Окна Монмаута

Кавински на Монмауте — что-то настолько невозможное, как балерина в автомастерской или черное солнце. Но, тем не менее, балерины водят машины, а затмения случаются, так что и Джозеф вполне по-настоящему поднимается по ступенькам фабрики. — Вау, — иронично тянет он, оглядываясь. — с моего последнего визита у вас стало просторнее, — Кавински отпинывает пустую банку пепси. — но не чище. Короткое мгновение Джозеф разглядывает парящие в луче света пылинки, а потом с размаху падает на постель Гэнси — Ронан не успевает и слова сказать. На Монмауте тепло, даже слегка душно. Ронан хмурится, изнывая от жары, и открывает те немногие окна, которые имеют такую функцию. А Джозефу весело, Джозеф ликует. Ронану страшно не нравится его довольное лицо — хочется применить все свои навыки трехэтажных ругательств и рукоприкладства, чтоб он перестал быть таким самодовольным. Но бесит его не столько сама радость Кавински, сколько причина, которая ее вызвала — Ронану пришлось обратиться к нему за помощью. Снова. Просить, стыдливо избегая смотреть воришке в глаза и недовольно кривить рот. Выслушать тонну шуток о Гэнси, забросить в свою БМВ и привести на фабрику, добровольно впустить туда, куда еще месяц назад он ни за что не привел бы Кавински. Сегодня Монмаут принадлежит им троим — Чейнсо увлеченно уничтожает какие-то записи Гэнси, пока Ронан и Джозеф пьют. В бутылке плещется что-то точно нереальное, потому что на вид это обычная кола, а на вкус — ром. Ронан берет бутылку из рук Кавински, который тут же занимает свои руки пачкой сигарет. Сегодня можно курить, не выходя на улицу, и бессовестно бросать окурки в кружку. — И что тебе скажет Дик, когда вернется? — Кавински самодовольно улыбается, вытягивает ноги в красных кедах. — Ну, насчет того, что ты притащил меня сюда. Могли бы культурно посидеть с пацанами у меня. — Чтоб терпеть рожу Прокопенко весь вечер? — огрызается Ронан. Он замечает, что бутылка, кажется, не пустеет, сколько из нее не пей. Линч пытается подтвердить свою теорию и пьет столько, сколько только может выпить за раз, но рома остается ровно так же, как и раньше — чуть больше половины. — О, так ты уединиться со мной решил. — фыркает Кавински, закуривая. Сигарета так органично устраивается между его тонких узловатых пальцев, что хочется запретить ему бросать курить. — Ты знаешь, зачем я тебя позвал. И почему именно сюда. — по мере того, как терпение Линча утекает, его место занимает беспокойство. Ронан почти что скрипит зубами. Его раздражает ехидство Кавински, его раздражает то, что Кошмар норовит вырваться из сна и не дает ему нормально спать, его раздражают чертовы очки Джозефа. Вернув ему бутылку, Линч срывает очки с Кавински. Белые дужки с черными стеклами небрежно летят на пол в бумажную модель Генриетты, прямо между прачечной и пятиэтажным домом. Теперь Кей смотрит на Ронана своими вечно хитрыми смеющимися глазами и у Линча случается маленький сердечный приступ. Глубокие глаза беглеца в сочетании с широкой улыбкой делают его скорее измученным, чем ехидным, и внутри Ронана поднимается что-то, заставляющее осесть гнев и раздражение. Из огромных окон фабрики их двоих заливает свет садящегося солнца, он так удачно оседает на лице Кавински, делая его глаза медово-карими, как у настоящего волка. — Если это секс-игрушка, чтоб разнообразить вашу с Диком интимную жизнь, то ты мог бы просто сходить в сексшоп, — он наслаждается тем, что Ронан недовольно морщится. Одному богу известно, как Линч до сих пор его терпит. — я б даже дорогу показал. — Ты можешь хоть раз побыть серьезным? — не выдерживает Ронан. — Эти чертовы твари убьют не только меня, но и остальных, а потом и до тебя доберутся. Я должен найти способ их связать, а ты — помочь мне. Если ты, блять, хочешь жить, Джозеф. Сердце Кавински совершает путешествие в желудок, пачкается в его содержимом и возвращается, прожигая в ребрах дырку. Ронан почти вырывает бутылку с белой надписью Coca Cola из рук Кея, отворачивается, и со всем отчаянием прикалывается к ней. Прохладное стекло хочется сжать пальцами настолько сильно, чтоб оно лопнуло, чтоб посыпались осколки, чтоб поранило ладони, чтоб кровью измазать лицо Кавински, чтоб порезать его хитро изогнутые губы… Ронан устал. Линч тяжело выдыхает и смотрит на Джозефа. Он, внезапно, серьезен. Смотрит так пронзительно, будто ищет в глазах Ронана ответ на какой-то давно мучающий его вопрос. Без гладкой улыбки и очков он кажется таким беззащитным, почти голым. Ронан усмехается одними уголками губ — где же сейчас тот Кавински — гроза улиц, самый известный наркоторговец города и просто засранец с блестящим пистолетом в кармане. — Как ты меня назвал? — медленно, почти по слогам произносит Кей. Ронан недоумевает — он же даже не обозвал Кавински русским. — Джозеф? — все еще в непонимании говорит Ронан. Теперь он сам избегает смотреть Кавински в глаза — хоть Джозеф и держится уверенно и расслабленно, там оказывается неожиданно много тоски и страха. Линч разглядывает фигуру небрежно развалившегося на постели Кея, его затянутые в узкие джинсы бедра, выглядывающую из-под задравшейся майки татуировку на ребрах. Черные линии сначала кажутся бессмысленными и хаотичными буквами, а потом Ронан замечает, что они формируют надпись на латыни. Помни о смерти — сообщает ему татуировка Кавински, и Ронану становится смешно. Кажется, Джозеф считает себя бессмертным, так что набитое на нем memento mori — чистой воды ирония и издевательство. Ронан скользит взглядом выше, по измятой белой майке, на несколько размеров больше, чем нужно, по кусочку безволосой груди, видной из выреза, по гибкой шее и острому подборку. Кавински все еще хмурится, задумчиво пожевывая фильтр сигареты. — Так ты похоже… — Линч осекается на полуслове, когда Джозеф стремительно тушит сигарету о пол, хватает его двумя руками за шею и приближается почти вплотную. Руки на шее не сжимают, просто держат, да и сам Линч не хочет вырваться. Алкоголь сильно дал в голову — сейчас Ронан позволит сделать с собой абсолютно все, только бы Кавински продолжал так смотреть ему в глаза. — Повтори еще раз. — приказывает тот. — Джо-зеф. — до Ронана наконец-то доходит. Никогда раньше он не звал его по имени — только Кей, только пренебрежительно-сокращенно. Он и подумать не мог, что звук собственного имени Кавински, произнесенного Ронаном, окажет на него такой ошеломляющий эффект. Внутри разливается ром, снаружи — глубокий закат. Солнце полосами скользит по полу фабрики, Ронан откидывается на матрас, Джозеф ложится поближе к нему, закидывает ногу на ногу Ронана и что-то пьяно вещает. Кажется, о таблетках, снах и воровстве. Ронан не слушает — в голове приятно шумит, а под веки затекает солнечный свет. Ронану так хорошо. Хочется глупо улыбаться, разглядывать высокий потолок Монмаута, хочется чтобы мгновение не кончалось. Чтобы бедро Кавински все так же удобно лежал на его бедре, прижимая приятным весом к матрасу, чтоб так необычно и несовместимо пахло пылью фабрики и фирменным ароматом Кавински — выпивкой, сигаретами и сладкой жвачкой. В помещении не жарко, но Ронану кажется, что воздух раскален настолько, что тяжело дышать, а одежда прикипает к телу. Полуосознанно он стягивает с себя футболку, когда закидывает в рот таблетку, предложенную Джозефом. И вот его стремительно засасывает в болезненный сон, полный цветных вспышек и голосов, электронной музыки и алкоголя. Вокруг не клуб или дом Своры, а поле с машинами-подделками, между которых толпятся люди. Мокрые опьяненные тела танцуют, налетают на Ронана, трутся о него, пытаются дотянуться руками, но Линч двигается через толпу словно нож через масло. Люди плавно обтекают его пока он идет, не зная почему и куда, оглушенный всплесками музыки и огнями. Ронана начинает мутить — то ли от безумной смеси выпивки и наркоты, то ли от тяжелого запаха бензина в воздухе, то ли от того, что сон явно чужой. Наконец-то он видит его — Кавински стоит в центре поля, на едва ли не единственном свободном кусочке земли, и, как обычно, усмехается в своих любимых очках, но за спиной у него огромные кожистые крылья. Внутри Ронана просыпается тревога, которая растет, увеличивается, пожирая его изнутри — он хочет бежать, растолкав всех, но не успевает. Мимо своей воли Ронан протягивает руку, кончиками пальцев оглаживает острую скулу, Джозеф подается ему навстречу. Тревога смешивается с чем-то вроде одержимости, Ронану до боли хочется прижаться к Джозефу, стать с ним одним целым и он поддается желанию, он подходит ближе, ближе, еще ближе, пока в его шею не впивается рот с тысячей зубов. Ронан теряет самообладание, ощущая одновременно жгучую боль и другое, нереальное удовольствие.

***

Губы Кавински сладковато-горькие на вкус — на них смешивается ром и сигареты. Его губы шероховатые и обкусанные, он целуется рвано и быстро, словно кусает. Он крепко держит Ронана за шею, боится, что Линч сейчас упадет, что растворится в тумане сна, что отстранится и ударит его. Нагрёженное пойло Джозефа сносит им обоим крышу, они цепляются друг за друга как утопающие и сами не понимают, когда сон смешивается с реальностью. Ронан немного грубовато опрокидывает Кавински на матрас и сдирает с него майку. Перед ним — худощавое тело, покрытое хаотичными татуировками и, внезапно, родинками. Ронан отвлекается от губ Джозефа, утыкается носом ему под челюсть, лижет за ухом, ведет вниз по шее, стекает к торсу. Джозеф покрыт синяками и мелкими шрамами не менее, чем Ронан, но Линч знает, что оставил он их себе сам. Руки с выпирающими венами скользят по бритой голове, цепляют шею, уши, тянут за челюсть на себя, чтоб вцепиться губами в губы. Ронан смотрит Кавински в глаза — они превратились в бездонное нечто, утягивающее в себя, оглушающее и сбивающее с толку. Сам Джозеф — бесконечная ошибка, тупиковая ветвь эволюции, особь без понятия о самосохранении. Такой же, как и Ронан. Грубые шероховатые ладони упиваются тонким телом, разносят по нему жар, несколько раз задевают сосок. — Пирсинг? Серьезно? — спрашивает Ронан, цепляя пальцами штангу в левом соске Джозефа. Тот недовольно морщится. — А что, у святоши Дика такого нет? — он тяжело дышит, с полудвижения распаленный, ухмыляется. — Хватит языком трепать, лучше делай что делал. И Ронан делает. Языком обводит контур соска, дергает за штангу, слегка прикусывает. Джозеф выдает стон, похожий скорее на мяв маленького котенка и Ронан, едва не прыснув со смеху, повторяет то же, что делал только что. Вдвоем они — идеально подходящие друг под друга детали. Кавински надоедает лежать, он перетягивает контроль на себя, притягивает Ронана к себе, целует, целует, целует, кусает губы и шею, впивается засосами. Он ловко выворачивается из-под Ронана, резко встает и, не обращая внимания на кружащуюся голову, стягивает с себя джинсы вместе с трусами. Заминается, выворачивая содержимое карманов на матрас. Среди него пачка таблеток, из которой он высыпает в ладонь добрую половину и запивает все фейковой колой. Ронан едва усмехается, глядя на Джозефа. Между ними будто скачут молнии, всегда скакали, но раньше находили выход в гонках и стычках, а сейчас — в сексе. Кавински целует Ронана, переливает половину разжеванных таблеток и рома ему в рот, Линч покорно глотает смесь. Дальше — вперед, в цветные вспышки, в рваные стоны, в худое тело, в темные волосы, в красивые глаза. Дальше — в сон, только в ненастоящее, только в ослепляющую тьму, только в оглушающую тишину.

***

Сон грубо выбрасывает Ронана в реальность. Он лежит, медленно приходя в себя. Вокруг — Монмаут и глубокая лунная ночь. Мысли будто пережевали и выплюнули назад в голову, небрежно закрыв крышку. Во рту сухо, язык прилипает к нёбу, а из напитков у Линча только ром. Он с трудом садится, почти на ощупь нашаривает бутылку, заливает содержимое прямо в глотку, минуя вкусовые рецепторы на языке. Кавински лежит рядом, уткнувшись лицом в подушку и подтянув колено к груди, совершенно обнаженный и беззащитный. — Какой же ты хороший, когда спишь. — тихо язвит Ронан. Он проводит ладонью по голове Джозефа, по шее и спине, наконец по ягодицам, покрытым тонким прозрачным пушком волос. С удивлением Линч обнаруживает следы от коротких ногтей у себя на предплечьях. Голова тяжелая, веки неумолимо слипаются, голую кожу холодит ветерок из открытых окон, а внутри у Ронана так звеняще пусто. Потом снова был сон. Ронан медленно проваливается в него без дозы дряни Джозефа, и наконец-то сон впускает его в Лес. Тот, нехотя, но отзывается на его призывы, протягивает ему руку. В Лесу влажно, немного прохладно и спокойно, лучи позднего заката только переходят в сумерки. Деревья шелестят тихо, что-то шепчут Линчу, и пара любопытных глаз наблюдает за ним откуда-то из глубин чащи. Ронан оглядывается. В высокой траве поблескивает что-то из лакированного дерева. Он поднимает это с твердой уверенностью, что внутри небольшого деревянного ящика то, что сможет сковать его страхи навсегда. В коробке почему-то оказываются наручники с мехом и красный кляп. Ронан грязно ругается — в этом явно замешан Джозеф.

***

Кухню на фабрике заливает белый лунный свет, Ронан без труда ориентируется, не включая свет. В холодильнике почти пусто, кроме куска сыра, бутылки воды и арахисовой пасты, которую зачем-то купила Блу и оставила тут. Гэнси ее все равно не ест. Ронан пожимает плечами и делает себе тост, желудок жалобно урчит, требуя еду. — Вкусно тебе? — Кавински заглядывает Ронану через плечо, и ловко, как настоящий вор-карманник, выхватывает съеденный наполовину тост. За два укуса он отправляется в желудок и Ронан даже не обижается. Губы Кавински на вкус как арахисовая паста, а еще на них хлебные крошки, но Ронан все равно жадно целуется, ищет в Джозефе правду и смысл происходящего. Ронану горячо и нетерпеливо, он проводит ладонями по бедрам Джозефа, прикусывает над ключицей. Кавински плавится в руках, подставляется, желая выпить весь запал Ронана до дна, желая получить его всего, влезть ему под кожу. — Сейчас, — Джозеф выскальзывает из рук Ронана, быстро подходит к постели, возвращается. У него в руках презервативы и смазка. — Всегда с собой носишь? — фыркает Линч. — Всегда. — ухмыляется Джозеф. Еще пара поцелуев, пару движений горячих ладоней по телу и Ронан толкает Джозефа на стол. — Интересный выбор позы, — язвит Кавински, но укладывается грудью на прохладную поверхность, послушно подтягивая одну коленку на стол. — давно эту идею вынашивал? — Заткнись. — излишне резко бросает Ронан и Джозеф, даже если хотел что-то ответить, молчит. Он просто давится словами, когда пальцы Ронана скользят между его ягодиц. Невыносимо горячо внутри и невыносимо холодно снаружи. Ронан поглаживает его по пояснице, холодные руки владеют всем Джозефом, всем до остатка. Их тела влажные от пота, почти как в первом сне Ронана. Узловатые пальцы проникают в Кавински — сначала один, потом еще один. Ронан удивительно терпеливый и даже бережный. — Не сахарный, — фыркает Кавински, — не растааааа… — слова переходят в жалобный стон, когда Ронан входит в него. Он толкается сначала медленно, растягивая собственное удовольствие, ведь если у них с Джозефом сегодня уже что-то и было, то сознание Линча все равно скрыло это за невнятной цветной дымкой. Ронан чувствует себя победителем — ехидная улыбочка на лице Джозефа сменилась на умоляющее лицо, он закусывает губу и цепляется тонкими пальцами за стол, пытаясь податься назад, чтоб было ближе, еще ближе, еще глубже, еще резче и быстрее. — Джози, — выдыхает Линч в ухо Джозефу и тот на минуту теряет себя. В полуосознанном состоянии Ронан стягивает презерватив и кончает на худую спину Джозефа. Он осознает себя стоящим, прикрыв глаза, опирающимся на стол. Только что в жизни Линча случился неожиданно яркий оргазм и он не сразу понимает, что там ворчит Джозеф. — Так, вообще-то, не честно, — вздыхает он, пытаясь вывернуться из хватки Ронана. По его лопаткам стекает семя. — ты кончил, а я нет. — Не заткнуться бы тебе, а, Кавински? — огрызается Ронан, но помогает ему встать. На теле Джозефа отпечатываются следы от поверхности стола — красным наливаются пятна на бугорках таза, локтях и щеке. Линч тянется к салфеткам, несмотря на протесты Джозефа — "просто подрочи мне уже" — нарочно тянет время. А потом разворачивает его к себе лицом и падает на колени. Пол холодный и пыльный, а Линч разогретый, поверхность неприятно холодит колени и пробирается аж до костей, но вряд-ли Ронан это замечает. Совершенно бесстыдно он смотрит в глаза Джозефу и берет его член в рот. Ноги у Кавински предательски дрожат — спасает стол, за который он хватается со всем возможным упорством. Ронан перебарывает рефлексы тела, берет еще глубже, ласкает его языком. Эхо множит стоны и чертыхания Джозефа и Линчу кажется, что если бы не измотанность от их алковечеринки и кислотных снов, то они бы организовали еще один раунд. — Ронан, пожалуйста, пожалуйста… — Джозеф умоляет, закатывает глаза, его бедра дрожат так, что Ронану приходится крепко держать его руками. Наконец-то, он кончает, согнувшись, цепляясь за плечо Ронана. — Ох, Линч… — Кавински опускается к Ронану, тянет его за подбородок к себе. На губах того остатки спермы Джозефа, которые он бесстыдно слизывает, прежде чем неожиданно нежным поцелуем коснуться губ Джозефа.

***

Бессильно они падают на постель, переплетая пальцы. Джозеф удобно устраивается на груди Ронана, положив голову ему на плечо. "— Пригрел змея," — думает Ронан, проваливаясь в сон. Сначала ему снятся кошмары, из сна он выносит страх и свежие царапины. Потом в рот снова отправляется кислота Кавински, забрасывая его в цветную вакханалию, среди которой тяжело не забыть о своей цели — достать что-то, что способно уничтожить или хотя-бы обезвредить неуязвимую тварь из сна. Вместо помощи Кавински оказывает только бурное сопротивление, цепляясь за Ронана в любую минуту бодрствования, кусаясь, целуясь и разливаясь по всему его телу. Джозеф — неукротимая природная сила, чистый хаос. Ронана мучительно бросает между сном и реальностью, а на утро он едва может понять, что произошло и почему вокруг разбросана постель Гэнси. Кавински уже нет, как и плетки с кляпом. Вместо них в коробке лежит блестящий кольт М1911. “Обещанная плата, — сообщает записка в коробке. — расправься с кошмарами быстрее, я не привык долго ждать.”