Капитан Аххх!-мерика

Вторая чеченская война, это был две тысячи восьмой. Зима, блядски холодно и никаких обещаний от командования, что лишний слой формы или пальто хоть чуть-чуть помогут – они и не помогали. Баки помнил конвой: глубокая ночь, путь с базы – из центра ебаного нигде – в Ленск. Ёбаные конвои. Он мог вспомнить, как сидел на своём месте, от нервов сводило живот и перехватывало дыхание каждый раз, когда они наезжали на камень или неровности дороги, похороненные под снегом. Он часто сжимал автомат крепче, чем необходимо, левая рука – его рука, его настоящая, данная от рождения, из плоти и костей рука – придерживала ствол, а приклад упирался в пол грузовика у его ботинок. Снаружи кружился снег. Ветер бился в окна, и Баки глубже зарылся носом в меховую оторочку пальто, с горечью желая, чтобы его послали в Ирак или Пакистан вместо этого, куда-то, где тепло и грязно. Он скучал по грязи. Грязь была лучше, чем лёд и снег, и бесконечная тьма. Она напоминала ему о поездке на Аляску в старших классах, в канун Рождества. Там всегда было темно. Но Аляска была хотя бы тихой и мирной. Не таким дерьмом. Один из сослуживцев напротив него улыбнулся из-под капюшона:  — Никогда не попадал в такой холод, а, Барнс? Из-за холода и воротника Баки не мог насмешливо улыбнуться, но надеялся, что это читалось по глазам. Снова посмотрев в окно, Баки глубоко вздохнул, почти мечтая перестать уже дрожать. Это расходовало больше энергии, чем просто сидеть спокойно и сохранять тепло. Мороз пробежал по коже, и Баки постарался взять себя в руки: думай, что ты в океане, и тоже блядски холодно, но ты не должен биться в воде, потому что только замёрзнешь быстрее. Ты должен сжиматься и сохранять тепло. Просто вот так. Но ему всё равно было неуютно, несмотря на то даже, что он справился с слишком сильной дрожью. Что-то было не так. Слишком тихо, среди холода и тьмы. Они старались не шуметь под угрозой раскрыть свою позицию, но в русской глуши обычно были звуки. Одни животные охотились, другие — зарывались в снег, чтобы спастись от мороза, а деревья вибрировали и трещали. Возможно, это была своего рода молитва Матушке России – Баки не знал. Но не сейчас: абсолютная тишина, не считая низкого гула машин, пробирающихся сквозь снег и лёд при минимальном освещении. Сослуживец должно быть заметил, что он нервничает, потому что внимательно и встревоженно глядя пнул ботинок Баки своим. Баки покачал головой, но нахмурился и крепче сжал автомат. Если бы он и хотел что-то сказать, то не смог бы – слова не находились. Медленно сглатывая, Баки чувствовал дрожь, пробегающую по спине, и пот, выступающий на затылке. Пот? Я настолько нервничаю?  — Мы примерно в десяти километрах от… И… именно тогда начался ад. Годы тренировок, обучения и подготовки превратились в шар дыма и пламени, когда машины и впереди и позади них подорвались, перевернулись, приземлились крышами в землю. Завизжали колеса, пламя охватывало шины, поднималось по осям. Ещё миг – с широко распахнутыми глазами – и весь мир Баки перевернулся, когда жар пламени вырвался из-под ног. Стекло лопнуло, он слышал хор криков и проклятий. Мощь взрывов оглушила его, и, когда грузовик рухнул на бок, а Баки выбросило налево, через выбитую, покорёженную, горящую дверь, снег и тишина внезапно показались успокоением. В тот момент лететь сквозь тьму – было мечтой, о которой Баки и не догадывался. Ледяной воздух хлестнул по лицу, снег налип на щёки и ресницы. Он жадно хватал воздух ртом, отчаянно нуждаясь в кислороде. Земля и небо полыхали оранжевым и красным, пламя струилось вокруг, за завесой дыма. Он слышал – где-то вдали – выстрелы и крики, но они были приглушёнными, нечёткими, словно сквозь подушку. Он не мог различить голоса, только общий шум боя. Стиснув зубы, он медленно поднялся из снега, чувствуя боль, пробирающую до костей. И почти с воем упал обратно, дрожа как лист, когда вдыхал морозную воду, чувствовал её на губах и лице. Ветер обрушился на него снова, и Баки медленно осознавал, насколько он замёрз, насколько он беззащитен, будто брошен голым в ледяную ванну. Он пыхтел от натуги, когда попытался подняться снова, но дрогнул и свалился обратно в снег. Холод и влага пропитывали форму и пальто, Баки задрожал, отчаянно разбрасывая снег ногами, пытаясь хоть как-то вырваться из его плена. Тупая замороженная боль пульсировала в икре, поднималась по бедру к рёбрам, расходилась солнечными искрами по плечам и спине. Шипя и ругаясь, Баки зарылся в снежные глубины правой рукой и оттолкнулся снова. Огонь, боль и дым туманили чувства, и он, прищурившись, долгий миг разглядывал мутную завесу и тьму вокруг, прежде чем наконец разглядеть свой автомат примерно в пяти или десяти метрах. Он наклонился вперёд, чтобы опереться на руки и встать, но вместо этого упал лицом в снег, приземлившись на левый бок крича в холодную мокрую тьму, когда огненные иглы боли прошивали всё его тело. Медленно перевернувшись на спину, Баки сморгнул налипшее на ресницы месиво и обжигающе-горячие слёзы, а потом посмотрел вокруг и наконец увидел снег, покрытый красными разводами везде, где он его касался. Красные пятна, мазки, сгустки и лужа там, где он лежал. Грудь тяжело вздымалась, когда очередной взрыв осветил небо, а он посмотрел на себя. Тлеющие куски формы над левым ботинком и обожжённая кожа, покрытая синяками, почерневшая от гари. Лохмотья формы и ожоги покрывали всё левое бедро, левую половину груди и живота, где нечто, казалось, разодрало его огненными когтями. Но хуже всего – левая рука, ровно то, почему все попытки опереться и встать провалились. От локтя до плеча это было покрытое пятнами, кровоточащее, обожжённое и истерзанное месиво плоти, мышц и раздробленных костей, а ниже локтя – не было ничего. Из лёгких словно выбило воздух, глаза распахивались шире и шире, и в какой-то момент Баки был почти уверен, что они вылетят из глазниц. Жар поднимался по шее, а кровь продолжала вытекать медленным, ровным ручейком из того места, где раньше была его левая рука. Джеймс… Баки не мог вспомнить, кричал ли он. Не мог вспомнить ничего, кроме расширившихся глаз и дыхания, которое, казалось, не доходило до лёгких. Он не мог вспомнить, бушевал ли вокруг огонь или пошёл снег и покрыл всё вокруг, как волны, смывающие песчаные замки. Он не мог даже вспомнить, как его оттуда забрали. Боль. Пульсирующая в такт ударам сердца, пылающая жарче, чем солнце. Кровь. Красный цвет на серо-белом холсте. Красный цвет на фоне холодной русской ночи. Пламя. Всепоглощающее и расширяющееся, облизывающее деревья и переворачивающее машины конвоя, выжигающее всё из мира вокруг. Баки! Моргнув, Баки жадно втянул в себя воздух, шею и спину покрывал пот. Перед ним сидел молодой, скромно одетый, красивый темнокожий мужчина с мягкими карими глазами. В сером пуловере и джинсах. Солнечный свет пробивался сквозь ближайшее окно. Там, где… кожаные кресла и журнальный столик, а ещё книжный шкаф в углу. Жалюзи были открыты, и он мог разглядеть реку вдали.  — Эй, чувак, эй… — взгляд Баки вернулся к сидящему перед ним мужчине (Сэм, его звали Сэм), и он вздохнул, с опозданием осознавая, как сильно его трясло. — Всё в порядке… ты здесь, со мной.  — Я… Я…  — …рассказывал о том, что случилось в России. Это было частью нашей сегодняшней сессии: попытаться пройти через более тяжёлые вещи. Ты погрузился в воспоминания и немного отключился. Но всё в порядке, Баки. Ты в порядке. Ты цел и невредим, ты со мной, в Бруклине. Ты больше не в России.  — Да… да, конечно, я не?.. Сэм тепло улыбнулся, протягивая Баки исходящую паром кружку.  — Ты продолжал бормотать: «Холодно, я хочу домой». Баки покраснел и взял кружку, стараясь не замечать отблеск под курткой. Стоило принести перчатку, чтобы прикрыть руку. Он сделал глоток, это был какой-то чай. Неплохой на вкус. Какое-то время он молчал, предпочитая наслаждаться теплом чая. Он всё ещё чувствовал холод снега, глухоту от взрывов, жгучую боль в плече, видел кровь вокруг… он снова начал дрожать, и Сэм наклонился к нему.  — Чего бы оно ни стоило… ты сильный, чувак. Ты видел такие вещи и испытал такую сторону войны, что немногие смогут понять. И ты здесь, и ты жив. Ты справляешься с этим день за днём, и это то, чем стоит гордиться, Баки. Это нелегко, но ты по крайней мере встаёшь по утрам. И даже если есть дни, когда ты не можешь этого сделать, всё в порядке. Просто знай, что это нормально, не торопись. Баки медленно кивнул, сделав ещё глоток. Сэм напротив мягко улыбнулся, потом встал и неторопливо прошёл к маленькому столу в углу между двумя окнами. Он вытащил ручку и блокнот, выдернул из него страницу.  — Я собираюсь дать тебе лист с советами, которые помогут справляться с флешбеками и легче их переносить. У тебя есть что-то, что помогает тебе расслабляться? Потому что это тоже может быть полезным, — Баки недоумённо посмотрел на него, и Сэм облизал губы. — Вроде… ну, собственно, нам надо снова научиться чувствовать себя комфортно и в безопасности, правильно? И у каждого человека по-разному. Кто-то восстанавливается очень легко и быстро. У кого-то это занимает больше времени, больше попыток, кому-то нужны очень особенные вещи. Если ты нашёл что-то, что помогает тебе расслабляться и успокаивает, возможно, ты лучше начнёшь справляться с воспоминаниями. Это также может помочь тебе начать признавать свою руку.  — Это не моя рука, — когда-то это было первым, что сказал Баки, когда его вытащили из России, из холода, из огня, крови, боли, дыма, боли, рука, рука, рука, рука…  — Я знаю. Но, может быть, однажды станет.