Со дна путь только один

      Ах, это странное ощущение. Дико странное, полное и пустое одновременно.       На то, чтобы чувствовать хоть что-то, кроме отчаяния, не оставалось иного выбора.       Инк пристально следил за часами — от них скелет готов был не отрывать взгляда настолько подолгу, что в такие времена, кажется, вообще превращался в статую.       В одну из тех живых статуй, которыми был наполнен набросок… Черновик? Как ещё можно было назвать это проклятое место?       Инк уже устал считать, сколько раз успел переполниться надеждой и сколько раз эта надежда трещала по всем швам, как только это недоразумение, по ошибке называемому «вселенной», погружалось в темноту. Правда, как таковой здесь ночи не было, как и дня и… Как вообще чего бы то ни было, кроме хаотичных линий, никак, кажется, не пересекающихся вообще. Лишь пустые очертания.       Пустые очертания, пустые оболочки, пустые, ничем не наполненные существа.       Эти оболочки, бывало, бродили по так и недорисованному снегу, по тропинкам среди несуществующих цветов, иногда выдающих какие-то подобия слов… Подобия, потому что до конца в слова это никак не преобразовывалось — этим растениям не хватало сил на то, чтобы выдавать нормальные звуки.       И чёрт, в этих оболочках словно был заключён весь холод, который только можно было найти здесь, в месте без температуры, без дня, ночи, без форм… И, что самое главное — без жизни.       Последнее Инк знал точно. Каждый раз после «дня» он самым тщательным образом проверял всю вселенную, чтобы узнать, появился ли хоть кто-то, в чьей компании он мог бы не так сильно сходить с ума. И каждый раз приходилось кутаться в чудом целую одежду: нет, никого не было.       Инк не знал, как долго он мог вытерпеть и как долго мог бы терпеть в молчаливом ожидании. Он старался, пытался поддержать, пытался растолкать остальных и каждый раз словно бы ранился о колючую проволоку, когда снова и снова натыкался на холодные и безжизненные взгляды, смыкающиеся вокруг него, как крепкое кольцо, как петля, вымазанная в кипящей смоле.       Это даже не ранило — это убивало. Холодно, медленно и расчётливо, но убивало, по крохам, по пылинкам выдувая и из него то живое, что теплилось в единственном комочке тепла в этом проклятом месте.       Художник просто таял, как восковая свеча.       Он пытался. Он крепился. Говорил. Рисовал. Делал всё, что было в его силах, чтобы удержать свой разум в разрушающейся клетке рассудка.       Но каждый раз, когда он пытался взять себя в руки, когда пытался выспросить у кого-нибудь помощь или хотя бы поделиться чем-нибудь, каждый чёртов раз он наталкивался на непреодолимую стену в виде льда и пустоты в чужих глазах или глазницах.       Сколько раз Инк успел проклясть Создателя, который создал для него чувства. Эту привязанность к чему-то, что должно называться его братом, любовь к краскам, которых здесь не было и в помине, страх одиночества, который преследовал его по пятам всё его существование. Всё это лежало таким непосильным грузом, что казалось, будто его скоро расплющит о некоторое напоминание земли под ногами.       Но этого не происходило!       И это походило на длинный, очень длинный, почти бесконечный чёртов кошмар.       Художник ненавидел это место. Ненавидел и в то же время продолжал любить — ах, это противоречие в коде. Был готов убить здесь каждого и в то же время не мог найти в себе силы хотя бы сорвать «цветок». Всеми силами желал сбежать — и при этом чувствовал острый страх от того, что мог столкнуться с чем-то ещё хуже, хотя он не знал даже того, куда конкретно он хочет попасть. Так мечтал, чтобы этот черновик наконец перестал существовать — и зачастую, подолгу стоя на коленях, молил Небо сжалиться над ним и над обитателями этого места.       Но что ему оставалось делать, когда не только его надежда, но и его мир пошёл крахом под неумолимо жестокими руками Создателя?..