Окей, хайпа не жалко

Я стою над тобой, ты забавный зверёк В клетке мечешься, Слава, лаешь, И тебя непростительно в это обрек Вождь еврейской удушливой стаи. Наша громкая пьеса была так нужна И на сцену выходят двое, Здесь один разрывается в полутона, А другой ему верно вторит. Мы с тобою едины, но ты зачерствел, В ароматах не бархат — похоть, Грязь, наличка, вершины позорный удел, Ты прижал ко мне длинный ноготь, Придавил как букашку, мне трудно дышать, Жаждешь слышать об этом, знаю Только дух шепчет тихо, придётся сыграть — Забирай разжиревшую славу. Только та заблюет непослушной толпой, Пронесёт сквозь признанье и слабость, Принесёт покаянье и ватную боль, И оставит сухую зависть. И в подъездах прокуренных мне не стоять, Задыхаясь от зычной вони, Разрываю себя, но одежда мне мать — Я живу в безопасной зоне. Тут не нужно стремиться весь мир покорить, Он давно уже мой, послушай, Ты пытаешься грубо меня приструнить, Но лишь рвется костлявая туша. Слава. Слава, ты бойкий, знаешь? Всё пытаешься переиначить, Непрестанно разбойно стараясь, Ты и сам здесь застрял, мой мальчик. Отрываешь идею с мясом От кроваво-роскошного мира, Знаешь, я выбираюсь из рясы, Заебался, когда так красиво. Ярость, буря, чернеющий остров — Здесь меня православно встречают, Я кошу под другого злостно, Но они меня не отличают. Вот я здесь, снова в страхе липком, Снова в драке с самим собою, Ты доволен? — испуганно дышишь, Я вскрываю себя тобою. Что такое, тебе не въелось? Нужен тот, кто к тебе лишь с боем? Просто слеплен ты, Слава, мелом Написали тебя изгоем Я не буду спускаться, Гнойный, Я привёл тебе эту сказку, Чтобы ты осознал, безвольный, Я пишу тебя, хули здравствуй! Я пишу твои гневные строки, Сочиняю твои недостатки, Может? — точно, он должен быть бойким Для баланса — немножечко ласковым. И пускай — чтоб фанатом Окси, Чтобы пёрло, тянуло страстно, Чтобы он речевал как токсик, Но из глотки совсем не вытаскивал. Чтоб обидно шутил над старшим, Ухмылялся, стесняясь звонко, Чтоб улыбку свою не прятал, Заворачивал, резал тонко. Чтобы так обожал меня рвано, Как никто никогда не сможет, Откровенно выбрасывал жанр, Неприятно оттягивал кожу. И наутро в безнравственно старом, Глухо выцветшем комбинезоне Целовал так безудержно, сладко, Как бы я никогда не позволил.