мальчик хочет в тамбов

Небезпечні знайомі незнайомці, Коли кобра закохана, вона не спить. Пам’ятай про це, моє сонце, Пам’ятай про це, моє сонце.

Катя сидела, окружённая подарками. Огромная картина от Женсовета у стены, кукла и неизменный букет ромашек от Ромы по левую руку, букет нежно-розовых роз от Андрея Палыча — по правую. В руках — открытка, исписанная мелким почерком. С днём рождения, мой Ящик Пандоры, мой Чистый Эксклюзив, моя Лиса Алиса, мой разноцветный Хамелеон! Получается какой-то невообразимый зоопарк, не находишь? За это можешь называть меня, например, крокодилом или даже ослом — я не обижусь. Не воспринимай, Катюша, мои слова всерьёз: ты, несмотря на все эти дурацкие прозвища, самая настоящая женщина. Самая красивая, самая умная, самая лучшая. Честно? Я таких никогда не встречал, и не думаю, что ещё встречу. Ты покорила моё сердце играючи, не делая для этого ничего особенного — просто была собой. Представляешь, какая это редкость — быть собой, что я всё ещё упорно пытаюсь тебя разгадать? И в этот знаменательный день (никакое взятие Бастилии с ним не сравнится!) я хочу пожелать тебе оставаться такой же. Не меняйся, Катенька! Потому что лучше, наверное, некуда — ты и так само совершенство; а хуже — означало бы стать ко мне равнодушным, а этого я тоже пережить не смогу. Смейся, шути, люби меня. Это три кита, на которых должно держаться мироздание. Ну и, конечно, куда Р.Д.Малиновский без хорошего плана? План у меня, как обычно, есть: после того, как вы, драгоценная Екатерина Валерьевна, вдоволь наотмечаетесь дома с Женсоветом и безнадёжно влюблённым Зорькиным (советую его напоить и отдать на растерзание Амуре), я дождусь, пока все разойдутся, возможно, снова дотащу жертву несчастной любви до своего подъезда, а затем — стану вишенкой на торте этого вечера, переходящего в ночь. Самодовольно? Я знаю. Но я — всего лишь вишенка, а ты и есть целый торт. Что-то наш зоопарк стремительно превращается в гастроном… Ладно! Приглашаю тебя сегодня кататься по вечерней Москве. А после насыщенной программы — к себе домой. У меня, конечно, не Хилтон и не Барвиха; у меня гораздо уютнее. Есть небольшой балкон, музыкальный центр и смешная кружка с динозавром в кухонном шкафу. Это я без намёков, если что! Обещаю, тебе понравится. Прочитав весь этот текст, Катя отбросила открытку и тяжело вздохнула. Взяла в руки куклу, которая, в общем-то, была гораздо миловидней самой Пушкарёвой, и решила, что именно ей можно высказать все накопившиеся претензии. — Враньё! Всё враньё. Ох, девушка, знала бы ты, какой лгун и мудак мне тебя подарил. И вот это, — она кивнула на открытку, — очередной шедевр. Думаешь, там всё искренне? А вот фигушки. Самая лучшая, самая красивая, как же. Тыщу раз! И ты — тоже плод огромного вранья. Но ладно, — усадила она ни в чём не виноватую куклу обратно и снова вздохнула, — живи уж. Так и быть. Ты хотя б симпатичная. Конечно, Катя понимала, зачем Рома приглашает её к себе домой. Явно не пить чай из той самой чашки. Их будет ждать вполне логическое завершение трёх недель мытарств. Пушкарёва ухмыльнулась, представив, каких усилий Малиновскому, любящему шик и блеск, стоило решиться на это. Одно дело — целовать дурнушку в темноте машины, шепча ей на ухо милые глупости, совсем другое — переспать с ней. Конечно, можно никому об этом не рассказывать, кроме драгоценного Жданова. Постараться поскорее забыть, как страшный сон. Всё это он, конечно, сделает. Но жить-то с этим — всё равно придётся. Понимая при этом, что все затраченные усилия были зря. Уж Катя-то постарается, чтоб зря!.. Она могла прекратить всё это хоть сейчас. Выйти в кабинет к Андрею, позвать Рому и сказать, что она всё знает. Самое время рассказать — дальше тянуть уже некуда. Разговор на Жданова не подействовал, он за всё это время не сделал и шагу ей навстречу. Он даже не подумал её спасти. И это ранило, заставляя разочаровываться в былом кумире всё больше и больше. Если б он хотя бы пальцем пошевелил, сделал хоть одно крохотное движение — Катя была бы готова его простить. Она бы написала дарственную, уволилась и больше не создавала б никаких проблем. Жили бы эти двое, как и раньше, и сама бы Пушкарёва жила спокойно, уже без них. Но тот, кого она зачем-то полюбила, даже не думал стараться. Иногда лишь смотрел виновато — но что Кате эти взгляды? Могли ли эти взгляды избавить её от прикосновений Малиновского? Могли ли они помочь Кате в том, что эти прикосновения так странно на неё действуют? Пушкарёва достала мобильный, нашла контакт Ромы и отправила смс. Изумительный план. Я согласна. Ещё одно решение, о котором она пожалеет. Но Кате, чего кривить душой, хотелось. Много мыслей посетило её за прошедшую неделю — все умные, видимо, проскочили мимо. Контролировать потребности сходящего с ума тела становилось всё сложнее. Горящую от чужих губ кожу необходимо было стряхнуть, как змее, и обрасти новой, которая не будет чувствовать ничего. А ещё Пушкарёва вспоминала давнюю историю с Денисом. Когда-то он поспорил с друзьями, сможет ли переспать с самой страшненькой девушкой курса. Теперь же Катя была готова поспорить сама с собой: сможет ли она переспать с самым красивым мужчиной «Зималетто»? Сначала эта мысль пугала до дрожи в коленках, но затем — дрожь стала приятно волнительной. Как это — получить то, чего в обычных условиях она бы никогда не получила? Ощутить сладкий вкус победы и сложить его в свою драгоценную шкатулку воспоминаний, очень бедную на триумфы? Интерес и азарт были сильнее чувства опасности. Очень хотелось выиграть у себя же самой. И даже гордость за свою поруганную честь отступала на задний план. В общем, её честь и так уже была когда-то поругана, да и все эти разговоры про гордость — больше были папины внушения, чем её собственные мысли. Чем гордиться-то? Тем, что никому не нужна? Всего этого Катя не подозревала в себе раньше — что ж, за это Роме можно даже сказать спасибо. — Долбаный стокгольмский синдром, — пояснила Пушкарёва сидящей напротив мини-Екатерине и криво усмехнулась: — Пусть потерпит меня ещё немного. Какова природа притяжения к тому, кто делает тебе плохо? Если бы Катя знала, что её будет ждать — она бы бежала из «Зималетто», сверкая пятками, ещё в тот день и в тот час, когда только услышала о планах Ромы и Андрея. Но теперь рассуждать было поздно. Приходилось принимать реальность такой, какая она есть. Тоже своеобразная роскошь; роскошь нужно уметь себе позволять. Малиновский, будто услышав её мысли, позвонил: — Ох, Кать! День рождения у тебя, но ты даже не представляешь, какой подарок мне сделала. — Не обольщайся, — улыбнулась Катя, — прежде всего я балую себя. — Это тоже приятно слышать, — мягко рассмеялся Рома. — Только есть одна просьба: не посвящай Андрея в наш план, ладно? — Да я и не собиралась, — девушка удивилась. — А что случилось? — Ничего из ряда вон выходящего. Наш Зевс снова поссорился со своей Герой — я уже получил свою порцию молний с утра. Знаешь, лучше не напоминать ему лишний раз о том, что у кого-то всё может быть хорошо. Пусть пока перебесится. Если будет спрашивать о том, что делаешь вечером — говори, что сидишь дома с девочками, ладно? А я тоже что-нибудь совру. — Ладно. Не беспокойся, я его никак не потревожу. Я даже отпросилась уйти пораньше — чтобы успеть хорошо отпраздновать. — И как, неужели разрешил? — весело спросил Рома. — С трудом, — хихикнула Пушкарёва, — как от сердца кусок отрывал. Но как можно отказать имениннице!.. Закончив разговор, Катя снова задумчиво уставилась на улыбающуюся куклу. — Пахнет подвохом, — тихо сказала она, смотря в дружелюбные пластмассовые глаза. — Зачем ему нужно что-то скрывать от Андрея Палыча? Жданов, когда вручал ей букет, упорно прятал глаза. Может быть, слышал её разговор с Колей? Катя говорила по телефону громко — ей было всё равно, услышат её или нет. Толку-то? Скрывать ей нечего, а Андрей ей как не верил до конца, так и не поверит. Закралась робкая, несмелая мысль: а что если они с Ромой в самом деле всё слышали? Они же были в кабинете вдвоём, когда она зашла. Что если Андрей дал Малиновскому отмашку? Вдруг совесть его всё-таки доконала?.. Тут же Катя эту мысль прогнала: не похоже на то. Ведь план в силе, и Рома до сих пор зовёт её к себе, причём зовёт с конкретными намерениями. Но при этом решил скрыть этот факт от Андрея… А если Рома решил действовать в одиночку? Он же тот ещё циник — у него совести вообще ноль. Жданов поверил, а Малиновский нет. — Да какая разница?! — взорвалась, наконец, Катя вслух и потрепала куклу по беретику. — Всё равно уже поздно. Раньше надо было думать, Андрей Палыч, раньше. Теперь лёгкой жизни ни Андрею, ни Роману можно не ждать. Катя уже вынесла свой приговор. Вряд ли он этим двоим понравится. *** Вечером, как и планировалось, собрались большой компанией у Кати дома. Расселись за раздвинутым столом у неё в комнате: все девочки из Женсовета, Ольга Вячеславовна, Федя, Потапкин и, конечно, незаменимый Зорькин. Мама с папой заглядывали время от времени. Мама, чтобы принести новые угощения. Папа, чтобы проверить, что никто не буянит и не собирается сбить Катю с праведного пути ясности, трезвости и вечной девственности. Грозно оглядывая каждого гостя, вновь скрывался на кухне; правда, с каждым забегом его взгляд становился всё добродушнее — наливка оказывала положительный эффект. Спасибо, конечно, маме: это она уговорила отца не пугать людей и не навязывать им своё общество. А не то Катя знала его — мог бы и в центр стола усесться, чтобы все его военные байки слушали. Не дай бог! Валерий Сергеевич, конечно, ворчал очень долго — но в итоге сдался. И даже разрешил Кате поехать на воображаемый ужин с начальством после посиделок с девочками. Возгордился, как родное дитя ценят на работе. Ох, папа, знал бы ты… Остальная мужская часть компании обменялась крепкими рукопожатиями. — Когда-нибудь Маша ответит мне взаимностью, — тихо поделился своей тайной Фёдор. — А мне Ви… — здесь замечтавшийся Коля вспомнил, что по легенде он всё ещё Пушкарёвский жених, — кхм, Катя. Она мне, между прочим, до сих пор не сказала ни слова о любви. — Мне уже ответили, — пробасил представитель старшего поколения Потапкин, — жена! Двадцать лет назад. Честно? Лучше бы не отвечала. Вот поживёте с моё и поймёте — в задницу всю эту любовь. Сто процентов. Катя, которой сегодня исполнилось двадцать четыре, несмотря на свой юный возраст, уже была с Потапкиным согласна. — Пушкарян, — тихо сказала сидящая рядом Амура, — а что, если сегодня?.. — Что «сегодня»? — не поняла Катя. — Ну, Колю я поцелую. Сегодня. Вроде и случай такой подходящий, и можно потом, если что, на алкоголь всё списать. — Амур! — обрадовалась Пушкарёва. — Конечно. И чем раньше, тем лучше. Не тяни до самого конца, а не то, — она кивнула на Зорькина, — эта чувырла уже с бутылкой коньяка срастилась. Нам же надо, чтобы он хоть что-то помнил. Получив нужную поддержку, Буйо тут же засомневалась: — А я это, не слишком проявляю инициативу? Всё-таки мужчина здесь не я. — А кто здесь мужчина, Зорькин, что ли? — еле слышно фыркнула Катя и тут же стушевалась. — Извини. Привычка. Амур, да хватит сомневаться! Ты же сама нагадала — придёт дама и выбьет дверь с ноги. Сама нагадала, сама выполняй. — Уф, ну ладно, — Амура поправила причёску и вновь уставилась на Николая, — может, ты и права. Чтобы обратить на себя внимание осла, иногда нужно становиться Шреком. — Надеюсь, не в прямом смысле, — хмыкнула Катя. — О чём секретничаете? — наклонилась к девочкам Маша, сидящая по другую руку от Пушкарёвой. — Дамочки, признавайтесь! Вы вдвоём в последние дни постоянно что-то перетираете. — Кстати, да! — заметила Таня. — Всё что-то там шепчетесь и шепчетесь. Отделяетесь от коллектива! Мы тоже хотим знать. — Вот-вот! — всполошилась Шура. — Что это у вас там за тайны мадридского двора? Пушкарёва очень сильно постаралась не закатить глаза — всем девочки хороши, но иногда эта колхозная тематика убивала. Как говорится, дело добровольное: хочешь вступай, не хочешь — расстреляем. Ну, невозможно же дружить со всеми одинаково! И любить всех одинаково невозможно. Кто-то, так или иначе, всё равно будет ближе, а кто-то — так и останется далеко. Ситуацию спасла незаменимая Ольга Вячеславовна: — Девочки! — строго сказала она. — Не приставайте к имениннице. Амура, может, хочет лично ей что-то пожелать. Имеют право. И Катя, и Амура посмотрели на женщину с благодарностью. — Или я Кате судьбу предсказываю, — напомнила Буйо. — День рождения — самое подходящее время! — Так мы тоже хотим знать! — возмутилась Маша. — Подумаешь, тайна! Всегда все вместе гадали, а тут вдруг междусобойчик устроили. — Она придвинулась к Кате и спросила понимающим шёпотом: — У тебя что, уже валет тот самый появился, да?.. — Маша! — шикнуло Буйо. — Ну, не при Коле же! Зорькин, между тем, решил заняться с Потапкиным армрестлингом, а Федя взялся всё это дело судить. У мужской компании сложился кружок по интересам — они в разговорах не участвовали. — Спокойно, — миролюбиво сказала Катя, — пока ещё никого не появилось. Давайте закроем эту тему. И не появится. И вальты, и короли — пойдут своей дорогой. Вот хорошо Кольке: сидит себе, выпивает, братается с мужиками и не подозревает, что его дама поистине прекрасна. Ну и что ж, Катя вполне была готова тихо радоваться за друга, и со странным, почти мазохистским, наслаждением думать о том, что ей суждено быть одной в этом мире. Она же умница, она сильная и гордая — справится. Никакие штормы и грозы не разрушат её внутренний, самый крепкий в мире, монолит. Неплохие такие мысли для дня рождения. А что? Новый жизненный этап. Можно под это дело и шампанского навернуть. …Послышалась трель дверного звонка. — Мы что, ещё кого-то ждём? — спросила Света. — Может, наши шефы решили заглянуть? — простодушно предположила Шура. — Катя для них вон сколько всего сделала, грех не поздравить. — А, может, кто-то из вас, — хитро усмехнулся Федя, — заказал Катьке стриптизёра? Девчонки, сознавайтесь! — Уверена, вы с Потапкиным и сами бы прекрасно справились, — вредно фыркнула Тропинкина, — нафига нам стриптизёры, когда есть такие жеребцы с пузом? Хы-ха. — Спокойно! — поднял ладонь вверх Коля и выбрался из-за стола. — Это мой подарок приехал. Все замерли в ожидании; через минуту на пороге комнаты появились два усатых мужчины в чёрных смокингах. Мужчины играли на гитарах и запевали известную неаполитанскую песенку, а Зорькин им подвывал: — О соле… О соле мио… Станфронта те! Станфронта те… Девочки начали восхищённо перешёптываться; Ольга Вячеславовна отрешённо улыбалась и, возможно, вспоминала о своей далёкой молодости; Амура выражением лица напоминала глупого, восторженного котёнка — ещё и рот забыла закрыть. Коротков и Потапкин одобрительно поднимали вверх большие пальцы, показывая Коле, что он красавчик. Катя крутила бокал шампанского в руках и тихо смеялась. Если не думать о том, что ждёт её сегодня ночью — сидят просто замечательно. Кто бы ещё, кроме Зорькина, догадался заказать ей музыкальный подарок? Кто бы, кроме девчонок, с которыми она подружилась, мог так оживлённо трепаться, заглушая Катину тревогу? Кто бы, кроме Феди и Сергей Сергеича, мог бы согревать мыслью, что не все на свете мужчины — дремучие козлы? У неё в жизни было так мало прекрасных моментов; и всё же — у неё есть так много сейчас. И будет дальше. Конечно, будет. Музыканты продолжили петь итальянские песни из репертуара Лучано Паваротти и Демиса Руссоса. Коля, стиляга, запарился над элегантностью — не хотел ударить в грязь лицом перед таким количеством народа. В какой-то момент, посчитав своё участие в шоу законченным, он куда-то отлучился: наверное, справить нужду или стащить ещё пирожков у мамы. Катя как-то не отследила — и, увлечённая музыкой, не заметила, как из комнаты испарилась и Амура. А после Амуры — и Таня, которая хотела умыться холодной водой по причине того, что её начало немножко мутить… Завершающим аккордом очередной весёлой песни стал пронзительный крик. Наступила самая настоящая немая сцена. Все замерли, в том числе и музыканты с гитарами наперевес. Аппетитная куриная ножка застыла в пути ко рту Потапкина. На пороге появилась ещё более бледная, чем была до этого, Таня. — Там это, — сказала она таким тоном, будто увидела в зеркале над раковиной не себя, а Каспера, — это! Там такое!.. Кать! Пончева подошла к Пушкарёвой и, чуть не плача, обняла её. — Что такое, Танюш? — приобняла её Катя, не зная, как реагировать. Кажется, она правильно поняла, в чём дело. Хотелось то ли расхохотаться, то ли побиться головой об стол от абсурда ситуации. Нет, конечно, Катя собиралась в какой-то момент рассказать девочкам, что Зорькин ей — просто друг. Но чтобы все всё узнали таким нелепо комичным образом… В дверях появились виноватые Амура с Зорькиным, а также встревоженные родители. — Что случилось? — громогласно спросил отец. — Кого-то убивают? Коля осторожно вытирал яркую помаду с губ, но, конечно, как нецелованный до этого юнец, он не знал одной простой истины: просто так помаду хрен ототрёшь. Можно и не стараться. Тем более, когда на тебя и так смотрит каждый в этой комнате, и понимает, что на твоих губах — явно не свекла из селёдки под шубой. Впутывать в это ещё и родителей хотелось меньше всего, поэтому Катя быстро их выпроводила: — Таня просто не разобралась с кранами и обожглась. Всё в порядке, мам, пап. — Так это, я сейчас мазь от ожогов принесу… — спохватилась Елена Александровна. — Мам, — улыбнулась Катя, — у меня есть своя аптечка в комнате, вы с отцом сами мне её собирали. Сейчас быстро всё сделаем. — Я же предупреждал! — начал сокрушаться Валерий Сергеевич. — Что холодный кран с горячей водой, и наоборот! — Теперь все точно запомнят. Всё-всё, идите отдыхайте. Катя поцеловала родителей в щёки и, наконец, смогла закрыть за ними дверь. Всё, что произойдёт в этой комнате — должно остаться в этой комнате. — Да что произошло-то?! — отойдя от ступора, спросила Шура. Потапкин положил куриную ножку обратно в тарелку. Девочки начали пить из бокалов в три раза активнее, ожидая пояснений. Таня двинулась на сконфуженную Амуру воинственным шагом. Кате тут же стало стыдно за то, что у неё возникло ощущение, будто слон надвигается на бедную Моську. Коля вообще ничего не понимал, только лишь иногда кидая ошарашенные взгляды на Буйо. — Ты! — чуть ли не завопила Таня вновь, грозя Амуре пальцем. — Хороша подруга… Да как?!.. — Николай, — задал своевременный вопрос Сергей Сергеич, — а почему у тебя губы все в помаде? Бабушка-бабушка, а почему у тебя такие большие уши? — Да уж явно не сам решил их накрасить, — предположил Федя и восхитился: — Вот это экшн! — Амур, — Света тоже начала прозревать и неверяще посмотрела на брюнетку, стараясь проморгаться, — ты-то как могла?.. Пока все остальные не подключились и не начали закидывать бедную Амуру остатками еды со стола, Катя закрыла собой несчастную парочку и, внутренне готовясь ко всему, громко и отчётливо сказала: — Так! Без паники. Ни Амура, ни Коля ни в чём не виноваты. Виновата только я! Сейчас я вам всё объясню… *** …Рома хохотал натурально до слёз. Они вдвоём стояли на смотровой площадке Воробьёвых гор и наблюдали за расстилающимися снизу многочисленными огнями Москвы. Огромной белоснежной летающей тарелкой сиял стоящий вдалеке стадион «Лужники». Народу было не так уж и много — можно было спокойно усесться на мраморный парапет, свесив ноги, и в деталях рассказать о событиях вечера. Катя, отказавшись от ресторанов, сразу попросила привезти её сюда — это место напоминало ей о безмятежных майских днях, когда она точно так же приходила посидеть здесь после пар в университете, почитать книгу и выпить холодную колу, купленную в уличной лавке неподалёку. Часто они сидели так с Зорькиным — каждый читал своё и не мешал другому пустыми разговорами. Учитывая неприятную атмосферу в обществе однокурсников — особенно после истории с Денисом, — это место стало для Кати своеобразным островком спокойствия. Здесь она всегда отдыхала душой. — Что, прямо заорала? — отсмеявшись, спросил Малиновский про Таню Пончеву. — Да там такой вой сирены был, — хмыкнула Катя, — сразу захотелось дорогу уступить. Причём она очень точно попала в самый конец песни. Поставила внушительную точку, так сказать. После этого Рома снова взорвался хохотом. Конечно, нелепые истории он всегда обожал. — Ну и в общем, — Пушкарёва тоже не сдержалась от смеха, — пришлось им всё рассказать. А не то Амуру с Колей бы просто растерзали. — Вместо этого, я так понимаю, растерзали тебя? — Да нет, — весело пожала Катя плечами, — они меня жалеть начали. Что я такая несчастная, раз мне даже пришлось выдумать жениха. Это же у нас всегда повод для жалости. Кто-то даже заплакал. И всем коллективом пообещали найти мне кого-нибудь приличного. Зорькин обиделся. Сразу орать начал: а я что, неприличный?! Но Амура его быстро успокоила. — Я сейчас тоже буду возмущаться, — улыбнулся Рома, приобнимая Катю и прижимая её к себе, — я что, тоже неприличный? — А о тебе кто-то знает? — с иронией спросила Катя. — Мне казалось, догадываются. — Только если Амура. Но она точно никому не скажет. — И ты не хотела бы рассказать?.. — А зачем? — Пушкарёва удивилась. — Чтобы выслушать тонну ненужных советов? Как-то не хочется. Поверь, девочки сделали бы всё, чтобы меня переубедить. А уж при мысли рассказать им ВСЮ правду у Кати вообще волосы дыбом вставали. Нет, никогда и ни за что, даже под страхом смерти. — Это точно, — чуть ли не с гордостью ответил Малиновский. — Слишком экзотический я фрукт для суровых московских широт. Кисло-сладко-солёный одновременно. У кого-то могу и изжогу вызвать. — По-моему, ты — обычный мандарин, — хохотнула Катя. — Это из-за такого чудесного сочетания первых пяти букв? — полюбопытствовал Рома. — Или в мандарине кроется какой-то сакральный смысл? — О сочетании букв я, кстати, не подумала. Но нет, я о том, что мандарин очень легко делится на дольки, и его хватает на всю компанию. Рома, как и всегда, не обиделся — даже восхитился: — Чем больше мы вместе, тем больше ты остришь. — С тобой невозможно по-другому. Пожалуй, юмор — единственное, что спасало Катю. — Кать, — Малиновский легко ухватил девушку за подбородок и осторожно повернул её лицо к себе, — Катюш. Меня больше не нужно с кем-то делить. Я только твой. Веришь? Как сладко поёт — Роман Дмитриевич Сирин. И смотрит, смотрит с такой нежностью и преданностью, выдыхая позорную ложь прямо в Катины губы. Но Пушкарёва в этот момент готова ей верить: Рома очень правдоподобен. Нужно верить — только так она сможет испытать удовольствие от процесса. — Верю, — шёпотом ответила Пушкарёва. — Разве была бы я здесь с тобой, если б не верила? — Катенька, — Малиновский почти застонал, накрывая её губы своими. Сколько раз это успело повториться? Сколько раз за последние дни она пыталась убедить себя, что её реакция должна быть прямо противоположной? Ведь Малиновский её грязно, цинично использует — только и всего. Но и Катя не так проста, как может показаться: она тоже может врать другим. Она тоже, как оказалось, достойная актриса. И в данный момент, так одержимо целуясь, они с Ромой оба врут и используют друг друга в своих целях. Почему это заводит только сильнее?.. — Поехали к тебе, — попросила Катя, с трудом оторвавшись от мягких губ и чувствуя, как спирает дыхание, — хватит кататься. — Понимаешь с полувзгляда, — прохрипел Рома, глаза которого опасно потемнели. — Поехали. Ночная Москва проживёт без нас. …В квартиру ввалились, попутно срывая друг с друга одежду. Терпеть лишние, такие длинные, секунды до спальни казалось невозможным. Потом, все тяжёлые мысли потом — после того, как пик напряжения удастся преодолеть. Вскоре были сброшены прямо на пол пальто, Катин кардиган и Ромин свитер, под которым, как выяснилось, не оказалось ничего, кроме голого торса. Первым желанием было прикрыть глаза, но Катя удержалась. Стыдиться и стесняться будет с утра. Рома и не дал долго сомневаться — легко подхватил её и усадил на тумбочку, снимая очки и нетерпеливо расстёгивая белоснежную рубашку. Катя специально подобрала такую, на которой пуговиц поменьше — хотя бы в этом Малиновскому можно было уступить. Это было лучше, чем представлялось — лифчик со сложной застёжкой Рома снял чуть менее ловко, чем в Катиных фантазиях, но зато тепло чужой кожи было самым что ни на есть настоящим. Грудь к груди, и даже прохладная стена, к которой он её прижимал, не ощущалась. Малиновский осыпал поцелуями всё, до чего мог дотянуться: лицо, шею, покатые плечи. Спускался к обнажённым груди и животу, а потом снова возвращался к лицу. Кате понравилось его обнимать за шею и нетерпеливо притягивать к себе: Рома, в отличие от Дениса, мог быть нежным и улыбался в поцелуи. И обнимал её в ответ, проводя напряжёнными ладонями по дрожащей спине так, будто держит в руках драгоценный клад. Как у него получалось так искусно смешивать правду с ложью? Не желая искренне женщину, показывать ей, что она самая желанная? Кто же ты, Роман Малиновский? Может, они так бы и закончили — на тумбочке; но пока остатки одежды ещё не были сняты, Рома догадался перенести Катю на кровать. После этого она, наконец, осознала, что назад хода нет. И пофиг, искренне наплевать. Малиновский, как в замедленной съёмке, звякнул пряжкой ремня, стянул с себя джинсы, а с Кати — многослойную юбку. Катя распутала волосы, затянутые в тугой пучок, и неосознанно потянулась к нему: всего минута, а без ощущения горячей кожи рядом уже успело стать неуютно. И Рома не замедлил с ответом: поражённо оглядев девушку с ног до головы, стал одаривать её новыми ласками. — Ох-ре-неть, — только и смог выдать он, и почему-то эта простая реакция была такой настоящей. — Катя, ты меня не ранишь, ты меня убиваешь наповал. Перед Денисом Пушкарёва боялась излишне открываться — и не потому, что была девственницей. Где-то внутри всё равно было ощущение опасности. Ему она не доверяла. А Роме — поняла она в эту секунду, — несмотря на всю окружающую их ложь, доверяла. Он может сделать что угодно завтра, но сейчас, кого бы он там себе ни представлял и что бы ни думал, он сделает всё для того, чтобы Кате было хорошо. Это чувствовалось. Он же известный во всей Москве казанова и не имеет права опозориться. Он не сделает ей больно или неприятно. Как можно было от такого отказаться? Выпить самый вкусный яд на свете? Яд ведь действует не сразу… Свою фальшивую кожу они оба сбросят к утру. — У меня остался только один вопрос, — серьёзно сказал Малиновский перед кульминацией. — Да? — спросила Катя, фокусируясь на словах с огромным трудом. — Коля оценил Амуру по достоинству? Марево перед глазами немного рассеялось. — Чего?.. — Я спрашиваю, ему понравилось? — спрятал Рома смешинки в зелёных глазах. Пушкарёва взглянула на Малиновского, как на последнего идиота: — Капец. Очень вовремя ты об этом вспомнил. — Мне же интересно! — Что, хороший сериал? — Катя не выдержала, рассмеялась. — Да он пока не понял ничего. Но однозначно впечатлён. Думаю, это ещё не раз повторится. Ты доволен? — Очень, — улыбнулся Малиновский, — теперь я спокоен. Шутки кончились; Катин смех потонул в новых, ещё более откровенных, ласках. Время растягивалось мятной обжигающей жвачкой, превращаясь в вечность. Казалось, что Ромины губы оставляют следы на тонкой, отзывчивой коже навсегда. А Катя запоминала, запоминала как могла: у неё для бесконечных и лучших воспоминаний была только лишь эта ночь. Сдвинутые колени расстались друг с другом легко. Были осторожные узоры, вырисовываемые языком. А потом — Рома, наконец, оказался в ней, и все поцелуи, которые так мучили Катю до этого, показались очень долгой прелюдией к этому моменту. Сейчас, вот именно сейчас из её тела уходило напряжение прошедших дней, растворяясь в крови и согревая её. Катя тонула в таких нужных прикосновениях. Чувствовала себя самой настоящей на свете. Даже где-то красивой. Какое-то время, удовлетворив самые поверхностные желания, они лежали в обнимку, и Рома поил её из неизвестно откуда взявшегося бокала холодным шампанским, поглаживая по разметавшимся волосам. А затем снова возвращались к начатому. Катя чувствовала себя такой измотанной и счастливой, что не находила в себе никаких новых слов. Когда Рома снова начинал исследовать губами её шею, понимала — нет, ещё не конец. Было быстрее, было медленнее. Было на полу и даже на стиральной машине, когда Катя пошла охладиться. Они оба вознаграждали себя за то, что долго сдерживались. Если быть точными — неделю с чем-то. Что такое неделя с чем-то? Но у Кати было чувство, что именно она, наконец, разгадала знак бесконечность. Финальную точку пришлось ставить усилием воли. Хуже всего было бы провалиться в сон. Прежде, чем ей бы этого захотелось, Катя тихо сказала, чувствуя, как под ней остывает простынь: — Я всё знаю. — Что? — не понял Рома, всё ещё до конца не отдышавшийся. — Всё, Ром. Весь ваш с Андреем план. С первого дня знала. Пожалуй, это самый красивый финал из всех возможных. Теперь старая кожа точно сброшена.