***
Может, этот кошмар когда-нибудь закончится. Может Бог будет к нему милостив? Но с чего Богу покрывать того, кто совершил ошибку? Грешника, не достойного жизни. Люди будут свысока смотреть на этого монстра, люди будут плевать ему вслед. Потому что он заслужил и носит это бремя своего поступка. «Почитай отца твоего и матерь твою, как повелел тебе Господь, Бог твой, чтобы продлились дни твои, и чтобы хорошо тебе было на той земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе. Не убивай.» И была нарушена ребёнком заповедь, и было обрушено благословение, данное ему с рождения. Кожа начинала чесаться от пота, и Эндрю недовольно прикусывает язык, не в силах сейчас что-либо сделать. Баночки в корзине стучали друг о друга, отвлекая от мыслей. Люди перешёптывались, он мог почувствовать это. Они всегда обсуждали, хихикали от едких комментариев, брошенных друг другу на ушко. Посмешище для всех горожан. Эндрю злится на самого себя, на всех окружающих, на этого очередного врача. Наверняка он, как и остальные, не в силах сделать что-либо. Нет, он абсолютно точно не в силах помочь. Смертные не понимают сути проклятий, они глупы и беспомощны. Никто кроме Бога его не спасёт. А Бог уже давно не обращал взор на этого грешника. Солнце прячется за облака, словно подтверждая эти мысли. Ветер слабо шевелит волосы, поднимает чёлку, прикрывающую глаз. От распирающего раздражения и накатывающей истерики Эндрю запинается, чуть не упав, и после ускоряет шаг. Скрыться от взглядов, оглохнуть от смеха в спину, вырвать глаза – сделать хоть что-нибудь чтобы не быть в этой шкуре больше ни секунды. Сорвать кожу, расплакаться от бессилия. Всё равно гниль внутри него не нуждается в жизни. Так зачем продолжать это мучение? Начинает мутить. Это место лишь пристанище подлых нечестивых людишек. Нет слов чтобы описать всю ненависть, бурлящую в грудной клетке. Каждый выкрик отпечатался в голове достаточно ярко, чтобы запомнить каждую кличку. Они думают, что смеют осуждать его? Могильщик одёргивает себя. Они имеют полное право ненавидеть. Они даже сжечь его могут, коль узнают правду. Город медленно редеет, открывая взору укрытую деревьями церковь. Словно благословлённая она была обрамлена редкими лучами, пробивающимися через тучи. Скрипят ворота, проржавевшие с десяток лет назад – родной звук, отделяющий от горожан. Земля на территории церкви другая. Она пахнет влагой и смертями, что тянутся с кладбища. Она мягкая, укрыта слегка пожелтевшей от жары травой. Всё тут настолько родное и привычное. Только в этом месте удаётся прийти в себя и отойти от паники, что настигла в городе. Эндрю позволяет себе замедлить шаг. Тут лишь жуки в коре деревьев могут его увидеть – никто не ходит к кладбищу, чего-то боясь. Возможно, именно поэтому так ему полюбилось это место. Оно укрыто тенью от солнца, оно тихое и спокойное. Никто не осудит, кроме мертвецов, захороненных его руками. Кресты и надгробия, гуляющий между ними ветерок и ирисы. Всё прекрасно. Невольно Крейс улыбается. Хотелось задержаться. Сесть в мягкую траву и, может, прикрыть глаза на пару минут в дрёме. Но его ждёт святой отец. Верно, волнуется. Он всегда так заботлив, даже хотел сам пойти в город, только вот не смог. – Ты наконец вернулся. – стоит зайти в церковь, и отец Валентин тут же встречает с лёгкой улыбкой. – Меня… Кое-что задержало, простите, отче. Эндрю мнётся, потирая шею, и Валентин подходит, тут же меняясь в лице. – Над тобой опять издевались? Тебя били? Пожалуй, это единственный человек, относящийся настолько тепло и искренне к подобному чудищу. Хорошо, что никто не знает. – Нет, вовсе нет, отче! – он спешит натянуть улыбку и кивнуть на корзину. – Господин доктор не сразу отдал мне лекарства. – Ты же не нагрубил ему? Брови святого сводятся к переносице. – Не стоит ли нам разобраться в том, что я принёс?***
Комната могильщика при церкви скромна, но в ней есть всё необходимое. Эндрю, пожалуй, любил её почти так же, как кладбище. Родные стены встретили парня тишиной и мягким травяным ароматом, ещё не успевшим выветриться. Эндрю открывает окно, ставит у кровати корзину и некоторое время разглядывает яркие солнечные блики под зеркалом. Крест над входом покосился налево, а стул совсем расшатался. Кровать не издаёт ни звука, стоит на неё сесть. Мягкие простыни были причиной мимолётной расслабленной улыбки. Сегодня на удивление спокойный день – обычно поход в город сопровождался слезами и утяжелённым дыханием. Такая паника охватывает разум, что контролировать себя становится тяжело. Может, дружелюбие того врача немного успокоило подкатывающую истерику? Одежда душила. Крейс скинул накидку на пол и глубоко вдохнул. Сейчас его ничего не беспокоило, хотелось лишь отдохнуть после выхода в люди. Следом за накидкой летит плащ, рубаха и нашейный платок. Взору открывается исхудавшее больное тело, покрытое тёмными пятнами. Эндрю боялся смотреть в зеркало. Он боялся увидеть там новые отметины, медленно расползающиеся по коже. Проклятие, называвшееся всеми «неизвестной болезнью», высасывало жизненные силы. На глазах всех служащих медленно могильщик умирал. Бедный отец Валентин… Он так старался вылечить мальчика, ставшего почти как родной сын. Не зная болезни, боролся с ней. Жаль только, что от этого не спастись. Только Крейс знал от чего страдает. Это наказание за убитых им людей. За сгоревшее пристанище Бога. Каждый день тело болело, пятна пекли, словно клеймом прижигали кожу. И ничто не помогало при приступах адской боли. Приступы были одной из самых важных причин изоляции от людей. Даже не столько неизвестная паника, возникающая из ниоткуда. Пятна не стали крупнее, и из груди вырывается вздох. – Какое счастье. Парень снова улыбается своему отражению, разрешая прожить ещё один день. Может, травы Эзопа всё же… Всё же помогут? Взгляд быстро мечется от зеркала к стоящей рядом корзине. Да, он проклят, да он должен принять это наказание. Но может всё же есть способ выжить? Если Бог хочет его смерти – убьёт даже после выздоровления. Эндрю никогда себе в этом не признается, но он хочет жить. Боится смерти до удушения. Он вспомнил, что тогда у горевшего святилища он не мог ступить и шага от страха. Словно окованный ужасом перед ликом самого Дьявола и Смерти. – Я это заслужил. – в который раз повторяет себе под нос, поднимает одну из баночек с мазью. Даже не разбирает что это перед тем, как намазать на тёмные пятна на руках.***
В следующий раз они видятся на службе. Когда Эндрю не занят работой, он убирается в церкви или слушает молитвы. Иногда ставит свечи за упокой своей грешной души, но ни разу это ещё не помогло убрать отметины. Их взгляды встретились, стоит серой фигуре появиться в зале. Эзоп приветливо улыбается, и могильщик тут же отводит глаза к иконам. Место рядом занимают. – Здравствуйте. – Крейс может поклясться, что на этом лице широкая улыбка. – Вы уже опробовали травы, что я Вам прописал? – Служба. Карл поворачивается к читавшему молитвы священнику. – Вы плохо меня слышите? Я могу попросить читать тише. Эндрю изумлённо смотрит на врача. Он был прав – тот улыбается. – Как Вы смеете? Уходите прочь! Внимание с чьей-либо стороны было непривычно. Было некомфортно от одной мысли о том, что малознакомый человек будет так навязываться. Что уж говорить о том, что это правда происходило. Тем более, как он может говорить такое в святом месте? Затыкать священника? Наглость! – Выгоняете меня из пристанища Бога? Уйти. Быстро уйти. Сбежать от навязчивости, от скорой истерики, от слёз. Он чувствует, что не может больше поддерживать этот унизительный диалог. Губы сами собой сжимаются, и могильщик вскакивает со своего места настолько быстро, насколько мог. Ноги несли его к кладбищу. Туда, где правда безопасно. Там никогда никого нет, туда никто не ходит… Он не слышал, что следом за ним кто-то бежит и замечает это только когда чужие руки крепко обнимают за плечи. Это стало последней каплей. Хрипло он пытается что-то произнести, пытается то ли схватиться за ладони Эзопа, то ли их оттолкнуть. Никогда Крейс не позволял себе плакать при других. Он не хотел быть ещё большим посмешищем, получить осуждение за слабость. От собственного бессилия сейчас он облокачивается об могильный крест и даёт волю слезам. Казалось, присутствие Карла делало хуже и лучше одновременно. Отчаянье, боль в груди, столько лет лжи – всё вырывается наружу потоком их всхлипов. Было стыдно, но становилось легче. Ветер, казалось, затихал и жучки окончили свои серенады. Лишь нежные руки медленно гладили плечи в попытке успокоить.