Сад жасмина

Навязчивое солнце светило в окно, отражаясь от зеркала и пуская блики точно в коньячные глаза. Он глядел прямо в серебристую гладь, в который раз пристально рассматривая глубокие тени под глазами и острые, выделяющиеся скулы. Он чувствовал себя полным ничтожеством, недостойным жизни, не достойным такого прекрасного человека, как Чуя Накахара. Он был ярким светом в его тёмной жизни, но ведь цветок рождённый в темноте, может раскрыться только в темноте. Или всё-таки нет? Сейчас поздний вечер, когда они обычно лежат в своих кроватях, и не важно, вместе или поодиночке. Но вместо этого Чуя тащит Дазая на заброшенную часть набережной. Они находят более-менее нормальный спуск, чтобы пройти на разворошенную плиточную кладку помоста. Тут совершенно никого нет, что не удивительно – время позднее и обустроенности здесь нет совершенно никакой. — Чуя, зачем мы сюда пришли? — Осаму хмурится, с неким укором смотря на расплывающегося в улыбке Накахару. Он не знал, зачем Чуе нужно было приводить его на эту набережную, зачем они вообще встречаются. Чуя просто улыбнулся. И опять эта нежная улыбка, адресованная одному лишь Дазаю и больше никому. Она заставляла кривить губы в ответ, даже если ты не хочешь этого. Она была слишком яркой, ослепляющей и чертовски заразительной. Ничего в последнее время не могло заставить Осаму улыбаться, кроме этого рыжего чуда, принадлежащего ему – недостойному. Он поднял руку, указывая пальцем наверх и отходя чуть подальше за спину Дазая, и продолжая глупо лыбиться. Шатен осторожно, будто не доверяя, и с опаской запрокинул голову, смотря в глубокую синеву неба. Сердце забилось словно в темпе вальса, когда оно стучит в ритме топота каблуков по деревянному паркету, заходясь в истерике и отдаваясь глухими ударами где-то в горле. Мысли панически метались в клетке черепной коробки при одном взгляде на прекрасное зрелище, расплывшееся где-то далеко-далеко наверху на расстоянии тысяч световых лет. Звёзды рассыпались по небу мелкой крошкой огней фейерверков, а прямо в центре, в окружении этих, казалось бы маленьких, газовых гигантов, ярко светилась полная луна. Отражённые от неё лучи далёкого солнца приобретали голубоватый, холодный оттенок. Свет вымораживал кожу, хотя, может быть, это были нерешительные порывы ветра, и он же согревал всё внутри, собираясь комком чистого жара в районе сердца. Дазай завис, всматриваясь в эту глубину. Он просто уставил туда взор своих пустых глаз туда, словно стараясь разглядеть какое-то потаённое послание, скрытое далеко между звёзд. Он даже не заметил, как Накахара подошёл к нему. — На тебя красиво падает лунный свет, — незамысловатая фраза, просто обязывающая поднять уголки губ. И это была абсолютная правда. Лунный свет обрамлял его худые, острые черты лица, выделяя всё хорошее и скрывая недостатки. И сейчас Осаму забыл обо всём, о чём думал. Сейчас были он, его рыжее чудо и лунный свет, обнимающий их обоих своим холодным мерцанием, даря новые эмоции, чувства, успокоение. Может сам Чуя и был этим посланием звёзд? Он просто подошёл и осторожно потянул за бинтованную руку, заставляя аккуратно присесть на старые, ледяные камни, в надежде, что они хотя бы немного остудят жар внутри. Они молча сидели на набережной, Дазай перебирал рыжие пряди волос, который словно светились в лунном свете, а Чуя подставлял голову под нежные руки. Он положил свою ладошку на пушистый затылок и, перебирая пальцами, пощекотал его. Дазай зажмурился от удовольствия, чуть ли не мурча как самый обычный домашний кот, которого приласкали добрые хозяева, забрав с враждебной улицы. Мысли не возникают просто так в головах людей, и даже такое странное сравнение возникло не из ниоткуда. До общения с Накахарой Осаму был как побитый котёнок, у которого шерсть свалялась в колтуны от уличных скитаний, а живот был впалым от сильного недоедания. Конечно, после судьбоносной для них обиох встречи, он не стал выглядеть намного лучше, а возможно даже хуже, из-за скитаний плохих мыслей и домыслов на просторах его головы и души, только это не отменяло появившегося огонька жизни в его коньячных глазах, которые, казалось, потеряли его навсегда. Оказывается, нет. Оказывается, он может вернуться в норму после всего, что произошло с ним… Она стояла на краю крыши, мягко подзывая к себе жестом тонкой руки. Холодный, пронизывающий ветер развевал её густые, тяжёлые волосы, кажущиеся пушинкой под этими жестокими порывами. Бледные, тонкие губы что-то тихо шептали, но Дазай просто не мог ничего слышать из-за звона в ушах, не предвещающего ничего хорошего. Он прекрасно понимал, что сейчас произойдёт, только вот осознание ситуации не делало её лучше. Осаму подходит к Ясу и кротко улыбается сквозь слезящиеся глаза. — Дазай, — улыбка ещё мягче, а ручка с присущим ей изяществом ложиться на впалую щёку. — Почему ты плачешь? — Это солнце, — по щеке скатывается горячая слезинка. — Только яркое солнце, скрылось за пушистыми облаками, глупый, — и она снова улыбнулась, на этот раз обезоруживающе. И Осаму уже выучил все её улыбки, мог отличить одну от другой, когда этого не могли сделать другие. Он, не способный ничего сказать, протянул дрожащую ладонь к щеке, накрытой её ладонью, и прижал крепче, только бы она не отпустила, только не сейчас. — Ты – моё солнце, Ясу. Не гасни для меня, не сейчас. Прошу, — он шёпотом, практически одними губами молил её о пощаде, смотря точно в голубые глаза с серыми крапинками, как лёд со снегом, чистым и непорочным. Она медленно отнимает руки от его лица и берёт в свои, крепко сжимая между холодными пальцами, успокаивая, безмолвно говоря, что всё хорошо. — Прости… — шаг назад, — прости… — ещё один, — прости, Дазай, — только шевеля губами и делая последний шаг. Её руки выскальзывают из некрепкой хватки, разлетаясь в стороны, а сама девушка стремительно летит вниз. Сверху она похожа на птицу, словно сейчас она взлетит, но она не взлетит никогда. Это просто глупо и жестоко – надеяться, что человек, решивший раствориться в воздухе города, соберётся с последними силами и взлетит вверх, в высокую голубизну чистого неба. Немой крик рвётся из горла, когда до него доходит глухой звук удара, будто ему дали по голове чем-то тяжёлым. И лучше бы это было именно так, чем сидеть на коленях на краю многоэтажки и смотреть на обезображенное смертью тело лучшей подруги. …нет, не может. Из плохих воспоминаний вытягивает нежные поцелуи на щеках, собирающие дорожки слёз, и тёплые руки за спиной, мягко оглаживающие каждый позвонок. — Дазай… Даза-ай, — Чуя зовёт его, в надежде достучаться, чего не получается уже последние пять минут. Они текут медленно и слишком тягуче, обволакивая и растягиваясь всё дольше с каждой секундой. — Осаму! — тихонько воскликивает он, звонко стукаясь лбами, — ну что такое? Что происходит? — Ничего, любимый, я стал слишком много плакать. — Дазай снова закрывался и Накахара это прекрасно понимал. Скоро случится что-то, что перевернёт их жизни, и они не уверены, что в хорошую сторону. Это что-то летало в воздухе, витая между ними и подталкивая к их общей бездне, только в этой бездонной яме на Дазая смотрела пустота, а на Чую букеты белых цветов жасмина. Он стал слишком много плакать.