там, где живёшь ты

Джейсону страшно. Пиздецки страшно. Его ударом лапы когтистой резко оглушает, любимая кепка слетает с головы, когда та тряпично, неестественно дёргается; воздух покидает лёгкие слишком быстро — а у Джейсона сил сделать новый вдох не хватает: и ему на мгновение кажется, что вот она — его кончина. Жалкая, беспомощная, в агонии и чувстве неизбежного. Он был готов умереть за свободу, за близкого, за справедливость, да в конце концов не стыдно отдать жизнь в честном бою! Но не так, не здесь, не сейчас. А ведь Джейсон в детстве ходил в воскресную школу и даже пробовал молиться. Просить «во благо», как его учили, совсем не получалось. Повзрослев, он напивался, баловался травкой, ввязывался в драки. А в глазах матери всё больше и больше росло разочарование, испещряя морщинами и тяжёлой усталостью её когда-то улыбчивое лицо. Она не говорила об этом, но этого и не нужно. Джейсон и сам в себе разочаровался. Уже очень давно. Он всю жизнь боялся. Всю жизнь убегал. Он никого ни о чём не просил. Пока мать тяжёло не заболела. Смотря на её измученное, истощенное болезнью лицо, он с горячими слезами повторял все молитвы, которые считал забытыми. Клялся измениться, стать достойным, гордостью для неё. Но, видимо, было уже слишком поздно. Это стало переломным моментом. Без колебаний он подал заявку в добровольцы, бросил свои никчёмные пожитки, не тащил за собой старую боль и обиду, ожидая чего-то лучшего. Ведь хуже быть уже не могло, так? И теперь взгляните только где он оказался. Воспоминания и боль от нечеловеческой силы удара пламенем опаляют разум, и в вымученном выдохе хрипло произносится: «Прошу, не дай мне сдохнуть вот так». И, словно услышав впервые молодого лейтенанта, он, — Иисус или Будда, или Аллах, или кто там сверху ещё заправляет всем этим беспределом, — пронзил копьём возмездия уже открывшую зловонную пасть нечисть прямо в области предположительного сердца, заставляя неистово визжать, изворачиваться, царапать жёсткой пластиной панциря кожу Джейсона, брызгая смоляной кровью. Его собственное сердце бьётся об ребра так сильно, что становится больно дышать. Но он жив, чёрт вас всех дери! Тяжёлая туша переваливается набок, спасительное копье-труба снова оказывается в руках иракца, который торопливо помогает встать Колчеку. — Ты как, друг? — Нависая над боевым товарищем, совершенно не запыхавшись, Салим протягивает тому руку. Выражение его смуглого лица встревоженное, и обеспокоенность эта обусловлена, очевидно, состоянием морпеха; сам он выглядит так, будто просто мимо проходил и это не он раздавал люлей ржавой трубой чертям несколькими минутами ранее. И только тёмные глаза, лихорадочно блестящие, такие живые и поглощающие всплески огня от брошенного факела, говорят о пережитой стычке с подземным существом. У Джейсона невольно возникает мысль о том, насколько же отвратительно он сам выглядит после трёпки в пасти демона. — Я уже говорил что, блять, люблю тебя, Салим? — Морпех берётся за протянутую ладонь, не без труда поднимается на всё ещё дрожащие ноги, голова кружится и сердце всё никак не успокоит рваный ритм после пережитого. Оглядывается. Неподалёку валяются несколько трупов этих летучих тварей — вампиров, как называет их иракский друг, с вывернутыми грудными клетками наизнанку. — Обычной благодарности было бы достаточно, но мне приятны твои слова. — Осман склоняется над грудой камней, подбирая затерянную в потасовке кепку и передаёт её владельцу, — кажется, одному из демонов понравилась твоя вещь, но я вовремя заметил воровство. Колчек с ухмылкой возвращает её на голову и мстительно плюёт на иссохшее тело вампира. Спустя несколько часов безуспешного поиска выживших в этом грёбанном храме под глухое рокотание тварей откуда-то снизу, Салим предлагает остановиться на привал. Иракец замечает шаткую походку Джейсона и настаивает на коротком отдыхе, но тот упрямо не соглашается, хоть и чувствует себя откровенно паршиво. «Хера с два я буду отдыхать пока остальная команда нуждается в помощи!» Тогда Осман, глядя с неодобрением, всё же уступает. Они двигаются дальше, переживают ещё одно нападение, а после … После Джейсон чувствует себя неизмеримо жалким. Слабым. Ощущает себя таким же бесполезным как пару лет назад. Он опять ожидаемо кого-то подводит. В этот раз он просрал команду. В одном из тысячи одноликих поворотов Джейсона предают собственные ноги и он падает. Не успевает даже выставить руки чтобы хоть как-то смягчить столкновение — лишь чувствует как разрывает плоть под рёбрами торчащий из разрушенных каменных плит обломок. О какой помощи другим можно думать, если он себе помочь не в состоянии? Джейсона бьёт крупной дрожью, он боится умирать. Салим суетится, пытается создать малейший комфорт: стягивает старые ошметки палаток, собирает их в одну кучу, помогает товарищу сесть. Они вынуждены прятаться в ближайшем зале. И то ли Бог решил проявить сранное снисхождение, то ли твари отвлеклись на другую жертву, но их не обнаружили. Иракец обрабатывает джейсонову рану, удивительно аккуратно перевязывает: та не глубокая и почти не кровоточит. — Только не ври, Салим, говори как есть. Иракец подозрительно отмалчивается. Чужой взгляд скользит по телу американского морпеха по полученным ранениям, широкая ладонь легко скользит по торсу, расслабляя пояс и отстёгивая лямки рюкзака, недостаточно сильно надавливая, чтобы причинить дискомфорт, и, скорее, оглаживая в немом сожалении. Салим смачивает немного водой бинт и осторожно касается молодого лица, стараясь оттереть бурые пятна. В глаза не смотрит. Джейсон хочет сказать, чтобы иракец не расходовал ценную воду, чтобы оставил его здесь, чтобы не тратил время, но язык едва слушается. Возможно, кровь принадлежала одной из тварей, что напала на Колчека, а, может, и самому парню. Салим подносит флягу ко рту Колчека и тот делает пару мелких глотков. Закончив с этим, наконец встречается взглядом с Джейсоном. И вот. Страдальчески надламливаются тёмные брови. Осману даже говорить ничего не нужно. Джейсон понимающе хмыкает. Дело ведь не в этой проклятой ране. Во рту яркий металлический привкус. Немеют конечности. Внутреннее кровотечение. Он и сам понимает, что шансов мало. Очень. Поэтому пытается пошутить, чтобы хоть немного забыться. — Похоже, надо позвонить и отменить свидание, сегодня я точно дресс-код не пройду. Осман посмеивается, принимая попытку разбавить гнетущую атмосферу. Он садится рядом, с относительно здоровой стороны американца, чтобы не тревожить раненый бок, хоть и смысла в этом совершенно уже нет. Зачем-то Джейсон отмечает это, чувствуя внутренний неуместный трепет. — Мы справимся, друг. От салимового «мы» сердце болезненно пропускает удар. Бескорыстное проявление чужой, непривычной заботы песком оседает на языке, становится тяжелее смириться. Парень как-то нервно подбирается, ожидая увидеть в чужих тёмных глазах разочарование, ожидая, что вот-вот наступит момент, когда Салим оставит его и будет чертовски прав, но иракец не уходит. Он мог бросить его, ведь сейчас Джейсон обуза. Колчек всё понял бы. Однако та теплота, что неуловимо закрадывается в омуте салимовых глаз сбивает с толку. Салим просил лишь капли доверия. И морпех действительно доверился. Всецело, когда клал в мозолистые руки свою руку, когда, поворачиваясь спиной, знал о надёжной защите, когда нелепо шутил и слышал тихий смех в ответ. Однако слишком поздно. Снова, снова слишком поздно. Если бы у него было больше времени узнать получше этого человека, если бы не эта война, если бы они встретились при другой ситуации, если бы у них появился шанс, еслиеслиесли. Все эти мысли ранеными птицами бьются изнутри, пугают Джейсона, поэтому он выдавливает первое, что приходит на ум: — Не смотри так на меня своими оленьими глазами. Салим замирает на мгновение, недоуменно хмурясь. — Если ты хотел обидеть меня, то у тебя получилось очень неудачно. Колчек с силой жмурится и издаёт глухой, отдающий болью, смешок. Вопросительно заблестели обсидианом глаза напротив. Джейсон откашливается, ощущая тошнотворно как в горле жжётся углём вина́ смешиваясь с кровью. Чёрт. Он правда не хотел обижать. Только не Салима. — Прости, я сейчас сам не понимаю что говорю. Мужчина кивает, он совсем не обижается. Да и обиду таить не на что — Джейсон хотел лишь сказать, что с такими глубокими, добрыми глазами и обнаженным сочувствием Салиму не нужно быть военнослужащим, чтобы пленить людей. Когда на разгоряченную землю опускается ночь, Колчек задумчиво снимает свою потрёпанную кепку. Проводит длинными пальцами по козырьку, бессмысленно пытается оттереть кровавые разводы. Без слов отдаёт вещь иракцу. Тот в удивлении округляет и без того большие глаза, скорее напоминая брошенного котёнка, чем закалённого вояку. — Джейсон? — Хочу оставить тебе хотя бы что-то на память. Ну, знаешь, расскажешь Зейну какой крутой у тебя был друг. Салим, сидящий рядом, трясёт головой, отказываясь принимать подобный сувенир и парень кладёт вещь просто возле него. Внутри что-то тянет, ноет, ломается. Время будто замирает. Иракец показывает куда-то вверх. Запрокинув тяжёлую голову, морпех сквозь слишком высоко расположенную щель замечает слабо сияющие звёзды. Осман сначала очертывает хорошо знакомые Джейсону созвездия, а потом добавляет: — От груди созвездия Пегаса начинается Река Тигр. — Он ведёт пальцем, словно художник кистью, останавливаясь чтобы назвать следующее скопление космических тел, — здесь, у Лебедя, Тигр встречается с Евфратом и сливается в один поток. Перламутрами сияют точки далёких звёзд и Джейсон взаправду видит тонкие линии, что сплетают бисер на ночном небе в причудливые созвездия. Голова становится всё тяжелее, концентрировать внимание всё сложнее, но звёзды такие прекрасные и он не может налюбоваться. Сознание путается. Мысли пушистыми облаками взлетают ввысь, туда, в ночное небо, прямо к груди Пегаса. — Салим. — М? Лицо Джейсона стремительно бледнеет, лишь ярко-ярко блестят карие глаза с золотыми прожилками, словно впитавшие звёздный свет. — Кажется, я сейчас засну. При скудном освещении внимательные глаза Салима кажутся бездонными чёрными дырами. Джейсон вглядывается и невольно теряется, думая о том, когда только звезды успели поселиться в салимовых глазах? Осман улыбается мягко-мягко, оттеняя печаль на смуглом лице. Образ постепенно начинает безобразно расплываться когда Колчек слышит неожиданно ласковое: — Отдохни, мой друг. Ты очень устал. — Ты только не уходи, я могу храпеть, конечно, но это ведь не испугает Салима-Истребителя вампиров? Салим смеётся, но как-то с отчаянным привкусом тяжёлой горечи. — Не переживай, я буду рядом. Ничего не бойся. Джейсон чувствует иллюзорное тепло, что густым мёдом внутри разливается. Его плечо соприкасается с плечом Салима, он откидывает голову назад, прикрывает устало веки. Делает глубокий вдох. Салим находит его пальцы, холодные и неподвижные. Сжимает, стараясь утешить то ли Джейсона, то ли себя. Если он больше не проснётся — значит Бог всё-таки проявил милосердие. Он устал бояться. Устал убегать. Те самые звёзды проступают яркими пятнами, выжигая созвездия на обратной стороне век. Иракец тихо продолжает рассказ, его речь течёт подобно Реке Тигра, что сплетается с Евфратом где-то там за тысячи световых лет. Джейсон выдыхает. На покрытом мелкими бусинами холодного пота лице мелькает полуулыбка. Ему спокойно и совсем не больно. Больше не страшно.