every winter fades away (into the spring)

В детстве Эмма научилась любить лето. Лето означало быть теплой, не надевая пальто и не запутываясь в одеяла, которые она не могла себе позволить. Лето означало, что никто не посмотрит дважды на подростка, который бродит в одиночестве в школьные часы. Лето означало, что велосипеды оставлялись вне дома, которые было легко одолжить, просто до тех пор, пока они ей были нужны. Лето означало быть окруженным другими детьми и чувствовать, что она принадлежит ему, как если бы она была такой же, как и все остальные. Лето для Генри другое – дни на пляже с друзьями, часы и часы видеоигр, пока Реджина не выгонит его из дома, по вечерам записывать истории в книгу ручкой автора – и Эмма очень благодарна за это. Генри принадлежит ему, он такой же ребенок, как и все остальные. Она смотрит, как он идет по двору Реджины с Нилом и Дэвидом, и чувствует, как спокойствие наполняет её. Нил подходит слишком близко к грилю, и Реджина бросается вниз, чтобы поднять его на руки, возвращая в безопасную зону. Он бормочет с ней минуту, его руки бешено двигаются от возбуждения, когда он говорит ей что-то, что не поддается расшифровке, и Реджина улыбается ему и очень внимательно кивает. Эмма переворачивает картофель на гриле и наблюдает за ними, тепло в её животе, как пузырь, растет, растет и растет, охватывая её всю, и она думает, что им нужен ещё один. Она хочет думать, что у неё должен быть ещё один, потому что Реджина так хороша с детьми, и всё, о чем она может думать, – молодая Реджина с крошечным Генри. Но мы. Мы могли бы. Она не может представить себе, чтобы вырастить ребенка в одиночку, но это кажется прекрасным, словно мечта, снова пройти через это с Реджиной. Реджина всё ещё с Нилом, терпеливо присела рядом с ним. Дэвид ныряет и хватает его, усаживая на плечи бегая кругами с Генри. Реджина кричит: – Там сад! – с тревогой и вздохами, долготерпением и такой любовью, что сердце Эммы забилось чуть быстрее, – невыносим, – говорит она, присоединяясь к Эмме за грилем. – Я удивлена, что на этот раз он не приставил меч к моим помидорам. Эмма виновато ерзает. Хорошо, да, это было её идеей на прошлой неделе, но в свое оправдание Реджины не было дома и не должна была узнать об этом. Когда брюнетка нашла виноградную лозу, срезанную в своем саду, Эмма взяла на себя всю ответственность. Реджина в течение пятнадцати минут читала ей лекцию о примере, который ты подаешь нашему сыну, и не показала никаких признаков того, что знала, что Дэвид был замешан или что именно он срезал лозу в первую очередь. – Это был… – Верно, – понимающе говорит Реджина, беря готовую картошку с гриля и дуя на неё. – Ты знаешь, я не собираюсь снова ругать твоих родителей. Моё искупление – терпеть их идиотизм до конца своей жизни, – она откусывает кусочек, закрывает глаза и удовлетворенно поджимает губы. Эмма смотрит на нее, ошеломленная причинами, которые она не может объяснить. – О, это здорово. Намного лучше, чем переработанный мусор от Бабушки. – Тебе нравится этот переработанный мусор от Бабушки, – возражает Эмма, поднимая брови. Реджина неубедительно усмехается: – Ты знаешь, что делает со мной жирная еда бабушки, – Эмма знает. В прошлом месяце Эмма нашла Реджину наполовину согнутой в мэрии. Блондинка уложила её на диван, потирая ей живот, пока Реджина стонала угрозы в адрес бабушкиного заведения. Это было... ну, при более приятных обстоятельствах она бы не возражала. Реджина толкает её бедром, как будто она знает, что происходит в голове Эммы. Эмма усмехается ей, и Реджина подцепляет вилкой ещё немного: – Попробуй, – приказывает она, и губы Эммы приоткрываются, когда Реджина кладет жаркое ей в рот. Её пальцы на мгновение скользят по губам Эммы, а затем исчезают, и Эмма остается с выжидательным взглядом Реджины и самым потрясающим жарким, которое она когда-либо ела, во рту. – Феноменально, – вздыхает она с полным ртом, и Реджина снова толкает её, возвращаясь к грилю. Её щеки в миг вспыхивают. Через несколько минут Эмма сама переворачивает котлеты для гамбургеров. Реджина ушла на кухню, в поисках Мэри Маргарет, а Дэвид упал в сад и отчаянно пытается сбежать, не причинив никакого видимого вреда. Генри лежит на траве, с согнутыми коленями и лицом к солнцу, а Нил снова и снова пытается подняться на ноги и падает обратно. Это та семья, о которой она мечтала, когда была подростком, странствуя летом по Миннесоте, и теперь она наконец... Её мать и Реджина возвращаются на улицу, Мэри Маргарет улыбается ей, Реджина возвращается к грилю. – Пора заставить твоего отца заняться чем-нибудь, – говорит она, небрежно скользя рукой по пояснице Эммы, и Эмме приходится физически удерживать себя от прикосновения Реджины. Реджина замолкает, внезапно хмурясь: – Тебя укусили? – говорит она, внезапно её пальцы дотрагиваются до шеи Эммы. – Я сказала тебе нанести репеллент (прим. Репеллент – природное или синтетическое химическое вещество, применяемое в бытовых целях для отпугивания членистоногих.) перед выходом во двор. Комары здесь раздражают больше, чем моя сестра в плохой день. Эмма тянется к шее. Пальцы Реджины ускользают, оставляя за собой мурашки по коже. – Не чешется, – говорит она, пожимая плечами. – Кстати, когда Зелина придёт? – Она ждет, когда её маленькая примадонна проснется после третьего дневного сна, – кисло говорит Реджина, но её глаза светятся, когда она говорит о них обеих, Зелине и Робин. Эмме нравятся такие глаза, сверкающие, мягкие и сияющие той бесконечной любовью, которой, кажется, обладает Реджина, и она прислоняется к грилю, чтобы полюбоваться ими, прожигая дыру в своей майке. Она визжит, и Реджина исправляет это, взмахнув пальцами, прежде чем ими щелкнуть, а Дэвид воет и выскакивает из сада, как будто он внезапно загадочным образом приземлился на кучу очень колючих роз. – Гриль, – приказывает она ему, усаживаясь рядом с Мэри Маргарет на шезлонги. – Сделай что-нибудь полезное, для разнообразия. Эмма направляется внутрь, чтобы проверить повреждения на рубашке и, возможно, на спине, смотря в зеркало в ванной и встав на цыпочки, прежде чем вспомнить, что у неё что-то на шее. Сначала она думает, что это размазанная сажа, но след слишком легкий и слишком... стилизованный, больше похожий на каракули карандашом, чем на ошибку. Она смотрит в зеркало, вытирая, пока кожа не становится красной. Линии не уходят. Они почти похожи на слово, еле различимые, и на мгновение она задается вопросом, что если… Но нет, было бы абсурдно, если бы это была отметка родственной души. Раньше она была влюблена в свою жизнь, видела, как на её теле появлялись легкие каракули, которые затем исчезали, когда она снова возводила стены, и теперь она чувствует себя легкой и мягкой, и ей никогда не требовалось имя на коже, чтобы приземлиться. Последнее, чего она ожидала сейчас, окруженная любовью и лишенная всяких желаний ни к кому за пределами её семейного кокона, – это знак родственной души, снова появляющийся на её коже. Она даже не может разобрать имя, чтобы понять, в кого она должна теперь влюбиться. Не обращай внимания. Она встряхивается и наклеивает пластырь на шею. Следы снова исчезнут, как и момент притяжения, вызвавший их, исчезнут так же быстро, как и появились, и это больше не имеет значения. Всё просто.