***
На удивление, первая неделя у Чана прошла почти спокойно, Минхо его не доставал. Он по-прежнему бросал на него убийственно презрительные взгляды и периодически закатывал глаза на вопросы и замечания Чана, которые тот не стеснялся задавать куратору, приставленному к ним в фирме. Это был замотанный и хмурый бета, которому явно хотелось поскорее отделаться от студентиков и затеряться на просторах огромного здания, два этажа которого занимала только лаборатория, а сама фирма располагалась на четырёх этажах огромного делового центра. Но Чан, пребывая от всего, что его окружало, в искреннем восхищении и тут же поставив себе цель показать себя с лучшей стороны и добиться приглашения на стажировку именно сюда, был дотошен и любознателен. В конце концов в пятницу Минхо ему прямо сказал: — Тебя самого твои вопросы не бесят? Сколько можно? Ему же нет до нас дела, неужели ты не видишь, умник? Отстань от него, пусть катится, сами разберёмся, по ходу дела. Чан нахмурился и процедил сквозь зубы: — Отвали. Я спрашиваю исключительно для себя. Чтобы потом не показаться идиотом, сделав что-то не так. — Ну, а так ты кажешься идиотом сейчас, уточняя даже то, что явно не нуждается в уточнении, — зло ответил ему Минхо. — Ещё и меня с собой на это дно тянешь. Давно бы нам уже задание дали, если бы ты своими тупыми вопросами не показывал ему, что мы некомпетентны и не умеем пользоваться Гуглом. — Не нравится — уёбывай, — холодно ответил Чан. — Меня всё устраивает. И пока я не выясню, что надо делать и как не допустить ошибок, я буду спрашивать. Минхо прошипел что-то злобное и угрожающее сквозь зубы и вышел из комнаты отдыха для сотрудников, где они сцепились, громко хлопнув дверью. Взбешённый и расстроенный тем, что выслушал такое от Ли, Чан решил в этот пятничный вечер надраться в хламину, чтобы всё забыть. Но Чанбин, который обычно составлял ему компанию, внезапно отказался, сославшись на планы. Минсу умирающим голосом сообщил, что он бы рад, но его в его фирме завалили такой горой бумажной работы, что он не разгребётся и до понедельника, так что он бы да, но никак. Хёнджин поднял трубку и сонным голосом попросил полчаса на сборы. Чан испытал мгновенный укол совести: видимо, омеге было не очень хорошо, но потом он подумал: какого чёрта? Пятница, вечер, пусть проветрится. Хван пришёл сонный и хмурый. Сказал, что у них на филфаке все преподы озверели окончательно и делают всё, чтобы до Нового года со всего их курса никто не дожил, так что задают на каждый семинар такое количество источников для ознакомления, что Хёнджин тотально не высыпается, готовясь к ним. А тут ещё и Феликс в предтечном состоянии нервирует своими перепадами настроения.... Чан вспомнил, что хотел переговорить с младшим, но Хёнджин только махнул рукой: — Не надо. Он сам не знает, чего хочет. То нравится, то не нравится. То хочется, то колется. Я пробовал — бесполезно. Шифруется малой, даже имени не говорит. Только рычит, огрызается и матерится. А вчера мы с ним вообще поругались вдрызг — так он не ночевал, упёрся куда-то. Наверно, к своему дружку Ухёну с ночёвкой. — Хёнджин обидчиво припал к бокалу с пивом. — Конечно, этот Ухён и сам тот ещё блядун, он не спросит с этого малолетнего придурка что да как. Хочешь трахаться — трахайся. Хочешь пить — пей... — Он младше тебя на год, — примирительно сказал Чан, подливая ему, — может, и впрямь: пусть сам разбирается. Что ты можешь сделать? — Это он по официальному возрасту на год младше, — горько покачал головой Хёнджин. — А так иногда посмотришь: дитё дитём. Какие там двадцать... И до шестнадцати-то не дорос... Лопушок наивный... — Хёнджин печально улыбнулся, и в груди у Чана защемило от нежной жалости к нему, такому усталому, измученному и всё же думающему о своём непутёвом младшем соседе, который был ему по сути никем. Они мирно посидели ещё, поговорили, обсудили миллион вопросов, выяснив, что, оказывается, давно уже вот так ни о чём не говорили: оба занятые, оба отличники, оба погружены в учёбу по уши. И Чан даже несколько раз порывался рассказать Хёнджину о своих трениях с Минхо... Но всё как-то не к слову приходилось. Расстались они заполночь, не так чтобы сильно пьяными, так как больше всё-таки болтали и смеялись, зато на душе у Чана посветлело, и от сердца отлегла какая-то песочная волна тяжести из-за ссоры с Минхо. И он снова подумал о том, как же повезло его двоюродному братцу с этим омегой: красивый, сексуальный, верный, душевный и очень умный — действительно, принц какой-то, из очень красивой сказки. О том, что наличие принцев в ней не делает саму жизнь сказкой, реальность напомнила Чану уже на следующее утро. Звонком того же Хёнджина, который каким-то чужим и тоскливым голосом сказал, что Чану надо приехать в общагу — и срочно. Потому что Феликс в истерике, приехал наутре абсолютно никакой, почти полностью в течке, мало что соображает, но рыдает без перерыва... Ничего он толком Хёнджину не сказал, но, видимо, вчера его ударило первой волной долбаного гиперактива и кто-то этим мощно попользовался.***
— Кто? Чан и сам не узнаёт свой голос. На месте Ликса он, наверно, тоже бы сжался в комок, услышав такой рык старшего и сильного альфы, и зарыдал сильнее. Но Чан не может сдержать гнев, видя белую нежную шею, покрытую красными укусами и фиолетовыми засосами. Феликс под этим его взглядом пытается натянуть повыше своё жёлтенькое худи с кроличьими зубами на кармашке, и тогда становятся видны сине-красные следы на его запястьях, которые явно зажимали, удерживая в захвате, пока... Чан резко наклоняется к Ликсу, но от того прёт алкоголем и какими-то сигаретами... Вроде как ещё чем-то знакомым, но Чан не может понять, уловить, узнать... Потому что поверх всего бьёт в нос, в горло, в голову, в пах — со страшной силой бьёт вызывающе-яркая, страстная и манящая акация. Чану не надо бы находиться здесь, рядом с течным омежкой, у него начинает мутиться всё внутри, в штанах становится горячо и твёрдо, мысли бешено скачут, он понимает, что теряет себя, что надо бы бежать... но Хёнджин смотрит на него такими глазами... И Чан понимает: надо держаться, бросать этих омег одних никак нельзя. И он держится. Только скалит зубы и сжимает до боли пальцы в кулаке, задавая один и тот же вопрос: — Кто? Кто, Ликс? Кто тебя?! Кто с тобой был? Кто это сделал? Но Ликс жмурится и мотает головой, не желая говорить, и это Чану непонятно вообще. Боится? Стесняется? Что вообще происходит? Он смотрит на Хёнджина, но тот тоже только отрицательно качает головой и поджимает губы, еле сдерживая слёзы. Ликс в омежьей поре, в течке. Он плохо соображает, так что шансов добиться чего-то от него, видимо, нет никаких. Чана накрывает: его страшно, неправильно тянет к Ликсу, тянет ухватить омежку и швырнуть под себя, облизать с ног до головы, чтобы убрать с него следы проклятого альфы, который воспользовался таким любимым Чаном мальчиком... Таким дорогим Чану омегой... Омегой, которого Чан любит... Которого... которого он нёс на руках, чтобы... "Какого ты лапочку себе отхватил... капитан..." Омегу, который Чану как младший брат... Но там, на вечеринке, этого, наверно, было... "Красава!" ... было не понять. Не понять тому, кто только и смотрит... как бы сделать Чану... побольнее... "Развлекись хорошенько..." А лучше не только Чану, но и тем, кем он... "...с этим сладким!" ...дорожит. — Минхо! — прошипел Чан с ненавистью. — Минхо, сука! Феликс как-то затравленно на него посмотрел, кинул отчаянный взгляд на Хёнджина и снова зарыдал, вздрагивая всем телом. Его акация вовсю горчила обидой и страхом — но Чан её уже не слышал. Он знал, что Минхо живёт в соседнем общежитии, а номер комнаты ему скажет сонный и недовольный, но верный Минсу.***
Минхо открыл на его стук не сразу. Чан сдерживался из последних сил, в его голове был туман, там цвела оскорблённой горечью акация, да и собственные обиды, которые вспомнились мгновенно, неслабо так подогревали его, но чтобы не спугнуть добычу... ну, то есть врага, противника раньше срока, постучался он аккуратно и негромко. Сначала ему ответила тишина, и он было уже подумал, что Минхо вообще дома нет, но потом услышал возню, сонное "кто?", а после — звук открывающегося замка. Чан сразу толкнул парня дверью, чтобы тот не успел закрыть её перед его носом в случае чего. Минхо был в одной футболке и боксерах: видимо, он только что встал с постели. "Попался! Мм... Отсыпался, сука, после того как... Моего Ликса... Спал! — Чана повело от ненависти. — А мальчонка там..." Он втянул носом воздух, но ничего почти не почувствовал, кроме запаха алкоголя и какой-то острой пищи что ли — странное смешение, не похожее ни на что. Минхо смотрел на него, как на привидение. А потом его лицо исказила знакомая и такая ненавистная Чану ухмылка. — Что, настолько по мне соскучился, капи... Договорить он не успел. Кулак Чана прилетел ему в скулу, он пошатнулся и сделал несколько шагов назад на автомате. — Ты тварь, Ли Минхо, — удушливо проскрежетал Чан и шагнул к нему, чтобы ударить ещё раз. Но Минхо уже собрался: всё-таки он занимался спортом и реакцию имел отменную. Он вывернулся из-под руки Чана и ушёл от второго удара, так что кулак старшего только смазал его по щеке, но вся сила ушла в воздух. Минхо отскочил и быстро обогнул стол, ставя его как барьер между ними. Однако Чан, опьянённый омежьими феромонами Феликса и бешенством возбуждённого, неудовлетворённого альфы, запросто перемахнул этот стол и, прижав Минхо к стене одной рукой за горло, второй врезался ему ладонью в рёбра. Ли зажмурился и захрипел от боли, но сквозь этот хрип всё же смог сказать: — Отвали... Ты... спятил? Су... ка... Больно... же... Следующий удар пришёлся Минхо в живот, и Чан с наслаждением почувствовал, как кулак входит в плоть, а альфа перед ним выпускает острые, жгучие феромоны злобы и... возбуждения для битвы. Чан впился пальцами одной руки в челюсть Минхо, а второй обхватил его, за талию, вжимая в себя, чтобы полностью обездвижить. Тот попытался ужом вывернуться из захвата, зарычал отчаянно и бешено вытаращил свои глазищи. — С-с-сука... С-с-сука бесчестная... — захрипел он. — Уёб... кхм-кхмп... пусти, уёбок! Пусти! Нахуй в жи... кхм-мхм... в живот бить? Мразь... Он содрогался от кашля — такой сильный и гибкий в руках Чана, а тот... Тот внезапно остро ощутил запах Минхо. Альфа, которого он прижимал к себе в неуёмном желании сломать, уничтожить, пах костром — догорающим, с дымом смолистых веток. И Чан невольно глубоко вдохнул этот горчащий сейчас запах, впервые он почувствовал его так близко и остро... И это опьянило его окончательно. Чан вдруг отчётливо осознал, что впервые за всё время их противостояния его противник, его враг, тот, кто безжалостно поганил его жизнь два долбаных года, тот, кто дразнил его, жёстко проезжаясь по его самолюбию, кто отнимал у него тех, кого Чан делал своими, — этот мерзавец сейчас полностью в его власти. Так близко. Так невыносимо близко. Так прекрасно близко от его губ и зубов. Чан резко дёрнул за подбородок голову Минхо в сторону, практически ныряя губами в его ухо. — Ли Минхо, Ли Минхо... Не дёргайся, слышишь? Это бесполезно. — Тело Минхо неожиданно продрало явственной дрожью, и он замер, испуганно сорвавшись на хриплый стон от этого шёпота Чана. А тот, вновь опьянённый произведённым эффектом, глубже вдохнул запах костра, заполнив им свои лёгкие до конца — с огромным, невероятным наслаждением — и продолжил: — Ты отнял у меня слишком многое, сука, слишком часто ты мне дорогу переходил. Доставал меня... — Рука Чана сжала талию младшего крепче. — Дерзил мне, нарывался. — Он с наслаждением повёл носом по выгнутой от него в сторону шее Минхо, который пытался всеми силами отстраниться от явно звереющего Чана. — А ещё... Ты трахал моих омег, Минхо. Трахал — и показывал мне, как имеешь их, сссу-у-ука-а-а... А теперь я тебя... За всё... Чан сорвался шквальным огнём, не выдержав бури своих диких эмоций, и впился зубами в крепкую шею Ли. Одно мгновение ему казалось, что сейчас Минхо соберётся с силами и отшвырнёт его, Чан даже усилил и без того железную хватку на его талии, всасываясь в терпкую от пота кожу шеи, рыча, обхватывая голову Минхо уже за затылок и вжимая альфу в себя с новой силой. Запах Минхо, смешавшись с бродившим в его затуманенной голове запахом акации, сводил Чана с ума. Он выпустил оглушающие феромоны — и сам почувствовал, как дым от костра покрылся флёром аромата соснового бора в дождливый день — его, Чана, аромата. Смешанный запах получился невероятно притягательным, сильным, крепким, сбивающим с ног. Никогда в жизни ничего подобного Чан не ощущал. Видимо, как и Минхо, который внезапно зарычал под зубами и губами Чана, силой выдернул руки из чуть ослабевшего захвата старшего, мощным движением толкнул Чана от себя, но, вместо того чтобы отпустить, ухватил его за плечи, а потом и за шею — и вгрызся в его губы. Боль чуть отрезвила Чана, но только для того, чтобы он перехватил Минхо поудобнее, снова прижимая к себе, и стал бешено отвечать на его поцелуй. Хотя поцелуем это было назвать трудно: они оба рычали, выкусывая, выцарапывая, выминая губами и зубами первенство. Чан смог на какие-то секунды впиться так, что Минхо невольно застонал и приоткрыл рот, куда Чан тут же ринулся своим языком. Но младший мгновенно отвоевал очко, толкнув Чана в плечи и заставив прижаться к стене спиной. Из-за этого тот стукнулся затылком о какую-то полочку, на секунду потерял нить их борьбы — и сразу же язык Минхо оказался у него во рту, Ли схватил его руки, оторвал от себя и впечатал в стену по бокам от плеч, а сам стал жёстко вторгаться в рот Чана, очень явственно трахая его и попутно умудряясь кусать, жестоко и больно, не давая ни на секунду расслабиться. Чан, правда, быстро пришёл в себя, осознавая, что его имеют, а цель у него была прямо противоположной, поэтому, воспользовавшись тем, что Минхо со всей страстью увлёкся траханьем его рта, он выскользнул из захвата его рук, ушёл головой ему под мышку и оказался позади него, быстро наваливаясь на его спину и с хрипом прижимая крепкое тело к стене, около которой только что был сам. Навалился — и замер, чувствуя своим ладонями рельефную грудь и кубики пресса, осознавая, что его руки под футболкой Минхо, а его стояк упирается прямо в задницу альфы, прикрытую только весьма неубедительными боксерами, накачанную и крепкую — безбожно, невероятно, немыслимо — неправильно притягательную. "Стянуть и вдолбиться махом, одним движением — чтобы до звёздочек, чтобы рычал и материл, чтобы быстро и можно было ни о чём не думать — просто трахать... просто трахать его... трахать... трахать... — крутилось на повторе у еле справляющегося с собой Чана. — Хочу! Хочу тебя! Как же, блять, я тебя хочу! Всегда хотел!" Он дышал тяжело, чувствуя, как наливается страшным, необоримым желанием всё у него внутри, убивая чёрным безумием остатки здравого смысла. Увы, Минхо не помогал: он дышал так же тяжко, рычал тихо и... призывно?.. И сжимал бёдра Чана своими пальцами так, что было жутко больно — но не отталкивало, а наоборот, как будто не отпускало. "Пахнешь... что же ты так пахнешь, су-у-ука-а-а... Как может альфа так пахнуть для меня? — метались мысли Чана, пока он тискал грудь Минхо, бесстыже лапал его пресс и жадно дышал у его затылка. — Зачем ты так пахнешь? Как ты можешь так со мной? Не течный же омежка! Не... течный... Если бы течный, всё было бы пропитано им. И сам Минхо... от него бы разило акацией. Но как же... значит... Он ведь спал! Пахнет убойно, как будто он после целого дня, значит, душ он не... тогда... как же?... Значит..." — Видимо, трахать меня ты передумал? Хриплый голос и ядовитая интонация заставили Чана вздрогнуть. Он понял, что уже не сжимает Минхо мёртвой хваткой, что просто обнимает его и, зажмурившись, гладит влажную и такую приятную кожу под его одеждой — легко и бережно, почти нежно, пытаясь осознать, что он только что чуть не натворил, опьянённый феромонами страсти и обиды течного Феликса. Чан отпустил младшего и отступил на несколько шагов, скользя растерянным взглядом по сторонам, подошёл к окну и рванул на себя форточку, открывая. Он жадно глотнул несколько раз холодный зимний воздух, которого даже не заметил, пока нёсся сюда от стоящего рядом общежития Ликса. На улице был морозец и шёл снег. Чан высунулся в форточку, жадно вбирая холод дрожащими губами и стараясь прогнать из головы марево от смешения трёх запахов. "Идиот... боже, какой же невъебенный идиот! Он убьёт меня! Я ведь его чуть не... Бля-я-я... С чего? Вот с чего я решил, что это был он?!" — в отчаянии метались его мысли. Чан пытался унять внутреннюю дрожь, схватившись за раму и жмурясь, вздрагивая от нетерпеливого ожидания: когда уже отомрёт Минхо и обрушится на него справедливыми ответными ударами. Но тот медлил. И, подождав какое-то время, разогнав туман в голове и наполнив сердце тоскливым сожалением от осознания собственной тупости, Чан повернулся. Минхо так и остался около стола: он присел на его край и скрестил руки, явно ожидая от него объяснений. Глаза у младшего были мутными от только что испытанной боли и, очевидно, возбуждения. И хотя это самое возбуждение откровенно топорщило его боксеры — чего он ничуть не стеснялся, тварь бесстыдная, — глаза его показались Чану ещё и какими-то измученными и совсем не злыми, хотя вот сейчас бы Чан понял и злобу его, и ненависть, и желание отомстить. И понял, и принял, и даже прощения бы попросил... Но Минхо смотрел просто устало: он явно не выспался и дико, смертельно утомился ещё и после этой их схватки. Его губы были покрыты кровью: Чан был жесток в своих поцелуях, а на шее наливались два ярко-бордовых засоса и явственный след от зубов. Глядя на всё это безобразие, Чан понял, что его не простят никогда... наверно... Минхо снова хмыкнул, а когда Чан поднял на него смятённый взгляд, который до этого судорожно бегал по шее и лицу Ли, тот выразительно изогнул бровь. Да, да... Надо бы хоть как-то хоть что-то хоть попытаться объяснить. Только вот — как? — Мин... — Чан подавился воздухом и вынужден был начать с начала: — Минхо... Я виноват. Я редкостный придурок. И ты... ты меня прости. Я ошибся. Минхо продолжал молчать, и только его бровь снова выразительно дрогнула, когда это молчание снова затянулось, а Чан смотрел на него и понимал, что он не сможет, вот просто никак не сможет всё объяснить. Потому что он и сам не понимает, что произошло. Но взгляд Минхо требовал хотя бы попытаться. Поэтому он снова начал: — Я хз, что сказать. Я думал, что ты... — Чан остановился, пытаясь подобрать слово помягче, но голова была пустой, так что он прикрыл глаза и вымученно выдохнул: — ...что ты трахнул моего друга, того омегу, с которым ты меня видел на вечеринке. Я подумал, что ты подумал, что мы вместе, что ты как обычно решил мне... меня... его из-за меня... ну... Чан запутался и замер, не открывая глаз и опуская голову ещё ниже. — Ты подумал, что я поступил с этим сладким, как с теми двумя твоими шлюхами? — Голос Минхо был насмешливым и обиженным. — Это его акацией от тебя прёт за версту так, что даже меня повело? — Чан молча кивнул, не поднимая головы. А Минхо спросил вдруг совсем другим тоном, как будто только что спохватившись. — Так, подожди. Этот зайчик с вечеринки... Ты его не трахать к себе нёс? Чан глухо и коротко рыкнул и поднял на Минхо потяжелевший взгляд. — Ты поосторожней, сука, я ведь... я ведь не посмотрю, что я... Он мой друг, понял? Он мне как братишка! Поэтому я и пришёл. Кто-то — и я думал, что ты, — воспользовался им... — Чан запнулся, но потом тише продолжил: — ...в течку воспользовался. Вчера вечером. А он... Он просто течный, сказать ничего не может, только плачет и дрожит. Я и подумал, что... — Ты его видел? — Минхо удивлённо покачал головой. — Ты попытался контактировать с течным омегой, хотя он не твой? Ты спятил? — Нет, — упрямо мотнул головой Чан. — Он мне просто очень дорог, я ему как брат, старший. И Хёнджин, его друг и мой друг, — он попросил о помощи, а я что могу? Меня повело. От запаха повело, и я подумал, что это ты... что ты его из-за меня... и я... — То есть ты пошёл к нему? К юному течному омежке? — вкрадчиво переспросил Минхо. — Да, — потерянно ответил Чан. — Надышался его запахом? — Да... — Разбудил своего альфу... — Ну... да, наве... — И он погнал тебя искать себе пару... — Да... Что? — До Чана дошло не сразу, очнулся он только после того как Минхо хохотнул. — Что — что? — переспросил Ли, нахально глядя в изумлённо вытаращенные глаза Чана. — Что у тебя по анатомии было в школе, капитан? М? — Что? — почти шёпотом произнёс Чан, нащупывая рукой подоконник и тяжело опираясь на него поясницей. — Как это? — Откуда я знаю? Но течный запах юного омеги вызывает у альфы именно такую реакцию, как утверждают учёные: он идёт искать того, кого считает своей парой. Ну же, капитан, не разочаровывай меня, ты не мог этого не знать. — Ты... Ты на что намекаешь, придурок? — тихо и угрожающе спросил Чан, чувствуя, как пересохло у него в горле и как тревожно начинает стучать его сердце. — Я не намекаю, придурок, — насмешливо ответил Минхо. — Я прямо говорю: оглянись, ты в моей комнате. Что ты здесь делаешь? С хрена ли мне трахать твоего дружка, если он весь такой лапочка? — Минхо досадливо прикусил губу, нахмурился и надулся, умолкнув. Чан прищурился, открыл рот, чтобы задать очевидный вопрос, но Ли перебил его, торопливо продолжив: — Да и пользоваться невинностью омеги в течку — это слишком даже для меня. Это ведь мерзко, если ты не считаешь себя его альфой, капитан. Вот, значит, какого ты обо мне мнения? — А откуда я знаю, какой ты? — сердито спросил Чан. — Ты тот, кто увёл у меня двух моих омег, что я о тебе ещё знаю? — Твоих, ха-ха, — зло откликнулся Минхо. — И хер с тобой. Тем не менее ты здесь! Здесь, а не у одного из своих омег! — В голосе Минхо зазвучало какое-то злое торжество. — И привёл тебя сюда твой альфа. Потому что если бы ты головой думал, а не членом, то понял бы, что это совсем не в моём стиле — поиметь твоего младенца так, чтобы ты этого не узнал и не увидел. Да и не стал бы я трахать такого милаху, тем более, если у него есть альфа и этот альфа не ты... — У него нет альфы, — огрызнулся Чан. — Он... — Твой дружок Со Чанбин думает иначе, когда зажимает этого сладкого по углам в универе, — холодно припечатал его Минхо, — и засовывает свой язык в его несопротивляющийся ротик. Странно... — Он снова прищурился. — Я был уверен, что ты знаешь, просто такая сволочь, что тебе наплевать. Даже ненавидел тебя из-за этого! А ты, значит, не знал. И не сношал эту невинную овечку? Но Чан его уже не слушал. В его голове шумело, и он просто с ужасом пялился в стену за Минхо, пытаясь осознать то, что сказал ему младший. Чанбин. Точно. Вот кем пахло от Ликса! Идиот! Какой же ты идиот, Чан! "Он странный. Лизаться любит, и нежности", — так, кажется, сказал тогда Чанбин. А Чан... Чан ведь засмеялся в ответ. Даже когда услышал и другое: "Я бы его, конечно, хоть разочек отодрал с удовольствием. А может, и не разочек..." Ведь он тогда не знал, что Бинни, милейший Бинни хочет отодрать не какого-то там абстрактного омегу — а его Ликса, его малыша, его братишку младшего. "Дать — не даёт. То ластится, а то бегает от меня. Глупыш..." — Эти слова тогда показались Чану очень забавными: он ведь не думал об омежке, он думал о том, что его другу не очень везёт, но он обязательно трахнет своего глупыша, Чанбин умеет уговаривать, Чанбин умеет быть убедительным. Чанбин — практически его лучший друг. А омегу-то Чан не знал. Он тогда... тогда он всей душой посочувствовал Чанбину и, хотя и назвал его кобелём, от всего сердца пожелал ему успеха. И Чанбин был успешен. Подождал течки — и оприходовал мальчонку, по полной оприходовал! Чан, закипая, вспомнил следы на шее и запястьях Феликса. Боже... Чанбин как-то ему говорил, что он иногда не может сдержать себя, когда омежка особенно сладок. И тогда они только посмеялись над этим. "Страстные альфы в цене!" — так, кажется, ответил ему Чан? Фиолетовые следы этой страсти на Ликсе не смотрелись так уж невинно и мило. Ликс... Бедный малыш Ликс... Знаешь ли ты, что твой любимый хён всегда поощрял того, кто сделал с тобой это? — Мне надо идти, — задушенно шепнул Чан, рванув первую пуговицу на своей рубашке, так как внезапно почувствовал, что ему нечем дышать. — Надо идти... Внезапно в его глазах потемнело, он покачнулся и чуть не упал, но вцепился пальцами во что-то крепкое и тёплое — и устоял. — Тих-хо-о-о... Не дёргайся, — мягко прошептали ему в ухо. Его глаза были зажмурены, он пытался остановить карусель из звёздочек под своими веками, пока его осторожно теснили назад, к окну, заставляли прижаться к нему — и практически повиснуть на широких сильных плечах. Он упёрся руками в эти плечи, потихоньку приходя в себя. Бережные руки поддерживали его за талию, чуть поглаживали по спине — успокоительно и так... нужно и правильно, что Чан начал дышать глубже, спокойнее — и открыл глаза. Взгляд у Минхо был встревоженным и острым: он как будто вскрывал душу Чана, требуя ответа о том, как себя чувствует Чан, что с ним не так. Но старший не мог пока ответить честно. Ему было невыносимо стыдно за эту сцену. Он вторгся в эту комнату как завоеватель, практически как насильник, почти нагнул Минхо, расхреначил ему губы, искусал шею, прикрываясь несуществующим преступлением младшего против Ликса, — а по сути мстя за свои переживания, с которыми не мог сам справиться, и в конце концов чуть не грохнулся в обморок у него на руках. И это всё за полчаса. Минхо ещё раз мягко погладил Чана по спине и вдруг нежно привлёк его в свои объятия, одним движением снимая руки Чана со своих предплечий и закидывая их себе на плечи. Он был чуть ниже Чана, но сейчас старший почему-то ощутил, что Минхо прячет его в своих руках. И от этого стало невыносимо тепло, захотелось вжаться в это тело, укрыться на этой груди. Ощущение было непривычным, странно-тревожным, каким-то стыдным, но безумно приятным. Никогда бы Чан не подумал, что он может такого захотеть. Но всё теперь было в его жизни так сложно, что... Это бы было так здорово — если бы было возможным. — Мне надо идти, — неуверенно прошептал он, касаясь невольно губами мягких волос на виске Минхо. — Иди, — чуть кивнул тот, но рук не разжал. — Мне... мне надо к Феликсу, — виновато шепнул снова Чан. — Конечно, — тихо ответил Минхо, не двигаясь. — Отпусти меня... — Это прозвучало как мольба. — Ты сильный, капитан... Оттолкни меня. Вырвись... — Пожалуйста... Отпусти меня. Сам. Он там... Ему там плохо... — Не пизди, — грустно усмехнулся Минхо, прижимая Чана чуть сильнее. — Ты идёшь бить морду своему лучшему другу, я же понимаю. Чан фыркнул и положил голову Минхо на плечо, закрывая глаза. — Не могу же я это просто так оставить. Ты бы видел, что он сделал с моим... — Он не твой, — резко сказал Минхо и его пальцы впились в Чана, но он тут же выдохнул и досадливо цокнул. — Прости. Я... У меня просто... — Что, капитан, ревнуешь? — насмешливо спросил Чан и осторожно подул Минхо в ухо. Тот снова цокнул и мотнул головой: — Ты мне никто и звать тебя никак, с чего мне ревновать? — Ну да... ну да... — протянул негромко Чан. Он поднял голову с плеча младшего, глубоко заглянул в его глаза, ловя в них сердитый адский блеск, и поменял их местами, прижимая Минхо к подоконнику. Он обхватил голову Ли одной рукой, а второй мягко ухватил за подбородок — и стал целовать надутые окровавленные губы — осторожно, чтобы не сделать больно. Минхо, поначалу коротко рыкнувший в протесте и упёршийся в него ладонями, чтобы оттолкнуть, сдался через несколько секунд. Он закрыл глаза и стал отвечать. Это было так бережно, так сладко — и так невинно: Чан лишь пробовал губы Минхо на вкус, слизывал с них следы своего же буйства, а младший только прихватывал его губы своими и засасывал их, порыкивая от явного наслаждения. — Целуешься, как омега, — шепнул он Чану, отталкивая его и тяжело вдыхая из-за недостатка воздуха. — А сам-то, — улыбнулся Чан. Костёр мягко дышал смолистым ароматом, овевал его теплом и довольством, остро и осторожно обволакивая душу. Огонь мягко шипел под каплями пахнущего сосной дождя — но не злился, а лишь чуть отдавал завораживающим послевкусием — неопределимым, лёгким, невероятно приятным. — Иди, — чуть толкнул его Минхо, разжав руки. — Уходи. Я спать хочу. У меня ночная смена была. — Ты работаешь? — изумился Чан, снова заглядывая ему в глаза. — Ты... — Не у всех родители — владельцы сети магазинов в Тегу, — покачал насмешливо головой Минхо. — Кому-то приходится корячиться в круглосуточном магазине, чтобы... — Он нахмурился и снова цокнул: — Вали, хён. Мне не до откровений. Меня чуть не поимели недавно, мне надо пережить это. — Хён... — Чан улыбнулся. — Хён, значит? Теперь — хён? — А ты как, думал, я буду тебя называть? — Мой альфа — вполне сойдёт, — быстро ответил Чан и ловко увернулся от прицельно запущенной в него чашки, схваченной со стола. Он проводил глазами разлетающиеся осколки и возмутился: — Придурок! А если бы попал?! — Жаль, что не попал, — злобно щурясь, рыкнул Минхо. — Свали, Бан, по-хоро... — Хён, — поспешно ретируясь к двери, перебил его Чан. Он быстро открыл её и, почти уже выйдя в коридор, сунул голову обратно в комнату и добавил: — Подо мной будешь стонать "хён", догово... Вторая чашка разбилась о ловко захлопнутую дверь под хохот Чана, быстро уходящего по коридору.***
— То есть ты отпустил его, течного, одного, непонятно куда в час ночи? Ты вообще хоть о чём-то, кроме своей вечно текущей задницы, способен думать, Ухён?! Ты совсем идиот?! Голос Хёнджина Чан услышал ещё на лестнице. Судя по тому, что ответной реакции не было слышно, омега разговаривал по телефону. Чан шёл, чтобы сказать ему, что выяснил, кто обидел Ликса, а затем хотел действительно идти разбираться с Чанбином. Однако запах своего лучшего друга — миндальный ликёр с нотками древесины — услышал ещё на входе в общагу омег: видимо, Чанбин нервничал, раз так сильно пах. Испуганный за Хёнджина и Ликса, Чан рванул со всей скоростью, на которую был способен, и, взбегая по лестнице, услышал этот самый крик Хёнджина. Запах Чанбина был здесь ещё более явственным, и Чан растерянно втянул носом воздух: нет, он не ошибся, это точно был Чанбин. И он впитал в себя лёгкие акациевые нотки. Эта скотина действительно была с Ликсом... Но тогда... Что делает Хёнджин в коридоре? А омега между тем продолжал разоряться в телефон: — Ты полный ноль как друг, Мин Ухён, ты мерзавец и эгоистичная тварь! Чтобы я больше не видел тебя рядом с Ликсом! Только подойди, только.. алло... алло? Видимо, собеседник не выдержал и кинул трубку. Хёнджин матом прошипел что-то страшное и бахнул кулаком в стену. Чан это уже видел, а не только слышал, потому что был в трёх шагах от взбешённого омеги. Когда он обнял Хёнджина, пытаясь успокоить, тот вздрогнул, так как Чан подошёл со спины, а потом мгновенно расслабился в его объятиях. — Чан... Чан-хён, — пробормотал он и потёрся затылком о плечо альфы. Потом звучно втянул воздух и обернулся, удивлённо щуря свои чудесные глаза: — А чем это от тебя разит? Ты что... ты... Костёр? Ты... — Он внезапно ахнул и поднёс руку к губам: — Хён... Только не говори, что ты побил какого-нибудь альфу? Чан... — В глазах Хёнджина появилось непонятное виноватое выражение, и он выпалил: — Он пришёл, альфа Феликса. Это... — Чанбин, — закончил за него Чан. — Я знаю. — Откуда? — изумился Хёнджин. Его беспокойные глаза ощупывали лицо Чана, а потом он осторожно пальцем притронулся к его губам. — С кем ты так... так страстно целовался, хён? — мурлыкнул он, а потом опустился пальцами на шею Чана, чуть нажав. Внезапно это место под челюстью отозвалось болью. А Хёнджин ойкнул, когда Чан вздрогнул и рыкнул, и хитро улыбнулся: — Где ты был, хён? А? Я уже сто раз пожалел, что позвал тебя. Так и думал, что тебя вынесло от феромонов этого ненормального малого. Ты нашёл своего омегу? — Хёнджин задумчиво приблизил лицо к замершему и потерянно молчащему Чану и задумчиво произнёс: — Нет. Омежкой не пахнет. — А что с Ликсом? — поспешно прервал его Чан, не желая продолжать скользкую тему. — Как он? И... — Он с Чанбином, — тут же смутился Хёнджин, быстро отстраняясь от Чана. Тот разинул рот и выдохнул: — Каа-ахххак этт-то?! Ты пустил? — Он его альфа, Чан, — грустно ответил Хёнджин. — Омега Феликса жаждет его, он так плакал, так рвался к нему, когда Чанбин пришёл и стал объяснять мне. Я же, когда на нём Ликса почуял, чуть не порвал его, ты же знаешь, я могу! — Чан торопливо кивнул, невольно вспоминая омегу в гневе и туго сглатывая, а Хёнджин между тем продолжил: — Но он был так бледен, он так испугался, когда проснулся утром и увидел, что Ликса нет рядом. Он прилетел сюда, а когда узнал, что Ликс более-менее нормально добрался домой, он... Он знаешь, прямо по стеночке стёк, и у него слёзы были. Он плакал от облегчения. Этот малолетка у него телефон забыл. И я... Феликс ещё в это время так звал его, что Чанбин... Он озверел мгновенно, Чан, но сдерживался, хотя мог бы меня просто порвать и кинуться к своему омеге. Тот так... Ну... Ликс так плакал в это время, почуяв его, так стонал! Я не смог встать на пути у его альфы, Чан. Это было бы жестоко по отношению к ним обоим. Да и физически невозможно, наверно. — Но как они вообще? — нахмурился Чан. И, как будто отвечая на его вопрос, из комнаты омег донёсся низкий, страстный стон: — Би-и-ин... Ах-ах-х-х... Би-ин-ни-и... Прошу-у-у... Глуб... Быстре-е-ех-ха-а-ах... Чан и Хёнджин переглянулись, и оба одинаково залились краской. — Пошли ко мне, — быстро сказал Чан, хватая омегу за руку. — Тебе всё равно теперь некуда? Как ты... туда... Хёнджин нерешительно помялся: — А вещи? Я же с ночёвкой? — Он просительно посмотрел на Чана. — Естественно, — кивнул тот. — Мою одежду возьмёшь. Не думаю, что тебе стоит сейчас туда входить. Ликс, защищая своего придурочного альфу, может на тебя и напасть, раз он из "диких" в течку. Хёнджин шутливо двинул Чану по плечу — как раз тому, которое слишком страстно обласкал Минхо во время их незабываемого "первого поцелуя", поэтому Чан охнул и сморщился. Хёнджин тревожно заахал, но альфа только отмахнулся, не желая ничего объяснять.***
Увидеть Минхо около своей двери Чан не ожидал совершенно, поэтому, когда он его увидел, выйдя из лифта с Хёнджином в обнимку (они только что до колик, чуть не падая, смеялись над одной из фотографий Чанбина с какой-то пьяной вечеринки: Хёнджин по дороге изучал инсту альфы) — остановился как вкопанный и замер с широко раскрытыми глазами. Минхо ленивым взглядом окинул милую картинку их с Хёнджином тесного дуэта и протянул: — Кобе-е-е-ель... М-да... Какой же ты кобелина, капитан. — Не то слово, я ему тоже всегда это говорю, — радостно поддакнул Хёнджин, с любопытством окидывая Минхо взглядом и просияв обворожительной улыбкой. — Хван Хёнджин. — И подал альфе руку. — Ли Минхо. — Голос младшего вдруг стал глубоким и низким. — Очень приятно. Он осторожно сжал руку омеги, а потом, ловко и мягко перехватив её за пальцы, не спуская с него стремительно темнеющего взгляда, склонился, нежно касаясь губами тыльной стороны его ладони. Хёнджин на пару секунд прикрыл глаза, втягивая аромат альфы, а потом они в изумлении широко раскрылись и уставились на потерянно тормозящего Чана: — Костёр... Какой... какой приятный запах, Ли Минхо-щи! — Взгляд Хёнджина стал лукавым и чуть насмешливым. — Рад, что и вам он нравится. Минхо, не выпуская руку омеги, кинул выразительно острый взгляд на Чана, а потом снова склонился к руке Хёнджина, только в этот раз перевернул её запястьем вверх. Но поцеловать не успел. Чан зарычал и прянул в их сторону. Реакция у Минхо была по-прежнему на высоте, так как он практически отпрыгнул от Хёнджина и оказался почти зажатым в угол могучим телом старшего. Хёнджина, однако, ничуть не напугало такое поведение хёна. Он только насмешливо прищурился на него и мягко произнёс: — Даже так? Интересно. Я жалел, что позвал тебя сегодня к Ликсу. Но если бы не он, сколько бы ты от нас это ещё скрывал? Чан растерянно посмотрел на него и непонимающе приподнял брови: — Что скрывал? — Кобель и тормоз, — сказал за его спиной Минхо. Спокойно так сказал и хлопнул Чана по плечу, выглядывая из-за него и дружелюбно улыбаясь Хёнджину. — Но его оправдывает то, что он и впрямь пока под этой чёртовой акацией — как под наркотой. Ваш этот Ликс хотя бы подавители какие выпил, когда вы его позвали. — Моя вина, — кивнул Хёнджин. — Сам он был не в силах соображать, а я испугался и потерялся. Вот хёна и долбануло. Ликс же ещё и очень юный, это едва ли не одна из первых его течек. — Может, зайдём? — раздражённо прервал их милую светскую беседу Чан. — Или вам и здесь уютно? Минхо и Хёнджин дружно хмыкнули и сделали постные лица. — Конечно, хён, — сказал Хёнджин. — Как скажешь, хён, — сказал Минхо. Чан закатил глаза и цокнул: — Спелись, папашу их за ногу...***
— А когда он открыл дверь и Ликс на него напрыгнул, то Чанбина просто вынесло, сами понимаете. Он сказал, что добивался Ликса два месяца, а тут он сам, течный, готовый на всё, ждущий, жаждущий, зовущий. И Чанбин не смог устоять. — Хёнджин прихлебнул лапши и заохал, обжигаясь. — Да не ешь ты так жадно, никто у тебя её не отнимет, — раздражённо сказал Чан. — Это не объясняет следы на Ликсе! — Это всё объясняет, — бесцеремонно перебил его Минхо и утащил из его тарелки кусок курицы. — Не тебе это говорить! — Это почему это?! — взвился Чан. — Ликс — малыш! А у него на запястьях следы... — Ликс любит пожёстче, — тихо и смущённо пискнул Хёнджин. Альфы с удивлением на него посмотрели, а он хмыкнул и сказал сердито: — Что? И что теперь? — Он выразительно обвёл взглядом их покоцанные лица и гордо фыркнул: — Не вам его осуждать! — Никто и не осуждает, — растерянно ответил Чан. — Ты откуда знаешь? — Я много чего знаю, — пробубнил Хёнджин и стал сосредоточенно есть, показывая всем видом, что разговаривать больше не намерен. Чан перевёл взгляд на Минхо, но тот только плечами пожал. — И что теперь с ними будет? — расстроенно спросил Чан. В пустоту спросил, скорее, у самого себя. — Это зависит от одного важного момента, — спокойно сказал Минхо и громко втянул лапшу. Чан и Хёнджин настороженно на него посмотрели, Хван даже перестал запихиваться курицей. — Ну? — нетерпеливо спросил Чан. — Оставили ли Вы им там презервативов! — поднял вверх палец Минхо. Чан подавился воздухом, Хёнджин — недожёванной курицей, а Минхо покачал головой: — А... Ну, тогда у нас скоро будет свадьба, а потом, наверно, роды. — Типун тебе на язык! — бешено проскрипел Чан, глотая воду из стакана в попытках унять кашель. — Да без бэ, — пожал плечами Минхо и снова углубился в поедание своей порции горячей острой лапши. Чан и Хёнджин посмотрели друг на друга, и альфа жалобно спросил: — Но ведь Ликс... Он, может, что-то там принимает? Ну... Он же знает, что у него альфа есть? Хёнджин тяжело вздохнул и покачал головой: — Он не собирался в здравом уме... ну... давать Чанбину. Говорил, что тому от него нужен только секс, что он никогда не будет серьёзно относиться к омеге, который ему нужен только для члена. А Ликс... — Хёнджин снова вздохнул. — Ликс хотел любви. — Я знаю, — горько шепнул Чан, вспоминая слёзы младшего на своём плече и тоску в его голосе: "Ты же любишь меня, хён? Ты же не трахнуть хочешь? Любишь? Хотя б ты... Да?" — Я не знаю Со Чанбина хорошо, — снова встрял Минхо спокойным голосом. — Но если бы я просто хотел вытрахать хорошенького зайчика, а потом сказать ему аривидерчи, я бы точно не помчался за ним в общагу, чтобы выяснить, куда он исчез на утро. Я был бы ему и судьбе благодарен. Чан снова посмотрел на Хёнджина, который внимательно глядел на Минхо и чуть кивал. — Возможно, — тихо сказал омега. — Очень хочется в это верить. — Поверьте, я бы именно так и сделал, — поиграл бровями Минхо. — А мы и не сомневаемся, — сердито сказал Чан, мгновенно почувствовав какую-то иррациональную злость после этих слов Минхо и невольно мелькнувшей в воображении картинки с ним и Кохэку. — Кобелина! — От кобеля слышу! — парировал Минхо. Хёнджин закатил глаза и встал: — Так, я чувствую себя лишним в этой псарне, так что дальше грызётесь без меня, любовнички! — Эй-й-й! — заорали оба альфы, но Хван только хмыкнул и ушёл в комнату. Чан проводил его глазами, а потом перевёл взгляд на Минхо. Тот хмуро смотрел на него и, увидев этот взгляд, подобрался. — Я сверху, — быстро сказал Чан и показал ему язык. — Нахуй иди, — покраснев, пробормотал Минхо. — Сам посуду свою вымоешь, не переломишься. — Я готовил! — возмутился Чан, пытаясь перегородить ему дорогу с кухни. Но Минхо ловко вывернулся из его рук и из коридора глумливо крикнул: — Кобелина! Даже не надейся! — Это мы ещё посмотрим, — удовлетворённо усмехнулся Чан, вспоминая его красные щёки и мило алеющие кончики ушей. — Это мы ещё поглядим, сладкий... День они провели втроём, валяясь на диване и полу, глядя комедии, поедая заказанную Чаном пиццу и уничтожая запасы пива из холодильника. Было весело, мило, комфортно. И ни одному из них и в голову не пришло, что они — очень странная компания. Никого как-то и не смущало, что двое из них ещё буквально вчера готовы были друг другу глотки рвать по любому поводу, а двое — просто не знали друг друга по-хорошему. Что Хёнджин ещё утром считал себя полностью виноватым в несчастье друга, за которым не уследил. Что Минхо вообще-то явно пришёл поговорить с Чаном, а не лежать на коленях практически незнакомого ему омеги и млеть от того, как тот, смеясь над "Теорией большого взрыва", гладил его волосы. И особое удовольствие при этом получать, ловя бешеные и обиженные взгляды Чана в свою сторону. Ревнует, сучёныш... Ревну-у-у-ует... Вечером, помогая Хёнджину заправлять одеяло в чистый пододеяльник, Чан осторожно спросил: — А ты... Ты уверен, что нам не стоит сходить посмотреть на то, как там Ликс... — Как ты себе это представляешь? — удивился омега. — Тук-тук, Ликси, ты там живой? А альфа твой? Ты его полностью затрахал, или он ещё на что-то способен? Чан фыркнул и с сомнением покачал головой: — Кто там кого затрахал... Хёнджин посмотрел на него с каким-то сожалением: — А ты нашего малыша Ликси не так уж и хорошо знаешь, да, Чани? — Альфа надулся, а Хёнджин вдруг понизил голос, воровато бросая взгляд на дверь, за которой в зале лежал на диване уснувший посреди последней комедии Минхо. — А твой парень ничего такой... Милашка... — Он не мой парень, — сердито и смущённо прокряхтел Чан. — Ну, не знаю... — Хёнджин мягко улыбнулся и провёл рукой по волосам Чана. — Сегодня там, на лестничной площадке... Ты ведь кинулся на меня, когда он полез мне руку целовать. — Я на него кинулся! — возмутился Чан. — Чтобы он не трогал омегу моего брата! Хёнджин хмыкнул и вкрадчиво спросил: — Кто стоял у тебя за спиной, Чан? Там, на площадке? Кого ты заслонил своей спиной? Чан несколько раз открыл и закрыл рот — и почувствовал, как жгуче краснеет. — Иди ты, — буркнул он. — Спокойной ночи. — Очень на это надеюсь, — выразительно сверкнув глазами на дверь, с нажимом сказал Хёнджин. Чан снова поперхнулся воздухом и, злобно прошептав что-то о бесцеремонных гостях в его доме, вышел, прикрывая за собой дверь.***
Минхо спал, раскинувшись на удобном диване, подложив под голову руку. Чан прикрутил звук на телевизоре и сел рядом с диваном прямо на пол. Он положил согнутую в локте руку на край дивана и упёрся в неё подбородком. Парень, так спокойно спящий сейчас в его квартире, такой до боли знакомый — и абсолютно непонятный и даже пугающий... Ли Минхо. Ли. Мин. Хо. Его грудь вздымалась мерно — а Чан, глядя на неё, мог думать только о том, как она упруга и приятна на ощупь, и его пальцы покалывало от желания снова к ней прикоснуться. Губы Минхо были неплотно прикрыты и носили следы Чановой несдержанности, но в то же время безумно манили старшего. Ему хотелось снова почувствовать их вкус, облизать их, засасывая, выпивая их прохладу или жар. В неверном свете мелькающих на экране телевизора картинок по спокойному лицу Минхо, по его высокому чистому лбу, резко очерченным скулам, твёрдому подбородку — по всему тому, что было как будто вырезано самым лучшим скульптором, скользили лёгкие тени, они тревожили пушистые прямые ресницы парня, и ресницы трепетали, а брови чуть хмурились. Может, ему снится что-то нехор... — Хватит на меня пялиться, — сердито сказал Минхо, не открывая глаз, чем заставил Чана вздрогнуть. — Я слышу, как ты слюной давишься. А твой запах скоро меня затр... хмм... задушит... — Ты не спишь? — вкрадчиво спросил Чан, окидывая тело альфы жадным взглядом и напрягая мышцы в готовности к прыжку. — Как удачно... Он напал на Минхо, вдавил телом в диван, а потом поднялся на нём, седлая его бёдра и зажимая ему рот. Нельзя сказать, чтобы Ли сильно сопротивлялся, так, для порядка брыкнулся, но в принципе просто принял тот факт, что почти не может двинуться теперь с прижатой к дивану правой рукой и жёсткой ладонью на губах. Он смотрел на Чана спокойно, насмешливо, а когда тот замер, в восхищении рассматривая тело и лицо под собой, дёрнул глумливо бровью. Чан отпустил его, опустился над ним на колени и локти, зажимая под собой и обхватывая его голову — и прижался губами к его губам. Он целовал Минхо страстно, глубоко проникая в покорно приоткрытый рот, вылизывая его, посасывая со стоном язык парня, а потом перешёл на челюсть и шею, кусая и тут же зализывая укусы. Минхо поддавался, послушно постанывал, негромко и хрипло, низко, страстно, распаляя Чана, но не доводя его до грани. Они целовались долго, но когда Чан вжался стояком в пах Минхо, тот крепко сжал плечи старшего, быстрым движением прижал к себе и тут же поднялся и столкнул его с себя на пол. — Нет, — твёрдо, но тихо сказал Минхо. — Сначала объяснись. — А потом дашь? — тяжело дыша, спросил Чан, глядя на него с пола исподлобья. — А потом ты мне дашь, — уязвлённо прошипел Минхо. — Это я тебя мечтаю выебать третий год. А ты меня ненавидишь всё это время. Так кто имеет право? — Не пизди, ты сам сделал всё, чтобы я тебя ненавидел, — заводясь с пол-оборота, зло ответил Чан. Он сгруппировался, отполз к стенке и сел, опираясь на неё спиной. — О, да, это точно, — в тон ему с такой же злобой ответил Минхо. — Я всё сделал, чтобы ты, сучёнок, думал только обо мне и никогда не мог от этой мысли отделаться! Чан быстро окинул взглядом сжавшуюся на диване фигуру и, запнувшись, спросил — совсем иначе, наивно-изумлённо: — Но... зачем? — Ты тупой? — возмутился Минхо. — Я же сказал: хотел тебя почти с того момента, как увидел. А ты оказался мудаком и стал по мне топтаться там, на площадке. Ты никогда не пил коктейль из ненависти и желания? Это убойная смесь. — Минхо откинулся на спинку дивана и устремил отстранённый взгляд мимо Чана, за его спину. — Ненавидел... Как же я тебя ненавидел! Самодовольного умника, мажора! Всего такого из себя правильного! Ненавидел — и видел каждую ночь в мокрых снах, как ты меня... кхм-м... — Он быстро посмотрел на тут же ухмыльнувшегося Чана и зло продолжил: — Только вот ты омег любил трахать. Жаль, что выбирать их нихера не умел. Одни шлюхи тебя привлекали всегда, да, Чан-и? — Как и тебя, видимо, — запальчиво ответил Чан. — Причём тебя такие шлюхи привлекали, которые уже подо мной постонали. — Ты слишком много и часто на них смотрел, Чан-и, — прошипел Минхо, сверля его взглядом. — Этим тварям ты дарил всего себя — а они тебя предавали на каждом шагу! И ты, идиот, ничего не замечал! Продолжал тратить себя на них! Должен был обо мне думать, а занимался ими, трахал их, по коридорам зажимал! — А должен был зажимать тебя? — шёпотом выкрикнул Чан. — Ты этого хотел? Минхо резко наклонился вперёд, впиваясь в него взглядом: — Я уже сказал! Ты должен был думать обо мне! Бояться меня! Ненавидеть меня! Тратить только на меня всего себя! Каждый свой шаг! Каждый свой взгляд! Каждый свой долбаный вздох! Минхо ещё не успел закончить свою страстную речь, как Чан уже был на нём — вжимал в диван, поваленного навзничь, отчаянно сопротивляющегося, цепляющегося сильными пальцами за плечи и горло Чана. Он был невероятно привлекателен в этот момент — встрёпанный, раскрасневшийся, с приоткрытыми от частого дыхания губами и блестящими от страсти и ненависти глазами. — Ты... — выдохнул ему в лицо Чан. — Ты... Ты прекрасен, мой альфа! — И впился в приоткрытые губы. Минхо замер, мгновенно перестав сопротивляться. Его пальцы крепко сжали плечи Чана — а потом мягко скользнули ему на затылок и на спину. Чан выцеловывал его щёки и лоб, лизал горячо и жадно длинную шею в вырезе, кусал соски прямо сквозь ткань, не смея залезть под неё, стянуть, задрать проклятую футболку — хотя хотел этого больше всего на свете. — Скажи, что мой, — внезапно хрипло простонал Минхо. — Скажи, что только мой! — Я твой, твой, только твой, — послушно зашептал в его ухо Чан, опуская руки и начиная жадно оглаживать талию и накачанные бёдра. — Твой, я весь только твой буду... теперь... — И никаких омег! — задыхаясь, прорычал Минхо и выгнулся, когда руки Чана приподняли его бёдра и скользнули на округлую крепкую задницу. — Твой, никаких, — выдохнул ему в ухо Чан и, прикусив мочку его уха, толкнулся стояком в его пах. А потом ещё раз, чувствуя, как горячо отвечает ему взаимностью естество Минхо. — Каждый мой шаг теперь — твой. Каждый мой взгляд... — Он опёрся руками о диван, приподнялся на них и заглянул Минхо прямо в залитые тьмой зрачка глаза. — ...только тебе, мой альфа, только тебе... — И он начал мерно толкаться в пах Минхо. — Каждый... мой... вздох... — Мхм-м... — Минхо застонал уже откровенно, его вело безбожно, и Чан видел, что побеждает, что Минхо сдаётся, уже сдался. — И я... — прошептал младший и начал медленно расстёгивать рубашку Чана неверными пальцами, не отрывая глаз от его лица. — И мой... вздох... Только тогда до Чана дошло, что всё серьёзно, к чему всё идёт и чем всё закончится. И хотя именно этого ему сейчас хотелось больше всего на свете, он вспомнил кое-что важное и положил свою руку на руки Минхо. — Малыш, — жалобно сказал он, — нам нельзя. Там Хёнджин, а я... я очень громкий! — Могу тебе рот заткнуть, — тут же откликнулся Минхо. — Если хорошо попросишь, то даже членом. Но свои руки из-под Чановой не убирал. — Завтра, — страстно шепнул Чан. — Завтра он уйдёт... — Не хочу завтра, — капризно сказал Минхо и, закусив губу, попробовал продолжить раздевать Чана. — Я уже настроился завалить тебя. — Мечтай, — усмехнулся Чан, ласково отстраняя его руки. Он вздохнул и улёгся прямо на Минхо, заставив того придушенно ахнуть. — Не смогу я сейчас, неудобно. — Ломаешься, как омежка, — сердито прохрипел Минхо, пытаясь сбросить Чана. — Уйди, ты тяжёлый. — А сам-то, — улыбаясь, прошептал Чан. — Я же обещал, что буду весь твой. Вот. Принимай меня всего полностью. — Сначала ты меня примешь, — тут же парировал Минхо. — Всего полностью и не один раз. Чан цокнул и укоризненно потёрся о его грудь. — Ты как маленький, ей-богу. Ну, хочешь, решим на камень-ножницы-бумага? — Придурок, — со странным восхищением прошептал Минхо. — Ты всё это время был таким сказочным придурком? — Ты же отслеживал меня так тщательно, — мурлыкнул Чан ему в шею и почувствовал, как его кожа покрывается мурашками. — Вот сам и скажи, чёртов сталкер. — Придурок, — обидчиво фыркнул Минхо. — И ты мне нравишься, котёнок. Очень. И завтра я тебе это докажу. Несколько раз. Клянусь.