Длинные гудки раздаются в трубке, оповещая, что абонент недоступен. Чуя уже начинает неслабо волноваться. Дазай не отвечает на звонки уже второй день. Только сейчас его телефон уже выключен, о чём и говорят протяжные раздражающие звуки. Накахара отбрасывает телефон, и он ударяется об стенку. Чуя, не слушая возмущений матери, куда это он собирается на ночь глядя, быстро одевает куртку и с громким хлопком входной двери выходит из квартиры.
Он не замечает гудков машин, перебегая через дорогу, не видит редких прохожих, чуть не сбивая их на своём пути. Он стремится в старый, обшарпанный район, его любимый человек, резко пропавший из сети.
Подойдя к подъезду, он поднимает голову, смотря в окно Дазая. Он выдыхает, словно всё то время, что он шёл, не дышал. Свет горел там, где он должен был гореть. Чуя, быстро кивнув Йоидоре, вбежал по лестнице на нужный этаж. Он сделал пару успокаивающих вздохов перед дверью и распахнул её, как обычно, не закрытую на ключ.
— Дазай! — громко позвал он, не разуваясь, проходя к комнате Осаму. — Даз…
Чуя резко отворачивается, не собираясь верить своим глазам. Нет, этого не может быть в реальности. Это просто помутнение воспалённого сознания или вообще сон. Плохой кошмар. Только стихнувшие шорохи и последний разочарованный стон, резанувших по слуху слишком больно, говорили об обратном.
Накахара словно в трансе вернулся к двери, дожидаясь неизвестно чего. Он смотрел в одну точку, разглядывая каждый развод от пятна разбившейся уже давно бутылки. На глазах навернулись слёзы, а в груди начали с новой силой царапаться ветки жасмина. Из груди рвался кашель, но Чуя как только мог его сдерживал, хватаясь за разрывающуюся грудную клетку. Он не заметил, как к нему подошёл Осаму, наспех натянувший футболку и спортивные штаны. Он поднял покрасневшие глаза только после того, как почувствовал необычно горячую руку на щеке.
— Прощай, — кашель всё-таки вырвался из груди, оставляя кровавую кляксу на кулаке, мигом прикрывшем рот.
— Чуя, это не то, что ты поду…
— Обещай мне не умирать, — он пронзительно смотрел на Дазая.
— Чуя, о чём ты? — глаза Осаму бегали по его лицу в поиске каких-либо эмоций, но рыжего выдавали только глаза, полные слёз.
— Обещай. Мне. Не. Умирать. — С долгими паузами повторил Чуя, берясь рукой за ручку двери.
— Обещаю… но.…
Он не успел договорить. Дверь перед ним закрылась с тяжёлым скрипом, скрывая за собой огненное чудо. Осаму прислонился лбом к двери, не решаясь следовать за Чуей.
— Дазай, кто это был? — из комнаты, завёрнутая в одно одеяло, вышла черноволосая девушка.
— Уходи, — еле слышно проговорил парень.
— А я думала, тебя ничего не остановит, — накручивая пряди волос на палец и подходя ближе, заигрывающе говорит она, — ты же был таким стра… — её руку скидывают с плеча, резко разворачиваясь и смотря в лицо пугающим взглядом.
— Я сказал – уходи, — прошипел Дазай прямо в ухо. Голос был холодным и злым, пробирающем до мурашек. Только не тех, которые были в постели, а расползающиеся в то время, когда увидел огромную собаку и не можешь пошевелиться с места от страха.
— Псих, — бросила она и, убежав в комнату, быстро натянула платье.
Она ушла. Он ушёл. А Дазай остался в одиночестве.
Дазай снова не смог уберечь дорогого сердцу человека, не жалея ни его, ни себя. Он наконец смог дать свободу эмоциям. Он кричал до срыва голоса, не обращая внимания на стук соседей по батареям. Из глаз лились горячие слёзы, мигом остывающие на щеках и неприятно стягивающие кожу. Пальцы зарываются в волосы, дёргая их, будто он хочет вырвать их с корнем. Истерика захлёстывала его с головой, не давая вдохнуть. Воздух вокруг был слежавшийся, он не проходил в лёгкие, а каждый вздох давался с неимоверным трудом. Нет. Нет. НЕТ! Он не хочет потерять своё чудо. Но ощущение точки невозврата давило и сдавливало всё вокруг до этой самой точки. Всё стало ничтожно маленьким и незначительным, кроме огня рыжей головы, навсегда ушедшей из жизни Дазая.
***
Чуя вернулся домой, оставил на тумбочке телефон и ушёл. Он не обратил внимания на мать, которая попыталась его догнать, на её вопросы и крики. Накахара сам не знал куда шёл, а моросящий дождь не добавлял ни уверенности, ни спокойствия. Кажется, он хотел смыть с Чуи всю обиду и горечь. Только капли были настолько маленькие, что они только больше распространяли боль по телу. Рыжие волосы, горящие некогда огнём, потускнели и стали будто сероватыми, лицо потеряло здоровый румянец, становясь мертвенно-бледным.
Он дошёл до маленького Йокогамского кладбища и прошёл до дальней могилки своей бабушки. Пока он шёл мимо аккуратных надгробий, он цеплялся взглядом за каждое. Были молодые и старые, короткие и длинные годы жизни, и каждый камень хранил под собой человека со своей историей, хорошей или плохой – не важно.
Чуя сел, скрючившись возле белой плиты и заплакал. Тихо, с плохо скрываемыми надрывными всхлипами. Было плохо. Было больно. Эти чувства разрывали изнутри, а жасмин, кажется хотел вырваться из тела только больше. Сейчас Накахара готов отдать свою никчёмную тушку на растерзание цветам, чтобы они наконец успокоились и больше никогда не волновали его, даже если волновать будет уже некого.
***
Тогда Чую так и не нашли. На протяжении месяца все сбивались с ног, поглощенные его поисками. Акутагава, Акеми и Дазай не могли смириться с потерей. Но спустя несколько месяцев они всё же смогли успокоиться.
В руках Дазая уже не один раз оказывалось лезвие. Оно проходило по коже в опасной близости от вен. Но он не мог позволить себе умереть, ведь обещание не умирать – единственное, что осталось от Чуи в реальности, и Дазай не мог его подвести. Было тяжело и страшно. В каждой рыжей макушке он видел своего любимого, бросаясь и вглядываясь в лица, но не находя нужного человека. Ему было больно. И, кажется, он почувствовал ту боль, что испытывал Накахара от царапающих его грудь цветов.
Почти каждый день он появлялся в разных барах, душа горечь бездны внутри себя горечью виски или коньяка. Алкоголь заглушал звон в ушах и постоянную головную боль. Но не заменял нормальное питание, а Осаму почти перестал есть. Он просто не видел в этом смысла. Он не видел смысла поддерживать жизнь в себе и делал это только из-за последнего обещания.
Одним дождливым днём он пошёл на кладбище. Он сам не знал зачем и почему именно туда, но что-то неимоверно тянул.
Дазай прогуливался мимо могилок, цепляясь за каждую бездушным и пустым взглядом, пока не дошёл до последней. Возле неё расцветал жасмин. На глазах навернулись слёзы от воспоминаний именно с этими цветами. Превозмогая боль он сел, опираясь на дерево. Из глаз всё-таки потекли слёзы.
— Прости меня, Чуя…
