Фенрир

      Гриша настолько часто повторял про «клочок земли»‎, что я так и стала себе представлять его наследство: акр старых заброшенных угодий с покосившимся сараем на окраине.       Трансгрессировав с ним к границе владений, я первым делом замечаю остатки каменного ограждения — от силы три фута высотой, побитого временем и заросшего мхом. Кладка выглядит не просто старой, она древняя, и на мой вопросительный взгляд Гриша указывает в сторону подъездной дороги — там стоит мильный камень с высеченными латинскими буквами.       — Не знаю, кто разметил землю, — говорит. — Давно это было. Таких старых записей не сохранилось.       Мы шагаем по дороге — пять, десять, пятнадцать минут, по лугу, в конце ноября покрытому тонким слоем снега, через редкий лесок. К моменту, когда впереди показывается дом, до меня-таки успевает дойти: «клочок земли»‎ — это просто охренеть какое преуменьшение. Гришины владения ничуть не скромнее Малфой-мэнора, а скорее всего, даже обширнее.       Сам дом, правда, куда как меньше. Видно, что каменное основание тоже сохранилось из давнего прошлого, а вот деревянная надстройка в два этажа — новодел. На первом этаже будут кухня, гостиная и подсобные помещения, на втором — несколько спален.       Дом по-своему красив; без изысков, но чувствуется в нем какая-то сила, надежность, как и в его хозяине. Большой, щедрый дом, готовый принять всех, кто в нем нуждается.       Прямо сейчас несколько человек наводят последние приготовления к заселению жильцов, тех, кому Гриша собирается помочь.       С первого взгляда трудно определить, кто из участников стройки оборотень, а кто просто вырос в той среде, избежав обращения. Знаю лишь, что волшебники, обращенные в зрелом возрасте, редко справляются с влиянием волчьей сути на привычную магию — они практически теряют способность колдовать. Чем раньше происходит заражение, тем больше шансов научиться правильно находить баланс между человеческой и звериной магией. Грише волшебство высшего порядка не светит, но он умеет трансгрессировать и еще кое-чего по мелочи. Прямо на моих глазах многие работники левитируют необходимые им инструменты, а вот одна женщина при помощи обычной кисти довольно неуклюже покрывает морилкой деревянные перила веранды. Она поднимает голову, глядя на нас, и я вижу изрезанное шрамами лицо. Обращенная, причем насильственным путем. Жертва нападения, как и я.       Нас еще издалека приветствуют радушными криками. Вернее, приветствуют Гришу — на меня многие поглядывают не то чтобы враждебно, но с осторожностью. Я хоть и пахну для оборотней как «своя»‎, волчьей магии во мне нет, а вот обычная, человеческая, ощущается довольно сильно — так объяснил мне Гриша. Некоторых это может сбить с толку.       Ожидая этой встречи — с теми, кто присягнул Грише как новому Фенриру, — я немного опасалась увидеть их отношение к нему. Страх, раболепие, унижение перед силой и статусом — сама не знаю, как бы я могла с этим смириться. Не сомневалась лишь в одном: Гриша ни за что не стал бы намеренно добиваться такого подчинения, пользоваться людьми в своих целях.       Мои опасения оказываются напрасными: он общается со всеми как со старыми друзьями, и ему отвечают тем же. Не знай я, что передо мной главный оборотень всех Британских островов и его подчиненные, ни за что бы не догадалась. Странно ведет себя только женщина с изуродованным лицом — когда Гриша заговаривает с ней о покраске крыльца, она отвечает ему односложными фразами, вытянув по швам руки и опустив голову.       Стоя перед крыльцом среди всех этих людей, я испытываю странное предчувствие: когда-нибудь с Гришиным домом у меня будет связано множество воспоминаний. Может, это отголосок знаний Всевидящего, которыми тот со мной поделился и большую часть которых я позабыла, лишившись его. А может, моя собственная надежда на счастье, такая сильная, такая отчаянная.       Пообщавшись и познакомив меня со всеми, Гриша, вопреки моим ожиданиям, в дом не заходит. Ведет меня дальше, по тропинке через густые заросли кустарника, которые когда-то, век-другой назад, были ухоженным садом. Выбравшись из них, я вижу неподалеку озеро. В буро-желтом камыше запутались клочья тумана, сквозь него едва угадываются очертания противоположного берега — посреди озера есть небольшой остров.       Гриша идет вперед, не останавливаясь. Я решаюсь спросить:       — Та женщина… давно с вами?       — Сирша? Не, месяц назад пришла. Сказала, хочет помочь, хоть ничего особо и не умеет. Видела, как кисть малярную держит?       — Как… волшебную палочку.       — Точно. Она ж не у оборотней росла, школу волшебную окончила. А попался же мудак… ребенка ему родила — он вот так отблагодарил, подрал ее в первое же полнолуние. Чуть больше года назад было. Если б не Лондонская коммуна, и не помог бы никто. Мудила-папаша этот ее там все время донимал — мол, имеет право мальца видеть, даже несмотря на нападение. По законам нашим так оно и есть. Представь, каково? Вот она и пришла сюда — на мою землю этот огрызок не сунется, знает, что здесь права качать бесполезно. Здесь я — закон, и с удовольствием ему объясню, кто он есть.       Помолчав, я уточняю:       — А если не сунется? Никак нельзя его наказать?       Гриша качает головой:       — У нас обращение не считается преступлением, даже если оно насильное. Такое, конечно, осуждается… но не наказывается. Если бы он ее убил — другое дело, но она жива, а то, что чуть не померла от лихорадки, что ребенка кормить не смогла, что волшебники ее выпнули из своего круга, потому как магии она лишилась и теперь каждый месяц шерстью покрывается… это все не в счет. Она могла бы обратиться к аврорам, по вашим законам ему светит Азкабан — но тогда на поддержку волков может не рассчитывать. А мы ей сейчас нужнее.       Я останавливаюсь. Вот что такое настоящая безысходность.       Не обесценивая собственный болезненный опыт, можно с уверенностью сказать: хуже, чем у меня, бывает.       Я хоть и не могу обходиться без ежемесячной порции зелья, выдаваемой мне в Мунго, но по крайней мере не покрываюсь шерстью и не испытываю желания порвать окружающих на части, чтобы сожрать. Я в полной мере сохранила свою магию. В конце концов, мое лицо не обезображено; когда-то шрамы на шее и плече казались мне невозможно уродскими, но это, конечно же, просто цветочки…       — Зачем ты мне все это рассказываешь? — спрашиваю я у Гриши, терпеливо ожидающего меня впереди. — Я не полезу один на один разбираться с этим оборотнем, но теперь все время буду думать, как было бы здорово его прибить.       Гриша пожимает плечами:       — Я ж обещал больше ничего от тебя не скрывать. Такая теперь у меня жизнь — раньше бы действительно выбил все дерьмо из мудака и не задумывался особо. А теперь нельзя. Законы, мать их… политика.       Он с таким отвращением произносит последнее слово, что я невольно смеюсь.       — Ну извини, сам же решил во все это влезть! Мог бы, конечно, рулить всеми жестко, без оглядки на законы и мнение остальных — но тогда бы пришлось заручиться поддержкой кого-то из волшебников, такого, чтоб все волки боялись.       — Как мой брат — тот под Волдемортом ходил.       Я молчу; не нравится мне, в какое русло повернул наш разговор. Но Гриша улыбается легко, по-доброму, и протягивает мне руку.       — Пойдем уже. Хочу тебе что-то показать.       Крепко сжав мою ладонь, он подводит меня к озеру.       — Предложил бы искупаться, да ведь откажешься.       Я с сомнением гляжу на мутную поверхность воды, местами уже схваченную тонким льдом.       — Давай ты предложишь это летом.       Хохотнув, Гриша приобнимает меня за плечи.       — Отличная водичка! Неужели никогда не пробовала зимой занырнуть? Разницы-то с летом нет никакой, даже лучше сейчас, свежее!       А ведь и правда — мне, как и ему, все равно, что температура воды опустилась ниже комфортной для простых людей. Тут все дело в голове, чисто психологически тяжело преодолеть этот барьер. Ходить зимой без теплой куртки это одно, а нырнуть без необходимости в ледяную воду — для такого я все же недостаточно волк.       Не настаивая и не дожидаясь ответа, Гриша сжимает мое плечо, и в следующую секунду мы оказываемся на берегу островка.       С противоположного берега не было видно, что остров представляет собой небольшой холм. Стараясь не поскользнуться на сырой земле, я поднимаюсь вслед за Гришей наверх.       Остановившись, разглядываю установленный на вершине менгир — выщербленный от времени, по виду еще более древний, чем мильный камень у дороги.       — Гриша, под нами — это… курган?       — Ага, — говорит он, положив руку на менгир. Камень оказывается почти с него высотой.       — А кто здесь…       Он пожимает плечами:       — Я знаю только легенды, сказки. Отец говорил, что здесь закопан самый первый волк — который и человеком-то никогда не был, но от него взял свое начало род оборотней. То ли ребенка родил с женщиной-ведьмой, то ли покусал какого-то волшебника и тот обернулся в полнолуние — по-разному рассказывали. Сходились в одном: огромная была тварь — видишь, какой холм? — огромная, живучая и злобная чрезвычайно. Первый вождь. Первый Фенрир. Отец отчего-то боялся этого места до одури, да и брат опасался сюда приходить, вот и не хотели оба местной землей владеть. Как по мне, фигня это все. Просто холм. Есть, конечно, что-то… магия чувствуется волчья — но не такая, чтоб я перепугался и сбежал.       Я прислушиваюсь: магический фон безусловно есть, а вот «волчий»‎ ли он или нет, Грише виднее. Бывают места, в которых физически сложно находиться, внутри все словно кричит об опасности и подталкивает сбежать — это не из таких. Гриша прав: курган хоть и волшебный, но совсем не пугающий. Даже если внутри действительно захоронен гигантский волк-прародитель всех оборотней, он мертв слишком давно, чтобы кому-либо навредить.       — Остальные сюда тоже не ходят, — продолжает Гриша. — Но не из-за страха, больше из уважения, традиции. Это место только для Фенрира… ну, и его подруги.       Ого. Я приподнимаю брови.       Гриша разводит руками:       — Это ни к чему не обязывает, если не хочешь. Просто… волки знать будут, кто ты для меня. Ты-то и так знаешь, верно?       Да. Пожалуй, знаю. Обняв Гришу, я целую его, прижимаюсь щекой к теплой груди, где бьется сердце.       Постояв на вершине еще какое-то время, мы возвращаемся к дому.

* * *

      К первому нашему совместному Рождеству работы заканчиваются, и Гриша приглашает нас с Айви отпраздновать на своей территории.       Внутри постройка мне нравится даже больше, чем снаружи. Несмотря на то, что комнатам еще предстоить придать уюта, здесь уже чувствуется домашняя атмосфера. В гостиной стоит огромная живая елка — больше я видела только в Хогвартсе! Гриша сам принес ее, пахнущую хвоей и морозом, и водрузил под восторженные возгласы Айви на заранее приготовленное место, прилично засыпав снегом полы и мебель.       Оборотней, участвовавших в постройке дома, Гриша собрал здесь в первой половине дня. Поблагодарив и поздравив всех, он распустил их еще до нашего с Айви прихода. Мне бы, наверное, было страшновато приводить дочку в место, полное волков — но Гриша сам позаботился об этом. Нас встретили лишь те, кто останется здесь жить и будет с нами в это Рождество: Сирша и ее годовалый ребенок, пятнадцатилетняя беременная девушка, сбежавшая из деревни оборотней, и угрюмого вида паренек, мечтающий вопреки воле семьи в следующем году поступить в Хогвартс.       Компания донельзя разношерстная — но теперь Гриша несет за них ответственность, и он посчитал неправильным оставлять их одних на праздник. Я с ним согласна. Пускай беременность в пятнадцать — это не тот пример, который я бы хотела показать Айви, однако она умная девочка, сделает правильные выводы.       Можно было подумать, что за праздничным столом будет царить неловкость, слишком уж все мы разные, но стараниями Гриши и Айви все с первых минут чувствуют себя вполне комфортно. Айви щебечет с ребенком Сирши — и этого оказывается достаточно, чтобы растопить лед. Я впервые могу увидеть, какой та была до нападения: милой, скромной, с очень трогательной улыбкой. В Хогвартсе она любила Гербологию, хотела заниматься ею профессионально — мы немного болтаем с ней на эту тему. Подростки, родившиеся в деревне оборотней, отличаются от нас, они взрослее чем кажутся, жестче; но и им не чуждо желание обрести дом, насладиться праздником. Паренек помогает Грише разрезать индейку, девушка разливает всем горячий безалкогольный пунш. Не сразу, но атмосфера за столом становится теплой, мы едим, болтаем и смеемся. Айви, кажется, даже не сожалеет, что это первое Рождество, которое она встречает без Скорпиуса. Завтра они вместе отпразднуют в мэноре, Драко пригласит правильную компанию, будет куда более изысканное застолье. Но сегодня моей девочке весело и хорошо — и я рада, что Гришин мир оказался для нее вполне дружелюбным. Мне это было важно в первую очередь.       Ночевать мы все-таки собираемся в Бате. Когда все тарелки перемыты, все подарки под елкой, приготовленные для жильцов дома, пересчитаны, Айви выбегает на улицу в вечерние сумерки, расчерченные легким снегом. Я задерживаюсь, наблюдая с улыбкой, как Гриша наставляет мальчишку: ободряюще потрепав по плечу, объясняет, что делать в его отсутствие, как по каминной сети связаться с Батом в случае чего. И снова это необъяснимое предчувствие, то ли отголосок воспоминаний о будущем, то ли моя разыгравшаяся фантазия: Гриша с темноволосым мальчиком, похожим на него как две капли воды… вместе они гуляют по лесу, прислушиваясь к каждому звуку, ходят на рыбалку, купаются в озере.       Я отгоняю эти мысли. Даже если бы я была способна зачать от него, Гриша выразился ясно: детей он не хочет. По самой, правда, дурацкой причине: считает, что оборотни не могут быть хорошими отцами. Такая глупость… он стал отцом всем своим волкам, хорошим, добрым и справедливым отцом. Именно при нем дети оборотней пойдут учиться в школе волшебников, при нем начнет меняться отношение к прежним изгоям. В моем понимании ему это никак не мешает самому стать родителем, но, видимо, у Гриши на это другой взгляд. И пускай.       Сохранив на губах улыбку, я выхожу во двор. Метель усилилась. Сощурившись, я выглядываю Айви сквозь темень и снежную стену.       Сердце замирает, когда я наконец ее вижу: рядом с ней кто-то стоит.       Скорее всего, один из оборотней, строивших дом, — думаю я, ускоряя шаг. Гриша не запрещал им приходить сюда снова. Это его территория, и на ней Айви ничего не угрожает, но я все равно едва не срываюсь на бег.       Мужчина поворачивает голову, и ярко-голубые глаза вспыхивают в ночи, глядя на меня.       Я спотыкаюсь.       — Мамочка, это Галахад, — звонко и весело говорит Айви. — Гришин друг!       — Мы с твоей мамочкой уже знакомы, — едва слышно отзывается оборотень, когда-то едва не вырвавший мне горло. — Привет, Лаванда.