***
Адам Янг в эту минуту был ровно там же, где и всегда, — в безмятежной деревушке под названием Тадфилд, — и шагал по дороге вместе со своими друзьями. Справа от него шел Уэнслидейл, который катил перед собой обруч и без малейших усилий держал его совершенно прямо. Слева — Пеппер; она при первой же возможности избавилась от чепчика, а платье ее было до колен забрызгано грязью. А еще был Брайан, и выглядел он так, словно участок пыльной дороги поднялся и принял человеческий облик. Дети праздновали день рождения Адама — ему сегодня исполнилось одиннадцать лет. — Просто не верится, что у тебя появилась собака! — удивлялась Пеппер. — Всё так, как ты и говорил. — Он будет здорово ловить крыс. — Адам вовсе не был удивлен. Он похлопал Пса по макушке, и тот замахал куцым хвостиком быстрее скорости света. — Лучше бы это была собака для охоты на лис. — заметил Брайан. — Тогда бы ты поднялся в обществе и стал ростократом. — На самом деле не мог бы, это не так-то просто, — возразил Уэнсли. — И вообще, Адам не захочет стать ростократом, — заявила Пеппер. — А то ему пришлось бы ездить в Лондон на балы и всё такое. Да еще и делать визиты без продыху. — А вот в парламенте было бы неплохо, — заметил Адам. — Можно придумывать всякие законы. Но мне тогда пришлось бы носить парик. Все четверо закивали, считая вопрос решенным: все-таки хорошо, что Пес оказался таким маленьким и неказистым. Они направились к месту строительства новой фабрики на окраине деревни. Производство еще не запустили, но кто-то, должно быть, уже трудился там: с вершины холма можно было увидеть, как дымит одна из труб — как будто по яркой синеве неба мазнули сажей. Дойдя до самого верха, Эти остановились. Они посмотрели на дорогу, ведущую в деревню позади них, и прищурились: внизу что-то двигалось по дороге. Для такой деревушки, как Тадфилд, появление незнакомца — вещь сама по себе необычная. Но то, что приближалось к детям, было необычно вдвойне. Это была престранная конструкция из обручей и металлических перекладин, и, что самое удивительное, кто-то ехал на ней сверху. Они дождались, пока существо, оседлавшее штуковину, пыхтя и отдуваясь взобралось на холм и остановилось рядом с ними. — Простите, а на чем это вы сидите? — спросил Адам. — Уф, добрый день. — Отдышавшись, незнакомка улыбнулась детям. — Это зовется велосипедом. — А почему у него колеса так стоят? — осведомился Уэнслидейл. — Одно перед другим, а не рядом? — Так уж велосипед устроен, — ответила Анафема. — Это замечательное новое изобретение. Ну то есть изобрели его довольно давно, но он что-то все никак не приживется. Хотя каждые десять лет появляются новые модели... Брайан все это время ошеломленно молчал, но теперь наконец выпалил: — На вас штаны! Анафема взглянула на свои ноги, а потом снова на детей и улыбнулась. — Ну да. Что-то вроде. Они называются «блумеры». У Пеппер загорелись глаза. — Как здорово! — Простите, — снова вмешался Адам, — у нас тут обычно не встретишь даму в штанах, да еще и чтобы ехала на влосопеде. — Ничего удивительного. — Анафема уперла руки в бока. — В такой маленькой деревне меньше вероятность встретить новое изобретение или женщину, свободную от социальных условностей, чем в многолюдном Лондоне. — Она не упомянула, что вероятность эта меньше всего на полпроцента. — Впрочем, вместе с новой фабрикой и к вам скоро придут какие-нибудь перемены. — Вы, значит, из Лондона? — спросила Пеппер. Ее скептицизм насчет столичных балов тут же развеялся: если там встречаются такие женщины, как эта, не так уж большой город и плох. — Лондон Тадфилду в подметки не годится, — фыркнул Адам. — У нас тут тысячи всяких изобретений, и вообще гораздо лучше, чем в этом вонючем Лондоне. — О, в этом ты прав! — воскликнула Анафема. — Ты совершенно прав. Просто поразительно, что всё должно произойти именно здесь. Агнесса не оставляет сомнений на этот счет, но... но... Ладно, давайте не будем об этом. В любом случае, лучше вам жить здесь, чем в Лондоне. Сколько вам сейчас — одиннадцать-двенадцать? Живи вы в Лондоне — уже несколько лет работали бы на фабрике. Будем надеяться, к тому времени, как будет достроена ваша, вы уже подрастете. — Мы бы могли зарабатывать! — радостно заявил Брайан. — Адам, тебе уже одиннадцать, ты бы работал полный день и получал уйму денег. Адам поразмыслил над этим. Было бы неплохо позволить себе настоящий набор для игры в кегли. — Может, тебе бы и удалось кое-что заработать, — сказала Анафема сурово, — но для этого пришлось бы трудиться двенадцать часов в день, рискуя покалечиться, потом возвращаться пешком в тесную грязную комнатушку, а с утра снова подниматься ни свет ни заря и идти на работу. Адам помрачнел. — В Лондоне правда так плохо? Анафема кивнула. Пеппер подошла поближе, чтобы рассмотреть ее одежду. Она потянула за штанину. — А дамы правда носят там такое? — Довольно редко, — признала Анафема. — Если честно, большинство женщин в Лондоне озабочены размером своей талии, а не тем, чтобы доказать, что у нас вообще-то есть ноги и мы умеем ими пользоваться... — Анафема нахмурилась. — Э... ну, ты понимаешь, о чем я. Адам всё серьезно обдумал. — Знаете, я, наверное, лучше останусь в Тадфилде, — заключил он. — Похоже, в Лондоне не так уж и здорово, даже с влосопедами. Вся эта фабричная скукота, да еще и женщины себя голодом морят. Анафема взобралась на седло велосипеда. — Правильно рассуждаешь. Ребятам, что там живут, повезло меньше, чем тебе. Остается только надеяться, что вся эта индустриализация не испортит маленькие живописные городки вроде вашего. «Хотя на это у нее уже нет времени», — подумала она мрачно и спросила: — Кстати, вы не замечали чего-нибудь странного в последние дни? Каких-нибудь необычных животных или удивительные природные явления? Дети сказали, что не встречали ничего такого. Странная девушка вздохнула и начала крутить педали ногами, облаченными в широкие штаны. Причудливое устройство, набирая скорость, двинулось вниз с холма. Эти смотрели ему вслед. — Чуднáя она какая-то, — сказала Пеппер. — Ну ладно. Чем дальше займемся? Но Адам все еще глядел сощурившись на удалявшуюся Анафему и думал о детях на лондонских фабриках.***
Одиннадцать лет назад Хастур и Лигур устроили так, что карета, везущая готовую родить леди Даулинг, сломалась рядом с одной небольшой деревней. Так им удалось совершить подмену. Незадолго до этого Антихрист был передан деревенской повитухе, которая... ...которая, похоже, дела его Кто-то знает куда. Азирафель с сомнением разглядывал двуколку. — Забирайся внутрь и садись, — сказал Кроули. — Я на козлах. — Ты собираешься править этим сооружением? — Ну да. Ты ведь не думаешь, что мы вдвоем сможем ехать у Бентли на спине? Она, конечно, крепкая старушка, но такое даже для нее будет слишком. «К тому же я все равно бы с нее свалился, как водится, — мысленно добавил Кроули. — И тогда тебе пришлось бы справляться с этим чудовищем в одиночку». — Ты такое уже когда-нибудь водил? — Я ее купил, — хитроумно избежал ответа Кроули. — Ты только посмотри на нее, ну не красавица ли? Бентли фыркнула и ударила копытом — вполсилы. Ударь она всерьез — и из мостовой полетели бы булыжники. Азирафель провел рукой по боку двуколки. Надо признать, выглядела она весьма элегантно. — Она, бесспорно, хороша. Но сохранит ли она былую красоту, когда мы по твоей милости свалимся в ней в Темзу? — Перестань дергаться из-за мелочей, ангел. Это еще не конец света — по крайней мере, в ближайшие пару дней, — голос Кроули звенел натянутой струной, готовой лопнуть. Демон забрался на козлы. — Дорогой мой, я просто не хочу, чтобы ты упал оттуда... — Мне все равно придется быть снаружи. Иначе Бентли меня не слышит. — Ради всего святого, о чем ты разговариваешь с лошадью? — воскликнул Азирафель. — Ты ведь не угрожаешь бедняжке? — Угрожать Бентли? Ты повредился умом? — Кроули издал нервный смешок. — Может, ты забыл, что эта «бедняжка» — адский скакун? — Ну а ты — адское существо, — заметил Азирафель. — Но я, как видишь, все еще здесь. — Это не одно и тоже... Мы созданы из разного... слушай, я ей не угрожаю, ясно? Я... я... я пою. — Что-что? — Она любит музыку! — Кроули в смущении запустил руку в волосы. Он пробурчал: — Чертова животина скачет как бешеная, если не петь ей что-нибудь успокаивающее. — И что именно ты ей поешь? — в сдавленном голосе Азирафеля слышалось веселье, и непохоже было, будто он так уж сильно старается сдержать смех. — Ну там... Любимые концертные номера королевы. Моцарт в основном... Хорош уже смеяться! Люди на улицах всегда замечали Бентли. Самые дерзкие или самые глупые хотели купить ее у Кроули или пытались держать пари, что их скакун ее обгонит. Кроули, конечно, бывал зловредным, но все же не настолько жестоким, так что от денег всегда отказывался, а когда любители пари подходили ближе и видели вроде бы карие глаза, тускло светившиеся красным, и пар из ноздрей, который больше походил на дым, они отступали сами. Лошадь была черная как смоль, в холке выше любого человека и состояла из одних мускулов. Дорога под ее копытами шла трещинами. В последнее время ее любимым композитором был Шопен. — Только вот от Шопена она перевозбуждается, — печально пояснил Кроули. — Он слишком эмоциональный, и она пускается в галоп. Под Моцарта, по крайней мере, она идет ровной рысью. Азирафель с осторожностью взобрался на сиденье. Двуколка раскачивалась, пока Кроули устраивался на козлах. Ангел хотел было помолиться, но передумал — ведь они с Кроули пытались расстроить планы Небес. Так что, когда он услышал ржание чудовищной лошади и крик «но!», ему оставалось только покрепче ухватиться за скамью.***
Констебль Р.П. Тайлер патрулировал улицы. Его ремень был туго натянут, пуговицы начищены до блеска, а шлем-котелок сидел так высоко, что такое его положение можно было бы счесть невозможным, если не знать о размерах головы мистера Тайлера. Ремешок шлема упрямо сидел на подбородке, а не под ним, но констебля уверили, что так и положено. Он расхаживал по главной улице Тадфилда, заложив руки за спину. Интуиция подсказывала ему, что день будет отличный. Она ошибалась. — Эй ты, парень! Адам, чье преступление заключалось в том, что он был деревенским мальчишкой, вихляясь подошел к нему. — Чем занимаемся? — спросил констебль Тайлер. — Ничем, — вполне закономерно ответил Адам. — Ничем, значит? Но это ты так говоришь. А я тебе скажу вот что: ты что-то задумал. — А, так это теперь незаконно, да, мистер констебль? То есть задумать сходить в церковь — это теперь преступление? Или вот задумать покрасить забор? Но я, пожалуй, пойду и снова займусь ничем, если вы не против. — Будь настороже, юный мистер Янг! — крикнул констебль вслед удаляющемуся Адаму. — Вокруг рыщут люди, готовые возмущать бездельные умы вроде твоего. Вот только вчера я повстречал одну... одну леди — хотя она и не заслуживает этого слова и кое-кто мог бы даже назвать ее ведьмой, — которая носила брюки! — Так она ведьма? — выдохнул Адам. — Не говори глупостей, парень! Ведьм не существует. Это просто городская дамочка со своими «новомодными воззрениями». И глазом моргнуть не успеешь, как все женщины в Тадфилде будут носить брюки. Куда ни посмотри, кругом будут одни лишь ноги и ничего, кроме ног! — Ладно, я пошел. — Адам попытался улизнуть, но констебль был слишком взвинчен, чтобы отпустить его. — Во что превратилась наша великая нация? — продолжал он. — Мы могущественная империя, мы освещаем собой весь мир — и при этом не можем держать ноги наших женщин в одном сплошном цилиндре из ткани! Разве мы дикари? Ведьмовство, говоришь? Да кому нужно страшиться этих сказок, когда прямо под нашим носом мир переворачивается? Зачем бояться ведьм, когда эта ваша «современная наука» грозится разрушить то, на чем мы стоим и стоять будем? Женщины вроде этой плетут заговоры и распространяют опасные идеи. Что станется с нашими старыми добрыми традициями? Что станется с молодым поколением, с юнцами вроде тебя, Янг-младший, когда перед ними будут такие примеры? Но Адам, к которому он обратился, уже дал деру, жалея, что у него нет велосираптора, или как его там, чтобы оказаться как можно дальше. Констебль Тайлер нервно почесал подбородок под ремешком. Он надеялся, что мальчишка не побежал к этой ведьме. Кто знает, жертвой какой темной магии — или, того хуже, воззрений — он может тогда пасть.***
— …И десятичасовой рабочий день для всех! — закончила Анафема. Ее глаза горели решимостью. — Пусть называют меня сумасшедшей, но я верю, что если ограничить рабочую неделю пятью днями, мы сможем работать не менее продуктивно, но при этом число смертельных случаев на производстве уменьшится. А что уж говорить о том, как сократится уровень бедности, если женщинам станут платить больше? И еще — Адам, я хочу, чтобы ты сейчас всерьез выслушал меня, — детей нельзя отправлять на опасные работы. Более того, мы должны ценить жизнь ребенка так же, как ценится жизнь взрослого! — Вы и правда сумасшедшая! — восхитился Адам. — А чего еще ведьмы требуют? — Вообще-то это не имеет отношения к ведьмам, — пояснила Анафема, не желая сбивать мальчика с толку. — Это то, чего хотят нормальные, разумные, сострадательные люди. И всё это осуществимо! Богачи и люди у власти считают себя непогрешимыми, но мы должны сражаться, чтобы убедить их: у общества есть проблемы! Адам увлеченно разглядывал ведьминское логово. Хоть сама ведьма носила штаны и была гораздо моложе и симпатичнее, чем он мог ожидать, сам дом выглядел именно так, как положено: с потолка свисали огромные пучки засушенных трав, в углу бурлил котел, несколько кошек бродили по комнатам, а воздух был одновременно сладким и горьковатым. А еще всюду были разбросаны журналы и брошюры. — Простите, — Адам указал на котел, — это что, зелье? — Кипячу одежду, — пояснила Анафема. — Агнесса пишет, что это убивает демонов, которые несут болезни. Адам был разочарован, услышав, что самые забавные козни, до которых демоны способны додуматься, — это наслать на тебя насморк. И еще он сомневался, что горячая вода сможет их убить, раз уж не убивает адское пламя, — но счел вежливым промолчать об этом. — Во времена моей пра-пра-пра-прабабки люди верили в теорию гуморов, — сказала Анафема. Но на самом деле в болезнях виноваты маленькие, совсем крошечные демоны, которые прячутся в одежде и других вещах. Если содержать себя в чистоте, они не смогут навредить. Но только никто об этом и слушать не хочет. Теперь все винят «ядовитые испарения», дурной воздух. Миазмы. Всё это — лишь еще один повод свалить вину на испорченность нравов и на бедняков и не замечать того, как ужасно мы обращаемся с нашим миром. — Ваши азмы? Да разве можно от них заболеть?! — возмутился Адам тем, что люди выдумывают такую ерунду. Анафема хотела поправить его, но не стала. — Еще Агнесса писала, что здесь произойдет кое-что очень важное. Так что, если вспомнишь что-нибудь хоть немного необычное, пожалуйста, расскажи мне. — Не знаю, мисс. Тут не так уж много всего случается, не то что в этом тухлом Лондоне. А станки правда отрывают детям пальцы? — Иногда и жизни лишают, — ответила Анафема сурово. — И на фабриках будет еще много пострадавших, если мы не предпримем что-нибудь. Ты знаешь, что в Лондоне такой густой смог, что дышать почти невозможно? Зимой из-за дыма можно едва разглядеть собственную руку. А что мы будем делать, когда весь этот уголь закончится? — Да ладно, как уголь может закончиться? — изумился Адам. — Это вполне может случиться. Мир становится все меньше, Адам Янг. Люди убивают его. И, что еще хуже, мы и сами распространяемся, как болезнь. Хоть кто-нибудь способен подумать: «Бог ты мой, может, не стоит пытаться завоевать весь мир, если мы даже свой народ едва в состоянии прокормить»? Но нет, если ты такое скажешь, то ты сразу радикал, предатель, в сговоре с дьяволом! Да дьявол тут ни при чем, Адам! Мир разрушают люди. Люди и их машины.***
Небо над Лондоном было мрачно-серого цвета. Водовороты удушливого дыма и смога, плывущие над бесчисленными фабричными трубами, напоминали бурю, которую Ад наслал на самое гиблое из морей. Что еще хуже, небо падало. Дым полз вниз, проникая в легкие жителей города. Женщины сновали по улицам, закрывая рты платками. У мужчин от едкого воздуха слезились глаза. Сложно было что-то разглядеть из-за смога, а неумолкающий детский кашель заглушал все другие звуки. Трудно было расслышать и шорох, с которым необычно тонкие колеса катились по булыжной мостовой. — Стук копыт был бы привычнее, — прошелестел голос, будто иссохший от голода. — Новое время — новые порядки, — ответил ему другой голос, болезненный и хриплый. — То еще времечко, скажу я вам. — Последний голос, низкий и уверенный, принадлежал женщине, чьи огненные волосы первыми стали видны, когда туман рассеялся вокруг троицы. Они улыбнулись друг другу. — Ну наконец-то! — воскликнула Война. — Давненько не виделись, Мор! — поприветствовал друга Голод. — Чем занимался? — В последнее время пришлось непросто, — оскалился желтозубой улыбкой старик с лицом, изъеденным оспой. — Но всегда можно изобрести что-нибудь новенькое. — Больной и истощенный мир, — воскликнул Голод. — Как же он прекрасен! — Не говоря уже об империях! — Война сверкнула зубами такой белизны, какой уже давно не видел этот город. — Мир, объединенный одной сильной рукой! Она запрокинула голову, и все трое расхохотались а Голод под конец закашлялся. — Да еще к тому же... — Он помахал перед собой в воздухе. — Всё это... это... что это вообще такое? — Может, это... он? — Нет. Он сказал, что мы встретимся с ним в самом конце, — сказал Мор. — В самом конце все с ним встретятся, — усмехнулась Война. — Это что-то другое, — сказал Голод, осматриваясь. — Всё это вредоносное великолепие — это... это... — Добрый день, господа... Все трое повернулись на голос. Перед ними стоял юноша с белыми как снег волосами, на которых не оседал падавший сверху дождь из пепла. Новоприбывший улыбнулся им. — ...И дама, — кивнул он Войне. — Позвольте представиться. Я Загрязнение. Полагаю, что смогу посодействовать вам. Трое остальных зашептались между собой. Появление еще одного Всадника было для них неожиданностью, но юноша явно не был человеком и у него были силы. Мор зло взглянул на него. — Всадников только четверо. С чего ты решил, что можешь к нам присоединиться? — Я всегда говорю: чем больше, тем веселее, — ухмыльнулся Загрязнение. — Люди едут в город, население растет и растет — и посмотрите на всё это великолепие вокруг! — Должна признать, я восхищаюсь твоей работой, — промурлыкала Война. — Но... пять Всадников? Разве так можно? — спросил Голод. — Мир никогда еще не был так велик, — Загрязнение развел руки в широком всеобъемлющем жесте. — К тому же скоро его не станет. Кто может нам помешать? Мор недовольно посмотрел вокруг. — Даже не знаю. Все эти перемены, осовременивание… Мы теперь даже едем не на лошадях. Голод пнул новое средство передвижения. Зазвенели спицы. — Я от них тоже не в восторге. Может, велосипеды — это и прогресс, но как мы теперь будем зваться? «Четыре велосипедиста Апокалипсиса»? Как-то несолидно звучит. — А мне они нравятся, — сказала Война, которая уже сделала свой велосипед красным. — Новые времена — новые порядки. — Голос Загрязнения был похож на свист, с каким газ вырывается из трещины в трубе. — Вы сами так сказали, сэр, — он поклонился Мору, тот коротко кивнул в ответ. — В конце концов, время ускоряется и его осталось не так уж много. Воздух пахнет переменами — и не только ими. Он ухмыльнулся, и все четверо посмотрели на лондонское небо, которое с каждой минутой становилось все мрачнее и мрачнее. Загрязнение просипел: — Скоро этого будет достаточно, чтобы задушить все живое на Земле.***
— ...Вот так и вымерли динозавры, — закончила Анафема. — У Агнессы всё это записано. Адам слушал с раскрытым ртом. Анафема оправила блузу и откашлялась. Она несколько отклонилась от темы, но если уж ее понесло, остановиться было трудно. Адаму, впрочем, ее речь не наскучила. — Динозавры? — О да. Огромные такие зверюги. Их кости иногда находят в земле. И наверняка в школе тебе об этом не рассказывали, потому что никто в наше время не преподает науку. — Что толку зубрить всякую там латынь, когда есть динозавры?! — воскликнул Адам. Ему было бы гораздо интереснее слушать про давно умерших огромных зверей, чем про давно умерших людей, оставивших после себя целые тома писанины. Анафема улыбнулась и протянула мальчику несколько брошюр. — Держи. Я еще много могу рассказать, какая была Земля в прошлом и какой она становится. Вот здесь всё написано. Эволюция, массовое вымирание, революции, права человека — все то, о чем тебе не хотят рассказывать. Адам всю жизнь выслушивал вещи, о которых ему рассказывать хотели, пусть даже и против его воли. Теперь же он с нетерпением ждал новых откровений. — Ты ведь умеешь читать? — нахмурилась Анафема, когда Адам взял брошюры. — Ага. Меня отец научил. — Правильно сделал. — Он сапожник, но говорит, что мне все равно нужно уметь читать. Это было одно из прогрессивных убеждений мистера Янга. Он чинил обувь всей деревне, в том числе и свои башмаки — что было непросто, ведь он всегда твердо стоял ногами на земле. Он часто говаривал, что в башмаках нет проку, если не можешь прочитать указатель и решить, куда ты можешь в них пойти. — Люди правда расползаются, как болезнь? И правда убивают мир? — Адам глядел на ведьму не мигая. — Надеюсь, что нет. Но... Адам... возможно, у нас осталось не так уж много времени, чтобы все исправить. Когда Адам ушел, Анафема взглянула на старинный том, который не предложила мальчику взять на время. Что ж, пора вернуться к действительно важному чтению. Она со вздохом открыла книгу.***
Ньют со вздохом открыл коробок спичек. — Это важно, малец. Конец уж близок! — Я знаю... В смысле, есть, сержант! — добавил он поспешно. Он просто не создан быть военным — вот почему ему не удалось поступить в ополчение. Армия ведьмоловов — единственная армия, которая готова была принять его в свои ряды. Более того, его туда завербовали. — Твоей смекалке нет лучше применения, чем тут. С нами ты сможешь оставить след на этой прогнившей Земле, — говорил сержант Шедвелл. — Если справишься с заданием, полковник Смит будет тобой гордиться, а это высшая честь. «Я один из лучших изобретателей Лондона, а оказался в шайке мошенников», — подумал Ньют. Дело в том, что он был гением. В Лондоне никто лучше Ньюта не умел обращаться с огнем. Он мог перестроить камин так, что тот начинал потреблять в два раза меньше угля. Он мог за считаные минуты развести праздничный костер размером с хижину. Он без труда подчинял себе силу пламени, даже не понимая, как ему это удается. Он даже не проявлял с огню особого интереса: что его по-настоящему завораживало, так это молния. Если приручить молнию, но использовать ее мощь в малых, точно определенных дозах, то можно было бы править миром. Жаль только, Ньют был безнадежен в математике, иначе бы разобрался, как это сделать. А пока что он создавал всякие приспособления, помогавшие укрощать огонь, и построил на этом неплохую репутацию. Придется молнии подождать: сила Ньюта была в огне. А огонь, уголь, пар — это то, что двигало Викторианскую эпоху. У каждого есть свое время. И время свое Ньют сейчас проводил в грязной казарме вместе с еще пятью солдатами самой маленькой в мире армии: он готовился к охоте на ведьму. На дворе девятнадцатый век. Неужто они до сих пор еще не вымерли? — Наши разведчики доложили об о-очень подозрительной активности в этой деревне, — пояснял Шедвелл. — Эти нонешние ведьмы, они хитрющие. Как только найдем ее, надо будет поторопиться — тут-то и пригодятся твои огненные спицы, парень. — Серные спички, они загораются от трения, — уточнил Ньют. — И они не совсем мои, это «люциферы»... — Люцифер?! — ...их делает Сэмюэль Джонс, — быстро добавил Ньют. — Это просто название марки, извините. — А если мы зажжем одну такую, не вырвется ли дьявол наружу и не поглотит ли нас адское пламя? — уточнил рядовой Смит, один из тех пяти солдат, с которыми Ньют уже познакомился. Его лицо, волосы и униформа своим пыльно-серым цветом почти не отличались друг от друга. Когда Ньют прибыл сюда, его представили сержанту Шедвеллу и рядовым Смиту, Джонсу, Брауну и еще одному Смиту. В Армии ведьмоловов было множество Смитов. — Нет, не думаю, — ответил Ньют. — Во всяком случае, я этого не допущу. — Для того он и здесь, ребяты, — сказал сержант Шедвелл. — Как поймаем ведьму, рядовой Пульцифер подожжет ее, и одной прислужницей тьмы станет меньше. Рядовые издали неуверенные ликующие возгласы. Ньют утер рукой лоб. — Вперед, ребяты! — Шедвелл схватил одной рукой колокольчик, а другой книгу. Рядовому Пульциферу досталась свеча. И на этот раз свет ее будет сиять во славе добродетели и их бравая армия одержит победу. Будет о чем рассказать всем двадцати четырем бойцам, когда появится оказия снова собраться вместе. — Ау-у! — Дверь в импровизированную казарму приоткрылась, и в просвете показалась голова миссис Поттс, жившей в соседнем доме. — Дорогуши, а не хотите ли пудинга перед вашим великим походом? Или, может, яблочек для ваших лошадок? Шедвелл застонал и закрыл лицо пятерней. — Дик Турпин не откажется, если можно, мадам, — сказал Ньют. — А кто из них Дик? Это тот, что... э... — Да, он самый, — признал Ньют с досадой. — Проваливай. Мы тут делом заняты, — буркнул Шедвелл. — Ну, мне пора. Духи сегодня неспокойны, но я их скоро утихомирю, не волнуйтесь. А ваш оберег, мистер Смит, будет готов завтра утром. Когда женщина, которая, похоже, решила усыновить их маленький отряд, вышла, Ньют зашептал Шедвеллу: — Сержант, возможно, я неправ, но... разве обереги не ведьмовство? — Миссис Поттс не ведьма, — фыркнул Шедвелл. — Она знахарка. И лучше тебе их не путать, малец. А теперь — по коням! Ньют так и не понял, в чем разница, да сержант, похоже, и сам толком не знал. Что ж, знахарка так знахарка — ему все равно не хотелось бы просить добрую женщину постоять неподвижно, пока он поджигает на ней платье. «И во что я только ввязался?..»***
— Кроули! — раздался приглушенный возглас позади. — Нельзя так быстро ехать по Лондону! — Я не специально! — крикнул Кроули в ответ. — Это всё Бентли! Никак не хочет притормозить. Они уже съездили в деревушку, где появился на свет ребенок Даулингов и произошла подмена младенцев, и вернулись ни с чем, кроме книги, оставшейся от девушки, которую чуть не затоптала Бентли. У них не было ни малейшей идеи, где теперь искать Антихриста. Бентли могла чувствовать чужие эмоции, и от Кроули сейчас ими несло за версту. Хоть она и была исчадием ада весом больше полутонны, но иногда бывала довольно нервной, даже по отношению к существам меньше ее, и даже по отношению к Кроули, который и сам был довольно нервным адским созданием; он слишком напоминал змею, чтобы их отношения складывались гладко. Лошадь неслась через город со скоростью ветра. Кроули начал петь: — Та-да-да, да, тра-ля-ля... — Это из той оперы, что мы вместе слушали в последний раз? — крикнул Азирафель. — Что? — Я говорю... — крикнул Азирафель и вдруг замолчал. Теперь он вспомнил это ощущение — когда даже свой голос едва слышишь из-за окружающего шума. Им нужно всё серьезно обсудить, а в Лондоне вряд ли найдешь место, где не придется кричать. Или заведение с достойной едой. У Азирафеля были причины тянуть с переездом сюда: пока здесь не откроется хотя бы один приличный ресторан, ангел останется жить за городом. Бентли постепенно успокаивалась, двуколка замедлилась достаточно, чтобы зубы ездоков перестали выбивать дробь. — Я вот что подумал, — сказал Кроули. — Я знаю людей, которые могут поискать мальчика, такое как раз по их части. Я могу послать им сообщение... ну, с голубем, например, и пусть они ищут, а мы с тобой пока придумаем, что делать, когда он отыщется. Хорошо? Ангел? Он взглянул на пассажирское сиденье. Азирафель уткнулся носом в ту самую книгу. Кроули отпустил поводья — Бентли все равно редко их слушалась — и развернулся к нему. — Ангел. — Прошу прощения, дружище. — Азирафель все еще не отрывался от книги. — Что ты сказал? Кроули ощутил, как внутри поднимается знакомая волна ярости: мир вроде бы почти такой, как тебе хочется, — и все же совершенно неправильный, как будто его поставили немного неровно. В каком-то смысле так и было, Кроули вспомнил, как увидел его впервые. И мир до сих пор был слегка перекошен. Кроули сверлил Азирафеля взглядом. Ангел этого не замечал. Нет, с этим веком определенно что-то не так. Ты проводишь целые дни на улице, промерзая до костей, никогда не видишь солнца, а придя домой, придвигаешься слишком близко к огню в попытке оттаять — и обжигаешь лицо. Ноги твои натерты булыжными мостовыми, глаза саднит от вечного дыма в воздухе, и неважно, какие очки ты наденешь. Лучшее, что может достаться на обед, — это не слишком грязная картофелина, и это если картофель сейчас вообще можно добыть. После того как Франция сошла с мировой сцены, Кроули мог бы отправиться куда угодно. Ангел тогда сказал: «Я слышал, в Англии сейчас вершатся важные дела. Давай попробуем поехать туда». Нельзя сказать, что он попросил Кроули последовать за ним, нельзя сказать, что они это запланировали вместе. Но в восемнадцатом веке Азирафелю всё так хорошо удавалось: у него было чутье на таланты и важных для истории людей, он знал, как попасть на самые пышные приемы. И Кроули поехал с ним. То есть не с ним, а скорее за ним, чтобы неусыпно следить за своим противником. Конечно же, в этом нет ничего нового — они делали так веками, — но на этот раз у Азирафеля было большое поместье за городом, он приглашал туда своих любимых писателей и прекрасно ладил с людьми, потому что был именно таким, каким подобало быть в это время. Он идеально подходил этому веку, с его любовью к чаю, с обходительными манерами, с благопристойностью, доведенной до абсурда, — со всем тем, чего Кроули не выносил; скука смертная, а теперь даже нельзя залечь в спячку. Кроули остановил повозку. Бентли мгновенно послушалась его. Уже это должно было привлечь внимание Азирафеля. — Ангел. — Я только... — Положи эту чертову книгу! Книга громко захлопнулась. Азирафель остановил на нем далеко не ангельский взгляд. — У нас ес-сть дело, — прошипел Кроули. — Или ты забыл? — Я не забыл. Тебе не приходило в голову, что книга, которую я читаю, может действительно пригодиться? — Конечно, не приходило! Как бы оно пришло, раз ты не удосужился мне сказать? Мне осталось предположить, что ты витаешь в облаках, избегая реальности... — Прошу прощения? С этим веком действительно что-то не так. Кроули не мог остановиться. Бентли робко топнула копытом по булыжнику и тихо заржала. Несколько чумазых мальчишек бросились наутек — а ведь обычно такие ни за что не упустят интересное зрелище. — Прости, что помешал, — сказал Кроули, — но у нас тут серьезное дело. Может, если бы ты не был так увлечен шубертиадами и игрой в вист... — И что тогда? Конец света не наступил бы? — Азирафель встал, и коляска зашаталась. — Не хочешь ли ты сказать, что это моя вина? — Нет, я... — Потому что я в кои-то веки получаю от жизни удовольствие? Извини, дорогой мой, но может показаться, что ты мне завидуешь. Кроули сверлил его взглядом. Начало моросить. Капли дождя несли сверху сажу, и воздух между ангелом и демоном помутнел. — Что ж, мне, конечно, жаль, что тебе не удается так бурно веселиться, как в Возрождение, — продолжил Азирафель. — Но если ты собираешься проспать все это время, то тебе, без сомнения, будет скучно. Да что с тобой стряслось? Ты как будто потерял интерес ко всему. — А в чем твой интерес? Думаешь, что влияешь хоть на что-то, притворяясь добродушным помещиком где-то в глуши? Ты это называешь «не отставать от жизни»? Здесь, в городе, люди умирают, ангел, а ты слишком далеко, чтобы это видеть! — Я помню четырнадцатый век. Кроули от неожиданности раскрыл рот. — Я помню тебя в четырнадцатом веке, — упорно продолжал Азирафель. — Ты тогда держался городов. Ты всё это видел, ты «не отставал от жизни». И я помню, что это с тобой сотворило. Так что не думай, что я убегаю от действительности из лени или... или из равнодушия. Кроме того, разве ты сам не пытаешься сбежать, залегая в спячку? Кроули молча смотрел на него. Азирафель неторопливо сел обратно. Бентли еще раз в нетерпении топнула копытом. Азирафель ждал. Хуже всего было то, что Кроули даже не мог понять, рассержен ли он, достаточно ли ему не все равно, чтобы сердиться. — Полагаю, сейчас будет лучше, если ты отвезешь меня домой, — сказал Азирафель. — У нас нет времени! — воскликнул Кроули и услышал, что перешел на фальцет. — Нам некогда разъезжать из Лондона к тебе домой и обратно. — Тогда, возможно, нам следует разделиться, — пожал плечами Азирафель. — Таким образом мы могли бы охватить больше территории. Кроме того, как ты и сказал, у нас обоих есть люди, которых мы можем привлечь к этому делу. Кроули медленно развернулся обратно лицом к Бентли. Лошадь выжидательно дернула хвостом. Демон взял в руки поводья. — Ладно. Прекрасно. Но если твой дом обрушится, когда ты попытаешься впихнуть на полку еще одну книгу, я не виноват. Новости до меня сейчас доходят небыстро, так что извини, если не примчусь по первому зову.