Лицо врага: Окно второе

      Его Величество император Цзиньюэ, Саян Лаое, посланник мудрейшего Неба на бренной земле, хмурился и внимательно слушал переводчика, как можно точнее передающего слова иноземного торговца. Торговец, грузный бородатый мужчина с глубоко посаженными глазами, перед императором робел и заикался, но рассказывал исправно и на вопросы отвечал подробно.       Императора интересовали новости из Богоси. Конечно, основное, что было важно для империи, он уже знал. Про божественное, про Осколки, про их видения. Про остальное, более мирское, он пока не знал — но разведка потом ещё принесёт. Как раз сейчас отчёты готовят. Однако странное чувство, будто в мирских новостях из Богоси будет что-то очень, болезненно важное, его никак не могло покинуть.       Поэтому он вызвал этого торговца — пусть, что ли, расскажет, какие там у них основные мирские новости, про то, как идут дела после государственного переворота, как народ воспринял этот переворот. Он расскажет — а император отвлечётся от непонятно почему ставшего мучительным ожидания. Это же тоже новости про Богось, пусть и другого уровня.       — …А потом оказалось, что тайный советник-то не советник ни разу, а баба самая настоящая, женщина, то бишь, — заявлял весь мокрый от волнения торговец. — Все-то думали, что она так, полюбовница, стало быть, царская, а она вон как, тайная советница.       — А что полюбовница, уважаемый, это вам доподлинно известно? — Ехидный тон императора плохо вязался с окружающим его золотом, с величественным тоном и гордым видом, но торговец ехидства не заметил вообще — переводчик его не передал. — Вы свечку там, видимо, держали?       — Нет, нет, Ваше Величество. Это так… слухи ходили… и ходят…       — Ясно, — прервал его император. — Не люблю слухи, — будто бы скучающе заметил он, но торговца, в людях хорошо разбиравшегося, это не обмануло. Он чётко понял: император изволит гневаться. Он зол. — Однако же, — продолжил император Цзиньюэ, — расскажите мне поподробнее про эту тайную советницу.       Лаое и правда был зол. С некоторых пор он ненавидел слухи про непорядочность женщин. С некоторых пор — с тех пор, как он познакомился с прекраснейшей женщиной на свете. И с тех пор, как покойные нынче члены Собрания приказали распускать слухи про эту женщину. И, казалось бы, свершилась революция, восстановилась монархия, империя восторжествовала, а в народные головы старательно вкладывались нужные мысли — а нет, до сих пор Муань Миэюй ассоциируется у некоторых с пороками и развратом.       — Красивая, — простодушно сказал торговец. Император как будто прочитал его мысли. Он ясно видел: этот человек понял, что гнев его был направлен на поношение женщины, и решил её похвалить, чтобы задобрить монарха. — Глазищи чернющие, волосы — что вороново крыло. Статная вся, гордая. Только хромая, вот уж беда. Но да ничего, с её-то пышными юбками видно почти не было. Да иностранка, акцент-то западный у неё. И как её, иностранку, в тайную службу-то взяли, никто уж не поймёт. Да ещё командовать! — Торговец явно хотел сказать что-то ещё, но замолк. Наверное, подумал опять о какой-нибудь гнусности, но подумал перед тем, как озвучить.       Но он заметил — император резко подался вперёд, жадно всматриваясь в его лицо. Несчастный торговец даже попятился, испуганный таким вниманием посланника мудрейшего Неба на неразумной земле.       — Хромая иностранка с западным акцентом, — повторил император. — Черноволосая, черноглазая хромая иностранка с западным акцентом. Как, говорите, её звали?       — Мирея Марская, — сказал советник со своего места за троном, нещадно коверкая сложное для венейского слуха имя. Через мгновение переводчик повторил этот вопрос на божеском, и торговец чисто, без искажений, повторил:       — Мирея Марская.       Инициалы.       Лаое с трудом удалось сохранить лицо.       Он нервно побарабанил пальцами по подлокотнику трона — и вдруг почувствовал себя не всемогущим посланником Неба, добившимся всего и победившим всех, а молодым и наивным Саян Лаое, который иногда даже начинал стесняться своих драконьих рогов. Молодым и наивным Саян Лаое, которого бросили. Который оказался не нужен. Которого легко променяли на подлого и глупого Волота Дорогомилова, и даже не дали понять, чем тот лучше.       Он думал, что она умерла.       Взмахом руки он отпустил торговца и вызвал главу разведки.       — Я знаю, что вы ещё не закончили, — властно заткнул он собравшегося что-то сказать человека. — Но мне плевать. Мне на стол — всё по Мирее Марской.       Он, в отличии от советников и переводчиков, произнёс это имя почти-почти правильно — до сих пор помнил, как учился выговаривать то самое, не менее сложное, Мирите Майлоне. Это же просто — произнести это. Главное — любить то, что ты произносишь.       Глава разведки молча исчез — а через некоторое время, показавшееся вечностью, его помощник принёс кипу бумаг.       Старательно отводя глаза.       Это уже вселяло тревогу.       — Ваше Величество, вам докладывали об Осколочном Обществе? — осторожно спросил помощник, глядя в пол.       — Да, — кивнул император. — Есть копии видений?       — Да, Ваше Величество.       Читать Лаое предпочёл в одиночестве.       И не пожалел об этом.       Через некоторое время — он не знал, как долго он сидел, вчитываясь в ровные строчки и ища там свою Миэюй — он встал, на деревенеющих ногах вышел во двор. И золотой, яркий как солнце дракон вознёсся над столицей. И понёсся, сверкая и видом своим возвещая радость, на Запад.       К границе, за которой — оно.       Река Шаоху, гиблая, смрадная, змеилась тонкой тёмно-синей лентой. Она, казалось, сдерживала своим телом непроглядные чёрные леса Шаома, которые будто бы хотели вырваться за водную границу и поглотить всё на своём пути.       Дракон, золотой символ счастья и процветания, перелетел эту реку, приземлился не берег.       И упал на колени, только став человеком.       Ему было плевать на слухи и донесения про живущее тут Древнее Зло.       Он так эгоистично подумал, что его Миэюй, госпожа небесных высей, женщина, которая достойна была — единственная — стать его императрицей… что она его бросила. Что он оказался ей не нужен.       А она ради него бросила саму себя.       Ради него она бросила саму себя.       И он рыдал, стоящий на коленях и кусаемый комарами, и не мог перестать. Витые рога цеплялись за свисающие ветви и путались в них, его золотые одежды промокли и запачкались, наступал холодный вечер, нависали грозовые тучи, готовые вот-вот разразиться бурей, а он не замечал ничего и никого.       Потому что он понял кристалльно ясно: Миэюй вернула его — и поэтому Миэюй теперь не вернуть.