на это покачал головой и объявил, что допрос будет устраивать самолично, а остальным приказал следить за разговором в смежной комнате, в которую была проведена связь с камерами допросной. — Итак, вас долгое время искали после того, как вы совершили покушение на сотрудников офиса. Никто найти вас не сумел и все было отчаялись. Но тут вы сами звоните и сами приходите почти в лапы полиции, заявляя, что вам есть, что сказать. Я правильно вас трактовал? — Всё верно, господин следователь. — Полуулыбка на его лице замерла мертвым скифом, он словно не жил одной стороной лица, она будто онемела и теперь мышцы работали только на одной его части. Это выглядело ужасающе, но лицо полковника оставалась непроницаемым. — Так… что же вы хотите сказать? Следователи, сидевшие в соседней комнате и наблюдавшие за всеми событиями, нервно постукивали пальцами по столу, трясли ногой и чесали головы, пытаясь вычислить хоть малейшую зацепку из слов Ильи, но было тщетно. Его странное поведение объяснялось нездоровой психикой, но этот факт был всем известен. Главный помощник полковника Швыдкий, строгого порядка человек, честный и правильный во всех делах, прислушивался не только к экранчику, который передавал слова говорящих в допросной, но и к тем, что творились за дверью комнаты. Важно было быть на чеку в любой момент и сохранять спокойствие в любой ситуации, для него это было законом. Вот ему послышались чьи-то шаги, затем какой-то странный свит, потом снова шаги и вдруг резкий, но тихий хлопок. Он вскочил с места с этим хлопком, заставляя вздрогнуть коллег, и внезапно увидел белый дым, что просачивался сквозь щель внизу двери. — Срочная эвакуация из здания! Он крикнул во что есть мочи, из-за чего полковник, находящийся за стеной, сумел услышать этот вопль и тут же вскочил со стула, с боевой готовностью направляясь к двери допросной. Арсений со всей мужской составляющей офиса сидел в фургоне, да будут они прокляты, и не отрывал глаз от мониторов, расположенных в ряд. Сейчас он ощущал толику волнения, но вместе с ней гордость за себя, ведь план, что они сейчас выполняли все вместе, придумал именно он. Сидя в форме спецназовцев, они ожидали, пока в одну из комнат, где они расставили камеры, зайдёт Макаров. Дымовые шашки, что были прилеплены заранее сработали по команде Стаса, который нажал кнопку на пульте. План состоял в том, чтобы вывести Макара из зоны комфорта, заставить его паниковать и сделать ошибку, которая докажет его виновность. Попов, почти затаив дыхание, вцепился голубыми ореолами в монитор, стараясь не пропустить ни единого движения на камерах. Волнение нарастало всё больше и больше, царапаясь изнутри, а камеры были по-прежнему пусты, и альфа решил успокоить себя, толкнув Димку в бок. — Как ты? — Позов покосился на начальника, насколько это позволял его огромный шлем на голове и усмехнулся. — Перед важными делами всегда трясутся руки, не так ли? — Он указал головой на потряхивающую руку Попова, который тут же сжал её в кулак. — Не переживайте, всё будет по плану. — Дим, а ты Антона не видел? — Арсений понимал, что думать об омеге вообще-то не стоило, а сейчас тем более, но чувство вины за то, что он так и не узнал о нем ничего, грызло его, кусая своими острыми зубами. — Видел. — Как-то отрешенно почти прошептал Димка. — Когда? Когда в последний раз видел? — Бизнесмен видел почти побелевшее лицо коллеги и никак не мог понять, что его так напугало. — С-сейчас… с-сейчас видел. Арсений резко повернул голову на монитор, что находился посередине, и не поверил своим глазам. В одну из комнат, где стояли камеры, действительно зашёл Антон, и он напугал альфу даже через экран. Таким собранным, решительным, резким он не видел его никогда. Даже зеленоглазое лицо поменялось, став словно острее, и Попов представил, что если коснуться его скул, по пальцам тут же потечёт алая кровь. — Чт-что он там делает?! — Арсений широко распахнул глаза, смотря на то, как его Антон, его омега, хороший друг и его родной мальчик пытается достать что-то из-под высокого шкафа, указывая на улику, что была всё это время запрятана там. — Приём. Полковник, птичка в клетке, мы выдвигаемся. Приём. — Проговорил Стас в рацию, тут же отрывая дверь машины и выпрыгивая из неё, на ходу надеваясь шлем. — Быстрее, быстрее! Мы упустим его! Быстрее вылезаем! Попов словно онемел, внутри него в этот момент что-то сильно ухнуло и осталось где-то внизу тяжелым камнем, что придавил его к сидению машины. Он не верил своим глазам, не верил, что Антон, его Антон, его мальчик со светлыми волосами и чистыми зелёными глазами может быть как-то замешан в этом грязном деле, может быть как-то связан с Макаровым. — Нет-нет-нет-нет… — Зашептал альфа, ощущая, как руки теряют свою силу, безвольно опускаясь вдоль тела, словно веревочки. — Арсений! — Проорал Шеминов, но его крик донёсся до ушей брюнета словно сквозь вату. — Попов блять! Быстро вышел из машины! Потом нюни будешь распускать! Собрался и сделал всё, что требуется, черт тебя побери!!! Кажется, шеф сорвал себе голос, настолько сильно он кричал. Попов не помнил, как вылезал на ватных ногах из фургона, как бежал за коллегами, как вступил в гущу дыма и визга сирены. Он не помнил ничего, только слышал собственный, неимоверно быстрый стук сердца, которое, казалось, звучало так звонко в последний раз. Полковник, предупрежденный о плане, тут же побежал в комнату к арестованному, которого уже клали на пол лицом вниз. Туда же привели и Макарова, теперь поимка была успешно завершена, все нарушители были выявлены. Арсений стоял рядом с спецназовцами, наблюдая за тем, как Антону крутят руки и что-то внутри него окончательно треснуло и с громким грохотом распалось на мелкие-мелкие кусочки. Он поймал злой взгляд зелёных глаз и они впервые показались ему ядовитыми, совсем чужими. Стало страшно и захотелось убежать от этой реальности, закрыться огромным плащом и заплакать от передоза эмоций. Сирены утихли, а дым начинал потихоньку рассеиваться. Все «спецназовцы» сняли шлемы, показывая свои усталые лица. Попов еле стоял на ногах, ощущая, как горькие слёзы подступили к самому горлу и начинают его душить, больно царапая изнури. Он вышел чуть вперёд, рассеянно смотря на своего мальчика, который оказался его главной болью и страхом. — Как же так, Антон? — Тихо спросил Арсений в образовавшейся тишине, обессилено опустив свои сильные руки по швам. Он чувствовал боль, что поедала его изнутри. Он ощутил вкус предательства во всей своей красе и ему захотелось в эту секунду кричать во все горло. — Ненавижу! Я ненавижу тебя! — Антон дёргался в руках спецназовца, но тот держал его крепко. Прядь светлых волос упала ему на глаза и он яростно тряхнул головой, убирая её. — Ты всё проебал, всё, что у тебя было! Это ты! Ты виноват, в том, что произошло! Чертов ты эгоист! — Антон кричал, почти до боли в горле, а Арсений не мог даже моргнуть, смотря в когда-то родные, но сейчас такие чужие, почти страшные глаза. — Ты помешал нам с братом! Ты влез в мою жизнь и посмел командовать мной! Ты виновник всего, что сейчас происходит! — Спецназовец, державший шатена хотел было усыпить его одним движением руки, но Попов приказал жестом не трогать омегу. — Я не верю тебе, я не доверяю тебе и не доверял никогда. Ты всегда врал мне, делал дела за спиной. Ты удивительная тварь, я ненавижу тебя!!! — Какие дела, Антон? — Казалось, будто альфа говорит с ледяным спокойствием, но в душе того уже давно были руины и выжженное поле, по которому гулял ветер. — Каждое твоё дело было против меня! Ты помешал нам с Ильей. Я никогда не верил и не доверял тебе. — В голове Попова закрутились шестеренки и он вдруг ощутил холодный ток, что прошёлся по спине резкой волной. Закружилась голова, а голос прозвучал слишком сипло. — Илья… твой брат? — Да неужели? Наконец-то! Я думал вы умнее, Арсений Сергеевич. — Он скорчил лицо на последних словах, словно его заставляли выговаривать это имя. — Я очень сильно люблю своего брата и ты больше не посмеешь влезать туда, куда тебя не просят. Ты не оставил это дело с наркотиками, но оставишь нас. Я не хотел бы знать твоего имени, но клуб нас неожиданно свёл и я проклял тот день, когда почувствовал коньяк с орехами на танцполе. Как повезло мне наткнуться именно на тебя. Ты все испортил в моей жизни, ты доставил мне кучу проблем и лишних переживаний, это всё было по твоей вине. Ты - главная проблема. Эти слова эхом отзывались на подкорке сознания голубоглазого, а потом снова начался шум, кто-то уносил Макарова, который всё это время лишь молча наблюдал за сценой, кто-то начал убирать и доставать из-под шкафа спрятанные улики. Какая-то глупая боль, чувство обмана и злости на самого себя, всё это перемешалось в адский коктейль и альфе сделалось плохо от одного присутствия в реальности. Арсений не двигался, всё вокруг него будто превратилось в замедленную, серую съёмку. Запахи пропали, он словно на миг умер, не ощущая совершенно ничего. Реальность ткнула в него своим острым посохом и на этот раз проткнула насквозь. Эта дыра находилась в груди, прямо посередине и она завывала серенады, тихонечко свистя в такт сердцебиению, которое брюнет все ещё ощущал. Не было страшно, теперь он не боялся, он увидел картину так, как она есть на самом деле, так, как задумал художник, когда рисовал её, со всеми мыслями и штрихами, неровностями и потертостями. Только последние слова были отчетливо слышны на репите в темноволосой голове и он закрыл глаза, растворяясь в этих гадких ощущениях предательства, с которым так долго боялся столкнуться. «С днём рождения, Арс»***
Боль должна делать нас сильнее. Подобно гибким, детским пальцам лепить из нас красивые, мужественные фигурки, вот только всё это сказка. В сказках всегда добро побеждает зло. И какой-нибудь маленький мальчик, которому мама на ночь прочтёт её будет от страха за главного героя робко прижимать к своей груди одеяло и делать большие, удивительные глаза, которые будут полны наивной, детской надежды. В конце концов добро займёт преимущество и мальчик расслаблено улыбнётся, убрав из своей маленькой груди гадкое чувство страха и беспомощности. И отчего в жизни так не бывает? Отчего мы не можем тоже счастливо выдохнуть и позволить себе улыбнуться хоть на миг? Мы не в сказке, здесь нет счастливого конца. Люди сами причиняют друг другу вред, на то они и люди. Главный страх Арсения в конце концов настиг его и так больно альфе не было никогда. Он сидел на своей кухне, но не на стуле, не на подоконнике и даже не на столе. У брюнета не хватило сил, не хватило духа и какого-то внутреннего чувства, что с болью сейчас отзывалось по стенам родной кухни, подняться с пола. Оно само не способно было существовать внутри несчастного тела и вылезло наружу, принимаясь сумасшедше лазать по стенам в попытке найти лазейку, выход из этой душной квартиры, что показалась сейчас совсем серой. Попов закрыл глаза, чувствуя как по щекам уже давно течёт горячая вода, что застилала брюнету взор. Он искривил лицо в немом крике боли, подтягивая свои ноги к ноющей груди, альфа беспомощно кричал, захлёбываясь своими же слезами. Гадкое, липкое чувство предательства, обманутости, неясной злости на самого себя - всё это перемешалось в один смертельный коктейль, и Арсений чувствовал, что почти умирает заживо. В своих ужасных ощущениях он опустился совсем на пол, скручиваясь на нем в комочек и продолжая свою немую истерику. Тело его измученно содрогалось в истерических порывах, в приступе слез и боли, что стала перерастать в физическую и словно без разбора резала острым ножом по всем органам. Арсений не желал чувствовать, не желал видеть, не желал думать, не желал вспоминать, но какая-то сила, будто специально обвила его своими мерзкими щупальцами предательства и сжимала всё сильнее и сильнее, заставляя альфу почти задыхаться на полу. Зелёные, чистые глаза, в которых отражалась такая же чистая душа оказались заклятыми врагами, самой главной проблемой, самым главным страхом брюнета. От того, от кого он меньше всего ожидал плохого, получил вдвойне больше, чем следовало. Почти родной человек, лучик света, проникший в его темное царство, выстроенное за долгие года, сделал ему больно. Арсению было больно не только в груди, где-то там, глубже, что-то трескалось и с хрустом рассыпалось на мелкие кусочки, альфа самолично услышал этот жуткий звон и от этого ужаснулся ещё больше, прижимая руки и запястья к сердцу, которое, кажется, разбилось. Больше не имея сил кричать, Арсений почувствовал холод, что сковывал теперь его конечности. Светловолосый солнечный мальчишка, тот, кого полюбил всей душой брюнет, открыв своё сердце, оказался самой главной проблемой, оказался ядом медленного действия, пулей в лоб и самым страшным кошмаром для альфы. Арсений был беспомощен, он чувствовал как это чувство безвыходности, жалости к самому себе, страха и глубокого отчаяния щекочет его изнутри, но совсем не перьями, а остриём ножа, что разрывает всё внутри на мелкие части. Во рту ощутился металлический вкус и альфа было испугался, что из его рта действительно течёт кровь, потому что все органы внутри превратились в страшное месиво. Но кровь текла чуть выше, из носа, и Попов даже не попытался остановить её. От сильных эмоций, что рвались наружу, его тело начало немного потряхивать, а из пересохшего горла вырвался слишком жалкий, слишком не похожий на альфу, хрип. Голубоглазый чувствовал как липкая жидкость начинает пачкать ему щёки, но уперто сжимал челюсти, не в силах выкинуть из сознания образ омеги, его болотистые глаза и мягкие волосы. Странное чувство неверия в реальность, желание вскочить и побежать что есть силы, не разбирая дороги, вперёд, туда, где нет этой страшной реальности, что заставила его корчится в страшных душевных болях на полу собственной кухни. Все это вертелось в бедной, темноволосой голове, но он отчего-то продолжал беспомощно лежать, лишь иногда вздрагивая от, накатывающих с новой силой, слез. Как долго Арсений закрывался от любого проявления теплоты в свою сторону, как долго его сердце хранилось в ледяной, пустой коробке, что была непробиваемым щитом и прочной защитой. Он сам виноват в своей ошибке, он сам открыл эту коробку, он сам пошёл на риск, сам доверился целиком и полностью тому, кто съел содержимое этой коробки, даже не подавившись. Теперь вместо сердца, что когда-то билось с другим в унисон, остались лишь черви, кишащие и неприятно шевелящиеся внутри грудной клетки. В этот момент Попов ощутил пустоту внутри себя и это чувство пришло так резко, что альфа поперхнулся своими же слезами. Наконец открыв глаза, он попытался улыбнуться самому себе, но уголки губ перестали слушаться, даже не дернувшись. Из голубых глаз, наполненных непроглядной болью и той самой пугающей пустотой, беспрерывно текли слёзы и он не вытирал их, ведь их было так много, что Арсений наверняка давно растер бы себе кожу на щеках. Жалость к себе, к своей тупости и безмерной наивности, слепоте и излишней доброте, была настолько велика и тяжела, что грозилась раздавить альфу, совсем прижать того к полу и отнять жизнь. Он не ощущал в себе ничего, кроме давящей боли внутри, которая переросла в физическую и к жалости, беспомощности, неверию добавилось ещё колющее в области сердца ощущение, от которого, альфа был уверен, не было ни одного лекарства. Он хотел подняться, но внезапная слабость во всех участках тела не дала ему таковой возможности, и Арсений снова обессилено упал на пол, пачкая своей кровью, перемешанной со слезами, теперь и пол и одежду. Спустя еще несколько часов, которые альфа словно потерял из своей памяти, или же не желал их вспоминать, он сидел за барной стойкой и бездумным взглядом парализовал свои руки. Серёжа, сидевший по другую сторону стойки, внимательно высматривал в прозрачной слезе, что текла по лицу брюнета, что-то ясное для себя. — Как…ты? — Второе слово он почти проглотил, замечая, как дернулся Арсений от его голоса. Альфа лишь странно качнул головой в непонятную сторону и прикрыл голубые глаза. — Нам всё равно придётся закончить с этим делом. — Неуверенно, но тихо проговорил Серёжа, передвигая стакан с виски с места на место. Альфа вздернул голову, но глаза его оставались закрытыми, хоть и по побледневшим, впалым щекам текли горячие капли. Темные брови нахмурились, Матвиенко поспешил объяснится. — Да, мы передали это дело следователям, но с тебя, как с близкого лица точно будут спрашивать. Плюс ты же бывший следователь, разговоры проводить будут обязаны. — Серёжа замолчал, увидев, как на красивом лице заиграли жевалки. — Арс… Посмотри-ка на меня. — Голубоглазый действительно посмотрел на друга и внутри него ещё раз что-то с треском распалось. — Послушай меня, ты невероятно сильный человек, я иногда сам удивляюсь, насколько ты можешь быть удивительным, таким разным, но сохранять в себе твёрдый стержень… — Не лги мне. — Хрипло, почти шепотом, проговорил Арсений. — Я наслушался лжи, я устал от неё. — Он сплёл руки и снова закрыл глаза, принимаясь размеренно тихо говорить. — Мне никогда не было легко, ты знаешь это. В любом моем деле или событии вылезают изъяны, распаривающие всю картину, сколько бы та не рисовалась. Мне тяжело и да, я справлялся с этой тяжестью на своих плечах, но она была слишком мала. По-настоящему сильный не боится ничего. Я слаб тем, что во мне есть и всегда был страх предательства. Страхи, как известно, притягиваются, и я получил своё. Я не был готов к этому и именно это убило меня. Я сам виноват, я сам открыл ему сердце. Я совсем забыл о том, что он человек. Люди злобны, люди черствы, под любой красотой скрывается уродство, и я напоролся на него по своей глупости. Матвиенко чуть поерзал на стуле, снова передвинул стакан, помолчал, о чём-то думая, а потом тихо произнёс: — Никогда нельзя быть к чему-то готовым. Ты не можешь знать что произойдёт завтра или через минуту. Мы каждый свой день живем в тайной неизвестности будущего, таков закон жизни и ты никаким пером не перепишешь его… Самый страшный гнев - гнев бессилия, но ему нельзя поддаваться даже тогда, когда в твоей груди огромное выжженное поле и гуляющий ветер. Сейчас ты не сможешь мыслить адекватно, да и вообще, наверное, никак не сможешь, но не поддавайся своим чувствам, они погубят тебя заживо, друг. Попов открыл голубые глазницы и, потерев между собой холодные руки с каким-то немым ужасом уставился на Серёжу. — Я всё ещё думаю о нем. — Ему плевать на тебя. — Я всегда буду желать ему добра. — Он даже не вспомнит о тебе. — Я всё ещё люблю его… — Он предал тебя. Глаза снова защипало, а в пустой груди что-то мерзко сжалось и доставило сильный спазм боли, из-за чего Арсений скорчился, сквозь слёзы шепча: — Почему? — Брюнет поджал ноги к груди, ставя их на край стула и снова почти сворачиваясь в клубок. — За что?… За что?… Матвиенко тихо хмыкнул, отворачиваясь от Арсения. Ему не хватило сил смотреть на погибающего в своих чувствах друга, которого снова накрыла немая истерика. Хвостатый медленно покачал головой. Он не знал ответов на эти вопросы, он не смог ответить на них, больше не глядя на страдающее в больных ощущениях тело за барной стойкой.