Пандемониум

— Рядом, Садахару! — скомандовала Кагура, но было слишком поздно; к тому моменту, как она проскользнула в ворота поместья и подхватила поводок, Садахару уже задрал лапу и обильно полил розовый куст на краю сада. Нежные цветы увяли под напором едкой жёлтой струи. Гинтоки и Шинпачи миновали ворота и догнали остальных как раз вовремя, чтобы увидеть последствия. Они посмотрели на поникший розовый куст, затем обозрели окрестности — безупречно ухоженный сад, расположенный в глубине сада особняк и пожилую женщину в дорогом кимоно, стоящую на крыльце дома и не спускающую с них глаз. Они синхронно поклонились, развернулись и в два раза быстрее устремились обратно к выходу — где, само собой, и застряли, когда общая ширина их плеч превысила ширину ворот. — Извините! — крикнула вслед старуха, спускаясь с крыльца с тростью в руке и направляясь к ним по дорожке из полированных камней. — Это ваша собака? — Садахару! — рявкнула Кагура, безрезультатно дергая за поводок, пока Садахару придирчиво обнюхивал результат своих деяний, а затем начал рыть землю у корней розового куста. — Н-наша собака? — с запинкой пробормотал Шинпачи. — Это её, — перевел стрелки Гинтоки. — Впервые в жизни вижу этого пса. И девчонку тоже. Пойдем, Шинпачи-кун, — и они предприняли ещё одну решительную, но тщетную попытку одновременно выйти через узкие ворота. Но прежде чем они вырвались на свободу, высохшая и морщинистая рука старухи, похожая на куриную лапу, легла на плечо Шинпачи. Тот взвизгнул и подпрыгнул, ударившись головой о деревянную перекладину ворот. Когтистые старушечьи пальцы так и не выпустили его из своей хватки. — Этот розовый куст, — сказала женщина, уставившись на Садахару. Слёзы туманили ее глаза. — Мой покойный муж... — Я запомню тебя молодым и красивым, — пробормотал Гинтоки, ловко обходя Шинпачи и минуя ворота в одиночку. — Мой покойный муж всегда ненавидел этот розовый куст! — старуха засмеялась сквозь слезы. — Я не знаю, сколько раз он говорил о том, чтобы выкопать его, но шипы... О, большое вам спасибо за то, что так почтили память моего любимого Юкихито! Не знаю, как вас и благодарить. Гинтоки остановился на полушаге, развернулся на пятках и бочком проскользнул обратно в ворота. Шинпачи взглянул на Кагуру и Садахару, поправил очки и произнёс: — Но мы на самом деле ничего не сделали... Локоть Гинтоки впился в бок Шинпачи под углом, идеально подходящим для того, чтобы выбить воздух из лёгких и заставить замолчать. — Он имеет в виду, ничего особенного, — спокойно сказал Гинтоки. — Обычное дело — для лучших Ёрозуя в Эдо. Так о какой благодарности вы говорили? — Подождите здесь, — сказала женщина и заковыляла обратно к дому. Шинпачи уставился ей вслед, ошеломлённый и слегка окосевший, возможно, от удара по голове. Садахару закончил свои раскопки около розового куста, практически выкорчевав растение; он принюхался к корням, заскулил и отвернулся, виляя хвостом. Кагура потянула его за поводок к остальным, и гигантские собачьи лапы оставили заметные отпечатки посреди клумб. — Так чего там бабуля хотела? — спросила Кагура. — Она тебя оштрафует, Гин-чан? — Оштрафует меня? Это твоя собака натворила! — Или, может, она звонит в полицию, чтобы тебя арестовали... — Она возвращается, — сказал Шинпачи, потирая голову одной рукой, а рёбра другой. Действительно, старуха уже ковыляла обратно по тропинке. Она сменила трость на длинные широкие кожаные ножны; у вложенного в ножны меча были массивное стальное навершие и рукоять, достаточно большая для двух рук. Оружие явно весило немало, но, несмотря на это, она осторожно несла его в руках, не используя в качестве опоры и не позволяя ему волочиться по земле. Одна из её костлявых лап обхватывала эфес, и Гинтоки слегка поменял позу, расслабив руки и опустив их по бокам так, чтобы ладонь покоилась на рукояти его боккена. Но старуха не выхватила меч, подойдя к ним; вместо этого она остановилась и протянула его им, словно скипетр. — Это был последний меч моего Юкихито, — сказала она. — Он всегда говорил, что жаждал, чтобы им владел кто-то, обладающий силой, достойной его силы. Он хотел бы, чтобы вы его взяли. Кагура сморгнула. — Но Садахару мечами не пользуется. — И мы тоже; это незаконно, — сказал Шинпачи. — И это всё равно не японский меч, — сказал Гинтоки. — Нет, — согласилась женщина. — Он был выкован по европейскому образцу, это фламбард. — Спасибо за предложение, леди, но сегодня мы пас, — произнес Гинтоки, махнув рукой в знак прощания. — Предложите его следующей собаке, которая заглянет в ваш сад. — Но я знаю, что это для вас, — стояла на своём старуха. — Вы могли бы совершить великие дела с этим мечом! С трудом совладав с весом оружия, она с помощью Шинпачи частично извлекла меч из ножен. Клинок был прямым, а не изогнутым, но край оказался зазубренным, а само лезвие изгибалось волнами, ярко серебрясь в солнечном свете. Однако ещё ярче сверкал массивный бриллиант, вделанный в лезвие прямо под рукоятью. Чистый, блестящий, без единого изъяна кристалл размером с гусиное яйцо. Глаза Гинтоки, Кагуры и Шинпачи, увидевших его, тоже расширились примерно до размеров яйца. — Но если подумать, — сказал Гинтоки, — поскольку владение клинком в наши дни незаконно, мы действительно должны избавить вас от него... — Но, Гин-сан, — прошипел Шинпачи, — мы не можем принять что-то подобное. Тем более за то, что даже не выполнили работу... — Мы исполнили последнее желание ее уважаемого мужа, — прошептал в ответ Гинтоки, — так почему бы нам не получить небольшую награду за нашу доброту? — Но это не небольшая... — О, спасибо! — весело сказала Кагура и выхватила меч из старухиной руки. Полностью вытащив зазубренный клинок из ножен, она на пробу взмахнула им, описав в воздухе сверкающую дугу. Только благодаря своим молниеносным рефлексам Гинтоки избежал появления импровизированной тонзуры на голове. Старуха просияла и кивнула, а Шинпачи испустил привычный вздох вынужденного капитулировать человека. — В любом случае, это, вероятно, подделка, — сказал Гинтоки, вернувшись в контору Ёрозуя. — Скорее всего, просто стекляшка. Мы правильно сделали, что избавили старуху от этого меча, прежде чем она в нём разочаровалась. Её муж, наверно, делал игрушки, и меч, наверно, тоже игрушечный. Фламбард просвистел, как ветер в каньоне, когда Кагура описала им круг, зацепив угол диванной подушки и отхватив часть стола. — Игрушки так не режут, — заметил Шинпачи, уклоняясь от мелькнувшего над ухом лезвия. — Игрушка неинтересна, если не похожа на настоящую. Кроме того, кто-нибудь слышал о том, чтобы драгоценный камень вставляли в лезвие меча? Украшение рукояти — это одно, но клинок — это слишком броско для настоящего оружия. И уж точно для этого не стали бы использовать бриллиант подобной величины. Эта штука обязана быть подделкой. В бриллиантах даже не бывает такого количества квадратов. — По-моему, это караты, вообще-то, — сказал Шинпачи. — И Звезда Африки... Кагура сделала ложный выпад, перепрыгнула через диван, чтобы нанести удар невидимому противнику, развернулась и со свирепым боевым кличем рассекла воздух, а заодно и лежащий на столе выпуск «Джампа». Гинтоки завопил так, словно его собственное сердце раскололось надвое, вскочил со стула и чуть не сбил Шинпачи с ног, нырнув за журналом. Беспомощно опустившись на колени, он подобрал два фрагмента, но было уже слишком поздно; журнал не спасли бы и два рулона прозрачного скотча. Поврежденные страницы уныло зашуршали. — Но я только половину прочитал, — простонал Гинтоки. — И сегодня пятница; всё везде уже распродано. — Когда мы продадим вот это, сможешь купить все тома, причем абсолютно новые! — заявила Кагура, размахивая мечом, чтобы продемонстрировать вставленный в лезвие бриллиант. — Это стекло, говорю тебе, стекло! — сказал Гинтоки. — Этот камень даже краску на BMW бы не поцарапал. — Да ну? — сказала Кагура. — Тогда как насчёт этого? Подойдя к окну, она приложила меч к стеклу так, чтобы плоскость лезвия и гарда были параллельны его поверхности, а грани кристалла касались его. А потом с оглушительным визгом проскребла им по стеклу. Садахару, сидевший в углу и теребивший ножны, заскулил и закрыл уши лапами. Кагура опустила меч, на стекле отчётливо виднелась глубокая белая отметина, оставленная камнем. Гинтоки и Шинпачи отняли руки от ушей и уставились на это неожиданное доказательство. — Это... это царапина, Шинпачи-кун? — Это царапина, Гин-сан. — Этот камень поцарапал стекло, как алмаз, Шинпачи-кун? — Он поцарапал его, Гин-сан. — Я же говорила, — самодовольно сказала Кагура. — Мы сможем купить все выпуски «Джампа» и всё суконбу, которые захотим. — Забудь об этом! — воскликнул Гинтоки. — Парфе из дыни! Швейцарский шоколад! — Комплект DVD-дисков концертов Оцу-чан — новое специальное лимитированное коллекционное издание! — Маринованные огурцы Цукемоно для риса прямо из Киото! — Новая Веспа! Или Харлей! Или космический автомобиль «Бентли»! Или яхта! — Настоящий сукияки из говядины! — Я... я мог бы рассчитаться по долгам за додзё. По всем долгам... — Ты мог бы купить новое додзё! И особняк за городом. И замок! — Гинтоки задумался. — Хотя, наверно, я не смог бы одолжить тебе достаточно денег на замок. — Ты бы ничего не смог ему одолжить! — запротестовала Кагура. — Это мой меч, значит, мой бриллиант. — О, ты ошибаешься, Кагура-чан, это мой меч. Но так как я немного задолжал тебе и Шинпачи... Кагура обхватила меч руками и воинственно выпятила нижнюю челюсть. — Бабуля отдала меч Садахару, а Садахару — моя собака, так что он мой. — Чего? А кто платит за семь пакетов собачьего корма в день, чтобы наполнить чудовищный желудок этого чудовищного пса? — Я думаю, что обычно это делает Отосэ-сан, — высказался Шинпачи. — Хотя Катарина и сестрица иногда вносят свою лепту. — Ну, может и так, но кто тащит эти тяжёлые мешки вверх по лестнице? — Мы должны оценить камень, — сказал Шинпачи. — Чтобы узнать, сколько он на самом деле стоит. — Ну так вперёд! — Кагура направилась к двери. — Подожди, Кагура-чан! — завопил Шинпачи, с боем вырывая ножны из лап Садахару и следуя за ней. — Тебе не стоит выходить на улицу с мечом наголо — может быть, мы могли бы положить его в магазинную сумку — как будто бы это зонтик... Гинтоки глянул в окно на тёмное ночное небо. — Какой ювелир будет работать в девять вечера? — спросил он. Садахару склонил гигантскую белую голову набок и выразительно гавкнул. — Это был риторический вопрос, — сообщил ему Гинтоки и встал, чтобы последовать за Кагурой и Шинпачи. Только в двенадцатом часу ночи Ёрозуя наконец признали, что в нерабочее время ювелиров-оценщиков не найти. По крайней мере, таких, с которыми хотелось бы иметь дело; у Гинтоки было несколько предложений насчёт того, где искать, но Шинпачи наложил на них вето. Так что, оставшись обескураживающе бедными ещё на одну ночь, они отправились домой с мечом в ножнах, завёрнутым в пластиковый пакет и засунутым за пояс Гинтоки, когда Кагуре надоело таскать его самой. Возле дома Отосэ-сан они столкнулись с Катариной, которая стояла под их вывеской и кричала в их окна: — Потише там, вы, ни на что не годные нахлебники! Ваш галдёж мешает гостям! — Чей галдёж? — поинтересовался Гинтоки, выглядывая из-за её плеча. — Ваш галдёж, — сказала Катарина, потом посмотрела на них троих, прежде чем задрать голову, чтобы снова глянуть на окна. — Вы что там вытворяете... наверху...? — Только мы-то не наверху, — сказала Кагура. — Звучит так, как будто кто-то там всё-таки есть, — сказал Гинтоки и наклонил голову, прислушиваясь к грохоту чего-то бьющегося на верхнем этаже. Он искренне надеялся, что это была посуда, а не окно. Осколки тарелок можно просто выбросить, но стёкла пришлось бы вставлять, а Отосэ возражала против того, чтобы оконные проёмы забивали досками. — Если это грабители, может, нам позвонить в полиц... — начал Шинпачи. — Кто-то забрался к нам в дом! — завопила Кагура и, перепрыгивая через две ступеньки, бросилась вверх по лестнице, чтобы рывком распахнуть дверь — дверь они тоже запирали, Гинтоки был в этом вполне уверен, но, судя по треску ломающегося дерева, теперь это явно было не так. — Вы что тут делаете? — заорала Кагура на весь квартал. — Лучше нам убедиться, что никто не пострадает, — сказал Шинпачи. Гинтоки уже поднимался по лестнице. Что, если это разбился телевизор? Само собой, после продажи бриллианта они всё равно могли бы купить широкоэкранный телек, но у него сохранилось так много воспоминаний о том, как он смотрел репортажи Кецуно Аны по этому телевизору... Дверной замок был выломан, как успел заметить Гинтоки прежде, чем отступить в сторону, уклоняясь от столкновения с несущимся в его сторону телом. Гуманоид, но не человек; в дополнение к рукам и ногам у него оказался длинный, похожий на хлыст, хвост. Раскинув все эти пять конечностей, существо ухитрилось зацепиться за перила, едва не свалившись вниз, и подтянулось обратно на балкон, шипя, как разъярённая змея. Он не узнал эту расу аманто: долговязое, странно сложенное тело в тёмной униформе и плоское лицо ящерицы, лишённое волос и носа, но покрытое чешуёй оливкового цвета. В когтях левой руки существо сжимало нож, короткий клинок был длиной всего лишь в ладонь, но светился в темноте странным зелёным светом. Круглые жёлтые глаза уставились на Гинтоки, и пришелец снова зашипел, высунув чёрный язык из безгубого рта. Гинтоки поднял одну руку. — Йо. Добро пожаловать в Ёрозуя Гин-чана. Сегодня вечером мы закрыты, но можешь прийти завтра утром, когда захочешь. Затем он выхватил боккен другой рукой. Деревянный меч с приятным треском ударил пришельца по плечу и швырнул его через перила на улицу. Тот приземлился на ноги и задрал голову, бросая вверх злобный взгляд и прошипев проклятие аманто, которое Гинтоки не слышал уже довольно давно и никогда до этого — вне поля боя. Шинпачи тоже сжимал свой боккен, одновременно пытаясь заглянуть за край балкона и дико озираясь в поисках других нападавших. — Эй, Шинпачи, — окликнул Гинтоки, положив руку на перила и готовясь спрыгнуть на улицу, — почему бы тебе не помочь Кагуре приготовить чай для наших клиентов, пока я достану пирожные? Шинпачи крепче сжал свой деревянный меч и пристально посмотрел на него. — Гин-сан, это не... Крик, прорезавший ночь в этот момент, принадлежал не ящерице — высокий голос явно был девичьим. Глаза Шинпачи за стеклами очков расширились. — Кагура-чан! — Кагура! — Оставив человека-ящерицу на улице, Гинтоки вслед за Шинпачи бросился к двери. Лампы не горели, но в свете уличного фонаря они увидели Кагуру, стоящую на столе посреди комнаты, лицом к лицу с ещё тремя людьми-ящерами, замершими напротив. Зелёные кинжалы зловеще светились, и маленькие жуткие огоньки отражались в жёлтых глазах пришельцев, когда они шипели на неё. Кагура стояла в боевой стойке, но её левая рука была прижата к правому предплечью. Она оглянулась через плечо на Гинтоки и Шинпачи и заныла: — Гин-тян, он меня укусил! Прямо в руку! Прямо зубами! — Чем ещё он должен был тебя укусить? — спросил Гинтоки, точнее, начал спрашивать. Прежде чем он успел закончить вопрос, Кагура внезапно упала, не издав ни единого звука — просто рухнула на спину, как будто её ударили по голове, несмотря на то, что никто из пришельцев не двинулся с места. — Кагура-чан! — Шинпачи подскочил, чтобы поймать её, и едва успел удержать её голову от удара об угол стола; они оба свалились на пол клубком переплетённых конечностей. Люди-ящеры бросились на них, но Гинтоки оказался быстрее; одним взмахом своего боккена, пришедшимся как раз в животы, он отшвырнул двоих нападавших к стене. Третий был проворнее; вне досягаемости деревянного меча он бросился на уже поверженную добычу. Кагура не пошевелилась, чтобы защититься, неподвижно лёжа на полу, но Шинпачи выбрался из-под неё и вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы отбить светящийся кинжал своим боккеном. Нож разрезал деревянное лезвие меча с такой же лёгкостью, с какой разрезал бы помидор в рекламном ролике, и Шинпачи взвыл, словно Садахару, которому наступили на хвост. Когда человек-ящер двинулся на него, он замахал оставшимся обрубком, отступая к стене, чтобы в последнюю секунду внезапно изменить тактику и, оттолкнувшись от стены, бросился на пришельца, схватив его поперёк тела. — Неплохо, Шинпачи, — одобрил Гинтоки, когда столкнулся лицом к лицу со своими собственными противниками, следя за их зелёными кинжалами — достать новый боккен было сущим мучением; даже когда он заказывал экспресс-доставку, почта вечно задерживалась на день-другой. К счастью, пришельцы были быстры, но не настолько; избегать их осторожных выпадов не составляло большого труда, хотя наносить ответные удары и было сложнее. Шинпачи снова вскрикнул. Гинтоки нырнул между двумя своими противниками и увидел, как стоящий напротив Шинпачи пришелец наносит удар — в этот момент он был больше похож на змею, чем на ящерицу: его плоская голова метнулась вперёд, клыки сверкнули в открытой пасти. Выпад оказался настолько стремительным, что клыки вонзились в шею Шинпачи прежде, чем тот смог поставить блок или уклониться. Шинпачи закричал, не только от боли, но и от неожиданности, и замахал обрубком своего боккена, но человек-ящерица мгновенно отпустил жертву и скользнул прочь, оказавшись вне его досягаемости. — Гин-сан, — выдохнул Шинпачи, прижимая руку к шее и опускаясь на колени; потом его лицо вытянулось, и он, обмякнув, ничком рухнул на пол — совсем как Кагура. — Шинпачи! Двое врагов позади него; Гинтоки атаковал, не глядя, ударил локтем в живот одного, приложил другого по чешуйчатой голове рукоятью своего боккена, а затем бросился к третьему, который как раз склонился над Шинпачи. Не давая ему возможности сделать что-либо ещё, Гинтоки схватил его за тощий хвост обеими руками — чешуя оцарапала ладони — сбил пришельца с ног и швырнул через стол в его соотечественников. Ублюдки, однако, были крепкими; они уже поднимались на ноги, держа кинжалы в когтистых лапах и рыча: — Если он у тебя, ты его от нас не скроешь, самурай! — Самурай, да? — сказал Гинтоки. — Тогда как насчёт того, чтобы я показал вам оружие самурая, — и он сорвал пластиковый пакет с заткнутых за пояс ножен и вытащил меч. Зелёное мерцание их ножей заискрилось в гранях бриллианта и неровными узорами легло на волнистое лезвие. — Как думаете, ваши светящиеся зубочистки прорежут эту штуку? Или сначала она отрубит вам хвосты? Люди-ящеры отпрянули, негромко шипя друг на друга. Гинтоки не дал им времени на раздумья; размахивая мечом, он бросился на ближайшего, намереваясь отхватить конечность — хвост, руку, ногу; ему было без разницы. Пришелец вскинул руку, чтобы блокировать удар, и успешно отбил клинок; его экипировка, похоже, была усилена чем-то вроде доспеха, но Гинтоки услышал, как что-то треснуло от удара, и противник вскрикнул от боли. Отскочив назад, он бросился в окно, разбив стекло головой и прикрывая руками свои большие жёлтые глаза. Гинтоки повернулся лицом к остальным, но те уже выбегали наружу, минуя сломанную дверь, их ботинки стучали по деревянным ступенькам. Он мог бы погнаться за ними, но пришлось бы бежать по оживленным ночным улицам с незаконным мечом в руках, кроме того, были ещё и другие дела, которыми следовало заняться. Вложив фламбард в ножны, он нащупал выключатель на стене, включил свет и огляделся. Один из диванов был перевернут, стоявшая на столе лампа валялась на полу, осколки разбитой лампочки смешались с осколками оконных стёкол. В остальном комната мало чем отличалась от своего обычного состояния. Даже Кагура, лежавшая посреди обломков, и то была вполне привычной картиной, за исключением того, что обычно она храпела. А вот Шинпачи не стал бы так бесцеремонно валяться лицом вниз на дощатом полу даже в самую сильную летнюю жару. Гинтоки прочистил горло. — Шинпачи? Кагура? Пожалуйста, не спите вечным сном; нечего лениться, Гин-сан не жаждет бодрствовать всю ночь в поисках машины времени... — Н’ плю! — сказала — или скорее, пробормотала — Кагура. — Ян’плю! — А? Кагура-чан? — Гинтоки присел рядом с ней на корточки и осторожно ткнул её пальцем в плечо. — Это ты бормочешь? Ты встаёшь? —’траюсь! — повторила Кагура. — Нмгу ’тать! — Если можешь двигаться, почему бы тебе не встать? — Я скзла я нмгу! — Ахх... Я тж нмгу, Гин-хан, — пробормотал Шинпачи, не поднимая головы от пола. Гинтоки обернулся, чтобы посмотреть на него. — Эй, Шинпачи, когда ты успел превратиться в человека из Осаки? (1) — Гин-хан! — Ладно, ладно. Гинтоки утвердил Кагуру в сидячем положении и прислонил к столу, голова её безвольно свесилась вниз. Потом он поднял обмякшее тело Шинпачи и положил его на бок на диван лицом к Кагуре. Взял очки Шинпачи и водрузил их ему на нос. — Повезло тебе, что они уцелели. Садахару высунул голову из спальни, подошёл и подтолкнул Кагуру большим мокрым носом. — Вот ты где, — сказал Гинтоки. — Ну что за сторожевой пёс у нас, а? Прячется, когда заявляются вороватые ящерицы. — Гин-сан, не гври тк о ’адахару! — невнятно запротестовала Кагура. Следы укусов на шее Шинпачи и руке Кагуры не выглядели серьёзными — едва ли больше пары булавочных уколов, да и опухли меньше, чем комариные укусы. У обоих не было ни температуры, ни испарины, когда он приложил ладонь к их лбам — никаких признаков отравления. Гинтоки осторожно прикоснулся к ране Шинпачи. — Больно? — Нет, — пробормотал Шинпачи. — Ни’го не чу’ю. Как и ’сё ’ело. — Может, это не яд; может, у тебя просто ноги затекли. Ну вот как когда стоишь на коленях на тротуаре перед кафе, умоляя о шоколадном парфе, потому что одна из твоих монет в сто йен выпала из кармана и куда-то закатилась, так что ты не можешь позволить себе купить сладкое, хотя не ел парфе целую неделю, а потом не можешь встать, потому что у тебя онемели ноги. — Кто бы вст'л ради эт'го на к'лени!? — Чт бдем длать, Гин-сан? — собравшись с силами, забеспокоилась Кагура. — Чт, если нм пр’спичит в ’уалет? Ты не ‘ожешь мне ’омочь, я девушка! — О, Кагура, гласные уже получше выходят! И кстати, глянь-ка, у тебя нога шевелится! — Эй, точно! Только колется как иголки... — Тебе надо встать, подвигаться, чтобы разогнать кровь, — сказал Гинтоки, беря её за руки и поднимая на ноги. После нескольких пройденных с помощью Садахару кругов вокруг стола Кагура уже была такой же активной непоседой, как и всегда. Но Шинпачи, не обладавший сверхъестественной выносливостью клана ято, всё ещё неподвижно лежал на диване. Он даже не смог как следует сверкнуть глазами и нахмуриться, но сделал самоотверженную попытку, когда Кагура ткнула его в щёку в пятый раз подряд. — Давай, Шинпачи, не ленись! — Я не л’нюс! Я ещё не мгу ’ошевлиться! Хва’ты’ть, Кагура-хан! — Всё ещё говорит на Осака-бен, — заметил Гинтоки. — Гин-тян, что означает «хва’» на Осака-бен? — Хм, думаю, это значит «хватит». Или «гадить»? — И не надоело тебе тут лежать? — спросила Кагура. — А если так, а? Она приподняла лежащего на боку Шинпачи и сбросила его ноги с дивана, так что он оказался притиснутым к подлокотнику. После минутного раздумья она устроила его руки на его коленях и поправила очки. Сделав шаг назад, она критически оглядела свою работу и кивнула. — Вот, это больше похоже на Шинпачи. — Кагура-хан, — жалобно простонал Шинпачи. — Кагура, Шинпачи не манекен, — сказал Гинтоки. — Гин-хан, ’пасибо... — Был бы манекеном, у него было бы больше аксессуаров, — продолжил Гинтоки. — Может, мы бы тогда могли взять бель` и сделать так, будто он его складывает. Или лучше метёлку из перьев? — Я знаю! — Кагура порылась в куче старых газет под столом и вынырнула с вышедшим несколько месяцев назад журналом с Оцу на обложке. Она сунула выпуск в руки Шинпачи, согнув его неподвижные пальцы вокруг страницы с фотографией идола. — Кагура-хан, не ’огай мои ’альцы! Кагура-хан! Ах, Оцу-хан, ’ости! — Хм, а ты всё-таки можешь выговорить имя Оцу, — заметил Гинтоки. Кагура снова отступила назад, уперев руки в бёдра. — Никуда не годится. — Всё дело в лице, — сказал Гинтоки. — Оно никакое даже для Шинпачи... — Чт ’начит «’аже для Шин’ачи» ? — Черты должны быть более яркими, чтобы получилось нужное выражение. Где тот маркер, которым мы пишем список дел по дому? Прошел битый час, прежде чем Шинпачи удалось не только слабо пошевелить пальцами, но и достаточно прийти в себя от действия яда, чтобы доковылять до ванной и стереть маркер с лица, но и после этого он всё ещё нетвердо держался на ногах. Вернувшись на диван, Шинпачи плюхнулся на живот, подложил руки под голову и закрыл глаза, даже не сняв очки и не пробормотав «Спокойной ночи». Он не пошевелился, когда Гинтоки откинул его волосы, чтобы снова пощупать лоб, но лихорадки так и не было, и дыхание оставалось ровным. Гинтоки снял с Шинпачи очки и осторожно положил их на свой стол, потом отошёл и сел на диван напротив, закинув босые ноги на стол и скрестив руки на груди. Кагура принесла из спальни два одеяла: одним укрыла Шинпачи, в другое завернулась сама, когда уселась на диван рядом с Гинтоки и поджала под себя ноги, повторив позу лежащего на полу Садахару. — Уже поздно, — сказал Гинтоки, — хорошие дети должны быть в постели. — Уже за полночь, так что не поздно, а рано, — возразила Кагура. — Кроме того, что, если... что, если эти парни вернутся и попытаются украсть меч? — Она указала на ножны, которые Садахару держал в лапах и с явным удовольствием грыз. — Точно, меч, — сказал Гинтоки, кивая. — Вот поэтому я не сплю, чтобы следить. Раз уж Садахару такой плохой сторожевой пёс. — Он не такой! Но всё равно было бы очень плохо, если бы что-то случилось с этим мечом, — сказала Кагура. — Раз уж он такой ценный, — согласился Гинтоки. На другом диване Шинпачи что-то неразборчиво проворчал во сне, натянул одеяло на плечи и перевернулся на другой бок. — Так что я, пожалуй, посторожу, — сказала Кагура, подавляя зевок. — Надо убедиться, что на самом деле всё в порядке. С ним. С мечом. — Ага, — сказал Гинтоки. — Я тоже.