She’s In Parties

Я гремящий гром, льющийся дождь, Я надвигаюсь, как ураган Моя молния рассекает небеса, Ты хоть и молод, но ты умрешь Я не буду брать пленных, не пощажу ни одной жизни, Никто не окажет сопротивления У меня есть колокол, я заберу тебя в ад, Я заполучу тебя, Сатана заполучит тебя… Колокола преисподней, Да, адские колокола… Из-за тебя звоню в колокола преисподней, Температура поднимается, адские колокола… Я пущу темные ощущения вверх-вниз по твоему позвоночнику, Если ты со стороны зла, ты мой друг Смотри, как мой белый свет сияет сквозь ночь, Потому что если Бог на одной стороне, то я по другую сторону AC/DC «Hells Bells»

Обрывки тумана цеплялись за ткань одежды, скользкая сырая трава раскисала под подошвами, норовя хлюпнуть. Но он передвигался бесшумно; Лейк, к его удивлению, тоже. Его серые кроссовки не выбили из земли ни звука. Частота его пульса, напряжение мышц, сокращения между вдохами выдавали лишь небольшое волнение. Плоская маска лица трескалась, сквозь кракелюры Виктор мог легко различить знакомый азарт. Адреналин, слегка задрапированный в белый плащик принципиальности. Когда дойдет до пальбы, ты уже не так сильно будешь переживать из-за убийства мутантов, не так ли, Ронни? Черт, почти жаль, что ты мне совершенно не нравишься, зализанный маленький червячок. Нет ничего слаще ебли, когда проливаешь кровь. С трехсот метров он заметил камеру внешнего наблюдения, закрепленную на воротах. — Ты забыл мне о ней сообщить, — проворчал он. — Черт, ее не было, когда я сюда приезжал, — произнес Лейк паническим шепотом. — Тебя заметили. — Это нас затормозит? — Может сорвать нам всю операцию. — Черт, — снова пробормотал Лейк и крепче стиснул рукоять «Вальтера». — Я облажался… Что теперь делать? — Ничего. Мы покойники. Передай прощальный привет боссу, время есть только на это. Лейку потребовалась пара шагов, чтобы до него дошло. — Мудак, — пробормотал он себе под нос. — Это половина моего животного магнетизма. Лейк почти зарычал. — Не ссы, малыш, — Виктор хлопнул его по плечу. — На полминуты раньше начнут стрелять, вот и все. Хотя лучше бы никто не ждал испанскую инквизицию. Лейк, отбросив раздражение, позабавлено приподнял бровь. — Ты знаешь «Монти Пайтон»? — Да, — медленно произнес Виктор. — И я постараюсь не напрудить лужу на ковер, пока ты не смотришь. Лейк, повернув шею, влетел в него странным взглядом. Между коротких ресниц, вместо белков, снова разлилось ярко-желтое. Злость? Похоже, что-то другое… — Люди думают, что ты тупица, — произнес он задумчиво, без знака вопроса. — Они даже не трудятся узнавать… Виктор соорудил улыбку, отсоединенную от его глаз. — Сильно не переживай. Все, кто так думал, пошел на удобрения. — Я знаю, что такое предубеждение. — Я так тронут твоим сочувствием. Давай обнимемся и споем «Кумбайя». — Зачем ты огрызаешься? — Лицо Лейка искривилось досадой. — Мутанты действительно должны гордиться собой. И должны держаться друг друга. Наша сила в единстве. — Я и собираюсь. — Виктор прочертил удлинившимися когтями по сумраку. — Подержаться. Может, потом я поиграю с их внутренностями. И, возможно, я их съем. И у нас будет полное единство. До того момента, как я посру. Он улыбнулся — мало глаз и много клыков. — Мы вернулись к удобрениям. Ронни, вы уходите, я остаюсь. Я хищник, вы — мясо. Это единственная правда, которую я узнал за сто пятьдесят лет. Кончай свою ебучую демагогию. Или ты познакомишься с этой истиной намного раньше, чем думал. Лейк присвистнул, свист вдруг щелкнул смешком. — Стопроцентный мудак. Без примесей. — Какой есть. — Слушай, а почему? Тебе просто нравится злиться? Из темного пепла ночи выросли металлические прутья ограды. — Это долгая история, — сказал Виктор. — Но пока не начали стрелять, а я буду вскрывать замок, я тебе расскажу. Он схватился за кусок железа и отодрал его. — «Когда я был ребенком, Сказала мама мне: «Сынок, Будь ты хорошим мальчиком И не играй с оружием». Виктор выковырял железный болт. — «Но застрелил я парня в Рино, Чтоб просто глянуть, как он умрет», — сказал он и взялся за второй болт. — Вот такая печальная история. Лейк моргнул. Металлический звук усыпал землю, высвободился проход. — Это даже неинтересно, — Виктор покачал головой. — Ты каждый раз ведешься. Падай. Лейк приоткрыл рот. — Что?.. Виктор ударил его открытой ладонью между лопаток, роняя навзничь. Из дома застрекотало. Он рванул вперед, прислушиваясь. Ух ты, как у нас все серьезно. Heckler & Koch MP5. Но патроны тяжелые, снижающие точность и кучность стрельбы. Жалкие любители; набрали кого попало. Хозяин получил что-то ценное и испугался. Ему досталось это случайно. Он не крутой, не могущественный мутант. Сейчас я всех вас, сукиных детей, покрошу в фарш и заберу вещицу. Он бежал, уворачиваясь от огня, но один раз его все же задело в грудь. Его глотка слепила рык, пока тело выплевывало металл. Он «снял» стрелявшего, кособоко маячившего у окна, потом второго. Его снова ранило, теперь в живот, глубоко. Боль всколыхнулась во всех нервных окончаниях, и ночь стала красной. Он побежал дальше, пуля прорывала путь к поверхности, но не вылетала, не добиралась до кожи. Кровь выталкивалась наружу, пульсируя, его одежда намокла. Он убил третьего из квадрата стекла на втором этаже, и четвертого. Их смерти далеко, почти ничего не приносят ему, он должен убрать этот пробел в пространстве между его когтями и мясом, должен запустить когти в живую плоть, ощутить дыхание страха на своей коже. «Быстрее, кошечка! Убей, убей!» Двигайся, двигайся, пуля все еще не вылетает… Снова дальше, кровопотеря замедляет его. У него есть секунд тридцать-сорок до фокусника с электричеством. За его спиной, пригибаясь к земле, извивался тяжело дышащий Лейк, эластичный, скользящий и быстрый. И тупой, что пиздец. Блядь, я сказал тебе, чтобы оставался лежать. Спасать, блядь, примчался, потому что я тоже — мутант… Нет, потому что я ему нужен, чтобы продолжал убивать. Нет никакого ебучего единства. Запыхавшийся голос: — Ты как? Раз уж приполз, пусть поможет. Он рухнул на спину, задирая отяжелевшую от крови рубашку. Зашипел: — В животе. Суй руку в рану. Давай! Полусекундная запинка, и чужие пальцы копошатся в его кишках. Он взревел, сотрясая красную ночь. Боль ужасная, но он давно привык к боли. Он привыкал к ней с детства, с подвала, с цепи, папа приходит с клещами… Его рев снова огласил красноту, когда зажавшая пулю рука выдернулась из него прочь, ткани тут же начали исцеляться, он почувствовал жар. Лейка рядом трясло от возбуждения, фрагментарный запах можно резать ножом, но окровавленные пальцы уже сжимают пистолет. Теперь Виктор уверен, что Лейк попадет точно в цель, он не бесполезен. Он едва успел выдохнуть, сплюнуть сгустки крови в траву и со стоном подняться на четвереньки, когда силуэт отделился от темноты. Руки подняты. Между ладонями разгорается белое. Запах хлора (люди чувствует его как паленый). Он знал, что его не избегнет, но он попытается. Все еще ослабленный кровопотерей и болью, он прыгнул на четырех конечностях не так далеко, как мог бы. Заряд задел его по касательной. Обожгло половину его головы, в следующий же миг скальп защекотало: отрастали новые волосы; заживала спаленная кожа щеки, лба и уха. Голова оказалась словно в горящем шлеме, и он лишь наблюдал, как пуля Лейка точечно пробивает мутанту череп. Брызнула кровь и осколки костей, освещенные последней белой вспышкой электрического огня. Свет погас, самый опасный нейтрализован. Молодец червячок, может быть, я тебя не убью. Может быть, я тебя даже трахну. Он был рядом с домом, когда по его плечам свистнул воздух, прожженный пулей. Виктор уже почти восстановился и успел отпрыгнуть, покатившись в сырую траву. Он вскочил, телепортер снова появился — в этот раз за его спиной. Виктор опять увернулся, перекувырнулся через голову, вспрыгнул на ноги и широко раскинул руки. Выставленные когти ранили бы мутанта, но он был явно сообразительный и холоднокровный, следующее появление — издалека, с двадцати метров, затертых туманом. Хорошо стреляет, но он не знает, что для Виктора расстояние и туман не помеха, чтобы его разглядеть. Пуля почти ударила по колену, он увернулся инстинктивно, в плавном зверином движении, но больше не позволил рефлексам взять над собой верх. Пусть он снова приблизится… Он опустил руки, несколько раз крутанулся на месте, вокруг своей оси, словно бы растерялся. Ну давай же, давай… Воздух сдвинулся за спиной, пистолет был направлен в основание его черепа. Палец надавливает на спусковой крючок, сейчас вылетит птичка. Рык, скопившийся в его легких, выплеснулся наружу, когда Виктор выбросил руку назад, пробивая когтями грудину мутанта. Ребра взрезало с тупым скрежетом его острых когтей о кости. Резкий поворот (рука уже в его теле), агонизирующий крик, и он схватил телепортера за позвоночник, как старого доброго Джона Рэйта, в глаза которого он успел на прощание ухмыльнуться: — Я чувствую твой хребет, малыш Джонни. Никогда не знал, что он у тебя есть. Он сдавил пальцы, позвоночник переломился с восхитительным хрустом, прокатившимся громом в его ушах. Теплый металлический запах опалил его ноздри, и он торжествующе зарычал, протаскивая назад свою руку сквозь разрывы мускулов и обломки костей. Он оторвал мертвому телепортеру голову, вымещая на трупе свое долгое ожидание. Все-таки убивать на расстоянии совсем не весело, это для homo sapiens, не для зверей. Лейк вжимался в траву, но привстал на колени, когда увидел, как он опускается на четвереньки. Побежит за ним следом, не хочет лезть на рожон. Бойня залезла ему под кожу, но осторожность превалирует, скользкий малый… Он запрыгнул в окно без разбега, опускаясь на всех четырех на ближайшего человека, подминая его своим весом, как сухие стебли травы, плоть — трава… В дернувшемся под ним теле что-то раскатисто хрустнуло, лицо исказилось от боли, в красном мареве Виктор едва различал черты. Он дополнил стон человека кратким сдавленным криком, впившись в его шею клыками. Несколько мгновений он вдыхал запах ужаса, еще не развеянный в воздухе смертью. Поэтому он любил убивать долго, чтобы успеть насытиться страхом. Пуля ударила его под лопатку, сразу же влетела вторая, и он зарычал, выплевывая изо рта комок теплого кровоточащего мяса. Не поднимаясь на ноги, чувствуя, как вышвыривает из его тела металл, он рванулся к стрелявшему. Удлинившиеся когти отсекли кисть, державшую черный пластиковый корпус MP5. Рука свалилась вместе с оружием на пол, из культи хлынула ослепительно алая горячая кровь. Жуткий вопль смолк через секунду, когда он вскрыл человеку горло. Еще один горячий красный фонтан, наполняющий его ноздри ярким волнующим запахом. Он стиснул глаза, сдаваясь волне эндорфинов, взметнувшейся в его жилах. Он пробовал жить без этого, когда остался без брата. Пробовал жить с заменой, с сиянием в голове… Голосок Бёрди оттиснут на задворках сознания: — Я могу сделать так, чтобы ты почувствовал себя хорошо. Он смотрит на ее маленькие торчащие сиськи под белой полупрозрачной футболкой с надписью «Блонди», на затянутый голубой резинкой золотой стриптизерский хвост (она на самом деле была белокурая, не красила волосы). Медленно ухмыляется: — Ладно, но в задницу. — Не в этом смысле! — возмущается Бёрди. Тоненькая, прутики-ручки, ростом едва достает до его груди, телепатические способности не такие уж сильные, но она его не боится. По какой-то причине ему это нравится. Экзотическое блюдо, думает он. Может, я сожру ее позже, думает он. Он облизывается, отчасти нарочно, а отчасти непроизвольно. Ему нравятся блондинки. Бёрди сглатывает, потому что впервые видит, что он такое. Потом трясет своим стриптизерским хвостом. Упрямая, как черте что (упрямая, как его брат). Веточки под фарфоровой кожей тянутся к его огромной когтистой руке. Жирно накрашенный морковной помадой рот («Серьезно, детка, прекрати так малеваться, ты похожа на клоуна из порнухи») шепчет: — Позволь мне… Он вернулся обратно, ощущая, как его губы щекочет улыбкой. Пазл комнаты сложился перед глазами: несколько трупов, все — его авторства. Ну разве не красота? Страх громогласно позвал его, и он оглянулся. Из людей оставались двое, которые пятились из дверей в коридор, не отрывая от него глаз. Зрачки размером с монеты. Он слышал водопады сердечных стуков, почти чувствовал липкие струйки пота, ползшие по их спинам, плечам и шеям. Эти уже побеждены, они отступают. Они все еще держали оружие; пальцы одного выстукивали частый ритм по прикладу, другой сжимал пистолет-пулемет так крепко, что костяшки побелели. Первый готов обоссаться, второй — побороться. Виктор застыл и прищурил глаза. Он медленно приоткрыл рот, обнажив окровавленные клыки. — Бу, — сказал он. Второй выстрелил, первый завопил. На самом деле завопил, как девчонка! Виктор расхохотался, ускользая от пули на пол. Он проехался на животе по паркету и когтем порезал голень стрелка (второй уже убегал). Тот действительно оказался борцом; он сдавил крик за стиснутыми зубами и, падая, вытащил нож — отличный баковый нож, модель 1962 года. У Виктора была к ним слабость. Если бы у него не было когтей, он бы использовал именно эти ножи вьетнамской эпохи. Иногда он даже это делал, когда испытывал ностальгию по джунглям, охоте на тигров и самой дикой животной ебле, которая была у них с Джеймсом. А еще в Сайгоне был морпех, с которым он провел запоминающуюся ночь. Не так часто постельные партнеры сами просили его, чтобы он их порезал. Виктор начал с колена, играя в крестики-нолики когтем на благоухающей медом коже. Сэмми сладко стонал и кончил, едва Виктор коснулся его члена. «Я хочу пососать твои когти», — прошептал он, и у Виктора потемнело в глазах. Они трахались всю ночь напролет; никто не выдерживал такой ритм, кроме Джеймса. Только Джеймс, чьи мозги прокрутились через вьетнамскую мясорубку, начал снимать штаны раз в неделю, раз в месяц… Виктор был до безумия голоден. Сэм облизал его клыки, когда он уходил. — Осторожно, — Виктор отдернул голову. — Я уже достаточно тебя порезал. — Мне это нравится, — он обхватил его щеки сильными пальцами и крепко поцеловал. — Ты невероятен. Ты знаешь, какой ты красивый? Тело, когти, клыки… Сэмми выглядел, как кинозвезда. Когда Виктор впервые увидел его, он поверить не мог, что экземпляр с конвейера фабрики грез поедет во Вьетнам на третий срок вместо того, чтобы пить коктейли у бассейна и стаскивать с манекенщиц бикини. Но Сэмми был не заинтересован в обычном времяпровождении. Он ездил в грязь, кровь и вонь — убивать. Они были… блядь, стыдно сказать: родственные души. Виктор ни за что бы от него не отказался, если бы был хоть малейший шанс утаить его запах от брата. Но у них во Вьетнаме начались серьезные размолвки. Он стал думать, что Джеймс его бросит. Стал планировать, как это предотвратить. Он подразнил его запахом Сэмми один раз, чтобы Джимми приревновал. Джимми так приревновал, что сказал: «Я хочу очутиться там, где тебя нет и не будет». Виктор перехитрил самого себя. Он больше не рисковал. Но Сэмми… Он его в себя втягивал. Своим горчащим и ярким запахом (словно горел можжевельник), вожделением, страстью, готовностью вытерпеть боль… Он хотел ее. Блядь, он хотел столько вещей… Виктор покрутил у виска пальцем. — У тебя с головой все в порядке? Сэмми, я ебучий монстр. Я даже не могу обещать, что в следующий раз я оставлю тебя в живых. Тот как будто не слышит. Блуждает по его телу руками, жарко и часто дышит, в прорезях век — туман. — Хочу снова тебя увидеть… давай убьем кого-нибудь вместе… Кого ты хочешь убить? — Моего отца, но он уже мертв. — Короткий список. Виктор усмехается в его расцарапанные губы. — Моего брата. Васильковый взгляд ярко сверкает, Сэмми ухмыляется ему в ответ: — Он похож на вашего отца? Виктор рычит, кусает его в шею, осторожно запускает коготь в щель мокро блестящей головки, совсем неглубоко, но для человека достаточно, чтобы взвыть от боли. Сэмми стонет, царапает его спину до крови, не пытается вырваться… Боже, думал Виктор, парень моей мечты. Конечно, он был сумасшедший. Нормальные обходят его за километр. Уэйд был настолько чокнутый, что Виктор чувствовал вкус его безумия на своем языке. (- Это был не вкус безумия, а вкус конфет! Викки склонен все драматизировать, у него было трудное детство. У меня тоже было трудное детство, но Викки выиграл бы это соревнование. Он типа Оливера Твиста, только с выдиранием клыков, вырыванием когтей и детской проституцией. Можете себе представить, какие тараканы завелись у парня в голове. Еще Логан его бросил. Два раза. Сначала один раз, потом второй. Какой удар по самооценке, а? Хотя на кой хуй ему Логан, я в душе не ебу. Чувак угнетает сильнее русской литературы. «Милый дедушка, Константин Макарыч… А она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать…» Ой, пора бежать! Всем чмоки в этом чатике! Так еще говорят в 2021 году? Нет? Ты не знаешь? А ты? А ты вообще кто, бля, такой?) Уэйд бесил его, как ни один другой за всю его жизнь. Виктор мог проснуться, закутанный с головой в простыню с прорезями для глаз и рта. Уэйд сидит на кровати, скрестив ноги, подперев кулаками щеки, сосет леденец… (- В смысле хуй? — Нет, Уэйд. — Почему нет? — В моем исполнении ты любишь сладкое. Помнишь Ultraviolence? Ты все время ел конфеты. — Я не люблю сладкое. Нужно беречь эту девичью фигуру. — Сорян.) …и влюблено на него смотрит. (- Я не смотрел на него влюблено! — Смотрел! В Ultraviolence ты в него влюбился. — Он моральный урод, который может сожрать мою печень. — Видимо, поэтому ты в него и влюбился. — Хм, логично… — Прошу тебя, не начинай. Ты и логика… Я вообще в тебе ничего не понимаю. Но обожаю тебя писать. — Может, поэтому и обожаешь? — Туше. — А он в меня? — Что? — Влюбился? — Немножко. — Значит, Логан не единственная любовь всей его жизни? — Не единственная, но главная. — Я — не главная? — Нет. — Ауч. Ебучие цветы на чердаке побеждают. — Сорян.) — Ты мое привидение с мотором, — говорит Уэйд. — Дикое, но симпатичное. После этого голый бегает от него по стенам и потолку, радостно хохоча. И хрен его поймаешь. — «Погоня, погоня, погоня, погоня в горячей крови!» — поет Уэйд откуда-то с люстры. — Викки, ты еще не устал? (- Кстати, нет, он еще не устал. У него выносливость, как у… — Уэйд, замолчи, пожалуйста. — Три минуты, и у него опять стоит. Исцеляющий фактор, ёпта! — Уэйд, заткнись! — Он мне своим королевским размером так задницу растянул, что я, между нами, девочками… — Уэйд, завали ебало! Мне надо главу закончить. Она растянулась… То есть затянулась. — Это уж точно. Слушай, а когда Виктор и Мистик будут трахаться? Давно пора. А ты, в своем стиле, завела тягомотину: Первая мировая, Вторая мировая, мысли, чувства, Вьетнам… — Я хочу рассказать историю. — Если бы ты умела это делать, подруга! Как начинается твой дурацкий текст? — «Восьмидесятые годы, Берлин — рекомобинантный город…» — Какой город? — Рекомбинантный. — Еще раз? — РЕКОМБИНАНТНЫЙ, Уэйд! — Ты совсем, что ли? — А что не так? — Да с чего бы начать?.. Окей, я тебе помогу. — Не надо. — Нет, я помогу! — Я не хочу, Уэйд! — А две тысячи лайков хочешь? И тысячу отзывов. — Хочу. — Тогда записывай. «Открыв глаза, у Питера была только одна мысль…» — Подъезжая к станции, у меня слетела шляпа. — Чего? — Это не по-русски, Уэйд! — По-русски, не по-русски, на это поставили две тысячи лайков. — Понятно. «Народу нравится». — Именно. — «Кин-дза-дза». — Никаких отсылок, цитат и прочего дерьма не нужно. — Это создает культурное пространство в описываемом мире! — Это нахуй никому не вперлось! — Логан в комиксах любит «Уолдена». — Пусть дальше в комиксах любит, а тут не надо. Пиши. «Он подумал про Дэдпула…» Это я. — Да, я в курсе. — «Он вспомнил его крепкие ягодицы в красном костюме. Закрыв глаза, его молодой член приветливо встал». — У него член с глазами? — Харе выебываться, дура! Пиши, что говорят. «Он потрогал свой член, громко застонал и кончил, когда в дом зашел попаданец в Тони Старка. Паучок вздохнул и пошел его встречать. — Привет, Тони! — Привет, Питер! Классно выглядишь с утра. — Ты тоже. У Питера всегда был дэдди-кинк, и они страстно поцеловались». — Мотивацию персонажа нельзя объяснять прямым текстом. — Сиди тогда с двенадцатью лайками и без отзывов. — Ох… Ну ладно… «У Питера всегда был дэдди-кинк…» Погоди, а как насчет Дэдпула? Это ты. — Да, я в курсе. Поставишь сразу два пейринга в шапку. Будет больше читателей. Так, на чем мы остановились? «Они страстно поцеловались…» — Можно без «страстно»? Наречия — зло. — А как читатели поймут, что целовались страстно? — Ну это можно описать по-другому. «Дыхание Питера перехватывает в поцелуе… Питер вздрогнул, когда губы Тони прижались к его рту… Губы Тони на его губах мягкие и сухие, пока быстрое скольжение языка…» — Двенадцать лайков, специалистка по поцелуям! Пиши, как тебе говорят. — Окей, что дальше? — «Дверь кухни открылась. — Питер Бенджамин Паркер! — угрожающе воскликнула темноволосая женщина…» — Тетя Мэйбл? — Ага. — Мы знаем тетю Мэйбл. Почему заместительный синоним? — Потому что две тысячи лайков против двенадцати! Пиши: «Мальчик сразу смутился, но Тони сексуально подмигнул Паучку». — Мальчик это Питер? — Да. — И Паучок это Питер? — Йес. — И у нас два заместительных синонима в одном предложении? — Женщина, я сейчас зарублю тебя своими катанами! — Уэйд, ты послушай, что получается. — Валяй. — «Открыв глаза, у Питера была только одна мысль. Он подумал про Дэдпула. Он вспомнил его крепкие ягодицы в красном костюме. Закрыв глаза, его молодой член приветливо встал. Он потрогал свой член, громко застонал и кончил, когда в дом зашел попаданец в Тони Старка. Паучок вздохнул и пошел его встречать. — Привет, Тони! — Привет, Питер! Классно выглядишь с утра. — Ты тоже. У Питера всегда был дэдди-кинк, и они страстно поцеловались. Дверь кухни открылась. — Питер Бенджамин Паркер! — угрожающе воскликнула темноволосая женщина. Мальчик сразу смутился, но Тони сексуально подмигнул Паучку». — Чкчк-ааа… — Уэйд? — У? — Заруби меня своими катанами. — С удовольствием. — Черт, не могу… — Что? — Я закончу главу на этом. И, может, не только главу. После твоего балагана ничего серьезного не получается. — Серьезного? — Да. — «Берлин — рекомобинантный город»? — Да. — «Боль — изнанка удовольствия, его вывернутые наружу грубые швы»? — Да. — «Они платили лучше всего, когда резали меня, прижигали углем, сигаретами, раскаленным железом, обваривали кипятком, как бродячего пса, и смотрели, как на уродце срастается кожа»? — Мне нравится этот момент. Лучший момент в тексте. Я искренне горжусь им. Он показывает глубину его травмы, которую он в себе не осознает. Он чувствует боль, но не осознает ее! Нулевой уровень рефлексии, при всем его интеллекте. То же самое с Логаном. Они даже не понимают, почему их втащило в инцест. У Логана с рефлексией чуть лучше, он догадывается, что это из-за их отца, но он никогда не пытался… — БЛА. БЛА. БЛА. — Что?! — Пизда тебе, рыжеволосая женщина. — Господи. Почему? — Это называется смертельной скукой. — Иди на хуй, Уэйд. — Так эта дура просидела с двенадцатью лайками до скончания веков. Конец) (- Ну что, она свалила? — Наконец-то, бля. — Врубай и ПРЫГАЙ! ПРЫГАЙ! Вы должны, вы должны знать, что Крис Кросс с утра не перепало ничего. Отовсюду вычеркнули нас, Так что вас заставим ПРЫГАТЬ. Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Не сравнивайте нас вы с другими тут из Причуд, Я ведь Мэк и я крут — дам то, что нигде вам не дадут. Прыгать склоню вас, дрыгать, трясти ваш таз, Ведь я привью вкус, раскрою желанье прыгать в вас. Сильно? Реально — я же гениальный, Любвеобильный, обильно обнимальный. А всё, что сзади за спиной — всё со слабиной, А если честно — голимый, голимый, голимый отстой! Схожу мигом за «сиггой», ты только прыгай. Эр-эн-би и прочий хлам мне по фИгу. Похоже, нечто есть в Крис Кросс — мы всё это. Предложат биться всерьёз, так поймут это. ПРЫГАЙ! Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Ага, ага, ПРЫГАЙ! Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Позволю себе праздник, праздник, Люблю, когда девчонка так дразнит, дразнит, Я Дэ-Э-два Дэ-И-эМ-Э-Ка, Знаешь меня. Ты будешь прыгать, и дрыгать, и двигать, и двигаться вокруг, друг, В этом миксе заставлю отступить, Кто Мэка хочет учить, пойдёт дрочить, Получил ты хороший движок, но это случайность. Ты знаешь это, не заявляй, что в том — ментальность. Два паренька — рэп такой не слыхали вы, И не ври, что все слова понимали вы, Мой прикольный школьный слушая мотив. Вам Дэдди скажет: П-Р-Ы-Г. ПРЫГАЙ! Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Ага, ага, ПРЫГАЙ! Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Вот, все формальности одно гласят: То, что Крис Кросс не могут слажать, А для сосунков, кто не знал — Зацени! Могут все рифмовать, но не умеют так, давай! Могут все рифмовать, но не умеют так, давай! Могут все рифмовать, но не умеют так, давай! Могут все рифмовать, но не так, давай! Ведь я же магида, магида, магида, магида Мэк Дэдди, Магида, магида, магида, магида Мэк, Ведь я же магида, магида, магида, магида Мэк Дэдди, Магида, магида, магида, магида Мэк, Вы захотите ПРЫГАТЬ. Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Ага, ага, ПРЫГАЙ! Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Ага, ага, ПРЫГАЙ! Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Ага, ага, ПРЫГАЙ! Вас Мэк Дэд заставит ПРЫГАТЬ, Вас Дэдди Мэк заставит ПРЫГАТЬ, Крис Кросс заставят ПРЫГАТЬ. Поверьте!)