СЛОЖНАЯ СУДЬБА ОСМАНСКОГО ШЕХЗАДЕ.

1540 Год. Османская Империя. Амасья. И вот, уже ровно неделю, как вернувшись в свой санджак после похорон горячо любимого брата Шехзаде Мехмета, Шехзаде Мустафа решил прогуляться по рынку, смутно надеясь на то, что эта прогулка поможет ему, хоть немного развеяться, пусть даже сегодня и стояла нестерпимая жара, что даже пот стекал с него ручьём, но ничего, зато, хоть голова не думала о том, что, возможно к смерти дражайшего брата, вполне себе возможно, что причастна его валиде Махидевран Султан, подославшая к нему наложницу, заразившую несчастного двадцатидвухлетнего брата оспой, о чём Мустафа узнал от Хасеки своего достопочтенного отца Султана Сулеймана Хюррем Султан, яростно выпалившей парню это обвинение, ударившее его по самому сердцу так, словно остро наточенным кинжалом по, и без того кровоточащему сердцу. Конечно, к матери подходить с этим расспросом, Мустафа так и не решился за все эти несколько дней пребывания во дворце, хотя подозрения в правдивости яростных слов Хюррем Султан, вполне себе имели место быть, ведь обе Султанши яростно враждовали между собой уже достаточно много лет, что не приносило ни одной из них никакого покоя, зато с братьями у него были замечательные отношения, хотя Шехзаде Селим очень сильно беспокоил Мустафу, а всё из-за того, что несчастный юноша на днях потерял возлюбленную, умершую из-за кровотечения во время выкидыша и теперь замкнулся в себе, хотя у него ещё была Баш Хасеки Нурбану Султан, но к ней 15-летний парень не испытывал никакого влечения, хотя она и родила ему первенца Шехзаде Мурада, но кроме уважения он к ней больше ничего не испытывал, в чём Мустафа хорошо понимал брата, ведь жизнь без возлюбленной скучна. И вот Шехзаде Мустафа, которому внезапно пришлось выйти из мрака задумчивости, а всё из-за того, что, проходя мимо рабовладельческих постаментов, до его музыкального слуха донеслись гневные крики одного из торговцев, обращённые к одной из, продаваемых им, несчастных и измождённых жарой, рабынь: --Ну, что за дохлый товар мне достался! Немедленно вставай, Хатун! Хватит притворяться и давить на жалость! Да, я тебя прикажу высечь до полусмерти!--чем и привлёк к себе внимание юного Шехзаде, заставив его, сопровождаемого надёжной охраной, тоже, как и он сам переодетых в простое одеяние, стремительно подойти ближе и к своему возмущению увидеть то, как весьма растолстевший богато разодетый работорговец нещадно избивает, уже лежащую без чувств у его ног, хорошенькую совсем юную темноволосую исхудавшую и очень бледную девушку, облачённую в лохмотья. Она напоминала собой скорее мёртвую, чем живую. --Это ты, что творишь?! Как ты смеешь избивать ни в чём неповинную рабыню!--возмущённо накинулся на работорговца юный Шехзаде Мустафа, поднявшись на постамент и склонившись над несчастной юной красавицей, которой дал флягу с водой, заботливо преобнимая её за изящные плечи, внимательно проследил за тем, как она, через силу разомкнув выразительные, обрамлённые густыми шелковистыми ресницами карие глаза, выражающие невыносимый испуг, затравленность и недоверие ко всему тому, что происходило вокруг неё, с жадностью принялась пить воду из фляги, протянутой ей каким-то незнакомым, но очень привлекательным темноволосым парнем с, выражающими искреннюю заботу с доброжелательностью, серо-голубыми глазами, обещающими ей надёжную защиту. Девушку звали Нора, как выяснил позже при выкупе юный Шехзаде Мустафа от торговца. Привезена она была из Хорватии. Родом из очень знатной семьи. Девушке семнадцать лет. Похищена была из родительского дома под покровом ночи, но остальное Мустафе было уже не важно, ведь он, заботливо обнимая, новоприобретённую им, наложницу за плечи, шёл к выходу с рынка в направлении к дворцу, также окольными тропами, как и вышел, сопровождаемый надёжной вооружённой охраной, для чего им потребовалось несколько минут, которые потянулись, казалось бы, целую вечность, на истечение коевой, они не обращали никакого внимания, а всё из-за того, что были заняты душевной беседой, разбавляемой лёгкими шутками, помогающими молодому Шехзаде с, выкупленной им, юной прелестницей, постепенно забыть о том, какой невыносимо унизительный ужас ей пришлось пережить в омерзительных руках беспощадных работорговцев, относящимся к невольницам никак иначе, как к самой настоящей скотине, чего невозможно выдержать никому, лишь только самым стойким и сильным людям. Но, а, когда путники уже, наконец-то, вернулись во дворец, они отправились по мраморному, залитому золотыми яркими солнечными лучами, коридору, погружённые в мрачную глубокую задумчивость и не обращая никакого внимания на, семенящих мимо них, рабынь в ярких платьях из дорогих тканей, показавшихся юной Норе принцессами из волшебной восточной сказки, куда её привёл молодой и привлекательный парень, успевший уже заверить подопечную в том, что отныне её жизни с репутацией больше ничего не будет угрожать, так как этот величественный и воздушный, как зефир дворец с многочисленными арками, колоннами и садами с павлинами и с фонтанами, отныне её дом тоже, но за всё это время, что они шли с рынка и до дворца, не говоря уже о том, что даже сейчас, идя по многочисленным коридорам, таким запутанным, что напоминали собой самый, что ни на есть лабиринт, Шехзаде Мустафа так ни разу и не обмолвился о том, кем он является на самом деле, но и пристального наблюдения за тем, как встречающиеся им люди относятся к нему с почтением и с уважением натолкнуло Нору на мысль о том, что, вероятно он занимает здесь какой-то, очень важный пост, возможно визирь, либо советник, правящего здесь в провинции, Шехзаде, а может быть и есть сам Шехзаде… --Вот мы и пришли, Нора! Теперь ты будешь жить в гареме.—выведя спутницу из её глубокой мрачной задумчивости, объявил юноша, тем-самым вернув к себе её внимание, благодаря чему, они внезапно остановились у раскрытых настежь обеих деревянных створок широких арочных ворот, открывающих юной девушке вид на просторную простенькую комнату с, находящимися там, гаремными обитателями, с огромным интересом и с настороженностью посматривающими на новенькую девушку, которую привёл к ним Шехзаде Мустафа, даже не зная зачем, да это их и не касалось, совсем, да и, кто они тут такие для того, чтобы осуждать действия с решениями господ?! Никто. --Могу я чем-нибудь быть вам полезна?—проявляя искреннее участие, осведомилась у Шехзаде молоденькая калфа по имени Федан, предварительно ему почтительно поклонившись, что мгновенно позволило парню передать свою, перепуганную до смерти и ничего не понимающую подопечную с распоряжением: --Это Нора Хатун, Федан! Отныне она будет жить вместе с вами в гареме, поэтому позаботься о том, чтобы она как можно скорее освоилась здесь!—и, не говоря больше ни единого слова, отправился к себе в покои для того, чтобы вернуться к тщательному изучению прошений народа с отчётами визирей, даже не догадываясь о том, что его дражайшая валиде Махидевран Султан уже несколько минут, как стоит на внутреннем балконе и задумчиво смотрит на общую комнату, в мрачных мыслях приметив то, что, раз её сын привёл в гарем новую девушку и относится к ней крайне бережно и заботливо, значит наложницу можно смело отнести к его многочисленным гёзде и переселить в покои для фавориток, благодаря чему измождённо вздохнула и приказала, обращаясь к, молчаливо стоявшей позади неё в ожидании новых приказаний, преданной ункяр-калфе: --Как только девушка приведёт себя в благопристойный вид, немедленно приведи её ко мне для вразумительной беседы, Гюльшах! Рабыня всё поняла и, почтительно поклонившись достопочтенной госпоже, ушла в хамам для того, чтобы расспросить о новенькой девушке банщиц, провожаемая одобрительным взглядом Махидевран Султан, оставшейся на балконе в гордом одиночестве, что не мешало ей, вновь погрузиться в глубокую мрачную задумчивость о том, как ей не допустить склок между новенькой рабыней с Баш Хасеки Румейсой Султан, которая, непременно захочет во что бы то ни стало избавиться от потенциальной соперницы любыми способами, а значит, в гареме разразится самая настоящая беспощадная буря, ведь Румейса слишком ревнива и честолюбива для того, чтобы делить любимого мужчину с другой женщиной, в чём Махидевран Султан прекрасно понимала и поддерживала невестку, но и также отвергать выбор сына в лице юной приобретённой им на базаре и приведённой в гарем, наложницы, тоже не могла. Таково решение его, а значит им всем ничего другого не остаётся кроме того, как постепенно смириться и начать присматриваться к новенькой Хатун, которой необходимо подобрать подходящее к ней мусульманское имя и постепенно ввести в ислам, воспитывая из неё новую будущую Хасеки, которой девушка непременно станет в том случае, если ей для этого хватит достаточно ума вместе с изворотливостью, но на это, лишь время покажет, не говоря уже о том, что оно всё расставит по своим местам. А между тем, не известно, сколько прошло времени, но, когда юная Нора вернулась из дворцового хамама, где, приставленная к ней, старшая калфа по имени Федан кратко рассказала подопечной о том, что та, отныне стала гёзде Шехзаде Мустафы, который, кстати сказать и привёл её в гарем, предварительно выкупив у жестокого работорговца, что означает лишь одно, что наложнице очень сильно повезло, ведь жить ей предстоит в покоях для фавориток на их территории, соответственно, чему Нора, хотя и оказалась потрясена до глубины души, но не подала вида, а всё из-за того, что считала это не нужным, ведь она оказалась в том самом месте, куда мечтала попасть каждая, себя уважающая юная девушка из обнищавшей семьи, а повезло именно ей—аристократке из столицы Хорватии, хотя и то, благодаря тому, что ей вовремя на помощь пришёл старший Шехзаде Османского Падишаха, а так, если бы ни его милосердное отважное вмешательство, не известно, что сейчас бы стало с ней, возможно она попала бы в бардель, либо в услужение к какому-нибудь старому омерзительному турку, либо жестокому сластолюбцу молодому богачу-извращенцу, от жутких мыслей о чём юная девушка вся инстинктивно, аж поёжилась и вздохнула с огромным облегчением, мысленно благодаря Господа Бога за то, что он прислал к ней на помощь Шехзаде Мустафу, но благоприятная жизнь в его гареме, теперь зависела не только от неё самой, но и от того, как она уживётся с женщинами из семьи своего избавителя, которые непременно начнут подстраивать ей коварные интриги, оплетая ими её, словно прочными сетями, из которых, лишь только благодаря хитрости с изворотливостью можно выпутаться и выйти с честью, не испачкавшись в чьей-нибудь крови. И вот теперь, когда она, облачённая в простенькое шёлковое платье яркого морковного оттенка, вошла в просторную общую комнату гарема и, внимательно осмотревшись по сторонам, решила занять себя приборкой, тем-самым помогая другим девушкам, а заодно и пытаясь, тщательно осмыслить то, что сообщила ей старшая калфа, стоявшая немного в стороне и погружённая в огромное негодование о том, для чего новоиспечённой фаворитке Шехзаде Мустафы понадобилось заниматься уборкой общей комнаты вместо того, чтобы отдыхать в комнате для фавориток, лениво поедая фрукты из медных ваз, запивая их фруктово-ягодным шербетом, царственно возлежа на тахте, обвеваемая приятной прохладой, идущей из окна, за чем их всех и застала, крайне бесшумно приблизившаяся к ним, ункяр-калфа Гюльшах, с интересом принявшаяся рассматривать новоприбывшую наложницу, шикарные густые длинные волосы цвета тёмный шоколад которое были собраны в хвост и перевязаны атласной тесьмой. --Значит, ты и есть та самая Нора Хатун, которую привёл в гарем наш Шехзаде?—привлекая к себе внимание наложницы, высокомерно обратилась к ней Гюльшах-калфа, чем заставила девушку незамедлительно выпрямиться и, грациозно поклонившись, чуть слышно выдохнуть ответ: --Да! Это именно я. Обе калфы вновь переглянулись между собой. --Пошли немедленно со мной, Хатун! Тебя желает видеть наша достопочтенная госпожа Махидевран Султан!—наконец, нарушив, возникшее между ними мрачное молчание, вновь обратилась к юной девушке в приказном тоне ункяр-калфа, чем ввела её в ещё большее ошеломление, с которым девушка уставилась на них обеих, ничего не понимая. --Махидевран Султан? А кто это?—собравшись постепенно с мыслями, хотя это и далось ей крайне непросто, но при этом продолжая, изумлённо смотреть на обеих молоденьких калф осторожно осведомилась у них юная наложница, чем заставила их обеих ошалело переглянуться между собой. --Махидевран Султан—достопочтенная Валиде Шехзаде Мустафы и Разие Султан, являющаяся также и полноправной правительницей этого гарема. Она очень мудрая справедливая и рассудительная госпожа, Хатун. При разговоре с ней стой в почтительном поклоне и не поднимай глаз до тех пор, пока она сама ни позволит тебе этого сделать. Поняла?—еле сдерживая раздражение, миролюбиво разъяснила наложнице главная гаремная калфа, чем заставила её понимающе кивнуть темноволосой головой и чуть слышно, вновь выдохнуть заключение: --Понятно!—и, не говоря больше ни единого слова, взбить, находящуюся в её руках, мягкую подушку из красного бархата с золотой бахромой, которую она аккуратно положила обратно на, покрытый шерстяным покрывалом, тюфяк, после чего покорно отправилась следом за ункяр-калфой на другой конец общей комнаты, где, поднявшись по деревянным ступенькам узкой лестницы, прошли по мраморному, залитому яркими солнечными лучами, дворцовому коридору гарема, погружённые в глубокий мрак задумчивости, что показалось юной хорватской наложнице, почти целой вечностью, продлившейся до тех пор, пока она ни остановилась перед широкой арочной дверью с деревянными створками, возле которых стояли молчаливые стражники внушительного телосложения, одетые в шелка и парчу тёмного цвета, надёжно охраняя вход в роскошные покои достопочтенной Махидевран Султан, которая уже терпеливо ждала возвращения ункяр-калфы с новой гёзде Шехзаде Мустафы. Махидевран Султан действительно ждала их и вот, наконец-то, дождалась. Гюльшах-калфа вместе с Норой Хатун пришли к ней в роскошные покои в тот самый момент, когда она, облачённая в шикарное красное парчовое платье с серебристым орнаментом, царственно восседала на бархатной яркой тахте и, залитая яркими солнечными лучами, с интересом посматривала на, стоявшую перед ней в почтительном поклоне, очаровательную очень юную темноволосую девушку, не смевшую поднять на неё выразительных карих глаз, хотя её густые шелковистые ресницы время от времени слегка подрагивали, а бархатистые щёки алели румянцем, хорошо заметного смущения, что ни укрылось от внимания достопочтенной Султанши, прекрасно понимающей страх вместе с волнением девушки, из-за чего понимающе вздохнула и, доброжелательно ей улыбнувшись, произнесла: --Я так понимаю, ты очень сильно приглянулась Шехзаде Мустафе, раз он, не побоявшись вступить в драку с работорговцем, выкупил и привёл тебя к себе в гарем, тем-самым, уже сделав фавориткой, а значит, отныне тебе предстоит жить здесь во дворце и постепенно становиться его Хасеки. Только путь из рабыни в госпожи сложен и полон всевозможных опасностей с коварством. Он напоминает собой огненный путь, во время которого ты можешь легко сгореть дотла и мгновенно, разумеется, если сделаешь, хотя бы один неосторожный шаг, из-за чего необходимо постоянно соблюдать бдительность с осмотрительностью, при этом избегая участия в склоках с интригами. Истинная госпожа всегда стоит выше провокаторов и...--Махидевран сделала небольшую паузу, но лишь для того, чтобы ненадолго призадуматься и заметить то, с каким вниманием наложница вслушивается в каждое, сказанное ею мудрое слово, мысленно анализируя и впитывая его, как губка. --Можете во всём располагать мною, госпожа! Я полностью в вашем распоряжении, ибо отныне моя жизнь и смерть принадлежат вам!--чуть слышно, но при этом, очень искренне выдохнула юная девушка, поцеловав подол шикарного платья Султанши в знак почтения и присяги в преданности, что пришлось по душе Махидевран Султан, одобрительно кивнувшей темноволосой головой, украшенной бриллиантовой изящной короной, в каждом камне которой отражались солнечные лучи, рассыпающиеся на бесчисленное множество огоньков, окрашенных в каждый разный цвет радужного спектра в затейливом мерцании, беззаботно играя со светом. --Ну, насколько ты окажешься мне с Шехзаде преданной покажет время, а пока твоим обучением займётся главный муфтий Амасии и Гюльшах-калфа, ведь тебе необходимо мусульманкой стать и жить так, как полагается добропорядочной мусульманке, ставшей женой Шехзаде и матерью его детей. Единственное, что сейчас могу для тебя сделать, Нора, так это дать тебе мусульманское имя. Отныне ты больше не хорватская рабыня Нора, а наложница-фаворитка Эфсун, что означает--чародейка, ведь ты действительно очаровала моего сына Шехзаде Мустафу на столько, что он, вполне возможно, что уже влюблён в тебя, а значит, что тебе не долго осталось хранить и трепетно оберегать свою невинность, которую в самое ближайшее время, непременно сорвёт Шехзаде Мустафа во время вашего с ним самого первого хальвета. Между ними всеми воцарилось длительное молчание, во время которого юная Эфсун Хатун, глубоко тронутая, оказанным ей добросердечным приёмом со стороны достопочтенной Махидевран Султан, в мыслях поклявшись о том, чтобы никогда не предавать её, даже не догадываясь о том, что она вновь пристально взглянула на преданную ункяр-калфу и распорядилась, тем-самым нарушая, затянувшееся между ними всеми, мрачное молчание, из-за чего в воздухе повисло напряжение: --Раз, отныне Эфсун Хатун стала фавориткой Шехзаде Мустафы, значит ей полагается жить в покоях, предназначенных и расположенных на этаже для фавориток, Гюльшах, поэтому устрой её в одних из них и отбери в услужение рабынь с агами! Гюльшах-калфа всё поняла и вместе с юной новоиспечённой подопечной, почтительно откланявшись Султанше, покинула роскошные покои, провожаемые одобрительным кивком головы Махидевран Султан, погрузившейся в глубокую мрачную задумчивость о том, как отнесётся к появлению соперницы дражайшая невестка Баш Хасеки Румейса Султан, приведя это к тому, что измождённо вздохнула. А между тем, её преданная ункяр-калфа, передав их юную подопечную на старшую калфу по имени Федан, дала ей необходимые рекомендации и, внимательно проследив за тем, как они ушли в покои для фавориток, где отныне предстояло временно жить Эфсун Хатун, ушла к Баш Хасеки Румейсе Султан для того, чтобы узнать о том, нужно ли ей чего, смутно надеясь на то, что та, грея себе душу о скорой встрече с возлюбленным Шехзаде, ещё ничего не знает о появлении у него новой избранницы. Чутьё не подвело главную калфу, ведь Баш Хасеки, действительно ничего ещё не знала и, уже принарядившись в шикарное парчовое платье европейского стиля, хотя и коричневого цвета, мечтательно вздыхала, уже предвкушая долгожданную встречу с избранником, но не понимала одного, почему никто из гаремных служителей не идёт за ней для того, чтобы отвести её в "рай", где она вновь познает любовь и огромное счастье, из-за чего даже не заметила того, как внезапно и крайне бесшумно отворились створки широкой двери, и к ней в роскошные, выполненные в синих и бирюзовых тонах с золотой лепниной, колоннами и ажурными арками, покои вошла ункяр-калфа, которая приблизившись к молоденькой Султанше, почтительно поклонилась: --Желаю вам самого доброго дня, госпожа!--чем мгновенно привлекла к себе внимание черноволосой и зеленоглазой Султанши, заставив её, вновь мечтательно вздохнуть и, трепеща от, переполнявшего её всю, сладостного перевозбуждения, взволнованно спросила: --Ты пришла ко мне для того, чтобы сопроводить в покои к моему Шехзаде, Гюльшах? Тогда я полностью готова и позволяю тебе это сделать незамедлительно. Только в ответ Баш Хасеки получила от ункяр-калфы новый вздох, но, в этот раз тяжёлый, с которым та, собравшись постепенно с мыслями, доброжелательно ответила: --Нет, госпожа! Шехзаде сегодня к себе никого не ждёт. Он пожелал этим вечером отдыхать в одиночестве.--чем потрясла до глубины души очаровательную и стройную, как молодая сосна, Румейсу Султан до глубины души, заставив её с горьким разочарованием незамедлительно переглянуться с, бесшумно вернувшейся в её покои, Эсфире Хатун, которая мягко подошла ближе к своей госпоже, о чём-то душевно беседовавшей с ункяр-калфой и, слегка придерживая полы шёлкового розовато-сиреневого простенького платья, почтительно им обеим поклонившейся. --Что происходит в последнее время с Шехзаде Мустафой, Гюльшах? Ведь он вернулся из столицы несколько дней тому назад сам не свой. Я, конечно хорошо понимаю то, что потерять горячо любимого родственника, очень тяжело, но нельзя же забывать и о своих близких, которые его очень трепетно любят и желают скорейшего душевного восстановления!--печально вздыхая, душевно произнесла Баш Хасеки, с чем ункяр-калфа была полностью с ней согласна, из-за чего вздохнула в ответ, не зная того, что сказать на участливые слова Баш Хасеки, зато это за них сделала Эсфире Хатун, вновь им почтительно поклонившись и, принеся искренние извинения, мудро рассудила: --Просто наберитесь терпения и позвольте нашему Шехзаде разобраться с собственными печалями! Не тревожьте его. Время лечит любые раны.—приведя это к тому, что между ними всеми, вновь воцарилось длительное, очень мрачное молчание, во время которого, никто из них не произносил ни единого слова, а всё из-за того, что они были здесь абсолютно не нужны. Что совсем нельзя было сказать о юной Эфсун Хатун, которая уже пришла в одну из скромно обставленных небольшую комнатку, выполненную в ярких розовых и зелёных тонах, куда девушку привела старшая калфа по имени Федан, относящаяся к подопечной с искренней душевной симпатией, хотя и прекрасно усмотрела то, что наложница совершенно равнодушна к тому, что пришла в свою комнату, пусть и её карие глаза излучали глубокую задумчивость, не укрывшуюся от внимания старшей калфы, поспешившей узнать причину внезапной отрешённости подопечной: --Если тебе что-то не нравится, скажи об этом сразу, Хатун!—привлекая к себе внимание, произнесла старшая калфа, благодаря чему, Эфсун внезапно опомнилась и, вновь почтительно поклонившись калфе, бесстрастно пожала плечами и задумчиво произнесла: --Почему мне не нравится?! Здесь очень даже уютно и хорошо! Вот только Федан почему-то не покидало такое ощущение, словно подопечная о чём-то очень сильно желает с ней поговорить, но никак не может решиться на то, чтобы, наконец, перейти к этому разговору, в связи с чем понимающе, вновь вздохнула и обратилась к, стоявшей всё это время немного в стороне от них, черноволосой рабыне, с распоряжением: --Оставь нас наедине, Гюльнуш! Придёшь позже!—и, терпеливо дождавшись момента, когда за, ничего не понимающей, рабыней бесшумно закрылись створки двери, подождала ещё немного и лишь только тогда, вновь дружелюбно заговорила с подопечной, подойдя к ней ближе, села рядом на, обитую красным бархатом, тахту: --Я хорошо понимаю то, что ты себя чувствуешь здесь, крайне неуютно. Твои мысли спутаны из-за, навалившихся на тебя, как снежная лавина, событий, которые необходимо тщательно переварить, собраться с мыслями и решить то, как поступать, не говоря уже о том, что жить дальше, Хатун. Я всё понимаю, поэтому, не стану больше тебе докучать. Оставайся здесь одна. Хорошенько отдохни и, если, мало ли, что потребуется, передай это через Гюльнуш Хатун, так как отныне прислуживать тебе станет именно она.—и, не говоря больше ни единого слова, решительно поднялась с тахты и уже направилась было к выходу из скромной комнатушки, как оказалась внезапно остановлена заинтересованным вопросом Эфсун Хатун, бархатистые щёки которой, вновь вспыхнули румянцем смущения: --А что происходит между мужчиной и женщиной во время их хальвета, Федан-калфа? Как мне следует вести себя с Шехзаде, когда он призовёт меня к себе? Я, ведь ничего не знаю об этом. Федан-калфа понимающе вздохнула и, плавно развернувшись к подопечной, вернулась к ней на тахту, принялась подробно рассказывать то, что знала сама обо всём, пока училась в гаремной школе, не испытывая при этом никакого смущения, что собеседница слушала с неподдельным вниманием, хорошо ощущая то, как трепетное сердце учащённо бьётся, а бархатистые щёки алеют смущением ещё сильнее, чем минутой ранее, что было вполне себе естественно, ведь, как Федан узнала от самой Эфсун, девушку в подобное таинство, пусть и даже в теории, ещё ни разу не посвящали, словно, вознамеренно оставляя её разум, чувства с помыслами непорочными. Ну что же, может так даже и к лучшему, ведь так юная наложница войдёт в покои к Шехзаде, абсолютно чистой, а значит именно ему придётся научить свою любимицу искусству безумной головокружительной страсти, а им обеим ничего другого не остаётся кроме того, как смиренно ждать того благодатного момента, когда этот день наступит. А между тем, не в силах больше находиться в своих покоях, мучимая догадками о том, как ей вывести горячо любимого сына из глубокой апатии, в которую он был погружён уже на протяжении нескольких недель, Махидевран Султан пришла к сыну в тот самый момент, когда он сидел на парчовой тёмной тахте, погружённый в глубокую мрачную задумчивость об, успевшей, поселиться в его сердце, юной чаровнице, которую он сегодня привёл в гарем, мысленно признаваясь себе в том, что она стала ему очень дорога, но спешить с развитием их отношений не стоит, ведь девушке необходимо ещё как следует освоиться на новом месте, свыкнувшись с тем, что ей, отныне предстоит стать его женщиной, а в последствии и матерью их общих детей, которых она, непременно благополучно родит ему со временем, из-за чего трепетно вздохнул, хорошо ощущая то, как алеют смущением его щёки, а привлекательное лицо озаряется мечтательной улыбкой, что ни укрылось от внимания Махидевран Султан, материнским чутьём догадавшейся о том, что мысли сына крутятся возле очаровательной Эфсун Хатун. --Можно не откладывать с твоим хальветом, сынок. Я незамедлительно отдам распоряжение Федан-калфе о том, чтобы она вместе с помощницами начала приготовления Эфсун Хатун к вечеру.—чем мгновенно вывела юношу из его романтической мечтательности, заставив, незамедлительно опомниться и, удивлённо уставившись на дражайшую Валиде, заинтересованно спросить: --Эфсун Хатун?! Кто это? Махидевран Султан прекрасно поняла удивление сына, благодаря чему, понимающе улыбнулась и поспешила объяснить: --Это та самая наложница, которую ты сегодня привёл в гарем, Мустафа. Я с ней встретилась, душевно поговорила и, объяснив правила гарема и кратко всё то, что обязана знать потенциальная наложница-фаворитка, а в последствии будущая Хасеки, дала ей новое имя, то есть Эфсун, ведь она, как я понимаю, очень сильно запала к тебе в душу. Между матерью и, тронутым до глубины души её искренней заботой, сыном воцарилось длительное молчание, во время которого юный Шехзаде Мустафа одобрительно кивнул, тем-самым, молчаливо давая согласие на то, чтобы для него подготовили на сегодня Эфсун Хатун, чем вызвал в Махидевран Султан новый понимающий вздох: --Как тебе будет угодно, сын! Я сейчас же распоряжусь о приготовлениях к вечеру!—с которым она, вновь почтительно ему поклонилась и, искренне пожелав ему доброго вечера с ночью, направилась к выходу из роскошных, выполненных в зелёных тонах и дорого обставленных, покоев, провожаемая одобрительным взглядом темноволосого юноши, который, вновь мечтательно вздохнул и благодарственно заключил чуть слышно: --Спасибо вам за понимание, валиде!, что оказалось, хорошо услышано Махидевран Султан, которая, вновь одобрительно кивнула и только после этого, наконец, покинула покои горячо любимого сына, оставляя его наедине с романтическими мечтами и предвкушением о предстоящей ночи в нежных объятиях новообретённой возлюбленной. И вот, оказавшись, наконец, за пределами покоев дражайшего сына и не доходя нескольких заворотов до гарема, Махидевран Султан встретилась с, вышедшей к ней на встречу, Федан-калфой, которая, словно, догадавшись о том, что Султанша, возможно будет нуждаться в её услугах, подошла ближе и почтительно поклонилась. --Могу я быть в чём-нибудь вам полезна, госпожа?--проявляя искреннее участие, осторожно осведомилась она, чем привлекла к себе внимание достопочтенной госпожи, мгновенно вышедшей из глубокой задумчивости и, сдержанно вздохнув, произнёсшей, ничего не скрывая от преданной рабыни, проявившей к ней искреннее внимание: --Я только что проведывала нашего Шехзаде для того, чтобы узнать у него, ни нуждается ли он в чём, так вот Шехзаде пожелал, чтобы мы подготовили ему сегодня к вечеру Эфсун Хатун, Федан, поэтому немедленно отправляйся в гарем и, найдя там, нужную для нас наложницу, отведи её в хамам и лично проследи за приготовлениями! Калфа всё поняла, хотя и оказалась очень сильно потрясена столь стремительными событиями, считая, что их общая юная подопечная ещё морально не готова к тому, чтобы разделить ложе с их Шехзаде, но с другой стороны, чем быстрее это произойдёт, тем скорее Эфсун Хатун перестанет бояться предстоящей близости и боли от потери девичества, в связи с чем, вновь понимающе вздохнула и, доброжелательно улыбаясь Султанше, заверила её в том, что сделает всё в самом лучшем виде и всё, что от неё и банщиц-рабынь зависит, чтобы их подопечная наложница отправилась в покои к Шехзаде Мустафе, облачённая в самое лучшее платье: --Не беспокойтесь, госпожа, я лично прослежу за тем, чтобы приготовления к хальвету прошли, как полагается достойно и в самом лучшем виде! В этом вопросе, можете мне довериться, ведь, как вам известно, я обладаю отменным вкусом на выбор нарядов с украшениями. Это искренне порадовало, погружённую в глубокую мрачную задумчивость, Махидевран Султан, которая продолжала негодовать о том, что, зовя Эфсун на хальвет, Мустафа слишком торопится, но с другой стороны, если наложница с этой ночи лаской, заботой и нежностью исцелит его от невыносимой душевной тоски, тем будет лучше для них же обоих, из-за чего, вновь измождённо вздохнула: --Вот и хорошо, Федан! Только мне всё равно кажется, что мой сын слишком торопится, укладывать к себе в постель Эфсун Хатун, ведь девушка, совершенно не обученная. До сих пор, стоявшая возле госпожи молоденькая старшая калфа поддержала её взаимным измождённым вздохом, сказав лишь одно, но самое верное: --Может быть так даже намного лучше, что девушке предстоит разделить ложе с Шехзаде именно сегодня, когда она ещё чистая и не запачканная коварными интригами, которые нам ещё предстоит разгребать, ведь, узнав о том, что Шехзаде проводит эту ночь с девушкой из своего гарема, ревнивая до невозможности, Румейса Султан, непременно захочет от неё избавиться, либо обратить жизнь несчастной Эфсун в кромешный ад!--даже не догадываясь о том, что мудрая Махидевран Султан думает о том же самом, о чём свидетельствовал её, полный невыносимого душевного беспокойства, отрешённый взгляд, направленный куда-то вдаль, периодически вновь и вновь измождённо вздыхая, из чего мудрая калфа поняла, что ей лучше сейчас незамедлительно отправиться за Эфсун Хатун и начать добросовестно выполнять приказание Султанши, благодаря чему, вновь почтительно откланялась и, не говоря больше ни единого слова, ушла, провожаемая одобрительным взглядом Махидевран Султан, так до сих пор и не вышедшей из глубокого мрака задумчивости. А между тем, так незаметно наступил вечер. Сгустились сумерки, окрашивая всё вокруг в тёмные тона и оттенки, благодаря чему весь народ санджака Амасия постепенно, завершая повседневные дела, плавно готовился к вечернему намазу, так и во дворце Шехзаде Мустафы все слуги с гаремными обитателями постепенно собирались на ужин, что нельзя было сказать о, находящихся в дворцовом, занесённым густым паром просторном мраморном зале с колоннами и с арками, хаммаме, где, сидящую на тёплом выступе, очаровательную юную Эфсун Хатун тщательно намывали и массировали каждый дюйм её изящного стройного тела, втирая в него ароматические масла, опытные банщицы-негритянки под бдительным наблюдением Федан-калфы с помощницами, от внимания которых ни укрылось то, в каком искреннем недоумении находилась их юная подопечная, не понимающая одного, для чего Шехзаде Мустафа потребовал её к себе в первый же день её пребывания у него в гареме. --Для чего нужна такая спешка, ведь я никуда отсюда не денусь, а наш хальвет с Шехзаде всё равно, рано или поздно состоится?!—сетовала юная девушка, снова и снова измождённо вздыхая и время от времени посматривая на старшую калфу. --Что поделать, раз Шехзаде решил не откладывать твой с ним хальвет на то время, когда ты будешь морально к нему готова, Эфсун! Не нам с тобой осуждать его распоряжения!—тяжело вздыхая, поддержала подопечную Федан-калфа, будучи, полностью с ней согласная, из-за чего юная девушка, уже окончательно расслабленная под заботливыми руками опытных банщиц, сама того не заметила как задремала, вальяжно лёжа на мраморном тёплом выступе и не обращая никакого внимания на, окутавшее просторный зал, лёгкое медное мерцание, исходящее от, горящих в медных канделябрах, свечей, совершенно забыв про неумолимый ход времени и о том, что ей сегодня предстоит разделить ложе с Шехзаде Мустафой, к которому Эфсун уже начала испытывать искреннюю симпатию и душевное влечение, возможно из благодарности или ещё из-за чего-то, она, пока не могла разобрать, ведь до сегодняшнего дня её трепетное сердце не испытывало ещё ни к одному мужчине подобного тепла, как в эту самую минуту, что продлилось ровно до тех пор, пока её, ни выведя в предбанник, где было намного прохладнее, чем в хаммаме, наконец, нарядили в полупрозрачное шифоновое белоснежное платье и парчовый безрукавный кафтан, где, постепенно завершив все приготовления, представили её на обозрение для ункяр-калфы, которая, оценив обворожительный образ, одобрительно кивнула и заключив: --Вы все потрудились на славу! Девушка, просто очаровательна!—отдала всем, участвовавшим в приготовлениях Эфсун Хатун к этой ночи, людям по небольшому кожаному мешочку с золотом, что послужило сигналом к тому, чтобы юная девушка, наконец-то вышла из глубокого забытья, либо сна, в котором находилась всё это время, распахнув выразительные карие глаза, обрамлённые густыми шелковистыми ресницами, недоумевая осмотрелась по сторонам, с замиранием в трепетном сердце пронаблюдав за тем, как её, мгновенно окружили молодые калфы с евнухами, возглавляемые Федан-калфой, которая, не говоря ни единого слова, подала всем повелительный знак о том, что они все могут следовать за ней к покоям юного Шехзаде Мустафы, куда вся процессия и направилась. И вот они уже все шли по полутёмным мраморным коридорам дворца, идя в направлении покоев Шехзаде Мустафы, не обращая никакого внимания на кромешный мрак, лишь слегка разбавляемый лёгким медным мерцанием, исходящим от горящего в чугунных, встроенных в стену, пламени факелов. --Как только войдёшь в покои к Шехзаде, головы не поднимай и не обращай на себя его внимание, Хатун. Он сам это сделает тогда, когда сочтёт нужным. Лишь только тогда робко подойди к нему и, опустившись на одно колено, поцелуй подол его кафтана в смиренном ожидании благодатного момента, когда Шехзаде сам поднимет тебя с колен.--наставляла, погружённую в глубокую задумчивость, подопечную, по выразительным карим глазам которой отчётливо проглядывался невыносимый страх перед предстоящей ночью головокружительной страсти, Федан-калфа, прекрасно понимающая юную наложницу, готовящуюся вот-вот расстаться с девичеством, что её очень пугало, но заговорить об этом с мудрой калфой Эфсун никак не решалась, да и зачем, ведь это лично её дело, а значит, девушка постарается сама со всем справиться, из-за чего она тяжело вздохнула и, через силу улыбнувшись, заверила заботливую калфу: --Я всё поняла. Не беспокойтесь. Шехзаде будет мною доволен, Федан-калфа! Между ними, вновь воцарилось длительное молчание, во время которого процессия даже не заметила того, как постепенно дошла до коридора, ведущего в покои Шехзаде, у входа в которые их встретил Гиацинт-ага, являющийся заместителем хранителя покоев, брезгливо взглянувший на них всех и бесстрастно проговоривший: --Шехзаде отдыхает! Возвращайтесь в гарем!--благодаря чему Эфсун Хатун вздохнула с огромным облегчением, ведь это означало, что хальвет отменяется, из-за чего она уже приготовилась развернуться и отправиться в свои покои, как, в эту самую минуту услышала, не терпящие никаких возражений, слова Федан-калфы, обращённые к аге: --Мы прекрасно знаем о том, что Шехзаде отдыхает, иначе он бы ни позвал к себе Эфсун Хатун через дражайшую валиде Махидевран Султан! Поэтому можешь пропустить наложницу вовнутрь и не заставлять нашего Шехзаде томиться ожиданием!--перед чем евнух не смог найти значительно весомых аргументов для того, чтобы препятствовать и, покорно отойдя в сторонку, подал знак стражникам о том, чтобы они незамедлительно впустили рабыню вовнутрь. Те всё поняли и, не поднимая головы, покорно распахнули перед ней деревянные створки, что позволило юной девушке, вновь измождённо чуть слышно вздохнуть и робко пройти во внутрь, после чего створки за её изящной стройной фигурой закрылись вновь, обдавая всех приятным лёгким дуновением и намекая на то, что вся сопровождающая процессия может быть свободна. Калфы с агами всё поняли и, не медля ни минуты, развернулись и отправились обратно в гарем, провожаемые одобрительным взглядом Гиацинта-аги, вздохнувшего с огромным облегчением. Оказавшись, наконец, на пороге покоев, стоявшего, повернувшись к ней спиной, Шехзаде Мустафы, юная девушка сделала один лишь робкий шаг на встречу к нему и замерла в почтительном поклоне, смиренно ожидая момента, когда юноша обратит на неё внимание, при этом хорошо ощущая то, как бешено колотится в груди трепетное сердце, каждый стук которого эхом отдавался в темноволосой голове, не говоря уже об, алеющих застенчивым румянцем, бархатистых щёк, но не смотря на это, успела рассмотреть просторное убранство комнаты, обставленную, хотя и роскошно, но не навязчиво, что делало её, вполне себе уютной, вернее даже сказать, приятной. Вот только, как бы Эфсун ни пыталась выполнять рекомендации старшей калфы, строго-настрого запретившей ей, привлекать к себе внимание Шехзаде, она его всё равно привлекла тем, что сдержанно вздохнула, сама того, не заметив как: --Шехзаде!--хотя и очень тихо, но и этого вполне оказалось достаточно для того, чтобы молодой Шехзаде услышал её и, поняв, что в покоях находится уже не один, медленно обернулся и увидел, что перед ним стоит его новая наложница, не смеющая, поднять на него взгляд, благодаря чему его симпотичное мужественное, тронутое лёгкой щетиной, лицо озарилось доброжелательной улыбкой, во время которой он тихо выдохнул: --Эфсун Хатун!--что послужило для юной девушки позволительным знаком для того, что она может приблизиться к нему, что она и со смиренной покорностью сделала, плавно опустившись перед парнем на одно колено и, взяв в, дрожащие от трепетного волнения, лёгкого страха перед их близостью и возбуждения, руки подол его парчового яркого бирюзового цвета кафтана и, поднеся его к чувственным алым никем ещё не целованным губам, робко поцеловала в знак глубочайшего почтения с покорностью и смиренно принялась ждать благодатного момента, когда Шехзаде, наконец, поднимет её с колен и заключит в заботливые, очень нежные объятия. Её ожидание продлилось не долго. И вот юноша крайне бережно дотронулся до её аккуратно очерченного подбородка тремя пальцами, вызвав в ней новый тихий вздох: --Ваша самая преданная рабыня Эфсун Хатун пришла к вам, Шехзаде, для того, чтобы разделить с Вами Ваши душевные печали и исцелить Вас от невыносимой тоски!--с которым он осторожно поднял её с колен и, вдумчиво всмотревшись в её бездонные карие глаза, что заставило девушку судорожно сглотнуть, чем вызвала в парне новую добрую улыбку, с которой он, вновь произнёс так, словно захотел успокоить её и заверить в том, что ей нечего бояться рядом с ним и в его объятиях, обещающих ей лишь одно сплошное головокружительное удовольствие вместе с наслаждением: --Не бойся меня и того, что сегодня произойдёт между нами этой ночью, Эфсун. Я постараюсь не причинить тебе боли.--и, не говоря больше ни единого слова, осторожно завладел её девственными чувственными губами и принялся целовать их осторожно плавно и крайне бережно, приведя это к тому, что у юной девушки голова пошла кругом от, обрушившихся на неё, словно снежной лавиной, бурных новых ощущений, оказавшимися на столько острыми, что она еле боролась с собой для того, чтобы не потерять сознание, хотя ноги стали уже, как ватные и перестали её слушаться. Чувствуя то, в каком эмоциональном состоянии находится его наложница, Шехзаде Мустафа, крайне бережно подхватил её себе на руки, подобно, совершенно невесомой пушинке и, отнеся на широкое, надёжно скрытое от посторонних глаз плотными вуалями парчового тёмного зелёного и золотого газового балдахина, ложе, уложил на парчовое покрывало и, нависнув над ней, как тень от несокрушимой скалы, продолжил, очень нежно обнимать и неистово ласкать её, но, а, когда они оба уже разгорячились на столько сильно, что напоминали собой раскалённую лаву, воссоединились в жарком, как пустыня в полуденный летний июльский зной, акте любви, заполняя просторную комнату единогласными стонами, плавно переходящими в крик, переполнявшего их обоих, взаимного наслаждения.