Фенрир

      Для заместителя Министра Магии у Грейнджер дико убогий кабинет.       Крошечный, с плохим освещением, заставленный книжными полками. Даром что находится по соседству с кабинетом самого министра Нотта, здоровенного такого кабинета, настоящего монумента его мании величия. Нет, правда — там висит его собственный портрет, а на рабочем столе могут с комфортом усесться человек двадцать.       И без того тесный кабинет Грейнджер становится еще меньше, когда вслед за мной в него заходит Гриша. Он едва заметно сутулит плечи, поводит носом — в таком ограниченном пространстве ему явно не по себе. А может, дело в мадам начальнице, не сводящей с него пристального взгляда.       Насмотревшись, Грейнджер указывает на два колченогих стула перед своим рабочим местом. Судя по ним, у нее редко бывают посетители. Да и она сама редко засиживается в кабинете, больше мотается по Лондону, а то и всей Британии, решая неотложные дела. Насколько я знаю, Нотт хорош только на званых обедах, иногда ему можно доверить разрезать ленточку в честь открытия нового заведения — для всего остального есть Грейнджер.       На меня она смотрит во вторую очередь — приподняв брови, будто бы удивленно, даже чуть насмешливо. Нет, Грейнджер, я мужиков выбираю не по ширине плеч и не по весу. И уж точно не по способности причинять мне как можно больше неприятностей.       — Что ж, сразу к делу, Лаванда, мистер Сивый. Или мне обращаться к вам по титулу?       — Не, «Гриша» вполне достаточно, — он складывает руки на груди.       — Хорошо. Гриша. Насколько я знаю, титул главаря оборотней всегда держался в секрете? Ваш брат был первым, кто прилюдно стал себя так называть. Нигде даже не сохранилось сведений о его настоящем имени.       Гриша пожимает плечами. Делиться с ней лишней информацией он не собирается.       — Не все оборотни знают, что означает имя «Фенрир, — продолжает Грейнджер. — То есть сегодня большинство связывает его с вашим братом, и лишь избранные осведомлены об истинном значении, об истории. Я права?       — Что вы, что Малфой — оба слишком много знаете, — рычит Гриша. Я смотрю на него с предостережением. Мы не можем позволить себе роскоши огрызаться на Грейнджер.       — У Драко всегда были лучшие осведомители, — ровно отзывается она. — А мне, вроде как, по долгу службы полагается знать чуть больше, чем остальным.       Мы с ней встречаемся взглядами. Теми самыми «я знаю, что ты знаешь, что я знаю» взглядами. Грейнджер лукавит — по долгу службы ей полагается знать все, что творится в Магической Британии.       — Так уж получилось, что вчера вы своими действиями привлекли больше внимания, чем необходимо, — говорит она. — Что произошло в коммуне? Кто-то пытался оспорить вашу власть и вы применили силу?       Гриша хмурится. Я ободряюще трогаю его за локоть — мы все это уже обсудили. Он должен рассказать Грейнджер то же, что и мне.       — Нет, — выговаривает Гриша медленно. — Тех, кто оспаривал мои права, я приструнил еще месяц назад. Их немного было. И они живы, если что. Вчера бузили дикари.       — Маргиналы, — решаю я пояснить. — Это либо магглорожденные, появившиеся вне городских коммун и деревень оборотней…       — Либо их потомство, — заканчивает за меня Грейнджер. — Я знаю о проблеме неучтенных городских оборотней, Лаванда. Сами по себе магглорожденные волшебники, которые не отправились учиться в Хогвартс, не влились в магическое сообщество — это проблема… а уж если они становятся оборотнями, беды от них в десятки раз больше. Так что же их привело вчера в Лондонскую коммуну?       — Давние терки, — говорит Гриша. — Сами знаете: нормальные волки, живущие в городе, запираются в полнолуние, чтоб беды не было. Некоторые зелья пьют, в сознании остаются. А этим придуркам все равно — обратятся и давай по городу сновать, куролесить. Магглов жрут, магглянок похищают, насилуют. Волки из общины их всегда приструнить пытались — вы ведь поэтому нам позволяете жить в городе. А вчера поймали сразу пятерых, самых отбитых, под замок посадили, чтобы те бед не натворили. Ну их дружки вызволять и явились. Стенка на стенку схлестнулись — пока я не пришел, не объяснил, кто тут неправ, успели друг друга подрать. Это… наши дела, мадам заместитель Министра. Маги никогда в них не лезли.       Грейнджер слушает его внимательно, кивает.       — Примерно так я и думала. Вы действительно пытаетесь навести порядок, мистер Сивый. Гриша. Для этого вам и нужна земля в Уилтшире, верно?       Гриша пожимает плечами.       — Есть кой-какие мысли насчет земли.       — Расскажи ей, — прошу я. Чтобы помочь, Грейнджер должна проникнуться его идеей. Я-то прониклась.       Прочистив горло, Гриша подается вперед, ставит локти на колени.       — Хочу, чтобы моя земля была для всех волков нейтральной территорией. Так уже было когда-то, очень давно, ещё до папаши моего. Чтобы там могли найти убежище. В первую очередь — женщины, дети. Часто бывает так, что женщина родит от волка и не может жить среди оборотней. Тяжело с ними, нравы суровые. Но пойти некуда, приходится остаться. Многие со временем обращаются, не потому что хотят, просто чтобы легче стало, чтоб права хоть какие-то появились. А дети… никто из них не едет учиться в волшебную школу. Письмо приходит — но родители не отпускают. Не принято. В одиннадцать-двенадцать лет тоже обращаются. И это такой замкнутый круг, без выбора, без надежды. У них должен оставаться выбор. У тех, кто захочет что-то изменить. В Уилтшире они будут под моей защитой.       С каждым его словом взгляд Грейнджер теплеет. Я буквально вижу, как она проникается уважением к Грише, к его мечте, к которой он так уверенно идет. Она сама, несмотря на свою должность, по-прежнему идеалистка. На меня его рассказ вчера не произвел такого впечатления — ведь я уже верила, что Гриша способен поступать хорошо и правильно. Но масштаб задумки оценила.       — Так чего вы ждете от меня? — спрашивает Грейнджер негромко.       — В первую очередь — неприкосновенности для Гриши, — снова встреваю я. Уж очень меня этот вопрос волнует. — Он не какой-то там преступник, чтобы его все время задерживали и колотили.       — Это дело десятое, — отмахивается он. — Нужней всего решить вопрос с детьми оборотней. Чтобы их принимали в школе, не травили. Многие же еще и поэтому туда не едут, боятся. А это два-три ребенка в год, иногда больше. Пускай выучатся магии, как полагается, а уже потом решают, хотят они обращаться или нет.       Какое-то время Грейнджер молчит.       — Я подумаю, что можно сделать, — говорит наконец. — Каждый ребенок-волшебник ценен для Магической Британии, неважно, где он был рожден. А если бы вы провели работу с «дикарями»... это решило бы многие вопросы, сделало города безопаснее. Ваши цели умны и благородны, Гриша. Я вижу перспективы для нашего сотрудничества. Я помогу вам.       Встав, она протягивает ему руку.       Малость оторопев, Гриша осторожно пожимает ее. Кажется, он до сих пор не верит, что кто-то из министерских служащих вот так просто нашел с ним общий язык — да не абы кто, сама заместитель Министра Магии.       Ну а я — я просто обожаю их обоих в этот момент.       Но остался еще один вопрос, требующий вмешательства Грейнджер.       — Эм… Гермиона… — начинаю я. — Ты не могла бы пойти со мной в мэнор, поговорить с Малфоем? Он бесится, как всегда. Айви забрал. Мои объяснения ему — как белый шум. Объясни ты, ладно?       Грейнджер чуть хмурится:       — Я — растолковывать что-то Драко? У него всегда свое мнение на любой счет, и чаще всего оно не совпадает с моим.       Но, подумав, она соглашается.       — Вечером у меня будет несколько свободных минут. Встретимся в мэноре.       Отлично, Грейнджер даже не отрицает, что у нее до сих пор есть туда свободный доступ.       Мы расстаемся, вполне довольные друг другом. Выйдя из кабинета с Гришей, я спрашиваю:       — Был на ней чей-то запах? Ты, я видела, что-то почуял, когда вошел.       — Неа, только свой собственный, — сказав это, он вдруг хитро улыбается. — А вот Малфой вчера — пах ею.

* * *

      Я ненавижу бывать в мэноре.       Когда-то мне казалось, что время залечит раны, что печаль уляжется, потускнеет — но нет. Из печали, горечи потери родилось отрицание, переросшее в стойкую неприязнь. Меня передергивает от вида ровных лужаек и аллей, где мы когда-то гуляли вдвоем с Люциусом, а уж на главную лестницу, по которой он любил спускаться, рисуясь, я вообще смотреть не могу. Странно, что таких чувств не возникало, когда я была беременна и мы жили здесь со Снейпом и Драко.       Грейнджер уже ждет меня перед домом. При мне она лишь раз заходила внутрь, и не думаю, что это когда-либо повторилось. Для нее мэнор тоже связан с тяжелыми воспоминаниями — здесь пытали ее и наших общих друзей. В отличие от меня, Грейнджер не позволяет личной привязанности заставить ее забыть об этом.       Стоит мне поравняться с ней, из дома выходит Драко. Кажется, он ожидал от меня чего-то подобного; появлению нас двоих он не удивлен, ну или очень мастерски это скрывает.       — Грейнджер, — говорит сухо. Это у Малфоев вместо приветствия. Меня он не удостаивает даже таким.       — Драко, — кивает она.       Сложновато представить этих двух ледышек в постели, но раз Гриша сказал, что от Малфоя пахло их близостью, значит, они по-прежнему любовники. Наверное, именно потому, что я знаю наверняка, их обращенные друг на друга взгляды кажутся мне особенными; кто-то со стороны вряд ли бы это заметил, а может, и списал бы промелькнувшие эмоции на взаимную неприязнь, присущую чистокровным и магглорожденным. Во взгляде Драко действительно нет ни тепла, ни открытости, но он загорается, стоило Грейнджер появиться перед ним.       Я оставляю их для душевной беседы — или того, что им ее заменяет — а сама проскальзываю в дом.       Айви в своей комнате — той самой, что принадлежала нам с самого ее рождения. Завидев меня, дочка кидается ко мне с восторженными воплями — что-то про их с Драко визит в Хогвартс и встречу со Скорпиусом.       Якобы по такому случаю брат надарил ей кучу новых платьев и украшений, но как по мне, Драко просто пытается ее подкупить, чтобы захотела остаться в мэноре насовсем. Плохо же он знает мою девочку. Мы не продаемся.       — Мамуль, — улыбается Айви, обнимая меня, — я Драко рассказала, какой Гриша классный. Он уже, наверное, не так на нас сердится. Смотри, новая диадема! Правда красивая?       — Очень красивая, — говорю. — Но Драко на тебя и не сердился, только на меня одну. Тебя он будет любить, что бы ты ни сделала.       — Но что ты сделала неправильно?       Я пожимаю плечами. Можно начать перечислять в алфавитном порядке или хронологическом, что так, что эдак список получится длинный.       Айви хмурится — словно на солнце набежала тучка.       — Он не должен плохо думать о тебе из-за папы. Ты же не любишь Гришу больше. Просто по-другому.       Моя взрослая, мудрая девочка! Я обнимаю ее крепко, вдыхаю запах золотистых волос. Как же хочется оградить свое дитя ото всех переживаний и бед! Уверена, Драко испытывает по отношению к ней те же чувства. Скорпиуса он воспитывает построже и пожестче, не скрывает от него правды, какой бы суровой она ни была. Айви же для нас обоих — нежное, светлое создание, которое хочется как можно дольше оберегать от сурового внешнего мира… хоть это и невозможно.       — Давай сходим в галерею, — предлагает она вдруг.       При иных обстоятельствах я бы нашла повод отказаться, предложила сделать это в другой раз или в компании Драко; но сегодня ей это действительно нужно.       Картинная галерея Малфой-мэнора — посмертный парад неистребимого тщеславия. Красивые мертвые люди, надменные все как один. У Люциуса место с краю, как у последнего пополнившего их ряды. Мне почему-то кажется, что с каждым годом его портрет приобретает все большую холодность и отстраненность, становясь таким же, как и десятки его предков. Когда я впервые пришла сюда с новорожденной Айви на руках, он смотрел на нее, как будто понимал… понимал, кто перед ним, и сожалел о том, чего уже никогда не будет. Теперь же ему совершенно точно все равно. Люциус смотрит будто бы сквозь нас, на что-то, невидимое взгляду живого человека.       — Привет, — говорю я ему, просто чтобы нарушить молчание. — Вот и мы.       Говорить с портретом умершего — так себе затея, а говорить с портретом, который тебе не ответит — вообще несусветная глупость, но Айви судорожно сжимает мою руку, робея, и я просто хочу немного разрядить обстановку.       Голос мой гулко прокатывается по каменной галерее. Дедуля Абраксас, висящий по соседству, кидает в нашу сторону высокомерный взгляд, такой же, как и в прошлый раз, когда мы с Айви приходили сюда; ей тогда едва исполнилось шесть. И так же, как в прошлый раз, она ежится, заставляя меня испытывать непреодолимое желание схватить ее в охапку и унести отсюда.       — Почему они молчат? — спрашивает Айви шепотом.       Из-за спины доносится голос, от которого мы обе вздрагиваем:       — Отец рассказывал, что когда-то давно, пять или шесть поколений назад, портреты могли говорить.       Драко подходит к нам, встает возле Айви, глядя на Люциуса. Волосы его распущены — вьются, как у девчонки, обрамляя миловидное и при этом строгое лицо. Тусклый свет, падающий из окон галереи, подчеркивает круги под глазами.       — Никто не знает, почему они замолчали. Ответа нет ни в одном свитке, письме или дневнике. Не думаю, что это проклятие… больше похоже на обет или клятву.       Я бы не была так уверена насчет проклятия. Обычные портреты сохраняют все черты характера, присущие при жизни изображенным на них людям. Не поверю, что все Малфои были такими зловещими и отстраненными. Дело ведь не столько в их немоте, скорее во взгляде, в равнодушии к живым, ко всему происходящему. Они не двигаются с места, не уходят прогуляться, ничем не интересуются. И, как я увидела на примере Люциуса, с течением времени это лишь прогрессирует. В эту самую секунду перед ним стоят двое его детей, те единственные, кого он мог любить, если вообще был на это способен — и ничего. Никаких эмоций.       Не сдержавшись, я обхватываю себя руками, будто мне холодно. Драко замечает движение, смотрит на меня с тем же выражением, с каким разглядывал портрет отца. Выражением усталости и едва заметной печали. Как у него вообще прошел разговор с Грейнджер? Что-то быстро они разошлись.       — Она сказала, это чуть ли не самый разумный ликантроп, который ей когда-либо встречался, — говорит Драко, словно услышав мои мысли. — Сказала, что проверила его и готова за него поручиться. Напомнила про Люпина. Как будто мне было за что уважать этого оборванца.       — Но это ничего не меняет, — продолжает Драко. — Он опасен.       — Неправда! — восклицает Айви. Положив ладони ей на плечи, я подталкиваю дочь к выходу из галереи. Каким бы Люциус ни был безучастным, обсуждать перед ним моего нового мужика мне некомфортно.       Айви убегает в свою комнату, чтобы уложить вещи — понадобится сумка с приличными чарами Пространственного расширения — а я, остановившись перед парадной лестницей, оборачиваюсь к Драко.       — Не говори мне опять, что твой волк себя контролирует, — отрезает он, не давая мне даже раскрыть рта. Айви рядом нет, и в голосе его снова проступает злоба. — Проклятье, это же Сивый. Фенрир Сивый. Ты можешь не понимать, что это значит, пока растекаешься перед ним, как глупая девка. Так я объясню тебе: он должен все время демонстрировать силу другим оборотням. А некоторые из них всегда будут эту силу испытывать. Волчья грызня во все времена была крайне грязной. Не он сам, так другие могут навредить вам с Айви, пока вы рядом с ним.       Драко говорит так горячо, что я даже не чувствую ответной злости. Он правда переживает за нас.       Вздыхаю глубоко, прежде чем ответить:       — Знаешь, почему Люциус выбрал меня в матери своему второму ребенку? Тому, который, по его задумке, должен был гарантированно продолжить ваш род?       Малфой поводит плечом. Воспитание не позволяет ему обсуждать отцовский выбор.       — Потому что я заражена ликантропией, самым стойким вирусом, злобным ублюдком, уничтожающим конкурентов на подходе. Он не позволит мне заболеть ничем другим. Люциусу это казалось весьма полезным свойством. Я не должна была помереть ни от какой заразы, вынашивая его ребенка. Он этого всерьез опасался, учитывая историю вашей семьи и количество своих «доброжелателей».       Драко поджимает губы, поняв, к чему я клоню.       — Скажешь, это не то же самое? — уточняю. — Думаешь, рядом с твоим отцом мне было безопаснее? Или было бы с тобой?       Будь я жестокой мстительной стервой, обязательно напомнила бы ему, что случилось с его матерью. Уверена, Драко и без меня об этом подумал — взгляд его мрачнеет.       Мои слова бьют точно в цель. Он прекрасно осознает, каково быть частью его семьи. Поэтому он никогда больше не женится и никогда не обнародует свои отношения. И осознает теперь, какая я отбитая, раз когда-то добровольно пошла на это. Ну, не совсем добровольно — никто меня заранее не спрашивал, хочу ли я ребенка от Малфоя.       А еще мне кажется необходимым прояснить такой момент:       — Чтобы ты знал: я не просто растекаюсь перед Гришей, как глупая девка. Я люблю его. Все очень серьезно. Может, тебе это не кажется обязательным условием успешной семейной жизни… я считаю иначе. Я считаю, что Айви должна расти, видя любовь своей матери к мужчине, пускай и не ее родному отцу. Это — основа, ты понимаешь? Ничто ее не заменит.       Драко качает головой. Ну да, нашла, с кем поговорить о любви.       — Все это не означает, что я смирюсь с твоим выбором, — говорит. — Что не стану… беспокоиться за сестру.       — Беспокоиться нормально. Я могу понять все негативные чувства с твоей стороны. Но пожалуйста, направь их в верное русло. Постарайся увидеть в этом хоть что-то хорошее.       — Хорошее в том, что отчимом Айви станет глава оборотней Британии? — ворчит Драко.       — В том, что у нее будет отчим. Хороший, кстати, человек — ты бы понял это, если бы не был таким…       — Уволь. Можете сколько угодно петь ему дифирамбы на пару с Грейнджер — я останусь при своем мнении.       Что бы Драко ни говорил, а это колоссальное достижение. Можно сказать, моя победа. Наша победа — Гермиона в очередной раз показала себя гениальной заклинательницей змей.       Айви сбегает по лестнице, крепко обнимает брата и в нетерпении выскакивает на улицу, звонким голосом поторапливая меня следовать за ней.       — Браун.       Я оборачиваюсь на голос Драко.       — Ты… любила отца?       Удивленно вскидываю брови — уж очень неожиданный для него вопрос. И отвечаю, не задумываясь, потому что давно поняла это сама для себя:       — В те последние два месяца, когда он мне это позволил — да. Любила. Но теперь мне трудно вспомнить, как это было. Будто не со мной, понимаешь? Может, если бы его портрет был другим… Но он так смотрит на нас с Айви, что почти невозможно поверить: это все по-настоящему было.       Драко молчит, а потом кивает:       — Да. Понимаю.       Не дожидаясь, пока я покину мэнор, он уходит наверх.       А я, крепко взяв на улице дочь за руку, отправляюсь вместе с ней в нашу новую жизнь. Какой бы она ни была.