***
Конечно, Хёнджин был прав. Но ничего не вышло из того, что Чан, стоя под прохладным душем, себе напланировал. Он собирался провести чудный, расслабленный день с человеком, который томил его сердце и тело смутными желаниями, смотреть снова фильмы, может, поржать над каким-нибудь тупым шоу, обсудить практику и, может, договориться уже о чём-то путном. А потом… вечером… под заказанную острую курочку и пиво… они обязательно придут к этому разговору, они обязательно выяснят всё. И Минхо уступит ему, обязательно уступит. Вчера, несмотря на свой выпендрёж, он был уже готов лечь под Чана, это было очевидно, хотя сейчас, конечно, он ни за что в этом не признается. Чан будет нежен, но настойчив, он будет напорист, но, если надо, покажет себя осторожным и заслуживающим доверия. И Минхо доверится ему, даст себя полапать и полизать, а сам отсосёт и подставится — Чан был в этом так уверен, так уверен, что как-то само получилось жарко, сладко и быстро подрочить от возникающих перед глазами картинок совращения чёртова капитана и кончить с фейерверками перед глазами. Однако когда он вышел из душа, то увидел, как Минхо одевается у входной двери, а Хёнджин с сожалением смотрит на него, стоя в проёме кухни. На недоверчивый и обеспокоенный взгляд Чана Минхо лишь криво и немного растерянно усмехнулся. — С работы звонили. У них форс-мажор. Зовут на смену, обещают двойную оплату. — Забей, — попросил Чан, кладя руку ему на плечо и сжимая пальцы. Минхо замер и поднял на него взгляд. В нём было недоверие и удивление, а потом там зажглись звёздочки насмешливой радости. Он хмыкнул и снова сощурил свои кошачьи, чудной красоты глаза. — Не могу, — покачал он головой, — это место едва добыл. Такие ресторанчики сейчас закрываются, а этот на плаву: и выручка всегда отличная, и чаевые. Так что нет, капитан, я… — Пожалуйста, — едва сдерживая отчаянное рычание, перебил его Чан. — Останься, пожалуйста, Минхо. Останься. Минхо явно заколебался, но потом упрямо сжал губы и опять мотнул головой. — Не могу. Мне деньги нужны. — Он поиграл бровями в ответ на гневно раздутые ноздри Чана и лукаво усмехнулся: — Я тут кое с кем встречаться собираюсь, надо бы задобрить сладкого, чтобы дал. А он у меня мальчик из богатеньких, цветочками не отделаешься. Чан зарычал и хотел было ухватить наглеца, но Минхо ловко толкнул его и выскользнул за дверь. — А что тебе купить, малыш, чтобы ты дал? — мстительно крикнул ему вслед Чан на весь этаж. Не оборачиваясь, Минхо показал ему средний палец и быстро сбежал по лестнице, исчезая из вида. — Вот сучёныш, — с дикой досадой пробормотал Чан. И тут же ойкнул, вспоминая о Хёнджине. Тот же пристально смотрел на него, а потом поиграл бровями — прямо как только что Минхо — и долго и громко присвистнул. — Не свисти, — огрызнулся Чан, — денег не будет. — Да ладно, не парься, твой парень заработает, он у тебя работящий и будет тебя баловать, сладкий, — не остался в долгу Хёнджин и, в голос смеясь и не обращая на злобно матерящегося Чана внимания, пошёл на кухню доедать свой завтрак.***
А потом началась форменная чертовщина. Словно Вселенная целью своей поставила не дать Чану добраться до Минхо. Сначала был завал в лаборатории, куда Чана наконец-то пустили, разлучив его с Минхо: тот сам попросился в отдел администрирования. И так как там у ушлого капитана оказались знакомые и связи, до окончания практики его туда и определили. В лаборатории на Чана накинулись, как голодные, завалили такой кучей документации, словно всем коллективом только и ждали себе кого-то такого услужливого и безотказного, как практикант, у которого прав было, что у мыши под плинтусом. Чан пыхтел, злобно тёр красные от недосыпа глаза, допоздна сидел за компом, доводя до ума сводные таблицы и ругая себе под нос себя же за вежливость. Однако опыт, конечно, он получал колоссальный, как по делу, так и в плане общения с мудаками-коллегами, которые любили ездить на новеньких. Кроме того, рекомендация у него будет отличной, перспектива получить работу именно здесь становилась всё ощутимее, да и лаборатория сама по себе была на самом деле великолепной — и он имел к ней непосредственный доступ. Неделю он сидел там почти безвылазно, общался только с Хёнджином и Минхо в какао. Первый ему жаловался на то, что Ликс и Чанбин совершенно спятили друг от друга, не расстаются, и не просто зажимаются — ходят за ручку, жрут друг друга глазами, намекают на то, что съедутся, и фонят ванильной ванилью за версту, от чего Хёнджина подташнивает и хочется выть от несправедливости: почему этим придурками всё, а ему — ничего. Сынмин пока не вернулся, индивидуальный вебкам для него у Хёнджина в печёнках сидит, а иного секса пока не предвидится, поэтому — что за хрень и за что вообще?! Чан скрежетал зубами, обещал, разобравшись с завалом на практике, всё же набить Чанбину морду в профилактических целях и тихо шипел, что отлично Хёнджина понимает. И на самом деле понимал: Минхо он видел лишь в мокрых снах, когда засыпал перед компом дома. Работа в административном отделе, судя по злобным смс, которыми они успевали едва-едва перекидываться с Минхо, тоже была не сахар. Так что они страдали на разных этажах, словно в дальней разлуке. И лишь немного освоясь, Чан умудрился, поймать куда-то бегущего Минхо в узком коридоре и затащить его в туалет. Там он затолкал фыркающего и шипящего на него разъярённым котом парня в кабинку и молча напал на него с поцелуем. Задыхаясь от желания, он уже готов был стянуть с этого невероятно привлекательно пахнущего отчего-то альфы штаны и трахнуть тут же! Он даже уже почти добрался до заветного местечка между яростно поджимающихся половинок Минхо. Но поначалу было растаявший в его руках альфа, который сам вроде как стал сосать ему губы и с низким урчанием мять его задницу, смог быстро прийти в себя и болезненным укусом заставить очнуться и Чана. А потом, глядя на него бешеными глазами и задыхаясь, прошипел: — Какого хуя, Чан? Ты спятил? — Я соскучился, — ответил Чан и вытер кровь с губы. — Кусать-то зачем, сука ты такая? — Я тоже соскучился, — тут же мягче ответил Минхо и внезапно ласково повёл пальцами ему по губам, а потом этот палец сунул себе в рот и посмотрел Чану прямо в глаза. — Ты дошутишься, — тихо и напряжённо сказал Чан, не в силах отвести взгляда от нахально изгибающихся в ухмылку губ. — Дошутишься, говорю… У меня яйца звенят от одной мысли о тебе, я… Минхо внезапно коротко толкнул его на стенку кабинки и, вцепившись в его руки, прильнул губами к его шее, сразу всасывая с силой. Чан растерялся, обнял его и откинул голову назад, хотя и понимал, что сучий альфа метит его, что засосы скрыть будет трудно. Но всё тело его заломило от сладкой истомы, когда Минхо снова и снова стал кусать ему шею, с силой оглаживать задницу и ощупывать мускулы спины, забравшись под его пиджак. А потом его рука легла Чану на член, который уже был готов и тянул ширинку. — Я тоже хочу тебя трахнуть, — прошептал Минхо ему в губы и мягко сжал пальцы, заставляя Чана глухо и угрожающе зарычать. — Чш-ш-ш… Заткнись… Я пока не могу к тебе, у меня подработки по вечерам, а этот куратор Ян только и смотрит, как бы спихнуть на меня свои бумажки, ёбаный халявщик… — Чан едва слушал его, так как этот ноющий поганец, который не прекращал свою провокацию с дрочкой, явно подводил его к тому, чтобы он кончил в штаны. — Чш-ш-ш, я сказал… — Голос Минхо был тихим и почти ласковым. — Мы обязательно встретимся и поговорим… О, нам есть, что обсудить, верно? Чан услышал, как вжикнула молния его ширинки и схватил Минхо за плечи, пытаясь оттолкнуть, но тот не дался, и его рука нырнула Чану в трусы. Не прекращая ласкать его шею с ума сводящими поцелуями, Минхо обхватил его влажный от естественной смазки ствол и стал умело, прокручивая и чуть потягивая, с новой силой дрочить зажмурившемуся и снова глухо застонавшему Чану. — Ты и впрямь громкий, малыш, — обжёг он дыханием Чану ухо, — и это — знаешь? — охренеть как возбуждает, капитан… Хочешь кончить? М? Ну же, скажи это… От моей руки сейчас хочешь кончить? — Х-хо… чу… — выдохнул Чан. Он стиснул в пальцах ткань пиджака Минхо и снова мучительно простонал: было так хорошо, что даже плохо! Ему страшно хотелось оторвать от себя проклятого альфу, развернуть его и войти в это гибкое упругое тело, что сейчас прижималось к нему, трахнуть, жёстко трахнуть поганца, вжав лицом в стенку, лапая и облизывая, чтобы завладеть им, таким жарким, таким соблазнительным — таким жадным и невыносимо желанным! Минхо ускорился, и Чан захлебнулся волной оргазма, накрывшего его неожиданно сильно и властно, и он не сразу понял, отчего ему так тяжко дышать. А это Минхо в последний миг успел зажать ему рот ладонью и навалиться на него, чтобы он не слишком громко стонал и не вырвался невольно, дёргаясь в конвульсиях наслаждения. — Брюки… — хрипло прорычал Чан. — Сука ты, капитан… Мои брюки… Минхо насмешливо хмыкнул, достал из нагрудного кармана платок и присел перед Чаном на корточки. От этого зрелища у Чана перехватило дыхание, а когда Минхо стал ловко и уверенно вытирать ему всё внизу, он почувствовал, как снова крепнет в штанах. Минхо поднял на него глаза, выгнул бровь и присвистнул. — Однако, — сказал он, — вот настолько ты у меня недотрахан? — Завались, — сквозь зубы процедил Чан. — И вали отсюда, если не хочешь, чтобы я продолжил с тобой прямо на этом унитазе. Минхо быстро поднялся и окинул его красное лицо довольным взглядом. — О, нет, малыш, ты заслуживаешь самой мягкой и удобной кроватки для нашего первого раза, — сказал он и, посмеиваясь, вышел из кабинки, аккуратно прикрывая за собой дверь. Приведя себя в порядок, Чан снова опёрся спиной на стенку и блаженно улыбнулся, прикрывая глаза. Что же… Для начала неплохо. Но в следующий раз он поставит Минхо на колени, причём гораздо раньше, не размениваясь на нежности. Сучий альфа этого заслужил.***
Однако Минхо словно стал избегать его. Он на самом деле был очень занят, Чан точно это знал, потому что пару раз закинул нужные удочки, чтобы узнать, что там такое поручают его альфе, что он не может ни пообедать с Чаном, ни домой с ним уйти. И узнал. По большому секрету ему передали последние сплетни: практикант Ли Минхо приглянулся начальнику своему, главе отдела планирования и отчётности омеге Кан Гёнмуну, который, несмотря на возраст, был общепризнанно самым красивым омегой фирмы, а также славился тем, что брал под опеку молодых альф, что приходили к ним, помогал всемерно, окружал заботой и ласково доводил до своей постели, а после бросал, устремляясь к новой жертве. Говорили это о нём, конечно, за спиной, но слышал это тихо звереющий от бешенства Чан из двух источников, так что плюс-минус всё было правдой, видимо. Однако эти же два источника сказали, что в этот раз что-то пошло не так: Кан Гёнмун ходит всё время злой и недовольный, вот уже почти месяц терроризирует свой отдел, а больше всех отрывается несчастному красавчику, вежливому и обаятельному Ли Минхо, от которого так-то отдел во всём составе без ума. И что там случилось у него с начальством, все, облизываясь и глотая слюни, только гадать могут. Кто говорит, что Минхо не угодил Гёнмуну в постели, а кто — что до неё не дошло вовсе. По крайней мере, никто давно не видел на столе у Гёнмуна традиционных букетов, которые он требовал от своих жертв в знак благодарности за своё внимание и как свидетельство своей победы. Минхо же терпеливо сносит все его придирки, по десять раз переделывает отчёты, и всё равно регулярно получает разносы на общей планёрке при всём отделе. А ещё он смеет страшное: несмотря на требования красавца-начальника, не остаётся допоздна каждый день, так как у него есть и другая работа. Он не то чтобы пытался скрыть её от начальника, но особо о ней сначала не трепался. Но Гёнмуну рассказали о ней его подпевалы, и с тех пор он всеми силами старается задержать практиканта Ли как можно чаще и дольше, но Минхо остаётся только по пятницам, в остальные дни твёрдо говорит, что остаться не может — и уходит. Потому как за практику им не заплатят, а счета ему оплачивать надо. Так он, кстати, и сказал начальнику, когда тот уж слишком сильно стал наседать. — А мне наплевать! — заорал на него омега. — Ты обязан выполнять свои обязанности! — Мои обязанности ограничиваются рабочим временем, начальник Кан, — твёрдо ответил Минхо, — а оно заканчивается в шесть вечера. — Развернулся и ушёл. В общем, не видать работы в этой фирме Минхо как своих ушей. «И слава богу! — злобно скрежетал зубами Чан, осознавая свою беспомощность и понимая, что, даже если бы он мог что-то сделать, не стал бы вмешиваться ни за что, чтобы не оскорблять Минхо недоверием и намёком на его неспособность за себя постоять. — Если только он посмеет… если только тронет моего капитана… моего Хо…» Но в чате в какао Минхо был по-прежнему в меру зол, устал и ироничен, своего расстройства не выдавал ничем, о работе не рассказывал, отговаривался тем, что и так тошнит от мысли о ней. На все предложения Чана проводить его на подработки, встретить с них, просто увидеться где-то на обеденном перерыве Минхо отнекивался, придумывая кучу, как казалось измученному таким положением Чану, нелепых отговорок. И постепенно Чану стало казаться, что всё совсем плохо: Минхо просто-напросто не хочет его видеть. И вот ведь парадокс: раньше он бы всё отдал, чтобы это однажды случилось и Ли Минхо оставил его в покое, а теперь… Мучительная, горькая тоска охватывала его от мысли, что Минхо просто добился его признания — и ему этого хватило. Что больше низачем ему капитан Бан Чан, его враг, не нужен был. Он победил. Чан не просто заметил его для себя, не просто даже захотел — хотя хотелось страшно! — он кажется… — Да ты в нём по самые гланды, — уважительно присвистнув, сказал Чанбин. Они сидели в баре, куда Чан едва смог вырваться — и то только потому, что Со сказал, что ему страсть как надо поговорить. В морду ему Чан так и не дал, потому что ясный, безмятежный свет в его глазах был таким искренним, тон — мягкий, сладкий и любовный — когда он заговорил о своём «солнышке, мальчике ненаглядном, обожаемом веснушечке», был таким нежным, а улыбка такой мечтательной, что грех было портить это воплощение влюблённости суровым кулаком праведного гнева. Тем более, что гнев улетучился, и Чан вполне себе признавал, что, если бы не все эти их заморочки с «люби или трахни», у него бы и не было сейчас такой нежной боли в сердце — боли, которая теперь составляла всю его жизнь. Боли, которой он был, кажется, очень рад. — Я в него да, — удручённо кивнул он в ответ на слова Чанбина. — А вот он… — А он в тебе давно, видимо, — уверенно сказал Чанбин и хлебнул пива, а потом задумчиво добавил: — А знаешь, наверно, я это давно знал. И когда ты жаловался на него, мне всегда казалось, что вам просто потрахаться надо. — Чего же не сказал? — угрюмо спросил Чан. — Не открыл глаза, так сказать? — Не хотел, чтобы мои навсегда закрылись, — пожал плечами Чанбин. — Ты б себя видел, когда говорил о нём. У тебя скрипели зубы, ты ложки пальцами гнул. Оно мне надо было? — А ещё друг, — буркнул Чан. — Обидишь Ликса — убью. — Убей, — вздохнув, ответил Чанбин. — А потом он тебя убьёт. Он за меня, знаешь, может и глотку порвать, уж я знаю. Чан изумлённо на него посмотрел. «Ликси? Малыш Ликси? — Он недоверчиво хмыкнул. — Хотя…» Чанбин выглядел уверенным и даже немного обречённым, так что он лишь поджал губы. «А ты ведь ничего не знаешь о нашем Ликси?» — вспомнил Чан слова Хёнджина. Что же… Чёрт его знает, может, и так. Долго об этом думать у него не получалось. Они были счастливы, а он… Он думал о Минхо. Он вспоминал его улыбку и глаза — и они казались ему невероятно притягательными, и он поражался, как раньше не замечал, что такая красота рядом была и смотрела на него, жаждая его внимания. Мысленно он перебирал каждое слово, что было сказано между ними, и понимал, как мало они говорили. Ссорились, материли друг друга и злились часто, а вот разговоров и не было почти. Он даже дошёл до того, что стал вспоминать, какое лицо было у Минхо, когда ему сосали Чановы бывшие — там, в туалете, а потом на паре. И вот это он помнил неожиданно хорошо, так что один раз даже, стыдливо щурясь, подрочил, вспоминая полные золотистого света горячие глаза и торжествующий оскал наглеца. И понял ещё острее, что безумно хочет увидеть это снова — вживую. А ещё он вспоминал, как ест Минхо, как он задаёт вопросы на парах, как лениво усмехается в ответ на замечания преподавателей о слишком жёстком подходе в оппонировании противникам в дискуссиях… Он доставал Чана этой усмешкой, он столько крови ему попил — и вот сейчас Чан хватается за воспоминание о ней как за соломинку, которая хотя бы немного приблизит его к Минхо. Каждый его шаг. Каждый его взгляд. Каждый его грёбаный вздох. Что же, капитан Ли Минхо тоже держал своё слово. Он весь был сейчас — только для Чана. Правда, он-прошлый, но ведь это детали, не так ли?***
Долго страдать Чан не умел и не любил. Он любил думать, планировать и действовать. Он хотел Ли Минхо себе — он его собирался завоевать и забрать. И если внезапно выяснится, что Минхо, насытившись его эмоциями, больше не нуждается в нём — ему же хуже. Потому что Чан не собирался отступать. Минхо противостоит начальнику, а это в его положении очень трудно. Что ему стоило уступить? Для него ведь такой вот перепихон с красивым опытным омегой должен был бы быть в радость. «Не так ли? — скрипнул зубами Чан, раздувая ноздри и невольно стискивая кулаки. — Прежнему-то тебе это было лишь на руку. Обскакал бы меня, мог бы такую рекомендацию получить, что мне и не снилась, а ты, говорят, упрямишься. Огребаешь — но держишь марку. Для кого, а? — Пальцы его невольно разжались и легко огладили шею в том месте, где совсем недавно ещё красовался засос, поставленный Минхо в туалете. — Ты упрямишься, значит, чем-то да дорожишь. Может, всё-таки мной?» В ненавязчивой беседе в какао он выяснил, что сегодня у Минхо снова подработка допоздна, на ставшее уже традиционным шутливое предложение проводить — нет, не надо провожать, в этот раз — потому что завтра Чану на работу, а Минхо выбил себе на первую половину дня поездку на производство, где у него есть знакомые, так что метку ему в документах поставят и без посещения. И значит, он собирается завтра утро прохалявить и выспаться. И смайлик с языком набок рядом. А что из хорошего у тебя в жизни, капитан? «Отлично, — подумал Чан, набирая стандартно язвительный ответ, — у меня в жизни ты будешь, так что я выиграю этот раунд у тебя, малыш. И завтрашнее утро прохалявить у тебя не получится: ты мне всё восполнишь, я с тебя не слезу, поверь». И вечером, благодушно попрощавшись со своими коллегами, он поехал в центр, где был ресторанчик, в котором подрабатывал Минхо. В сам ресторан заходить не стал, сел в небольшом кафе через улицу, у окна — чтобы видеть хотя бы издали в отлично вымытом окне напротив ловкую фигуру своего альфы. У Минхо как раз столики были вдоль этого самого панорамного окна, так что Чан насмотрелся на него за те три часа, которые провёл за ноутом в своём углу. Он пытался работать вообще-то: должен был сделать итоговый отчёт по своей практике — но работа как-то не шла. В принципе ничего сложного, была форма, которую всего-то надо было заполнить, но мысли Чана были далеко от ровных строчек вордовской таблицы, они никак не ложились складными рядами, слова двоились и таяли в голове, потому что он постоянно зависал на гибкой, ловкой фигуре одного официанта. Самого красивого официанта на свете, который скользил вдоль столиков, склонялся то над одним клиентом, то над другим и тревожил и без того обеспокоенное и истерзанное разлукой сердце Чана своей белозубой улыбкой и статным торсом, ловко перехваченным чёрным фартуком. Он мешал Чану, мешал страшно, отчаянно, сладко… Потому что вместо описания опытов, результаты которых он анализировал и теперь должен был объединить в отчёт, Чан думал о том, что будет делать, когда Минхо всё же окажется в его руках, что скажет ему, как будет рассказывать об этой своей слежке, а потом… как будет ласкать, как… как будет уговаривать покориться… И сладко-сладко поджималось всё у него внутри, и член охотно отвечал полной готовностью, а внутренний альфа благодушно облизывался и урчал о том, что навалиться Минхо на спину и ощутить его нутро было бы просто невероятно удобно уже прямо сейчас, в туалете этого самого ресторанчика, почему нет. «Нет, — думал Чан, злорадно усмехаясь, — моему мальчику для нашего первого раза на самом деле нужна самая удобная и мягкая постелька. У меня как раз отличные пружины, будет очень удобно… с силой, не сдерживаясь… а потом замять под себя и сказать, всё сказать! Что больше не могу так, что хочу видеть, хочу трогать, разговаривать хочу! Чтобы если снова что, можно было бы слова вспоминать, рассказы, шутки, споры, может, даже — пусть! А ещё — взгляды, не только злые и насмешливые — ласковые, довольные, удовлетворённые… И руки, и спину — голую, напряжённую под губами… И его губы… бля-я-я… что такое недотрах и как с ним бороться…» Когда фонари на улице уже вовсю играли бликами, соревнуясь в яркости с неубедительными городскими звёздами, едва видными сквозь мглу неба, Чан увидел, что ресторанчик закрывается: посетителей больше не осталось, а Минхо и ещё двое официантов начали уборку. Кафе, где он сидел, работало на час дольше, так что он спокойно расплатился и вышел, стараясь держаться тени и не попасться на глаза Минхо раньше времени. Но потом жажда увидеть этого альфу зазудела жаром в крови, и он, нацепив на губы беспечную улыбку, широкими шагами пошёл к ресторанчику. — Мы закрыты, — недовольно сказал, глянув на него, какой-то мрачноватого вида парень, который мыл пол в дальнем углу неширокого, вытянутого по панорамному окну зала. — Приходите, пожалуйста, завтра. — А я не клиент, — широко улыбнулся ему Чан, — я за одним из ваших работников зашёл. За Ли Минхо. Парень остановился и вдруг, ухмыльнувшись, прищурился на него, цокнул и сказал: — Да что за везучий засранец, этот Ли. Хотя погодите… — Он нахмурился, а потом в нерешительности покусал губы: — Вы же… ммм… Вы — бета, что ли? — Я альфа, — насмешливо ответил Чан, — а Ли Минхо — мой друг. А вы о чём подумали? Парень легко принял своё поражение и хмыкнул, пожав плечами. — Да я бы не удивился, если бы Ли Минхо и альфу завалил. Этому кобелю всё равно же, кого трахать-то, верно? Чан криво усмехнулся, старательно игнорируя внезапную иглу, болезненно впившуюся ему в сердце. А парень продолжил: — Именно поэтому, друг Ли Минхо, вам придётся подождать. Сейчас ваш друг оприходует нашего сладкого Ёни, и вернётся. — И он подмигнул заледеневшему Чану, который пытался продохнуть от странного, дикого какого-то ощущения дежавю, нелепого, потому что ничего подобного не было в его жизни, но стойкого. Парень же продолжил: — Этому сукину сыну вечно обламывается всё самое сладкое, да? Я тоже заглядывался на Ёни, но тот просто помешан на Минхо. Ну, ничего… — Парень откровенно хищно ухмыльнулся. — Я не гордый. И этого Ли бросит, как и до него бросал. Так что никуда от меня милаха Ёни не денется. Я его предупреждал, что с Минхо не стоит заигрывать, да он меня не слушал, сука, а я вишь ты — прав буду. — И он снова подмигнул Чану. — А… — Чан хрипло кашлянул. — А где они? — А вы что же, присоединиться хотите? — откровенно поиграл бровями парень. — Ну, думаю, и это Ли не в новинку. В подсобке или на заднем дворе, в палатке старой. В прошлый раз своего мальчика Минхо трахал там. Но это давно было, ещё летом. Впрочем, там и сейчас… Чан уже не слушал. Он на деревянных ногах вышел из ресторанчика, глотая воздух, остановился и запрокинул голову. Что?.. Что же это… Нет, нет, враньё, всё вранье. Не может быть, нет. Нет же?.. Слова не хотели складываться в его голове во что-то внятное, и он решил просто посмотреть. Задний двор? Почему-то подсобки Чан боялся больше, она как бы не оставляла и шанса на то, что там не будет ничего такого, что разрушит его. И он точно знал, что в этот раз ни Ликс, ни Хёнджин ему не помогут. Потому что… Потому что… А что — потому что? Что он вообще знал о Ли Минхо? Ну, кроме того, что тот с завидным постоянством портил ему жизнь? Что он узнал о его семье? О его прошлом, о его пристрастиях и желаниях, кроме того что тот хотел его внимания… какое-то время, видимо, хотел. И не только его внимания, видимо… «Нет! — Чан резко мотнул головой и стиснул кулаки. — Нет! Я не поверю, пока не увижу. Я должен… должен понять. Всё понять окончательно». И он на негнущихся ногах пошёл вдоль окна, выискивая проход на задний двор. Но не дойдя ещё до незаметной почти калитки, которая открывала проход между двумя зданиями, он услышал голоса. И одни из них принадлежал Минхо. — Я всё сказал тебе, Чаён. Почему я должен снова и снова повторять одно и то же? Почему нельзя просто расстаться по-хорошему, обязательно выяснять отношения? Которых нет — всё равно выяснять? — Я не верю тебе, не верю! Нет… не может быть! Почему? Ты же альфа, Минхо, ты же всегда хотел, всегда! Почему отказываешь мне? Мне! Чан ускорил шаг, но в тёмном переходе между домами затормозил и прислонился к стене, вслушиваясь напряжённым почти до болезненного слухом и внюхиваясь в напоенный смешанными ароматами города воздух. Запах костра из сосновых веток — такой желанный и тонкий — он услышал не сразу, лишь закрыв глаза и напряжённо потянув носом. И рядом с ним, с этим чудным ароматом, почуял настырно и неприятно устойчивый запах чего-то восточного, чужого в этом совершенно урбанистическом букете ароматов. Омега. Красивый, видимо, сильный и молодой… омега рядом с Ли Минхо. — Ты меня достал, Чаён, поэтому не буду больше вежлив. Всё, что было между нами, было давно и было ошибкой. И ты это понимаешь. И то, что теперь, когда тебя кинули, ты прибежал ко мне и навязываешься, это просто трэш, понимаешь? — Как ты смеешь! — Звуки возни сменились хриплым вскриком, и тот же голос, но уже со слезами, выкрикнул: — Пусти! Отпусти меня! — Больше бить себя я не позволю. На сегодня хватит. Уже вторая пощёчина была перебором. — Ты сам ко мне полез! — Не бреши, Чаён. Я… — Сам, сам! И был не против! И вчера был не против, и позавчера! Глазки мне строил, и целоваться лез! А сегодня, значит, на попятную? Уговорил — а потом ломаться начал? — Не выдумывай! — Голос Минхо стал грубым и откровенно раздражённым, и в нём явственно послышалось беспокойство и даже растерянность. — Что ты мелешь? Я всего лишь не посылал тебя каждый раз, когда ты ко мне лез! И целоваться ты ко мне лез! — Но ты не был против! Ты целовал в ответ! Или не твой язык вчера мне шею вылизывал? — Я… Я не хотел, я… О, Ён, какого хера! Нет, не трогай меня! — А вот сейчас Минхо крикнул испуганно, и вслед за этим послышался звук, как будто кто-то шлёпнулся на доски. — Бля-я… Ну, прости, прости… Давай руку, ну? — Отвали от меня! Урод! Какой же ты урод, Ли Минхо! Сука! Ты и сам не понимаешь, чего ты хочешь! Это ты меня соблазнил, и в постель сам же затащил! — почти истерически выкрикнул омега. — Скажи, что не хотел, да? Как и все вы: ломаетесь, но подмахиваете да стонете потом охуеть как охотно! — злобно ответил Минхо. — И было это полгода назад, полгода, Карл! Ты после меня скольких сменил-то? Звук пощёчины отозвался эхом в пустом дворе, и Чан невольно дёрнулся, так как звук был мощным. Минхо явно должно было быть больно. Сам Чан словно в прострации какой находился, не мог двинуться и стоял, опираясь затылком и плечами на стену узкого перехода и стискивая кулаки. Что он только что услышал? Что узнал? И… что теперь? — Ну, хорошо, тебе полегчало? — Минхо явно был зол, но голос был угрюмым и усталым, а аромат фонил гарью и горечью. — От тебя пожаром несёт, — злобно кинул ему омега. — Ты и сам боишься себя, верно? И правильно. Потому что ты блядь, Минхо. Сколько у меня было? А у тебя? Скольких ты завалил? Это из-за тебя ушёл Тэджун? Как ты клинья к Соёну подбивал, даже я видел, хотя ведь мы с тобой встречались тогда ещё! А хозяин Мо? Он на тебя так масляно смотрит, так, может, это ради него ты так старательно сейчас меня отшиваешь? М? Что, сучий альфа, стали нравиться омеги постарше? — Убирайся, Чаён, — медленно, явно цедя слова сквозь зубы, ответил Минхо. — И скажи спасибо, что ты, блять, омега. Чан услышал, как обругал собеседник Минхо, а потом хлопнула дверь — и всё стихло. А через несколько долгих, как вечность, мгновений, когда Чан пытался прийти в себя, в этой тишине раздался негромкий и печальный голос: — Я почуял тебя, как только ты пришёл, Чан. Так и будешь от меня прятаться? Чан закрыл глаза и тихо выматерился, а потом вышел на задний двор. Минхо сидел на стоящих друг на друге ящиках у стены, руки его упирались локтями в колени и безвольно свисали, а голова была опущена. На Чана он глаз не поднял, но когда тот приблизился, коротко выдохнул и тихо заговорил: — Всё слышал, да? Всё слышал. Удачно ты зашёл. Я ведь просил меня не встречать и не провожать. — Боялся, что я узнаю о том, что ты всё это время морочишь мне голову? — тихо спросил Чан. Он смотрел на тёмную макушку Минхо, и у него зудели руки от желания коснуться его волос, а потом встряхнуть за плечи и крикнуть на него, потребовать, чтобы он всё отрицал, чтобы сказал, что всё это ложь, что всё это — сон… — Беда в том, что не морочу, — тихо сказал Минхо и поднял на него глаза. Они были тёмными, почти чёрными, Минхо хмурил брови, челюсть у него была напряжена и чуть подрагивали чуткие ноздри, пытаясь, видимо, уловить настроение Чана. А потом он снова заговорил: — Я не мог смириться, Чан. Не мог смириться с тем, что ты будешь… — Он сжал зубы и отвёл взгляд. — Я всегда хотел омег, Чан. Они велись на мою морду — и меня всё устраивало. Никогда не отказывался, если настойчиво предлагали, и всегда был доволен, трахая их. Я люблю трахаться, Чан. Я обожаю трахаться. А ты… — Он с тоской посмотрел на Чана и, закрыв глаза, откинул голову на стену. — А ты меня словно сломал. И не тогда, когда унизил на площадке, нет. Я был уверен, что мне ничего не светит, я ненавидел тебя именно из-за того, что был уверен: тебя мне не подчинить, тебя мне не трахнуть. А потом ты пришёл ко мне в комнату и чуть не трахнул меня. И там… тогда… — Минхо повёл челюстью и желчно усмехнулся. — Тогда я впервые хотел иного. И это было ужасно. — И поэтому ты пришёл ко мне потом? — с горечью спросил Чан. — Пришёл, чтобы я что? Чтобы я тебе дал? Думал, что сможешь? — Думал, — тихо ответил Минхо. — Я на самом деле тебя хочу, Чан. Вот только теперь уже не знаю, как именно хочу. И всё это время я бегал от тебя, ты ведь заметил, да? Потому сегодня и пришёл? Бегал, потому что рядом с тобой я начинаю ощущать себя омегой! С этим трудно смириться, с этим трудно вообще жить! Да, да, я целовался с этим уродом, ещё вчера целовался, потому что всё ещё пытался понять, кем ты сделал меня? И знаешь что? Впервые в жизни у меня не встал на омегу. Не встал, понимаешь? — Он стиснул зубы и снова опустил голову. — Как-то затянулись твои эксперименты, не находишь? — тихо спросил Чан. До этого он слушал, словно в ступоре был, и не мог и слова сказать, потому что всё внутри жгло от дикой, всепоглощающей ревности, но кроме этого острыми язычками внутри плясало пламя торжества. Неразумного и дикого торжества: Минхо будет его. Минхо. Будет. Его. Но пока… — Ты потребовал, — медленно начал он, — потребовал, помнишь? — от меня месяц назад, чтобы никаких омег у меня не было. Чтобы я весь принадлежал теперь тебе — а сам? Что весь этот месяц делал ты сам? Скольких ты сменил после меня, Ли Минхо? — Ты не услышал меня, долбоёб? — тихо и зло, сверкнув на него взглядом, спросил Минхо. — Ты не понял что ли? Не встаёт у меня… на омег. — Не встало вчера впервые, долбоёб, — зло прищурился Чан. — До этого? Сколько раз ты пытался доказать себе, что ты альфа? После того, как подрочил мне в туалете, кому побежал доказывать, что остаёшься сверху? Минхо молчал, лишь кончики ушей у него налились алым, и Чан не выдержал: положил руку ему на голову и сжал его волосы. А потом дёрнул его голову назад, заставляя открыть лицо. — В глаза мне посмотри, Минхо, и скажи, что, кроме этого поцелуя вчера, у тебя ничего и никого не было. М? Что скажешь? — Минхо смотрел на него и молчал. И Чан начал тихо звереть. — Значит, все наши договорённости касались только меня. Это только я, идиот, думал, что у нас с тобой что-то есть, что ты мой парень, что теперь мы встречаемся, а? А ты ни в чём себе не отказывал? — Неправда, — сухо прошептал Минхо, — я… Мы не совсем договорились, мы… Нет, нет, послушай, — вдруг торопливо заговорил он, когда Чан, горько усмехнувшись, отпустил его волосы. — Послушай, я виноват, да виноват, я понимаю. Но я не могу теперь, не могу без тебя! Я не просто омегой — я сукой себя чувствую, когда думаю о тебе, понимаешь? Мог бы — тёк бы на тебя. Мне сны с тобой снятся, ты не отпускаешь, ты постоянно рядом, я запах твой чую, даже когда тебя нет, я бегаю от тебя, потому что рядом с тобой только об одном и думаю, понимаешь? — Думаешь обо мне, а трахаешь омег, да? Сочетаешь, так сказать… — Чан отступил на шаг и смерил Минхо взглядом. — Ты слишком часто мне доказывал, Ли Минхо, что омегам верить нельзя. Наверно, логично, что именно ты доказал и то, что альфы ничуть не лучше. Он развернулся и пошёл к тёмному проулку, по которому сюда пришёл. Он почти дошёл до него, когда услышал шум за спиной и крепкие руки стиснули его, а горячее тело прижалось к нему, не давая больше двигаться. — Не уйдёшь, капитан, — хрипло проговорил ему в ухо Минхо. — Я виноват, я знаю, но я и прощения умею просить. Только скажи, где и когда. Я больше не стану бегать от тебя, хён… Чан… прошу. Ещё один шанс. Чёрт, у меня такое ведь впервые, я никогда до тебя никого не хотел так сильно… себе. Чтобы полностью — себе. Минхо стискивал ему плечи, шептал в шею, от чего у Чана, помимо его желания, побежали мурашки, и он вдруг понял, что не может противиться Минхо. И что, несмотря ни на что, тот ему не противен. Он отлично помнил, как презрительно дёргало его от мысли о Кохэку и Сумине, после того как он видел их с членом Минхо во рту, а сейчас… Этот альфа, который так страстно прижимал его к себе, вызывал только одно желание: развернуться, вдавить его мордой в стенку, стянуть ему джинсы — и вбиться по яйца, чтобы, блядь такая, запомнил именно его, Чана, чтобы только о нём думал! А вернее — чтобы ни о ком больше не смел думать! А потом… потом… Потом сжать в руках и не отпускать. Никуда больше от себя не отпускать. Искусать, если посмеет посмотреть на кого-то другого — и умолять о верности и… любви. И как это было объяснить, он не понимал. — Через два часа у меня, — сквозь зубы процедил он. — И подготовься. Плевать мне, как ты успеешь. Не будешь готов — твои проблемы. А не придёшь… Что же… Минхо молчал несколько томительных секунд, а потом шепнул: — Я приду. — Он стиснул руки и прижался губами к шее Чана сзади. — Приду. — Отпусти. — И, не оглядываясь, Чан зашагал к проходу.***
Минхо стоял в дверях и в нерешительности стискивал упаковку пива, которую, непонятно на что надеясь, принёс с собой. Чан, открыв дверь, отступил, скрестил руки на груди и выгнул бровь в удивлении. Так прошло несколько томительных мгновений, а потом Минхо, несмело улыбнувшись, тихо сказал: — Ну… вот. Я пришёл. Чан прищурился и усмехнулся. — Вижу. Пришёл — зачем? Я тут подумал, Минхо, ты ведь прав. Всё, что было той ночью, разве оно может что-то значить для нас? Мы были просто сильно возбуждены, да и я ещё от Ликсовой течки не отошёл, а ты траванулся от меня… Так что… Чан глубоко вздохнул, так как слова эти давались ему нелегко. Но не мог он не высказать то, к чему пришёл за эти проклятые два часа, которые душу ему вынули. Он и дышать-то снова начал, только когда услышал звонок в дверь. И точно знал: реши Минхо не прийти, он никогда себе не простит этого. Нельзя было так с ним, нельзя! Нет, он заслужил, конечно, заслужил, но учитывая то, как ему приходится ломать себя — разве его так уж нельзя понять? И Чан пытался понять, пытался! Не мог… до конца не мог, ревность — дикая, необузданная, ни разу в жизни доселе не испытанная — душила его, но, стиснув зубы, он уговаривал себя, приводил доводы, которые делали ему больно, хотя и были справедливы. И почти себя убедил. Однако сейчас, снова увидев широкие крепкие плечи Минхо, ловко упакованные в небрежно расстёгнутую куртку, но всё равно ощутимые даже через неё, увидев его красивую до тоскливого вытья физиономию, немного растерянную, но вовсе не виноватую улыбку, глаза эти блядские, придуманные самим дьяволом, Чан снова ощутил болезненный укол в груди. И снова запекло в душе царапина жгучей ревности. Кто вчера обнимал эти плечи? А позавчера? Кого, пока он, Чан, мучился своими желаниями, которые сам же Минхо ему и подарил, ласкали эти губы? Кому в душу заглядывали эти глаза, обещая рай и даря тепло? Его, Чаново, тепло! Только его! Его! И ещё — а что дальше? Смогут ли они, эти глаза, не смотреть больше ни на кого вот так, как сейчас смотрят на него — с восхищением и откровенным желанием? Сможет ли Чан выдержать сам, если эти губы потянутся к чужим губам? Если эти уши снова зажгутся на кончиках стыдливым пламенем, которое подскажет: Минхо снова предал его, снова… снова… — Нет, пожалуйста, — хрипло отозвался Минхо. — Выслушай меня. Дай мне шанс, Чан. Он быстро поставил упаковку пива на тумбу, что стояла в прихожей, и, не отводя горячего взгляда от Чана, у которого всё внутри переворачивалось, быстро снял обувь, скинул куртку и шагнул к нему, тут же отступившему и напряжённо нахмурившемуся. — Пожалуйста!.. — Это был уже почти шёпот, а взгляд Минхо стал умоляющим, он выжигал Чана изнутри, не щадя, делал слабым. Чан повёл челюстью и, откинув волосы со лба, посмотрел на него сверху вниз. — Ты сказал… — Он медленно выдохнул. — Ты сказал, что умеешь просить прощения, Ли Минхо. Не хочешь продемонстрировать? Тонко вырезанные ноздри Минхо дрогнули, словно от гнева, но он тут же чуть дёрнул губами в лёгкую усмешку. Его взгляд сделался тёмным, он лениво повёл им по тут же невольно вскинувшему голову Чану, и тот почувствовал себя… добычей. Перед ним вдруг оказался хищник, настоящий альфа, который сейчас начинал свою охоту. Минхо двинулся чуть в сторону — Чан по инерции отступил на пару шагов и упёрся в стену, которая неожиданно оказалась ближе, чем он думал. Губы Минхо снова дрогнули, улыбка вышла довольной. — Хорошо. — Его голос был мягким, обволакивающим, и у Чана в тревоге и сладком предвкушении забилось сердце. О, он больше не чувствовал себя хозяином положения — отнюдь. — Хорошо же… Чани… И Минхо, сделав к нему последний шаг, опустился перед ним на колени и тут же положил руки ему на бёдра, повёл вверх, обнимая их, и прижался лицом к его паху. Чан понимал, что к этому всё и идёт, но всё же он невольно хрипло ахнул, когда Минхо стиснул пальцы, сжимая его бёдра, а потом медленно стал отираться лицом о его ширинку. — Так легко становишься на колени, Хо-я, — выдавил Чан, — привычка? — Разные омежки попадались, — тут же отозвался Минхо, и его руки снова прошлись вдоль бёдер вверх, легко огладили Чану задницу, а потом обхватили его ноги, и Чан почувствовал, что попался. — Кто-то мне сосал… — Минхо поднял полные дьявольского блеска глаза на прожигающего его взглядом Чана, и тот тут же хрипло зарычал. Минхо ухмыльнулся и поиграл бровями. — Ну, а кого-то приходилось и уговаривать. Ну, да что я тебе рассказываю, да, капитан? Сам-то не такой же ли? — Нет, не такой, — Чан рвано выдохнул и, ухватив его за подбородок, отстранил от себя. А потом показательно медленно, не отводя взгляда от лица Минхо, расстегнул пуговицу на ширинке и потянул вниз молнию. — Сосут всегда и только мне, капитан. И сейчас ты подтвердишь это, не так ли? Всё так же медленно он приспустил боксеры и достал член, повёл по нему и вызывающе усмехнулся, видя, как сжались губы Минхо, которому явно хотелось опустить глаза, чтобы посмотреть на то, что сейчас он будет обихаживать, но взгляд Чана по-прежнему требовал от него смотреть только вверх. Чан торжествующе усмехнулся и приказал: — Открой рот и покажи, что твои слова — не то пустое дерьмо, что ты мне говорил раньше. Покажи, как ты умеешь извиняться. — И он лёгонько ударил членом Минхо по губам, а потом толкнулся в них. Всё ещё глядя ему в лицо, Минхо приоткрыл рот и впустил головку, лизнул её внутри рта и кончиком языка проник внутрь. Это было совершенно неожиданно и остро приятно, так что у Чана перехватило дыхание, но он всё же смог процедить сквозь зубы: — Хватит играться, Хо-я. Давай, принимайся за дело. И Минхо прикрыл глаза, перехватил его член у основания ладонью и взял глубже. Это было не просто приятно: томной горячей вспышкой пробило через позвоночник, затяжелело всё внизу и начало скручивать внутри пружину наслаждения, которую, как Чан сразу понял, долго он не удержит. И вроде столько раз на самом деле сосали Чану, и вроде Минхо, как и все они, не делал ничего уж такого особенного: лизал, размеренно насаживался, иногда, чтобы дать себе передышку, отрывался и помогал рукой, но каждое его движение было… как-то слишком! Слишком жарко и мокро было в его рту, слишком соблазнительно дрожали его ресницы, когда он жмурился, насаживаясь на член, слишком блядски возбуждали Чана его пухлые губы, растянутые вокруг напряжённой плоти, слишком трогательно и беззащитно иногда стискивали Чановы бёдра его пальцы — словно пытались притормозить резкие ритмичные движения, но не смели. Слишком. Но Чану этого всё равно было чертовски мало. Глухо зарычав и не отрывая взгляда от лица Минхо, он стянул с себя футболку и невольно хрипло выстонал: — О, бля-я-я… да! — потому что Минхо взял глубже и втянул щёки, а потом закашлял и, выпустив его изо рта, чуть откинулся назад, вытирая губы. Лениво ухмыльнувшись, Чан прищурился: лицо Минхо было красным, ресницы слиплись от слёз, а губы алели развратно и манили так, что он не стал отказывать себе в удовольствии. Быстро склонившись к чуть отпрянувшему было альфе, он ухватил его за подбородок, чтобы не дёргался, и впился в эти губы смачным, развязным, грубым поцелуем. Минхо замер, не отвечая, но Чан, несколько раз всосав его губы и прикусив их, не стал настаивать, оторвался и, снова выпрямившись, повелительно положил руку на его голову. А потом чуть подтолкнул вперёд, к своему напряжённому члену. — Давай, капитан, — хрипло приказал он, — это ведь не всё, на что ты способен, верно? Минхо кинул на него мутный взгляд и, прикрыв глаза, снова взял в рот. Он двигался рвано, слюна обильно текла у него изо рта, он хлюпал и невольно постанывал — и всё это до чёрта возбуждало в Чане всё самое тёмное, потаённое, чего он никогда и ни одному омеге не смел показать. Перед ним был не нежный мальчик, нет. Перед ним был соперник, такой же альфа, как и он сам, а значит — выносливый, сильный, дерзкий, он отлично подходит, чтобы исполнить то, чего так давно хотелось. Минхо сосал всё резче и размереннее и, кажется, входил во вкус, так что у Чана всё внутри потягивало и вспыхивало, намекая на то, что если Минхо ускорится и сожмёт крепче — всё взорвётся фейерверком. Однако Чану не этого хотелось. Ухватив голову Минхо за виски, он процедил: — Замри, капитан. Открой шире и спрячь зубы. Только попробуй царапнуть клыками — выебу силком. — И, закрыв глаза и откинув голову назад, он толкнулся так, как хотел — на всю длину, глубоко и жёстко. Минхо сдавленно всхлипнул, но Чан быстро вынул и толкнулся снова. Минхо глухо кашлянул, его повело, он содрогнулся от спазма, но Чан, переждав, стал толкаться быстрее, мельче и не останавливаясь. Он трахал Минхо, с наслаждением ощущая свою власть над ним, стискивал ему волосы на макушке и насаживал на себя, и его покорность была слаще всего, что он чувствовал до этого, когда вот так имел в рот кого бы то ни было. Этот парень теперь — его. Он жмурит свои мокрые кошачьи глаза, но не отталкивает. Из-за него струны удовольствия тянут Чану пах и позвоночник, яйца приятно тяжелеют и всё внутри разворачивается от необоримого желания зарычать и вбиться в этот рот по основание и кончить глубоко-глубоко… Но нет, нет… Усилием воли Чан взял себя в руки и остановился. Нет. Сегодня он возьмёт от Минхо всё, а не только его охуенное горло. Минхо кашлял и пытался вытереть рот дрожащими пальцами, он кидал на Чана настороженные взгляды и явно был слегка напуган такой прытью и жестокостью альфы… своего альфы. — Ты же не думал, что это всё? — спросил Чан и протянул ему руку. — Вставай, капитан. Лучше сдохнуть стоя, чем жить на коленях, разве нет? Глаза Минхо блеснули опасно и зло, и он прошипел: — Ну, и сволочь же ты, Бан. Руки не принял и встал сам. Чан же, который успел снять с себя джинсы и боксеры и теперь стоял перед ним голым, насмешливо выгнул бровь: — Так-то ты просишь прощения, Ли? — Считай, попросил, — мотнув головой процедил сквозь зубы Минхо, меряя его тем не менее весьма откровенным оценивающим взглядом. — Отвали. Чан хмыкнул и, шагнув к нему, схватил его за руку и дёрнул к себе, крепко сжал в объятиях и замер, пережидая. Минхо рванулся из его рук, попытался его оттолкнуть и забился, выдираясь. — Пусти! — прохрипел он. — Пусти, ты… Я больше не хочу… — Но я-то хочу, — прошептал ему на ухо Чан. — Ну же, не вырывайся, мой альфа, не дури… — Сам не дури! Отпусти! Минхо, кряхтя, пытался повернуться, чтобы ударить Чана ногой, но тот был слишком хорош, чтобы допустить это, так что он зажал желанного своего альфу ловко, не давая ему дёргаться слишком сильно — и при этом так, чтобы самому мочь и целовать его, и кусать. Недолго думая, он перехватил Минхо за подбородок, дёрнул голову ему в сторону и стал жадно и широко вылизывать ему шею. Застонав, Минхо напрягся и вцепился пальцами в его руку, перехватывающую ему талию. — Пусти… Пу… сти… — Не пущу, мой альфа, — прошипел Чан и зажал зубами ему мышцу у основания шеи, Минхо низко и глухо вскрикнул и выгнулся, а Чан, не теряя времени, вырвал руку из захвата его пальцев и опустил её ему на пах, сжал член через ткань джинсов и снова прошептал: — Ты мой, чёртов Ли Минхо. — Минхо хрипло задышал, вцепился ногтями в кисть ласкающей его член руки, однако Чан лишь всхрапнул от боли, но не отпустил. — Ты мой… мой… И сейчас я тебя трахну, потому что больше терпеть твоё динамо у меня нет сил… Он резко отпустил Минхо, но тут же, не дав ему очухаться, схватил за руку и дёрнул, таща за собой. До спальни, конечно, он бы сопротивляющегося альфу не дотащил, но ему и не надо было: диван в большой гостиной был огромным, мягким и очень удобным. Так что он толкнул Минхо на него, а когда тот упал на мягкое сиденье коленями и невольно завалился на спинку грудью, Чан навалился на его спину и снова стиснул в объятиях. — Игра окончена, капитан, — просипел он, чувствуя, как дико и властно захватывает его азарт тёмного, жестокого возбуждения, — и я выиграл. Ты — мой приз. Ты — моя награда. Ты — мой. Минхо завозился под ним и выхрипел: — Нихера не закончена… — И он попытался, извернувшись, оттолкнуть Чана, но тот, заведя ему руки под грудь, рванул на нём рубаху в стороны. Разлетелись с тупым стуком мелкие пуговицы, и Чан быстро скрутил рукавами рубашки Минхо руки за спиной и заставил лицом опуститься в спинку дивана — благо она была широкой и мягкой. — Ты мой, — прошептал он извивающемуся под ним и злобно рычащему альфе, — ты мой, слышишь? — Одной рукой он стискивал стянутые рубашкой руки Минхо, а другую руку завёл под него и снова стал ласкать его член через ткань джинсов. — Но если ты не перестанешь вырываться, я возьму тебя силой. — Я не перестану… — яростно прошипел Минхо, — только попробуй! Я уничтожу тебя… — О, мой капитан, зачем ты так противишься мне? — Чан проговорил это прямо в алое ухо Минхо и сладко облизал его, заставив альфу мучительно выдохнуть. — Ну же… Я хочу тебя, так хочу… Но я ведь и ласковым могу быть с тобой… Хочешь? — И он потёрся членом о задницу Минхо, невольно оттопыренную из-за позы. — Ммм… Ну, скажи… чего ты хочешь?.. Пусть будет так… Явно изумлённый, Минхо замер, перестав противиться. Чан, который этого и добивался, быстро расстегнул его ремень, нырнул рукой ему в джинсы и почувствовал, как дрогнул Минхо, как напрягся, когда ладонь Чана обхватила его член и сжала — нежно, но крепко. — Отсоси мне, — прохрипел Минхо. — Хочешь получить — сначала дай. Как тебе такое? — Я никому не сосу, капитан, — тихо проурчал Чан и снова облизал ему ухо и прикусил мочку. — Отпусти руки, — потребовал Минхо. Помедлив, Чан отпустил ком рубашки, и Минхо, зло, с рычанием выпрямился, сталкивая его с себя и заставляя вынуть руку из джинсов. С остервенением он выпростал руки из этой ловушки и в бешенстве отшвырнул её прочь. Чан пристально и с наслаждением охватывал взглядом его обнажившуюся спину, отметил несколько родинок, которые потом он обязательно поцелует, а как только Минхо выпрямился, яростно растирая руки, он снова обнял его со спины. — Ты такой сильный, — прошептал он, — так и хочется тебя подмять и лапать, лапать... Минхо раздражённо повёл плечами и вырвался из его рук, но с дивана не встал. Развернулся, уселся и исподлобья глянул на стоящего перед ним полностью голого Чана, и на его губах появилась хищная ухмылка, он медленно опустился по его телу взглядом, остановился на стоящем члене и ноздри его раздулись. Его взгляд снова метнулся к насмешливой Чановой улыбке, и он ответил на неё откровенно похабной усмешкой. А потом он медленно расставил ноги шире и положил руку на пах, тут же начав его поглаживать. — Всё когда-нибудь бывает в жизни в первый раз, капитан, — негромко сказал он. — Хочешь меня — заслужи. Силой попробуешь — я тебя порву, как Тузик грелку. Нам ведь этого не надо, верно? А мне лестно будет лишить тебя этой... — Он хмыкнул. — ...оральной девственности. М? Как тебе цена за мою девственную задницу, капитан Бан? Чан невольно зло рыкнул, но промолчал, потому что пытался понять, стоит ли оно того. И чем дольше глядел в заблестевшие неприкрытым жадным желанием глаза Минхо, тем больше понимал: стоит... о, да, сука, оно того стоит. — Тебя раздеть? — тихо спросил он. — Или сам? — Обслужи меня по полной, капитан, — прищурился Минхо. Чан криво ухмыльнулся и кивнул: — Ну, смотри, за язык тебя никто не тянул. Он подошёл к нему и повалил на спину, а на возмущённое шипение зарычал: — Заткнись. Заткнись и не рыпайся. Одним движением, ловко расстегнув ширинку, он стянул с Минхо джинсы вместе с боксёрами и уселся рядом с ним на диван на колени. — Вставай. Давай, капитан, — повелительно сказал он, — встань на ноги. Минхо окинул взглядом его лицо и, ухмыляясь, встал на диване в полный рост. Чан дёрнул его вбок, заставляя сесть на спинку дивана и расставить ноги. — Любишь стоять на коленях на мягоньком? — насмешливо поддел его Минхо и тут же запрокинул голову и замычал блаженно, когда Чан, уже устроившийся между его ногами, осторожно на пробу опустился на его член ртом. — О, да-а... Сладкий, да ты просто чертовски горяч, когда не строишь из себя хама... Мм... Глубже, Чани, глуб... а-а... Да-а... Чан и впрямь никогда не сосал, хотя и понимал, что ничего сверхсложного в этом нет. Опыта с другой стороны у него было много, так что… Он старался, правда старался, ему ужасно хотелось, чтобы, раз уж так, Минхо тоже потерял себя от удовольствия, как он до этого. И у него неплохо выходило, судя по тому, как стонал его альфа, когда он втягивал его член глубже и усерднее сосал, проводя иногда по яйцам языком и снова возвращаясь к налитой кровью плоти. Минхо сидел смирно, за волосы его не хватал, ему достаточно, видимо, было того, что давал ему Чан, так что он лишь стискивал руками покрывало на диване и жарко стонал, рождая в груди у Чана яростное довольство. Кстати, член у Минхо был весьма внушительным, и отвердел он уже после пары минут этого не совсем умелого, но старательного минета. Воспользовавшись тем, что Минхо, задрожав, застонал особенно высоко и громко, явно получая большое удовольствие, Чан оторвался от него, повёл рукой по его груди и ухватил за горло. Минхо удивлённо всхрапнул, а Чан, снова насадившись на его член глубже, стал осторожно заваливать его, заставляя опереться спиной на стенку, которой диван не касался. А потом, всё ещё продолжая сосать, Чан стал медленно поднимать ноги Минхо, вынуждая его сильнее подвинуть вперёд задницу. К счастью, Минхо не сразу осознал, что происходит, так что Чан спокойно вылизал ему яйца, а потом свободно широко провёл языком по тут же испуганно поджавшемуся входу. И только тогда Минхо понял, что оказался в ловушке. — Чан… сука… блять, что ты… — Он сдавленно простонал, когда Чан снова с наслаждением, мокро и страстно всосался ему между половинок, раздвинутых бестрепетной рукой. — А-а-а… ххх… Су-уу-ка-а-а… Чан ласкал его вход яростно и жадно. Вот это — это делать он умел. Ублажать омежек, чтобы они текли, чтобы стонали под ним и умоляли больше, лакать их сладкую смазку — и готовить для себя — о, да, это Чан любил делать. Минхо не тёк, но стонал гораздо приятнее: сорванно, со сладкой хрипотцой, отчаянно, так, что у Чана волоски на коже дыбом вставали от удовольствия. Было, однако, не очень удобно, и Чан, дёрнув парня, беснующегося от острых и точно не знакомых ему ощущений, вниз, заставил его встать на колени на диване, упереться в обитый тканью подлокотник грудью и выпятить задницу, а сам снова приник к его входу. Он ласкал его не столько готовя, сколько наслаждаясь его реакцией. Дерзкий и злобный капитан Ли Минхо открывался ему, подрагивали его сочные бёдра, а когда Чан нырнул внутрь языком, то он понял, что там слишком свободно и мягко, чтобы считаться нетронутым. В груди у Чана всё взорвалось торжеством, и он оторвался от задницы Минхо, накрыл его собой, обхватывая одной рукой под животом, и пророкотал ему в ухо: — Мой альфа на самом деле подготовился для своего парня… О, сладкий… И всё же, если ты не против… Бутылочка смазки, которую он успел прихватить в тайном ящичке в подлокотнике, была уже у него в руках, он обильно сбрызнул вход и себе пальцы и вошёл сразу двумя. Минхо судорожно дёрнулся, глухо ухнул и хрипло выматерился. Узко… Ну, да, узко, но так желанно, что останавливаться не было ни сил, ни возможности. И Чан, зажимая Минхо чуть боком, стал трахать его пальцами, в каком-то смутном упоении слушая, как тот хрипит, стонет и ругает его последними словами. Ругает — но не вырывается, нет… даже чуть подмахивать начал, когда пальцев было уже три… Чана вело страшно, от желания член уже болел, а живот сводило от судороги, яйца тянуло и всё внутри требовало долбёжки — безжалостной, жёсткой и сладкой. Он едва смог, тормозя себя, обильно смазаться, прежде чем войти в Минхо. Пришлось прижать его за плечи к спинке дивана, так как чёртов капитан, яростно вскрикнув, попытался тут же его скинуть. — Чшш… — прошипел Чан, с силой налегая ему на спину. — Чшш… сладкий мой, ну же, потерпи… — Ча-а-а... — Стон Минхо был яростный и жалобный одновременно. — Н-нет, нет… не выдержу… — Чшш… — Чан потихоньку толкался, старательно раздвигая лениво поддающуюся плоть, — мой хороший, тише… всё будет… хорош-ш-ш... о, да... Узко, как же узко, и мокро, и горячо, и... — Блять, нет, нет… — Ткань обивки хрупнула под пальцами Минхо. — Бля-я-я… чего ж так… су-у-ука-аа… — Тише… Тише… сейчас всё будет… по-другому… Чан быстро обхватил член Минхо и стал его ласкать, однако тот не отзывался, и тогда Чан, продолжая мелко-мелко толкаться в тугое альфье нутро, вплёл пальцы в волосы Минхо на виске и отвёл его голову в сторону. — Мой альфа, — прошептал он ему в ухо и мокро лизнул ему шею, — любимый… Я твой, слышишь? Минхо, мой альфа, я только твой. Член Минхо в его руке дрогнул, и Чан стал страстно целовать альфе шею и шептать, по-прежнему толкаясь и двигаясь внутри всё глубже: — Мой капитан, я врал… Игра окончена только сейчас… Выиграл ты, ты… Потому что это я — твой, капитан Ли… Слышишь?.. Я только твой, я жить не могу без тебя, я думать ни о чём не могу, я дышать без тебя не могу уже, слышишь? — Он задыхался, ощущая, что его выкручивает от желания перестать дурью маяться и вбиться по полной, грубо и сильно. Но он лишь стискивал на мгновение зубы — и снова начинал шептать, чувствуя, как уступает, медленно, но верно начинает принимать его Минхо: — О, да, мой хороший, вот так... Ты такой невероятный, ты самый лучший, ты мой, мой, Хо-я, я сдохну, понимаешь? — я сдохну уже без тебя... Минхо глухо заворчал и выгнулся, вытягивая шею, а потом толкнулся в ладонь Чану и двинул назад, чтобы толкнуться снова — одновременно насаживаясь на его член. Он снова глухо простонал, но двинулся снова… — Хо-я, мой прекрасный… — У Чана темнело в глазах от этого нового и жутко захватывающего ощущения: Минхо ему подмахивал, Минхо ему отвечал! — Я хочу тебя, я только о тебе думаю всё время, мой сильный альфа… Ты забрал меня полностью, ты меня всего… понимаешь?.. — Ты мой… — низко и протяжно выговорил Минхо. — И я тебя… тоже… Потом... я тебя тоже... хочу... так... Чан сглотнул и закрыл глаза. Нет… Нет. Нет ведь? Или... — Я хочу тебя, Минхо, — прошептал он и стал страстно вылизывать горячее ухо Минхо, надрачивая ему и продолжая осторожно двигаться в нём. — Я никогда и никого так не хотел, как тебя, мой альфа… Нутро Минхо становилось всё мягче, толкаться было всё легче. Но там, внутри него было всё горячо и влажно, так хорошо, что Чан не выдержал долго. Ухватив Минхо двумя руками за торс и со стоном уткнувшись ему в затылок, он стал биться в него быстрее, жёстче, а потом, ощутив, как подкатило к паху — зашёлся в яростной судороге, вбиваясь глубоко и грубо. Он глухо рычал, перед глазами вспыхивали звёзды, он не слыша ни стонов Минхо, ни его мата. Главным было, что альфа под ним больше не зажимался от боли, он покорно гнулся и дрочил себе сам, позволяя Чану дичать и следовать за своими самыми безумными порывам. Почти дойдя до пика, Чан откинул голову назад и, выпрямившись и выгнувшись, отчаянно зарычал, вцепился Минхо в бёдра, насаживая с силой, как всегда и хотел — ни о чём не думая, не слыша ничего вокруг. А потом и этого ему показалось мало. Он резко вышел из горячего нутра, силой повалил громко и маняще стонущего Минхо на спину, задрал его ногу себе на плечо, склонился над его лицом и замер на несколько мгновений. Минхо был красным и мокрым, его глаза блестели от яростных слёз, губы были обкусаны — но он всё равно кривил их в ухмылку. Чан положил руку ему на горло и прохрипел: — Ты мой, сукин сын, ясно тебе? Ты только мой! Узнаю, что ты кого-то там ебёшь, что просто руки к кому-то тянешь свои — убью, понял? — Не беспокойся, капитан — сорванным шёпотом отозвался Минхо, туго сглатывая, но всё так же дерзко щерясь, — не узнаешь. Чан в бешенстве зарычал и, стиснув засранцу шею, вошёл в него — и зашёлся, вбиваясь с дикой скоростью. Он драл Минхо и ощущал, как плывёт под яростным взглядом его тёмных глаз и от его внезапно ставшего ярким и вызывающим аромата, который до этого лишь пытался прорваться к отуманенному сознанию Чана. Минхо хрипел, он вцепился ему в руку, стараясь снять её со своего горла, а потом, не выдержав, выдавил: — Пусти, блять, пусти! Чан отпустил, но, склонившись, тут же впился ему в губы и стал их прикусывать, продолжая втрахивать его в диван. Минхо же внезапно содрогнулся всем телом — и застонал… По-новому застонал… Негромко, хрипло, жалобно и так сладко, что Чан, на миг замерев, невольно ответил ему тоже стоном — сиплым, испуганным, тихим. Минхо обвил руками его плечи и вдруг стал кусать ему шею — не с силой, а так… ласково, что ли… И Чан заурчал, его движения стали размеренными, более сосредоточенными, он дёрнул бёдрами, вошёл в Минхо чуть иначе и почувствовал, как того снова выгнуло, он застонал и укусил сильнее. Чан торжествующе ухмыльнулся и, осторожно обняв его, стал толкаться в ту точку, что так явно понравилась его альфе. И через пару минут подрагивающий и хрипло дышащий Минхо вскрикнул, вцепился ему зубами ощутимо и задёргался, кончая и сжимая его внутри. И Чан тут же отпустил себя — и, жарко задышав и захрипев Минхо в ухо, кончил глубоко в нём, стискивая его в объятиях и понимая, что это был самый охуенный секс в его жизни. И после него никого, кроме альфы, что сейчас недовольно ворчал и жалобно охал в его руках, он просто не захочет. Всё. Эту игру выиграл всё-таки капитан Ли Минхо. — Это ты мой приз, — словно прочитав его мысли, разморенно проговорил Минхо. — Это я тебя выиграл. А завтра утром... — Он застонал и чуть повернулся, освобождая из-под Чана своё колено. — А завтра утром ты дашь мне трахнуть хотя бы твои бёдра, капитан. Иначе я уйду — и не вернусь. Чан стиснул его крепче и помотал головой. — Не пущу, — пробормотал он. — Я больше не пущу тебя никуда. Хочешь… Я… Я всё сделаю. — Для начала — хотя бы бёдра, — довольно ухмыляясь, ответил Минхо и мстительно укусил его в шею. Чан вскрикнул и жалобно проскулил: — За что… — За мою задницу, сука ты такая, — ответил Минхо, а потом повёл руками по его спине и, добравшись до его половинок, сжал их и снова вцепился зубами ему в шею. — Ты меня пометить хочешь? — обречённо выстонал Чан. — Блять, это же больно… Больно Минхо… Не... не надо… — Трус, — довольно прорычал Минхо, — я не просто помечу тебя, Бан-чёртов сын-Чан. Ты будешь носить мои засосы, ты будешь носить мой запах, к тебе ни один омега больше не подойдёт, понял? — А к тебе? — Чан исхитрился и с наслаждением укусил Минхо в беспечно подставленную ему шею. И тут же почувствовал сильный удар по заднице. — Эй! Охуел?! — О, да… — с явным наслаждением протянул Минхо. — Это тебе, сучий потрох, за то, что кончил в меня! Ещё раз так сделаешь — вылизывать всё сам будешь до блеска. — Чан довольно уркнул, а Минхо недовольно зарычал. — Сука, чтобы больше такого не было! Иначе я буду пороть тебя! И ещё один звонкий и весьма болезненный шлепок опустился на испуганно поджатую Чанову половинку. Но Чан лишь дрогнул и прикусил губу. Что же… Если Минхо так нравится... А тот между тем продолжил довольно и сердито одновременно: — Впрочем, поводы для этого будут не нужны. Мне такие игры нравятся… и ты их полюбишь, правда, Чани? Твоя задница просто создана для того, чтобы я её отходил как-нибудь хотя бы ладонью. Чан снова не стал отвечать, закрыл глаза и, перехватив Минхо поудобнее, завалился набок, поворачивая его на себя и притискивая теснее. «У меня впереди много интересного и разнообразного, — подумал он, — и сейчас бы в душ, но бля-я… как же в лом… А ты… — Он нырнул носом Минхо в волосы и с наслаждением вдохнул смешанный аромат успокоенного прохладным дождём сладковатого дыма над рекой. — А ты… Ты получишь всё, что хочешь, если это нужно, чтобы я получил тебя… Потому что я тебя… Я тебя… Потому что я тебя, Ли Минхо… Я очень сильно тебя…»