Он проспал почти весь девятнадцатый век...
У каждого есть свое время. Эпоха, когда он процветает, когда мир создан для него, а он — для мира. Бывают, конечно, времена, когда остается только выживать, когда трудности, с которыми сталкиваешься, требуют от тебя тех достоинств, которых ты лишен, и метко бьют по слабым местам, грозя сломать. Но все же у каждого есть и свое время. Просто не всем людям повезло родиться в подходящую им эпоху.----------------------------
22 августа 18** года Мистер Фелл, Соответственно нашему Соглашению, я пишу Вам только по крайней необходимости. Как Вы, безусловно, вскоре увидите, нам жизненно важно свидеться и поговорить; о предмете обсуждения я поведаю Вам лично. Произошел эксцесс, касающийся, к сожалению, и моей персоны; сей эксцесс затрагивает обязанности, связанные и с Вашим, и с моим родом деятельности; он потрясет саму основу нашего бытия. Осмелюсь сказать, что время, которого мы так долго ожидали, наступило, вопреки нашему желанию, раньше, чем предполагалось. Выражаясь кратко, Дела Пришли в Движение. Не подумайте, что я забыл Ваши слова о моем эпистолярном стиле, или, точнее, об отсутствии такового. Но смею надеяться, что, осознав всю важность ситуации, Вы простите мне спешный тон сего краткого послания. Нам требуется место для встречи. Я рекомендую Сент-Джеймсский парк, возле недавно построенного дома смотрителя птиц на Утином острове. Надеюсь увидеть Вас через три дня. Как и всегда, Ваш----------------------------
Была темная и ненастная ночь. По правде говоря, это был темный и ненастный день. В ранневикторианском Лондоне большинство дней после обеда становились темными и ненастными — даже в таком райском уголке, как Сент-Джеймсский парк, — поэтому нельзя было сделать выводы о присутствии сил зла, опираясь только на наблюдения за погодой. Возможно, на самом деле ощущение надвигающейся беды было связано с мрачным джентльменом в черной одежде и необычных очках, полностью закрывающих глаза. Он нахмурившись бродил вдоль береговой кромки. Несколько уток настороженно оглядывали незнакомца с воды. Побродив и похмурившись еще немного, он пару раз пнул траву и раздраженно зашагал прочь.***
День перешел в вечер, а ненастье переросло в бурю. Когда Кроули добрался до большого каменного особняка, свечи в его окнах озаряли окрестные луга подобно маяку надежды, а из открывшихся дверей исходили такое сияние и такое тепло, будто райские врата распахнулись, чтобы впустить промокшего насквозь демона. Запыхавшийся ангел появился в дверном проеме и дополнил собой прекрасную картину. Увидев нежданного гостя, Азирафель в замешательстве ахнул, а на его лице одновременно отразились радость, смущение и нерешительность. — Кроули? Откуда ты здесь? Я не ждал тебя. Я... я тебя не пригласил... — он явно расстроился при этих словах. — Конечно, не пригласил, — огрызнулся Кроули. — Я сюда приехал не ради бала, или что ты тут закатил. Почему ты не ответил на письмо? — Я тебя не пригласил, поскольку в наш последний разговор ты сказал: «Спокойной ночи — по меньшей мере на три месяца, а то и до конца времен», — обиженно произнес Азирафель, а потом недоуменно наморщил лоб: — Какое письмо? — Чертов голубь! Заблудился, наверное. — Кроули провел рукой, смахивая струившуюся по лицу дождевую воду. — И зачем тебе втемяшилось жить в этой глуши? Всё важное происходит в Лондоне, ангел. — Если верить тебе, в последние годы там ничего не происходит. Да к тому же я живу не настолько далеко. Ехать всего... — Ангел запнулся, и его брови поползли вверх. — Ты ведь сюда не прискакал на... — Она у тебя на конюшне, — мрачно ответил Кроули. — Слушай, мы можем поговорить? Азирафель колебался между желанием продолжать ворчать и порывом проявить вежливость. От внезапного раската грома они оба вздрогнули, и ангел, смягчившись, провел Кроули в дом. — Я только сообщу гостям, что отлучусь по делу, и сразу же вернусь. И, кстати, это не бал. Я не закатываю балы. С Кроули все еще стекала вода. Он угрюмо стоял в вестибюле, скрестив руки на груди. На стенах висело множество картин: не портретов — ведь у хозяина дома не было ни семьи, ни предков, — а пейзажей и изображений храмов и живописных аркад, которым могли бы позавидовать Небеса, если бы там у кого-нибудь был вкус. Кроули притопнул ногой по темному ковру и заглянул в одну из комнат — не ту, что была полна щебечущими гостями, их он избегал, — а ту, где никого не было. Стены этой комнаты были до потолка уставлены книжными полками, где теснились тома в темно-зеленых, синих и коричневых переплетах. Кроули улыбнулся. Несколько минут спустя вернулся Азирафель, поправляя на себе бледно-розовый жилет. — Продолжим. — Он до сих пор выглядел несколько раздосадованным. — Какая же срочная надобность подвигла тебя скакать сюда на вороном скакуне сквозь непроглядную ночь? Кроули прислонился к стене. Свечи из настенных канделябров отражались в его очках. — Помнишь, я говорил, что собираюсь проспать до конца времен? Азирафель осторожно кивнул. Кроули дернул плечом. — Ну, я проснулся всего лет на десять раньше… И вот теперь ты наверняка хочешь чего-нибудь выпить.***
В это время, но в другом месте повозка привезла в маленький городок новорожденного младенца и его измученных родителей. Схватки застали их в дороге, и пришлось обратиться к подозрительного вида деревенской повитухе, которая, по совпадению, принимала в это время еще одни роды. Теперь же небольшая семья входила к себе в дом. Младенец расплакался, его крохотное личико исказилось от рыданий. Это лицо не подходило девятнадцатому веку.***
Наступила ночь, и гости начали понемногу разъезжаться. Они не заметили, что хозяин покинул их еще несколько часов назад, — как будто сама память о нем рассеялась. Гости выходили из вестибюля в темноту, и кареты развозили их по домам. А в особняке, в небольшом кабинете, Азирафель и Кроули ссутулились у камина. — Ну почему сейчас? — простонал Азирафель. — Ну то есть почему сейчас? Всё только... — Он икнул. — ...только стало налаживаться. — Налаживаться? — язвительно усмехнулся Кроули. Ангел вздохнул: — Видится мне, довольно произвольное время для Армр... Армид... конца света. Девятнадцатый век. Неужто нельзя было дождаться хорошего круглого числа? Следующего тысячелетия, например. — Ага, еще полтора века вот такого вот... Чего еще желать-то? Азирафель наклонился вперед. Жилет его был расстегнут, пуговицы сияли отраженным огнем камина. Он ткнул пальцем в сторону Кроули. — Ты не хочешь, чтобы всё это закончилось. Даже не пытайся сказать, что хочешь. Кроули фыркнул. Он уже ослабил шейный платок, но тот все еще душил его. — Нет, конечно. Потому я и здесь. — А почему ты здесь, лукавый змий? — Азирафель вновь отстранился, подозрительно разглядывая его. — Не строишь ли ты каких адских козней? — Я что, был бы тут, если бы строил? Я приехал, чтобы... — Кроули прервался. Скорчил гримасу. Нахмурился. Он слишком пьян для этого. — Чтобы... потому что... мы должны это остановить. Азирафель скрестил руки на груди. Несмотря на то, что его сюртук и бриджи были нежно-голубого цвета, несмотря даже на совершенно растрепанные волосы, он выглядел почти величественно. — Я не могу непонино… непивовино… в общем, не делать, что велели. — Тебе никто не велел весь прошлый век кататься по Франции и посещать каждое новое кафе. Тебе не велели рассказывать каждому встречному о пареньке по имени Амадей, который здорово управляется с фортепиано, или намекать Бенджи Франклину, что воздушного змея можно запускать в любую погоду. А может, Небеса велели тебе отставать от моды на десятки лет, решив, что так ты сойдешь за своего среди людей? Азирафель осел в кресле. Кроули смущенно заерзал. — Я вот о чем... — попытался он продолжить. — Я знаю, о чем ты, — ответил Азирафель, потирая виски. Кроули вновь виновато поежился. «Он всегда выделялся, — внутренний голос глухо доносился сквозь хмельной туман. — Выделяется и сейчас, в эти годы. В большом городе или на балу, в своем голубом костюме он сияет так, будто единственный освещает залу; вот он в опере или мчится в карете среди лугов — всегда в бледно-голубом, отчего глаза его кажутся еще яснее». — Но я ведь в конце концов отказался от пудренных париков, — огорченно заметил Азирафель. — Настоящие волосы все равно симпатичнее, — пробормотал Кроули. Он понял, что сказал это вслух, и поправился: — Практичнее. Но было уже поздно. Азирафель порозовел в тон жилетке — так, будто все еще румянился, как век назад. — Так вот. Значит, о чем я... о чем бишь я... — Кроули пытался вернуться к теме, насколько позволял сумбур в голове. Он сосредоточенно наморщил лоб. — Я о том, что если ты будешь противостоять мне, это уже не непониво... неповиновение. А я присматриваю за воспитанием Антихриста. Так что если ты тоже... — ...то можно всё уравновесить. — Азирафель немного поразмышлял над этим. Потом скривился: — Полагаю... Полагаю... Мне нужно протрезветь. Кроули угрюмо кивнул. Он крепко зажмурился, выгоняя алкоголь из организма. Когда он открыл глаза, пламя камина перед ним превратилось в крутящуюся спираль и оставалось видно даже после того, как он отвел от камина взгляд. — Ну почему сейчас? — тихо вздохнул Азирафель. — А почему нет? — пожал плечами Кроули. — Мир сейчас тесен, как никогда. Империи и торговля, корабли и техника, мы все связаны друг с другом... ну то есть люди связаны... и что они со всем этим делают? Воюют между собой! А города? Взрывной рост, говорите? Так это не фигура речи! Фабрики и шахты рвут Землю на части. Еды не найдешь, зато болезней предостаточно — а до людей все еще не доходит. Почему бы не сейчас? Лучше времени просто не найти! Они сидели, погрузившись в размышления, пока огонь в камине не начал угасать. Наконец тишину нарушил громкий стук — это наконец прибыл почтовый голубь Кроули. Он врезался прямо в закрытое окно, и Азирафель встал, чтобы впустить ошалевшую птицу. Кроули добыл из кармана немного птичьего корма, и голубь, припадая на одно крыло, подлетел к нему. — Мне это нравится не больше твоего, — сказал Кроули, когда Азирафель снова сел. — Но лучше такой план, чем никакого, так ведь? — Тогда будем наблюдать за мальчиком, — кивнул Азирафель. — Возможно, мне удастся уравновесить влияние Снизу. Может быть, он посмотрит на этот огромный новый мир и решит сделать с ним что-нибудь хорошее. Кто знает — есть шанс, что он будет увлечен всем этим прогрессом человечества. Кроули некоторое время смотрел на ангела. Потом встал, разминая затекшие и заледеневшие ноги. — Значит, решено. Мы будем играть свои роли и время от времени встречаться, чтобы сравнить свои наблюдения? — Да, примерно так. — Азирафель вздохнул. — Боюсь, вздремнуть тебе теперь не удастся. Кроули раздраженно зашипел. Как все-таки отвратительно — собираешься проспать подольше и просыпаешься всего за одиннадцать лет до того, как зазвенит огромный вселенский будильник. Что ж. Ложиться спать теперь уже бесполезно.