Обычно серый и хмурый Петербург не стал нарушать традиции ради приезда давно сбежавшей отсюда девушки. Тяжёлые свинцовые облака всех возможных оттенков тёмной палитры грузом висели над северной столицей, не пропуская и крошечного луча солнца, а лежавшие горы снега с черным налетом отлично завершали общий пейзаж. Разбитые бутылки из-под дешёвого алкоголя, пачки сигарет и целлофановые пакеты, валяющиеся на ступенях обледеневших набережных, стаи тощих ворон, прыгающих по балконам и крышам автомобилей, исписанные маркерами ларьки, разбитые окна заброшенных Советами домов — абсолютно ничего в этом городе не изменилось за те восемь лет отсутствия Евы. Контраст со стремительно развивающейся Москвой, а также смена ритма с ускоренного на неспешный заставляли голову идти кругом.
— Города, целые города не меняются годами, а в жизни одного человека всё может перевернуться за какую-то минуту… — пробормотала Ева, медленно шагая вдоль величественной Дворцовой набережной, перетекающей в Адмиралтейскую.
— Я не был тут с детства, — ответил Витя, взяв девушку за руку. — И будто бы правда всё осталось точь-в-точь таким, как я помню. Нас с мамой отец сюда привозил, хотел показать город-герой Ленинград, переживший блокаду. Мы в мае тут были, на параде, солнечно было, тепло — такие ассоциации у меня и остались.
— Разрыв шаблона, да? — усмехнулась шатенка и остановилась возле спуска к воде, став спиной к видневшемуся из-за крон деревьев Исаакиевскому собору. — То ли ещё будет…
— Ты далеко отсюда жила?
— Тут всё относительно близко друг к другу. Я жила на Казначейской. Пятиэтажная коммуналка там стоит, через пару зданий от дома Достоевского и минуты ходьбы до канала Грибоедова. Поэзия повсюду, мать её… — Ева обняла себя руками и разглядывала крупные льдины на берегу Невы.
— От такого соседства у кого угодно в жизни будет сплошная драма и трагедия, — Пчёлкин зарылся лицом в шарф, спасаясь от морозного шквалистого ветра. — Может пойдём наверх? Не хватало ещё с пневмонией слечь.
Романова молча кивнула, и, взяв парня под руку, повела его дальше, стараясь идти до отчего дома максимально долгим путём.
— Признавайся, это же твой дальний родственник, Ева Николаевна Романова? — улыбнулся блондин, остановившись возле памятника Николаю I.
— Ах, если бы! — Ответила, также улыбаясь, девушка. — Это не такая уж редкая фамилия, даже без привязки к династии. Но, признаюсь, я в детстве любила думать и рассказывать одноклассникам, что я их потомок. Моя легенда разрушилась, когда моего отца вызвали на беседу к директору, много он тогда наговорил, будучи матёрым марксистом-ленинистом. Это была моя первая школа и первое отчисление.
— Тебя отчислили за то, что ты врала о своём происхождении?
— За то, что батя толкнул директора с лестницы. Он был пьян, хотел доказать, что я хорошая девочка и бью одноклассников ради самозащиты. А это было правдой, кстати говоря. Но аргументация кулаками не сработала, — выдохнула Ева и опустила глаза. — Директор изначально исключать меня не хотела.
— Он толкнул женщину с лестницы? — блондин посмурнел, его лицо приняло обеспокоенный вид.
— Это было меньшее, что он мог бы с ней сделать, — ответила шатенка и закусила губу до крови. Она подняла голову к небу, смотря на самый верх императорского памятника, стараясь не погружаться в воспоминания. — Если я и потомок этой династии, то генофонд в какой-то момент точно наебнулся. Лучше не продолжать.
— Я бы не стал такие выводы делать, — тихо произнёс Витя, не отрывая взгляда от грустной задумавшейся Евы. — Пошли дальше?
Пчёлкин шёл, останавливаясь каждые две минуты — особенно долгую паузу он сделал на Синем мосту. Встав лицом к Мариинскому дворцу с приоткрытым ртом, он завороженно изучал каждую деталь, каждый дом, стоящий вдоль Мойки — выйдя из архитектурного транса, Витя радостно подметил, что дом Якунчиковой чем-то похож на офис «Курс-Инвеста» на Солянке в Москве и пообещал, что именно здесь когда-нибудь откроет филиал компании в Петербурге.
Пара свернула на переулок Гривцова, где расположилась усадьба Демидовых — внешний её фасад был отреставрирован на современный лад, но вот внутренний двор остался неизменным. Витые белые лестницы и перила из чугуна, пожелтевшие от дождей и старости, потёртые двери и оконные ставни, украшенные барельефами — старое здание в стиле «Барокко» было одним из тех немногих, куда Ева могла сбежать, чтобы остаться в тишине. Она забиралась в крайнее окно, которое разбил кто-то из бездомных, и могла сидеть часами на тёмном лакированном полу напротив потухшего навсегда камина — пока круглосуточно пьяный бессменный сторож не начнет свой обход.
Широкий переулок упирался в набережную канала Грибоедова, обдуваемую со всех сторон — замедлять ход Еве уже не представлялось рациональным, слишком высоким был риск обморожения, потому она быстро свернула направо и уже спустя пару минут, пройдя сквозь двор-колодец, вибрирующего от завываний ветра, остановилась напротив входа, который надеялась больше никогда не увидеть: высокие тяжелые двери из тёмного дуба с металлическим козырьком, который больше был похож на дуршлаг, чем на защиту от снега и дождя. Девушка смотрела на потёртую металлическую ручку двери, надеясь, что та неисправна.
— Поздно отступать, мы уже на полпути, — сказал Витя тихо и потянул за неё, открывая вид на узкую крутую лестницу из бетона, покрывшуюся буграми и заляпанную краской. — Какой этаж нам нужен?
Девушка молча показала пять пальцев и, громко сглотнув, шагнула в тёмную парадную. С каждым пролётом сердцебиение учащалось, а виски будто сжимались под прессом — Романова не знала от чего ей было так плохо. То ли от несдержанного обещания больше сюда не возвращаться, то ли от того, что это и правда её последний визит в это место. Она знала, что когда умрёт мама — придётся с ней проститься, но надежда, что это произойдёт позже, будет время подготовиться, канула в лету, когда она услышала беспокойный голос Ромы по ту сторону телефонной трубки. Прошло всего ничего, каких-то никчемных восемь лет, неужели нельзя было подождать ещё?
Ева смотрела на металлические чёрные цифры с номером «23» сквозь плавающий туман. Тяжело дыша, она повернула голову на Пчёлкина — тот взял её за руку и кивнул в сторону звонка. Он ясно дал понять, что здесь только ради поддержки — пройти весь путь Романова должна была самостоятельно, пропуская каждое действие через себя и проходя через все стадии горя. Первые из них — шок, онемение, отрицание — уже остались позади.
Злость и страх — вот то, что спряталось за этой тёмной дверью.
Шатенка, прикрыв глаза, нажала на круглую кнопку дверного звонка.
— Ева! — раздался голос худощавой светлой женщины пятидясети лет. Наполовину седая, с землистым цветом лица и большими мешками под глазами, мама Ромы всю жизнь боролась за лучшую жизнь для сына, совсем позабыв о себе. От работ на вредных производствах на окраине Ленинграда она дошла до работы уборщицей на центральной почте, заработав себе многочисленные болезни на почве нервов и перегрузов. Артрит, диабет, бронхиальная астма, экзема, гипертония и список тянется дальше — то и дело Рома бегал в местную аптеку, спуская половину семейного бюджета на поддержание маминой работоспособности. — Ты приехала, как хорошо!
Шатенка потянулась за объятиями, наполовину шагнув в прихожую.
— Я и не заметила, что ты не одна, — засуетилась женщина и протянула стоящему позади парню руку. — Надежда Владимировна.
— Виктор, — он улыбнулся, мечтая сделаться насколько возможно невидимым. Мама Ромы тепло улыбнулась в ответ.
— Давайте я нам с Вами, Виктор, заварю чай, а Ева пока… зайдёт к маме, — женщина взяла растерянного Пчёлкина под руку и повела на кухню. Он успел лишь обернуться и с жалостливым видом посмотреть на свою девушку — он обещал зайти в комнату вместе с ней, но это явно шло вразрез с планами Роминой матери. Ева лишь податливо кивнула и, повесив тяжелое пальто, направилась к той маленькой комнате, где провела большую часть своей жизни.
Девушка открыла скрипучую дверь и обомлела. Никто не упомянул от чего умерла её мать — и она поняла почему.
Открытый гроб синего цвета, обшитый дешёвым бархатом, стоял на двух деревянных табуретках. Окна и зеркала были закрыты белыми тряпками, а мебель закинута в один угол друг на друга. Все светлые обои были забрызганы желчью и кровью, а над кушеткой, где Ева спала всю юность, зиял след от ладони, тянущийся на протяжении метра — её мать хваталась за всё, за что могла зацепиться, даже за небольшую выемку, которую дочь проковыряла в стене той ночью, когда зарезали отца. Была видна траектория падения женщины — следы от длинных пальцев закончились почти у окна, белый подоконник тёте Наде начисто отмыть так и не удалось. Пахло железом, кислотой, хлоркой, несмотря на открытую форточку, то и дело хлопающую от силы ветра — в промозглой тихой комнате это было единственным звуком. Чуть больше суток назад здесь душераздирающе кричала женщина, вопли которой прерывались фонтанами изрыгаемых жидкостей.
Медленными шагами Ева подошла к гробу — пожелтевшее ледяное тело совсем не было похоже на ту женщину, что сыпала проклятьями в спину стремительно уезжающей дочери. Шатенка услышала позади шаги и обернулась — в дверях стоял Пчёлкин, держащий в трясущихся руках две кружки с горячим чаем. Блондин был бледным, как входная дверь за его спиной.
— Её убили? — тихо спросил он, осматривая кровавые стены.
— Зелёный змей, — ответила Ева. — Похоже на цирроз или печёночный гепатит, он был у неё, когда я уезжала. Разрыв органов, кровотечение… Но я не знаю точно, узнай у тёти Нади, если интересно.
— Это… Я даже не знаю… что сказать, — Витя подошёл к гробу и передал девушке кружку, не смотря вниз.
— Знаешь, я заметила, что все трупы похожи друг на друга и совсем не похожи на себя при жизни, — начала Романова. — Одинаковые острые носы, впалые щеки, тонкие пальцы и провалившиеся вглубь глаза. Ссохшиеся тела, будто в два раза. А кожа… такая ледяная, твердая, словно ты касаешься мрамора. Мёртвые ничего не слышат, ничего не чувствуют, ни о чем не думают и ничего не видят. Как же я завидую им, — шатенка грустно улыбнулась, наклонив голову на бок. — Я так хотела бы, чтобы это она сейчас стояла и смотрела на меня сверху вниз, чтобы ей было мучительно больно — а мне было бы уже всё равно. Даже здесь она всё испортила.
— Ев… — испуганно произнёс парень, смотря на абсолютно спокойную девушку.
— Ты задумывался когда-то, что там, после смерти, даже если ничего нет — это всё равно лучше того, что происходит в нашей жизни?
— Нет, в том мире ведь я буду один. Здесь у меня есть родители, есть друзья, есть… ты. Когда меня не станет, всё закончится — а я не хочу умирать.
— Не хочешь, потому что боишься. А бояться неизбежного не нужно, — Ева легко провела кончиками пальцев по лбу мёртвого тела и посмотрела Вите в глаза. — Это то, что ждёт всех нас. Посмотри, ну же.
Пчёлкин громко втянул воздух через нос и опустил взгляд на мёртвую женщину.
— Ты помогал мне убивать людей, почему ты так дрожишь? — голос Романовой звучал жестоко и хладнокровно.
— Я убивал тех, кто мог бы причинить нам вред. Твоя мама не из этих подонков.
Девушка хмыкнула и сделала маленький глоток обжигающего чая.
— Это как посмотреть, — произнесла она. — Ладно, пошли отсюда. Больше нечего нам тут делать.
Оставив кружку на грязном подоконнике, Ева вышла на кухню коммуналки — это широкая комната с высоким окном под потолок и видом на бесконечные ряды питерских крыш, на полу которой постелен коричневый линолеум с узором-ёлочкой. То тут, то там на обоях с цветами, красовались надписи, которые Ева с Ромой писали ручками и карандашами, будучи еще маленькими детьми. Всю жизнь они росли в этой небольшой коммуналке, в соседних комнатах, бегая друг к другу в гости и открывая мир вокруг вместе — первые драки, первые влюблённости, первые домашние задания, концерты любимых артистов, прогулки по ночному Питеру и даже первые криминальные дела. Романова была уверена, что если сейчас зайдёт в комнату друга — там на стене по-прежнему будет висеть уже поблёкший со временем плакат группы «Чайф».
Надежда Владимировна была для Евы чуть ли не роднее своей собственной матери. Она кормила её и забирала из круглосуточного детского сада, откуда девочку часто забывали забрать, уводила вместе с Ромой из дома гулять по городским паркам, когда в комнате Романовых начинались попойки и оргии, переходящие в драки и разбой.
— Я вам оставлю доверенность, сделайте с этой чёртовой комнатой всё, что захотите. Продайте, сдайте, сожгите — мне всё равно. Это меньшее, чем я могу Вас отблагодарить, — сказала шатенка, сев напротив Роминой мамы и протянув ей листок с заверенной бумагой.
— Не неси чушь, — оттолкнула женщина бумагу.
— Я сюда ни ногой после похорон. Я и приехала только из уважения к Вам — наверное, тяжело было жить с ней рядом и отмывать всё то, что она там напоследок натворила… — Ева посмотрела на парня и кивнула. — Мы тут денег привезли, это должно всё покрыть.
Пчёлкин положил стопку стодолларовых купюр поверх доверенности и осмотрел женщину грустным извиняющимся взглядом. Тётя Надя покачала головой и вымученно улыбнулась.
— Разберёмся, — произнесла она. — Как там Ромка мой поживает?
— У него всё хорошо, мы часто по делам общаемся. Не потерялись, — Романова накрыла её руки своими.
— Что за дела у вас? Добрые?
— Миротворческие, тёть Надь, — шатенка усмехнулась, опуская глаза.
— Ну понятно, — грустно подытожила женщина.
Выход из квартиры дался Еве гораздо проще — она спускалась по лестнице, ловя взглядом строки песен, что они с Ромой писали ручкой на голубых стенах, встречая тёплые июньские рассветы.
«Летней ночью с крыши дома,
Я видел внизу светящийся город.
Этот город похож на лучший город Европы».
«Из светлого плена беспечного детства
Я улетаю и я не вернусь»
«Унеси с собой прощенье,
Очищенье от земных грехов.
Унеси с собой смятенье,
Если ты проникся красотой».
— Ты в порядке? — спросил Витя, выйдя на улицу и тут же достав сигарету.
— Как говорила, хотела бы поменяться с ней местами, но в целом да, я в порядке, — ответила Ева, глубоко вдыхая морозный воздух. — Прогуляемся? У нас есть несколько часов, пока Петербург не стал бандитским.
— Только если расскажешь мне о своей жизни здесь побольше. И о Роме, — Пчёлкин серьёзно посмотрел на девушку, стряхивая пепел на землю.
— Ну, пошли, — шатенка накрылась шалью, взяла Витю под руку и направилась в сторону главных исторических достопримечательностей города.
Пара медленно шагала вдоль канала Грибоедова — Ева судорожно вспоминала все истории из своего детства и юности, которые мозг не стёр, дабы спасти её психику. Замёрзший Пчёлкин попросил остановиться в маленьком кафе возле величественного Банковского моста, по разным сторонам которого стоят златокрылые львы. Перед тем, как зайти в теплое помещение, парень соблюл традицию и прошёлся по мосту туда-обратно, положив в шапку пачку наличности. Ева, улыбаясь, наблюдала за гордо вышагивающим Витей, который от холода едва не покрылся инеем.
— А что случилось с твоим отцом? — спросил он, напополам разрезая ванильную пышку.
— В подворотне зарезали, он разбушевался по синьке на других таких же пропащих, — будничным тоном ответила Ева, разливая по кружкам горячий облепиховый чай с имбирём и мёдом. — Мы его только через три дня нашли, ужасное было зрелище.
— Его до неузнаваемости… порезали? — Витя отложил нож в сторону и решил есть руками.
— Это было летом, и тело от жары… в общем, не к еде это будет сказано. Разложился он быстро и противно, меня начинает тошнить только от воспоминаний, — поморщилась девушка. — Когда я родилась, он работал на мануфактуре здесь недалеко, потом его сократили и он начал зарабатывать, переклеивая акцизы на сигаретах. Мы с Ромой ему помогали — «очумелые ручки», веселое времяпровождение с семьёй, все дела. Но это накрылось, разумеется, и, когда мне было десять — отец упал в синюю яму, не просыхая пил. Становился буйным — бил маму, сильно, мог меня задеть… — девушка посмотрела в окно. — А как трезвел ненадолго — был самым лучшим в мире человеком. До первого «чапка».
— Детство голодным было?
— Бывали дни, когда я питалась булкой с подсолнечным маслом и солью трижды в день. Но в целом… — кивнула Ева плечами. — Всё как у всех.
— А мама? Чем занималась? — аккуратно и тихо начал парень.
— С ней было не так просто, — выдохнула Романова. — Она всю жизнь на «СевЗапМебели» проработала, подмастерьем. Ну, знаешь, ручки дверные, щеколды, крючки всякие — разная мелочь. Цеха — все сплошь мужики. А она… ну, в общем-то была слабой на передок. Многих домой водила, пока отца не было. Он ловил, бил, но развода не давал. А как его не стало — она совсем сошла с рельсов и тоже запила.
— Ты была одна? Шаталась по улицам и дома вот это всё видела?
— В целом да. Но я всё же перед тобой, умею говорить, писать, читать и даже жива до сих пор, — грустно улыбнулась Ева. — Практически всегда я жила с Ромой и его мамой. Они хорошие люди.
— А где его отец был?
— Умер, когда Ромка ещё в утробе был. Травма на производстве, я в подробности не вдавалась — для тёти Нади это болезненная тема. Она же так замуж потом и не вышла. И на свиданиях я её не наблюдала.
— А Рома… вы с ним в отношениях были? — Пчёла постарался задать вопрос как бы между прочим, но вышло плохо. Он тут же словил на себе коварный взгляд своей девушки.
— Были недолго, у нас даже глупый пакт заключен был, что мы по-дружески женимся друг на друге, если не встретим своих половинок до тридцати, но это всё равно что с братом целоваться, — Ева слегка покраснела, вспоминая те моменты. — Просто попробовали, и хорошо, что нашу дружбу это не разрушило. Но разрушило его как человека, в каком-то смысле…
— В каком? Он тебя любит же до сих пор, да? Я взгляд его видел, таким не смотрят на сестёр, — выпалил вдруг блондин.
— Даже если так, то это невзаимно, и он уважает это. Не нарушает дистанции, — Романова сделала многозначительную паузу, означающую, что эта тема закрыта. — Он из-за меня начал заниматься всей этой криминальной ересью. Он помог мне в одном деле, в моём первом, и не смог выбраться. Но в кафе это лучше не обсуждать, — девушка подозвала официанта, чтобы рассчитаться, и начала укутываться для выхода на улицу.
Пара продолжила путь вдоль набережной и приблизилась к Казанскому собору. Здесь, блуждая в одиночестве меж величественных колонн, они возобновили разговор.
— Моё первое убийство было случайным, — начала Ева тихо. — Как-то мама привела очередного обмудка к нам домой, они повеселились, уснули… И я проснулась в ночи от того, что он ко мне прижимается под одеялом.
— Блядь… — прошептал Витя, опуская голову и прикрыв глаза рукой.
— Он не успел ничего сделать, — отмахнулась Ева. — Но мне стало так противно и грязно, что захотелось причинить ему боль, отомстить. Я рассказала обо всём Роме, и мы решили лишить мудака его главной радости жизни, чтобы не лез больше к девочкам-подросткам. Если ты понимаешь, о чём я, — шатенка грустно улыбнулась, разглядывая статую Святого Владимира. — Мы спросили у друзей где можно найти пушку без серийника, ну и… Плохо закончилось всё. Поймали мы его возле гаражного кооператива глубокой ночью — ни фонаря не было. Я палила во всё подряд, пока Рома пытался его заткнуть. И убила в конце концов, от полученных ранений мужик умер на месте. Это было шумно и грязно, наследили мы сильно, оставили его прямо на асфальте, а пистолет кинули в Мойку, — девушка сделала паузу. — Мама сразу поняла кто это сделал, когда о его смерти в цеху рассказали. Устроила мне истерику, попыталась избить, Рому его матери сдала, а она и так плохая в плане здоровья… Доказательств-то не было, конечно, мы так тётю Надю и успокоили, что у моей просто белка по синьке сыграла, бредит. В общем, Рома сильно испугался. Но пушки мы не у тех ребят взяли — у умных очень. Они срастили два факта, и сказали, что если мы выйдем из игры — они нас ментам сдадут. А мы и знать не знали, что в игру какую-то входим… у нас был всего десяток патронов.
— Вы же купили пистолет, всё честно было… — пробормотал Витя.
— Как оказалось потом, не купили. Рома заплатил за патроны, а пистолет взял как бы в долг, с возвратом на добром слове. Но мы ведь испугались и выкинули его — так в рабстве у этих братков и оказались. Шпана глупая, что с нас взять тогда было, — хмыкнула Ева. — Напугать проще простого. Так я начала учиться стрелять, а Рома продавать оружие. Он не хотел руки пачкать, жизни отнимать, да и сейчас делает это без особой охоты. А я, недолюбленная дурочка с дефицитом внимания и нулевой моралью по отношению к людям благодаря родителям, хотела быть на передовой и попросилась в стрелки. За это ещё и платили больше. Так в этом мире и остались, ушли в свободное плаванье вместе, сбежали в Москву.
— Какие же разные у нас судьбы, — усмехнулся Пчёлкин. — Я совершенно спокойной размеренной жизнью жил, четвёрки-тройки получал, девчонкам сердца разбивал, — он положил руку Романовой на плечи и поцеловал в красную от мороза щёку. — Пока ты тут мочила всяких уродов. Наоборот же должно быть.
— Период спокойной жизни и разбитых сердец у меня немного запоздалый, да, — шатенка положила руку Пчёлкину на бедра. — Зато какой ты умный, далеко пойдёшь!
— Без тебя не пойду никуда, — довольно сказал блондин, взяв направление на Итальянский мост.
Перейдя по нему на другую сторону, Витя с Евой оказались на подходе к храму Спаса на крови. Величественное архитектурное творение привлекало горящие глаза Пчёлы — сейчас, будучи взрослым мужчиной, это место ещё больше восхищало его своими масштабами и красками. Когда он был маленьким мальчиком, он не видел разницы между этим собором и храмом на Красной площади Москвы, но сейчас… Если бы было солнце — эти цветные разномастные купола поражали бы ещё сильнее.
— А Александр II умер прямо тут? — Витя с предыханием смотрел на набережную канала Грибоедова, раньше именуемого Екатерининским.
— Плюс-минус метров пятьдесят, — ответила Ева. Она с восторгом смотрела на своего парня, который едва сдерживал эмоции. — Твоим любимым предметом в школе была история?
— Мы с парнями любили в детстве смотреть всякие исторические документалки. А у отца Космоса дома полно разных книг интересных было — мы с Белым их частенько брали домой, несколько я так и не вернул. Надо будет, пока не забыл, — улыбнулся парень.
— Я устала, если честно. Давай дойдём до Михайловского дворца и закончим на сегодня.
— Приедем сюда летом?
— Только не в этом году, у меня петербуржский передоз…
Не спеша, гости северной столицы шли сквозь Михайловский сад под аккомпанемент снежного хруста. Было тихо — не шумели фонтаны, обычно активные улицы и даже леденящий до костей ветер будто сошёл на нет. Всё замерло с наступлением сумерек, кроме стай воркующих голубей и ворон, суетящихся на земле в поисках крошек. Пчёлкин молчал, смотря то на задумчивую Еву, то на окружающую зимнюю красоту парка, укрытого блестящими в свете фонарей сугробами. Не нарушая тишины, они дошли до «Медного всадника». Витя достал пачку сигарет из кармана, и закурил, задрав голову, чтобы получше рассмотреть бронзовое лицо Петра I.
— Поделитесь сигаретой? — услышал Пчёла голос за спиной. Он обернулся и увидел перед собой высокого парня с тёмными волосами. Он был одет в чёрную куртку с капюшоном, вязаный серый свитер, а на плече болталась дорожная сумка цвета «хаки», заполненная под завязку непонятно чем.
— Держи, — протянул Витя незнакомцу пачку «Camel» с зажигалкой.
— Вы местные? — поинтересовался парень, затянувшись.
— Уже нет, — ответила Ева и улыбнулась. — Ты, судя по растерянному виду и одежде не по погоде, тут совсем недавно, да?
— Ага, я к брату приехал. Он тут у меня давно живёт, — шатен нелепо улыбнулся.
— А брата как зовут, может я знаю его? — Романова посмотрела парню в глаза.
— Витя Багров.
— Тёзка, — весело сказал Пчёла и выкинул бычок в сугроб возле памятника.
— Татарин что ли… — прошептала Ева, отводя взгляд.
— М? — спросил незнакомец.
— Ты ко всяким прохожим на улице без надобности не обращайся, имя брата всуе не упоминай, понял?
— Понял, — кивнул парень. — Меня, кстати, Данила зовут.
— Медленно учишься ты, Данила, — усмехнулась Романова и опустила взгляд — к чёрным штанам парня был прицеплен новенький CD-плеер от Sony. — Музыку любишь слушать?
— Люблю. «Наутилус» вот сейчас играет, — гордо произнёс он.
— Тут недалеко, на Фуршатской, магазинчик есть. Я там музыку ещё на кассетах брала. Зайди, думаю найдешь чего на свой вкус, — шатенка улыбнулась. — Вить, дай голодающим сигареты, с тебя не убудет.
Пчёлкин, пребывающий в смятении от происходящего, покорно достал пачку и отдал её Багрову-младшему.
— Удачи тебе здесь, — произнёс Витя и пожал новому знакомому руку. — Не заблудись по жизни.
— Вы тоже, — ответил Данила, и, поправив спадающую сумку, растворился в темноте ночного Петербурга.
— Это что сейчас было? — спросил Пчёлкин, сердито нахмурив брови.
— Если я права, то его брат — самый крутой наёмник Петербурга. Небезопасно тут его имя каждому встречному называть… — задумчиво ответила Ева. — Мало ли на кого напорешься.
~
Утром следующего дня пара вышла из гостиницы ни свет, ни заря. Тётя Надя назначила погребение на полдень, видимо тоже желая поскорее закончить с этой неприятной процессией. Ева проснулась с тяжестью во всём теле — то ли от количества пройденных вчера километров, то ли от того камня, что скоро упадёт с её плеч на три метра под землю. Беспокойный Пчёлкин то и дело спрашивал о самочувствии, настроении и может ли он как-то помочь.
— Мы ведь успеем в аэропорт к четырём? — это был единственный вопрос, который сейчас вызывал у девушки горячий интерес и обеспокоенность.
Приехав на такси к окраине Большеохтинского кладбища, Ева с Витей вышли навстречу Надежде Владимировне. Она одиноко стояла возле свежевскопанной могилы с деревянным крестом, на котором повесили фото, где матери около сорока лет, и металлическую табличку.
Романова Нина Сергеевна
15 июня 1942 — 4 января 1994
Ева прикрыла глаза. Алкоголизм, избиения, любовь к мужчинам выше любви к собственной дочери, пожелания смерти, проклятия и наконец абсолютное равнодушие — всё это здесь, в одном маленьком дефисе между датами.
Шатенка почувствовала тяжёлую руку на своих плечах — Пчёлкин обнял девушку и прижался губами к её мягким волосам, прикрыв глаза. От волны полученных тепла и заботы, в глазах Евы начали проступать горячие слёзы. Какая же мерзость — она стоит и плачет у могилы собственной деспотичной матери, от злости и обиды на саму себя Романова расплакалась ещё больше, и остановить истеричный поток было невозможно. Витя развернул девушку к себе, и она, с силой ухватившись за воротник его пальто, поливала слезами шерстяную ткань, зарываясь всё глубже, желая утонуть в аромате его парфюма и крепких руках. Внезапное страдание вызывало физическую боль, спирая лёгкие и горло, в котором застрял огромный ком.
Стадии «страх» и «злость» пройдены. Впереди лишь «осмысление» и «принятие».
