плеваться кровью, целовать улыбкой

у дракена всегда был странный вкус в девушках. то есть, не то чтобы баджи наблюдал, но иногда случалось – от тоски или усталости – подглянуть тайком, к кому он там сбегал на свидания, даже если они ничего не значили. обычно дракен не считает нужным объясняться ни перед кем, кроме майки, – ну, девушки и девушки, что с них взять? со временем наблюдение для баджи превращается в забавную, но очень одинокую игру: сидя на бетоне, он лениво пожевывает сигаретный фильтр и пытается определить, что именно дракен чувствует к той или иной персоне, которую приглашает на свидание. баджи практически никогда не промахивается в своих догадках, а еще прослеживает странную закономерность: с теми, к кому у него правда есть какие-то чувства, он не стесняется видеться даже после драк, когда его очевидно шатает на одном месте, глаз подбит, из уголка губ сочится кровь. словом, вид не самый приятный, а до красивого ему далеко и подавно. но дракен встает, плюется кровью, вытирает рот тыльной стороной ладони и тут же натягивает на него, как может, улыбку, – очередная старшеклассница несется ему навстречу с невероятным воодушевлением, вешается на шею, спрашивает, в порядке ли он, даже если очевидно, что нет. баджи в основном бесцельно шатается по улицам, пока дракен пропадает на своих свиданиях, пинает ногами пустые банки из-под пива и газировки, звонит чифую, если становится совсем тоскливо без чужого голоса назойливой пчелой где-то над ухом. в конце концов, когда в их скверном районе уже стоит непроглядная темень, которую кромсают на части желтые фонари, дракен возвращается, и не то чтобы баджи нарочно ждет его именно на той улице, через которую он всегда ходит домой. – барышню проводил? – баджи с усмешкой выныривает из темноты. дракен не вздрагивает ни на секунду. он ожидал увидеть его здесь. – ты один? – вместо этого спрашивает дракен серьезно и сухо, подходя ближе, и баджи замечает засохшую корочку крови в уголке его губ. ему не нужно отвечать, чтобы дракен знал, что да. он всегда один в такое время, именно в этом чертовом переулке, на постоянном месте встречи, о которой никто и никогда не договаривается априори. баджи едва успевает обронить очередную усмешку, когда дракен, напоследок осмотревшись, наступает на него, прислоняя спиной к стене, и нет, он не будет его бить. он, пахнущий сладким женским парфюмом, поцелуями – вероятно, тоже женскими, – несколько секунд просто смотрит баджи в глаза, все еще не приближаясь достаточно для того, чтобы это начало что-то значить. баджи ловит себя на том, что у него сбивается дыхание, он просто смотрит на рюгуджи в ответ, не стараясь даже поправить волосы, которые отдельными прядями падают на лицо, пахнут дешевым шампунем, куревом, ветром и – твою мать, – дракен делает это сам, тянется ледяной рукой, заправляя за ухо, и практически непроглядная темнота переулка на долю секунды даже кажется баджи благоприятной. как и всегда. никто не должен увидеть, никто не должен узнать. завтра днем они вновь вместе начистят кому-то ебало, в обед подерутся из-за последнего сникерса, потому что больше ни у кого не останется денег на второй, а все остальное время просто будут делать вид, что им совершенно плевать друг на друга: баджи уляжется на бетон, закуривая, а дракен абсолютно точно не будет оборачиваться на него, внимательно выслушивая очередной безумный план манджиро. баджи не то чтобы видит толком, но все равно не сдерживает себя, говоря: – ты красивый, – опять же, он не знает, но ему кажется, что у рюгуджи все внутри скручивается, противно и почти больно, от этих слов, потому что он не привык слышать такое от кого-либо. интересно, что ему говорят все его девочки? – заткнись, – просто вздыхает он, прежде чем наконец поцеловать баджи и прошипеть от боли в разбитой губе. даже эта боль не заставляет его остановиться, и он продолжает, настойчивее, не глядя хватая руки баджи за запястья и практически намертво впечатывая их в стену. баджи нельзя касаться его, пока он не коснется сам. это их негласное правило. дракен все делает сам: отпускает руки, зная, что баджи не будет противиться, кладет ледяные ладони на горячую шею, заставляя вздрогнуть, облизывает его губы и кусается, и баджи думает лишь о том, как кто-то разливает в его голове кипящий космос. иначе это не объяснить. чужой поцелуй горячий, горячий в отличие от ледяных ладоней у его кадыка, под линией челюсти, на подбородке. и баджи почти уверен, что дракен больше никого не целует так, как его. со всей честностью, бесстыдно, не боясь тяжело дышать и даже стонать вполголоса в поцелуй, наверняка даже не представляя, как баджи от этого ведет. они целуются несколько минут, а кажется, что проходит вся ночь, и рюгуджи просто нужно выговориться без слов, так что он использует для этого самый удобный вариант: баджи, который скорее ляжет головой на рельсы, чем кому-нибудь расскажет. но все-таки. – знаешь, – выдыхает баджи на долю секунды в момент, когда дракен ненадолго отрывается от его губ, давая им двоим время подышать. кирпичная стена под его спиной становится теплой от длительного соприкосновения. – однажды нам действительно придется обсудить это. дракен не отвечает. конечно, они не поговорят об этом. но баджи помогает не ненавидеть себя так сильно лишь то, что он хотя бы пытается. вытащить из рюгуджи хоть слово, пускай все это и без толку. как только наступает утро, они снова порознь, будто и не было этой ночи в переулке, долгих влажных поцелуев, какой-то подростковой нежности и того, как чужой стояк очень однозначно задевал бедро баджи каждый раз, стоило рюгуджи прижаться ближе к нему. конечно, они продолжат молчать. разбегутся, как крысы, каждый в свой угол, будут только меняться порой этими хмурыми взглядами незаметно для всех остальных. дракен будет ошиваться с майки, баджи позовет чифую на пиво и лапшу, и никто на всей планете, кроме господа, если он, конечно, существует, не узнает, что баджи и дракен делают, когда остаются наедине. – это что за хуйня? – спрашивает дракен через несколько ночей после, когда баджи тащит на встречу с ним неубедительный букет подсолнухов, который зачем-то купил за последнюю наличку у старушки в подземке. – цветы, – хмыкает спокойно баджи, мысленно улыбаясь тому, что дракен все же забирает букет из его ладони. – я вижу, что цветы. – а хули тогда спрашиваешь? – хмыкает баджи и на этот раз не сдерживает уже настоящей улыбки, вмиг оказываясь снова прижатым к стене переулка. все это время он не прекращает улыбаться, бездумно пялясь в чужие губы. он знает, что рюгуджи, вероятно, разозлился из-за букета. будто он какая-то, как любит выражаться сам баджи, барышня. и так же он знает, что, скорее всего, дракен все равно отнесет цветы домой, а не выкинет в ближайший мусорный бак по дороге. действительно: все, что они делают вдвоем, должно оставаться (и остается) в тайне. рюгуджи никогда никому не расскажет. баджи – тоже. но сейчас, когда их горячие губы несуразно трутся друг о друга в преддверии настоящего поцелуя, а баджи закрывает глаза и выдыхает тяжело, жарко, он прекрасно знает, что даже когда он молчит – его тело кричит обо всем вместо него. дракен целует, глубоко и как-то почти жестоко, у него горькая от сигарет слюна, но сладкие губы. баджи впивается в них клыками и улыбается, когда букет подсолнухов шуршит оберткой и беспощадно мнется между их телами. ведь это значит, что дракен становится ближе. – не нарывайся, кейске, – в конце концов предупреждает рюгуджи, отстраняясь, и в следующее мгновение помятый букет бесхозно падает к ногам баджи, все еще прижатого к стене. – хуже будет. и он уходит прочь, напоследок сверкая в темноте переулка огоньком зажигалки. баджи убирает волосы с лица и бездумно пялится на лежащие у собственных ног цветы, не удосуживаясь поднять. и снова: он хотя бы попытался. следующим вечером, когда дракен видится с очередной барышней из школы, он дарит ей букет подсолнухов. баджи смеется в небо, лежа на холодном бетоне, и давится дымом, едва не выплевывая сигарету на асфальт. рюгуджи слышит это – о, да, он прекрасно слышит это, но не оборачивается и уходит прочь, хоть и плечи его напряжены. когда той же ночью дракен привычно приходит на их место, баджи его не ждет.