Общество для мёртвого музыканта

Череп ломится от обилия всякой информации, событий, которые нафиг никому не нужны, а выкинуть или забыть про них не получается. На крайний случай скажу, мне что-то мешает. Может мешает то, что я всё ещё веду этот дневник? Или что-то другое? Утро опять началось не с бодрящего кофе, а с нудной лекции. Целый урок тупо сверлил взглядом тетрадь, а учитель пытался нам что-то объяснить из грамматики. Зачем мне изучать язык, если я и так его знаю?! Сегодня мистер Грин приболел и ему на замену пришла мисс Коул. Людей на паре было довольно много: от мала до велика, так сказать. Даже главные прогульщики: Гейб, Митч и Минерва были на паре. Не знаю, страшна ли так мисс Коул, как её малевали в нашем тесном кругу? Не могу подтвердить эту информацию. И самое удивительное, я не понимал, что именно пугало ребят: её змеиный вид или то, что её отец директор этого интерната? Но могу сказать уверенно: мисс Коул (Лили для своего папочки) являлась типичным тёмным фениксом в нашем бранном Эриксоновском мире. Она может быть другом, как мисс Мартин, но и подставить тебя может на раз два. Сколько учеников уже отсидели в карцере за курение сигарет, распитие алкоголя или нарушение обычных школьных правил — не пересчитать. Вот тебе и надёжный друг-учитель! Многие также пускали слух, что из-за Коул часто подростки сходили с ума. Кто-то говорил, что она спит со своими учениками, а потом подаёт на них в полицию, якобы её изнасиловали, если студент дальше не желает плясать под её дудку. В общем, слухов было много, но не один, кроме её стукачества, подтвержден не был. И Коул боялись, только потому, что она Коул. И пока она что-то вдалбливала нам в мозги по поводу грамматики, я полностью забил на неё и стал думать над песнями. Я сидел и черкал строчку за строчкой, пытаясь сочинять что-нибудь подходящее. Смотрел на Клем, сидящей впереди меня, и снова писал, пока моя рука не начала болеть. Я уже представлял себя, скачущим на сцене вместе с ребятами, под нашу любимую музыку. Какое же прекрасное ощущение быть там, где тебя нет, особенно если этого «там» нету в реальности. Вся наша жизнь осмотрит из мысли, быть в никогда самим собой, а в реальности прятать себя настоящих от всех глаз мира. И только моя фантазия заработала на полную и передо мной замаячила сытая муза, вдруг над тетрадью повисла чья-то тень. Это была мисс Коул. Она поставила меня перед всем классом и отобрала дневник. Мол, после урока заберёшь, а сама попросила повторить те правила, которые она объясняла только что. Чистый ветер в голове, гонящий перекати-поле. Я стоял как дундук перед всеми и сгорал от стыда, но всё же решил взять ситуацию в свои руки и перевернуть игру. И причём, родил такой монолог, что даже умудрился его запомнить. — Правила знает и помнит каждый. Ими руководствуются каждый день, как любой инструкцией для сложной техники. Но проблема в том, что жизнь — это не сложная техника, а река, по которой мы уносимся вдаль. И самое главное, в этом мореплавании, потонуть и забыть про все правила можно на раз-два. Поэтому, мы, дети современного пустого мира, созданы для того, чтобы создать плот без правил. Все гении нарушали правила, а кто жил осторожно и правильно, в итоге тонул во всеобщей массе или был забыт. Бунтари и нарушители — это и есть проводники в мир личной свободы и полной независимости. Я музыкант! Я мертвец среди живых! И я тот, кто выведет это мир к свободе и независимости! После такого мне, естественно, пришлось остаться после уроков. Думал, что за своё вольнодумие я услышу обычную тираду о том, как плохо быть разгильдяем и что за свои двойки я перееду в карцер на пожизненно, но нет. Несколько минут мы сидели молча Я смотрел на неё, она смотрела на мои каракули в дневнике. Очень надеялся, что она не будет читать мои записи. Сучка, только бы попробовала! И внезапно до меня дошло, почему все так её боятся. Она чистая гарпия воплоти. Только она не выдаёт своего истинного облика, но сам её вид просто… Уааа… Мурашки! Её строгое лицо, строгий костюм от которого пахнет кофе и каким-то элитным парфюмом. Один из тех видов духов, от которых женщины без ума, а мужчины лишь предложат принять душ. Я задыхаюсь — в этом замкнутом пространстве с этой парфюмерной и кофейной вонью, бьющую прямо в ноздри. От этого хочется выкурить сигарету или просто открыть окно, чтобы немного чувствовать, хотя бы носом, что моя кончина в карцере не близка. Внезапно она закрыла дневник, положила его на край учительского стола, посмотрела на меня своими змеиным взглядом и сказала: + ещё слова в копилку «На всю жизнь» — Поразительно. Столько лени в учебе, но столько упорства в творчестве. Это похвально. Но не загубите себя. Смешивайте приятное с полезным. Муза не должна подвергаться насилию. Её порой нужно опускать, что она приходила с чистыми и добрыми мыслями, а будете держать её на привязи — быстро перегоришь. А такие как вы, мистер Сулейман, быстро сгорают за работой, кто-то даже заканчивает плохо. И тут вы останетесь либо гением, либо идиотом. Хотите будьте новым Кобейном или Бизе, а можете всю жизнь прожить в тени лучших, так и не написав ничего достойного. Выбор лишь за вами. А пока рекомендую сосредоточиться на учёбе, у вас скоро экзамены и, если вы не хотите угодить на помойку из-за своих несбыточных мечт. Я конечно не настолько заросла плесенью лет, чтобы вам говорить как важно сдать экзамены в своей жизни, но опять же… Всё в ваших руках. Дерзайте! С этими словами она отдала мне дневник и отпустила, напоследок сказав: — Поработайте над ритмом. А рифма у вас интересная! — и захлопнула дверь. Совет интересный, но пользоваться я им, конечно, не буду. Все гениальные творцы — это нарушители основных правил. Не вижу повода от этого уходить. Так для меня и осталось загадкой: мисс Коул меня поддержала или наоборот поиздевалась? Зная её спокойные речи, нужно всегда быть на чеку. Дальше день был как день, ничего выделяющегося. Тот же обед, та же подготовка к занятиям. В общем, ничего такого, что могло бы задеть чувство читателя моих мемуаров. Благо таких читателей у меня нет. Однако вечер на удивление выдался опять сказочным. Не знаю, как так происходит?! Только я выполнил всё на завтра и решил пойти к мисс Кишнер, вдруг меня подозвала Сара. Видимо, её до сих пор смущал факт, что я подглядывал за Клем. Так не хотелось перед ней оправдываться и у тем более придумывать какое-то оправдание, чтобы она от меня отстала. Башка и так не варила, а тут ещё она пристаёт с вопросами и предложениями. Тирада только начала излагаться из меня, как вдруг она просто протянула мне спутниковый телефон. — Просили передать, — сказала она и вдруг удалилась. Не сказать, что был удивлён её жестом. Был в ахере! Только хотел её окликнуть, как внезапно телефон зазвонил. Побежал как раб с плантации мигом в туалет, чтобы телефон у меня не забрали ответственные преподаватели. Телефон издавал такие странные звуки, что это даже мелодией трудно было назвать. Невольно я нажал «принять вызов». Это оказался Джеймс. На мой вопрос, как он узнал об этом номере он промолчал. Лишь сообщил мне, что он забронировал сцену для нашего концерта. Важно только будет приехать в первые апрельские выходные и сообщить точно дату, когда мы будем приезжать на репетицию. Его родители заручились поддержкой чьих-то предков из нашего интерната и нашу группу теперь смогут официально вывозить с территории интерната в город, мол, подготовка благотворительного концерта, но это случится после того как мы обговорим в выходные дни репетиции. Звучит изумительно! Я записал всё в тетрадку по английскому. Всё равно у меня там пусто. Ещё раз уточнил все моменты и уже хотел было спросить, кто дал ему номер и чьи родители нам будут помогать, но Джеймс со словами: «Мне надо помогать родителям», бросил трубку. Я пытался вызвонить снова его номер, но он зараза не отвечал Что он от меня скрывает? Это настолько должно быть инкогнито?! Выйдя из туалета, решил отправится поискать ребят. Думал, наткнусь хотя-бы на Марлона, но случайно наткнулся на Соффи. Она сказала, что рада меня видеть, я лишь грубо ответил, что нет. Она сразу сказала, что меня зовут наверх, на чердак, мол я должен срочно явится туда. Директор попросил провести психологическую беседу. Кажется до Соффи никак не доходило, что я совсем не в настроении ведать о себе. Она меня уломала, сказав лишь, что там будут все остальные. Мне пришлось поддаться. Быстро обрадую ребят новостями и убегу оттуда. Но судьба любит обламывать наши планы. Скажу так, чердак не изменился, что до построения Эриксона, что после преображения Соффи. Всё такая же огромная комната, но на этот раз с огромным плакатом: " Поможем друг другу» Где всё это они берут? Сам чердак представлял, за всё время, одно из тех хламохранилищ всяких любопытных и не очень вещей, отчего лавка Диккенса нервно курит в сторонке. Вдали от чужих глаз здесь под одеялом пыли лежали такие сокровища, которым суждено было прожить свой век. Различные пластинки, реквизиты для театральных постановок, больничные атрибуты и вещи, которые интернатовские ребята прятали от взрослых и тут же про них забывали. Сейчас здесь горело куча ламп, чтобы чердак пестрил светом, по углам занятой зоны стояли вазоны с искусственными цветами и несколько стульев. Если не дохренилиард! А также несколько столов с едой и напитками. Опять же: где это всё нашлось? Неужели на чердаке отыскали? Софи громко напомнила, что через несколько минут начнётся тренинг и попросила занять свои места. Как я понял, из всей этой обстановки, обстоятельства встречи не вполне благоприятствовали спокойной и внушительной беседе. Ослепляющие вспышки ламп, да и духота только вызывали желания замкнуться в себе и не выдавать свои сокровенные тайны. Кроме пыльных цветов, пыльны были столы и салфетки. Но несмотря на эти факторы, ребята видимо были не прочь поболтать о своих проблемах за столом, наполненного всякой всячиной. Хоть эти вкусности были и редкостью в Эриксоновском меню, но так или иначе они появлялись изредка на наших обычных столах: сэндвичи с маслом и с сыром или арахисовой пастой, крекеры, соки с различными вкусами, шоколадное молоко и овощные салаты, стыбзенные с обеда. Вполне естественно, что в такой собранной компании и в такой обстановке разговор зайдёт сначала о склонности преподавателей и ответственных учителей тиранствовать над нами и вытекающей отсюда тема необходимости обрести свободу от тирании. Наконец, все расселись. Кого было видеть моё удивление, видеть здесь Марлона, Броди, Клем, Гарсию и Аасима. Вай и Минни с Омаром были словно обыденностью в данном сборище. Как будто я ожидал, что они здесь появятся. Соффи попросила сесть и меня. Я неуверенно приземлился на стул. Ей богу, по внутренним ощущениям, будто я попал в круг анонимных, психически нездоровых идиотов. Собрали не только нашу группу. Здесь были и младшие, которые хотели просто поучаствовать в движухе старших, и те, кто обычно у нас назывался «невидимками». Они как бы есть, но их как бы нет. Среди них был и Оливер Левиттон, парень Сары, она сама, Джаспер Логурт, Тереза Мейкот, девочка с цветными брекетами, и прочие ребята, которые никак не участвовали в нашей жизни, а просто существовали в своей атмосфере. Соффи, по праву главного мозгоправа, стала говорить о том, что в последнее время в нашей школе стал происходить спад дружеских отношений. Да-да, конечно. Уж не по твоей ли вине, мисс невинность! Она продолжала толкать нам нравоучения о том, что в последнее время нервничаем мы от того, что больше сосредоточились и замкнулись только на своих проблемах. Надо, мол, уметь их решать между собой, помогать друг другу, тогда наша дружба вновь окрепнет. Соффи предложила начать с лёгкого: обычные объятия. Гарсия сразу выступил против. Тупой собственник! Но Соффи резко осадила, заявив, что я, как… ЕЁ ПАРЕНЬ… Без комментариев. Не буду против, чтобы её кто-то обнимал. И тогда Гарсия успокоился. Соффи также предложила всем друг перед другом попросить прощения, чтобы наладилась связь между нами и мы могли легко друг друга понимать. Первый расчувствовался Омар, сказав, что он мне всегда завидовал в младших классах. Его кудряшки несколько сальные колыхались при его вздрагивании плечами. Пришлось его успокаивать. Пухлые ручищи вдавили меня в его небольшое пухлое тельце. Дабы его успокоить, сказал, что тоже ему завидовал. Он был самым тихим, а тишина это единственное, что мне так не хватало тогда и сейчас. Обнялся с Сарой. Извинился за то, что напугал её в тот вечер. Обнялся с Минни. Извинились за подколы друг к другу. И так у нас прошёл целый круг извинений и как только мой черед дошёл до Клементины, я хотел извиниться за все те неудобства, которые ей принёс, но тут внезапно Соффи оборвала нас, сказав, что нужно переходить к следующему тренингу. Либо она специально так сделала, либо… Соффи внимательно посмотрела на каждого, давая им время осознать важность нашей встречи и следующих изучаемых бесед. Её брови под ярким светом казались белыми абажурами, под которыми горели переливающиеся цветом лампочки. И цвет этих ламп мне не нравился. Можно всю жизнь оставаться ему шапочником-недоумком. Ему бы быть командиром и задалбывать своих солдат, чтоб в одну из ночей он почувствовал себя Цезарем. Или, на крайний случай, просто вышибалой в каком-нибудь клубе, чтоб и дурью поторговывал и неугодных выпинывал, а то психолог из него вообще никакой. Дальше, наша горе-психологини предложила каждому рассказать о том, как они сюда попали. И обсудить данную проблему с точки зрения, что виноваты не только родители, но и вы, ведь чтобы ненавидеть мир, нужно сначала исправить себя. Для показухи она решила начать с себя. Её вместе с Минни отправили сюда после того, как бабушка и дедушка не смогли их содержать. Мол, когда они родились, их воспитывала мать. Отца у них не было, он лишь платил алименты, находясь на другом конце страны, и из-за этого с ними не виделся. Сами девочки росли буйными. Как говорила их мать, обе были в отца. Минни-по характеру, сама Соффи — по телосложению. Через год их у матери забрали и по решению суда передали её родителям, сама мама плохо с ними обращалась. Уж не стану описывать здесь всю грязь происходящего. Сук в нашей жизни много и это не повод делать их в глазах общества новыми Геростратами. В принципе, как и всех ублюдков мира сего. Отец по сей день не хочет принимать на себя роль родителя, мать уже забыла про них, а дедушки с бабушкой не стало, как только Соффи и Минни исполнилось десять. Тут бы думать о морали: если решили трахаться с кем попало, не забывайте про презервативы. И по сути, тут не вина близняшек. Соффи же перевернула всё с ног на голову. Она внезапно заявила, что виновата в том, что именно она докучала матери, из-за чего она обращалась к ним грубо. Минни лишь тупо кивнула, но сам услышал, как шёпотом она сказала, что это всё хрень собачья. Видимо, только у лесбиянок в этом кругу есть мозги. Дальше решили подтолкнуть рассказать всё Вайолет. Она сопротивлялась, но через несколько мгновений, увидев поддерживающий взгляд Минервы, она решилась рассказать. В отличие от близняшек, Вайолет воспитывали оба родителя: папа и мама. Ну, как воспитывали? Отец пил не просыхая, мать вечно пропадала на работе. Единственный родственник — бабушка, сидела с ней с утра до ночи и смотрела с ней мультики. Но самой бабке было на внучку всё равно, как и внучке на неё. И в какой-то момент, бабушка, устав жить в таких условиях, схватилась за охотничье ружьё зятя и сыграла в Хемингуэя. А сама Вайолет даже не обратила внимание ни на выстрел, ни на мёртвую бабулю. Она просто смотрела телевизор и больше ничего. Либо у меня абсолютный слух, либо Вайолет действительно проглатывала невидимый ком в горле. Бедняга… Как только она закончила историю, Соффи включила своего внутреннего философа и начала рассуждать о том, что ситуация с Вайолет довольно непроста. Вина лежит на каждой чаше весов: как родительской, так и детской. И немного перевешивает детская, ведь Вайолет было плевать на происходящее вокруг и нужно было остановить бабушку, проявлять хотя бы долю сочувствия к старшему человеку. Потом подключилось несколько невидимок, которые не понимая проблемы, тоже начали поливать поведение Вайолет грязью. — Бред! — выкрикнул я внезапно для себя. Все поддакиватели посмотрели на меня разъярённо словно я оскорбил какого-то святого. Я не мог позволить, чтобы мою подругу так оскорбляли. Это уже чересчур, не находите? — Нет, вообще швабра права. Тут вина больше лежит на родителях, Так если подумать даже, то вина здесь только бабушкина. Сначала бы лучше лишила внучку мучений, чем себя. Ведь сейчас быть на небесах — самое лучшее, что могло с тобой случится, — брякнул Гейб, запихивая остаток сэндвича в рот. А спонсор сегодняшней тупой фразы и психологической травмы: «Гарсия-Годзилла». «Гарсия-Годзилла» — он не знает о чём говорит. Раздражает, нервирует, сводит с ума. Соффи лишь попросила не перебивать. Гарсия буквально тужился всеми силами, чтобы казаться приветливым, но на лице его было написано сомнение во всём этом мероприятии и злоба ко всем взрослым и окружающим его людям. И, честно, я мог в его тот момент понять. Прежде всего, я сам психолог не ахти. Да и вообще не имею никакого опыта в психологии. Моя единственная тактика по жизни — быть дружелюбным и откладывать всю злобу до лучших времён. Я бы на месте Гарсии просто послал бы Соффи, но почему-то сам в этот момент молчал. Соффи её не успокаивала, а рекомендовала принять эту истину. Проглотить полынь боли, которую ей причинили тупые взрослые, но никак не она им. И тут внезапно Соффи пригласила меня озвучить свою историю. Я не поверил своим ушам. Я не хотел никому рассказывать о случившемся. Тем более в этом круге идиотов. — Теперь на примере Луиса вы увидите, как правильно брать вину на себя. Виноват он, а не его родители. Так ведь, Лу? Я отрицательно покачал головой, но видимо на это никто не обратил внимание. Пришлось рассказывать издалека, мол, рос избалованным ребёнком, у меня было всё, о чём я мечтал и я это всё потерял. Объяснить причину так и не смог. Хоть ребята и утешали, что всё нормально здесь все свои. Марлон был против, чтобы я рассказывал дальше, как и Вай, историю которой просто облили грязью. Клем молчала, прожигая взглядом Гейба и прося, чтоб он это всё закончил, но видимо Гарсия вошёл во вкус, когда понял ради чего всё это затевалось. Ребята все как один вдруг начали меня поддерживать. И мня опять начало погружать в астрал. Опять непонятный гогот в голове. Куча взглядов, прожигающих меня изнутри. Маленький Луис внутри меня просит помощи. Он хочет вырваться из этого плена, изо рта доносится только сдавленный стон. Плач, смешанный с криком, застрял в горле и выдаёт лишь гортанные звуки мертвеца. Он снова сидит в углу и слышит ругань родителей, которые делят непонятно что. Слышится внезапный треск. Рука отца взлетает и с оглушительным шлепком приземляется на лицо мамы. Она падает. Луис хочет ей помочь, но внезапно видит перед собой лишь кровавые глаза отца. Яркий, ослепляющий свет. Я отправляюсь в момент, когда мы на суде, на лицах родителей написано неприкрытое презрение к тебе. Ты виновник! Ты маленький уродец, разрушивший чью-то судьбу! Я не знаю почему, но в тот момент, я боялся, и боялся страшно, когда отец говорит, что сын невменяем, но сам этого не понимает и заставляет их страдать. Для него не будет лучше терапии, чем общение с такими же как он, но отдалённо от него. Папочка выиграл дело, оставив маму с носом, а сына отстранил от себя, но с верой, что его перевоспитают в далёком, никому неизвестном месте. — Ну, ты будешь продолжать? — голос Соффи внезапно вернул меня в реальность. — Мы все ждём тебя! — поддакнул Гейб. Я оглядел всех. Все молчали. На лицах читалось равнодушие и скукота. Они словно передумывали какую-то утомлённую мысль, которая хоть как-то помогала не закрыть их терпеливые глаза. Сил моих больше не было. — Да пошли вы! — выкрикнул я и, случайно опрокинув стул, на котором сидел, и ринулся к выходу быстрыми шагами, протискиваясь и грубо толкая тех, кто был на проходе. — То же мне психологи сраные! Не умеете, не беритесь! Лицемеры, обмудки, реальные отбросы! Не зная зачем, я опрокинул стол с едой, со всей силой бросил кувшин с соком об стену. Брызги и осколки полетели в разные стороны. — Ни хрена это неправильно, — кричал я. — Дерьмо на огромной лопате. Это место, наверное, будет последним во всей Вирджинии, куда придут совсем отбитые психи. Это не терапия, а какой-то цирк, заправляемый уродами, в который точно не пойдёт даже мудак Коул. Вы все — перенасыщенные своими проблемами мудаки, всё топчетесь на месте, лишь покрывая друг друга ещё большим дерьмом, которое мы и так ненавидим, в школе, которую так ненавидим, притворяемся, что мы — центр вселенной, уродуем себя этими мыслями и пагубными привычками, чтобы избавиться от ощущения, что настоящая жизнь происходит где-то совсем в другом месте; мы прекрасно осознаем, что все, что мы делаем, — это просто подпитка нашей паранойи и вечного непроходящего разочарования… На этом я замолчал и выбежал в таком смятении и гневе, что зубы мои стучали. Я не появлялся на ужине, тупо сидел на крыльце заднего двора и курил. Начинал накрапывать мелкий, докучливый дождик. Несмотря на выплеск, я успокоился, но нервы меня до сих пор съедали. Наступил тот момент, когда я сидя с сигаретой, моя голова занялась какими-то туманными мыслями. Ты о них не знаешь и не догадываешься даже о чём они, но голова гудит от того, что они у тебя есть. Я полной грудью вдыхал лесной воздух. Запах мокрого асфальта и сырого дерева нежно парил по крыльцу, заставляя каждого присутствующего расслабиться. Да и тогда была такая ситуация, когда одиночество, сигаретный дым и доджь позволяли мне успокоиться. Одиночество позволяло мне спокойно подумать и покопаться в воспоминаниях — заново переосознать моё прошлое, познать, что меня так до сих пор терзает. Я уже знаю, что в настоящем всё пойдёт через одно место, но сейчас есть прекрасная возможность понять, как всё пошло наперекосяк тогда, в прошлом. Сигарета постепенно тлела. Я опустил глаза. Сам взгляд продолжал стрелять то вверх, то вниз, желая найти хоть какое-то объяснение происходящего. — Они разошлись, — услышал я сзади. Обернулся, увидел Клем. Всегда интересовала, почему она не снимает свою кепку. У неё такие прекрасные, короткие, но в тоже время мягкие волосы, а она их прикрывает зачем то никчёмной синей бейсболкой с логотипом Д. — Удивительно, какое шоу ты там устроил. Хотя уже после твоих криков на Соффи в теплице стоило предполагать чем всё обернётся сегодня. — А не чего по моим памятным закоулкам шарить, — грубо ответил я и в какой-то момент, меня напугал собственный голос: жалобный и чувствительный, весь пронизанный потерей чего-то светлого. Я откашлялся и продолжил уже нормальным голосом: — Кто знает как я сюда попал, тот молчит. Какой смысл ворошить старое, грязное бельё? Устало выдохнув, я прижал ладонь к слегка пульсирующей от боли голове и понял, что ужасно хочу спать. — Я им также сказала. Я протянул ей сигарету, она с удовольствием приняла её. — Я думал ты не куришь. — Зачем протянул? — спросила она, по-доброму ухмыльнувшись. — Ради этикета. Я думал, ты откажешься. — Я хоть и дама, но могу себе позволить выкурить небольшую сигарету. И снова по телу из-за неё у меня поползли мурашки. Ни с одной девушкой не могу спокойно говорить, а Клем словно создали для того, чтобы я мычал как овцебык. Ни нормальной шерсти, ни вкусного мяса. Но хоть какое-то животное из меня получилось. — Тебя-то не подвергли этой хрени? — Пусть попробовали, я сама кому хочешь психологическую травму устрою. Да я и сама не хочу о себе рассказывать. — Тоже вина родителей? — Если бы, — она сделала затяжку не спеша, словно боясь, что если вдохнёт сигаретный дым, то он превратиться в маленькую гадюку и укусит её. Или просто медленными темпами она пыталась мне подражать, чтобы я немного успокоился. — Не только ты не хочешь вспоминать день X. Да, тот день. Боже, почему он поступает так быстро. Клем опустила глаза. Внезапно пошёл сильный дождь. Первый мощный в этом году. Первый и такой депрессивный. Не хватает, чтобы нас кто-нибудь снял на ВХС и подставил фонк, тогда вообще было бы стопроцентное попадание в цель. Совершенно забыв, что рядом со мной Клем я стоял как истукан и слушал шум дождя. Я даже не заметил, как Клем положила мне голову на плечо. Можно сказать, я стал для неё стенкой. — Ты уточнял у Джеймса насчёт концерта? — поинтересовалась она и я вдруг ожил. От её кожи веяло сладковатым запахом. Как ни крути, а не скроешь, что кто-то пил рубтир с шариком пломбира. Её запах пытался меня сбить с толку, но тут же я сообразил. — Так это был твой телефон? — ответил я вопросом на вопрос. Она недоверчиво на меня взглянула, отчего я не сдержал свой впрыск смеха. — Не беспокойся, — сказал я, убирая со лба дреды. Непослушные волосяные черви! — Я всё с ним давно обговорил. Он ждёт нас на первых апрельских выходных. Клем удручённо вздохнула и потушила сигарету о колонну. Я непроизвольно взял её за руку, как будто так и надо. — Только я не сказал ему, что приеду раньше. Скажем, первого апреля, — ухмыльнулся я. — Почему не сказал? — Он тогда не согласился нас принять. В будний день, опасно гулять интернатовцу. Но мы что-нибудь придумаем. — Почему у тебя никогда и ничего не делается всё просто? — спросила она и посмотрела на меня, как котёнок смотрит на свою хозяйку, держащую в руках пакетик с кормом. — Потому что я сам по себе сложная натура, ну и кровь мне обычно поступает больше в сердце, а не в мозг, когда ты касаешься меня. Она громко рассмеялась. Этот смех. Звон колокольчиков или птичье щебетание ничто по сравнению с ней. — Ты заказал там место? — спросила она, игнорируя всё сказанное ранее. — Да, и ты туда тоже приглашена. — А я то зачем? — сладким голосом спросила она. — Ты будешь главным гостем нашего торжества. Ну… Моего С улыбкой она сжала мне руку. Чего там говорить, я и сам в тот момент улыбнулся. — Очень буду рад видеть на своём дне рождении. — Спасибо, — ответила она и лицо её для меня снова преобразилось. Шум дождя словно заглушал всю, окружавшую нас природу. — Я постараюсь прийти. — С удовольствием буду тебя ждать. Слишком ванильно. Но не стоит забывать, что жизнь — это тоже кино, в которой нередко проявляются раздражающие штампы, из которых состоим мы все. Мы попрощались на хорошей ноте, она ушла к себе, а я остался на крыльце. Дождь всё лил и лил, навевая сон каждому. Солнце лениво входило со своего поста. Зачем то сунул сигарету в рот, но так и не закурил. Когда дождь закончился, я просто выкинул её в лужу. Вроде поговорив с Клем я успокоился, но меня словно что-то ещё терзало. Почему я так и не могу успокоиться? Бог дал нам утешенье в предметах, потом в людях, потом в нас самих, а после вся эта успокоительная змея кусает себя за хвост. И так сохранилось до наших времён. Две главные цели моей бранной жизни успокаивают и одновременно беспокоят: концерт нашей группы Если не вся группа в целом. И Клем, которая теперь относится ко мне намного теплее, чем я того хотел. И это приглашение, которое сработало навеяло мне столько позитивных мыслей. Если бы она была стервой — она бы сказала, что не сможет уже сразу. А если бы она была отличной девушкой — она бы сказала, что очень хочет, но не может. То есть, у неё есть миллион причин пойти к тебе, но один раздражающий фактор всё ломает. А сегодня Клементина который раз снова доказала для меня, что она богиня. Она согласилась!!! Согласилась пойти на мой… ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ! Ах да, б… ещё и этот геморрой!