Бракованный дуэт

Мама с детства твердила, что «кто владеет информацией — владеет миром» — это устаревший постулат из эры римских гладиаторов. Простое знание не значит ровным счётом ничего, если не понимаешь, как им воспользоваться. В школе вообще многим забивают голову, лишь бы напихать туда побольше и отвлечь юную человечинку от всяких вопросов и требований доказательств. Ешь, что дают, верь, во что требуют и молча поднимайся по будильнику в шесть утра, чтобы пойти на ненавистную серую работу, которая в масштабе человечества значит целое ничего. Живи от получки до получки, и пусть твоей радостью станут четыре недели отпуска в отеле «всё включено», во время которого ты будешь беспробудно пить, пытаясь не думать о том, что от выгорания спасти тебя может разве что поставка цветных стикеров и новых ручек в отдел канцелярии. Отец учил, что фактам плевать на чувства, а материальным условиям плевать на идеалы и принципы — каждый человек продаётся так или иначе, иногда даже сам того не подозревая. Месть и наличные сворачивают горы, а философия Достоевского рушится с первой крупной суммой на банковском счёте. Братья даже не скрывали, что матовый чёрный «мустанг», который держали в узде бесконечные пробки Лос-Анджелеса, как и всё остальное, что у них есть — это результат работы родителей. Грязной, кровавой, отвратительной, но всё же работы. Светловолосые мальчики росли, подобно тепличной зелени, не зная бед, и считали, что являются абсолютно среднестатистическими ребятами из Санта-Моники, разве что родители — эмигранты, но для американского континента даже это считалось нормой. Покуда ты не мексиканец и не чернокожий, а в кулуарах у тебя припрятан миллион-другой, капиталистическая система примет тебя в тёплые объятья в обмен на конский налог с имеющихся доходов. С относительным успехом окончив частную школу, будущие студенты после вручения аттестатов вернулись домой на праздничный ужин, где их ждал невообразимо серьёзный разговор, отрывки из которого крутятся в их голове едва ли не каждый день, а яркие картинки, рисуемые фантазией, являются ночами в виде кошмаров до сих пор. От этой семейной посиделки можно было ожидать всего, чего угодно — лекции про оценки, хотя это мало ожидаемо от родителей, в чьи приоритеты никогда не входили «А+» в табеле, разговор про важность предохранения (очередной), напутствия к поступлению в университет и советы по будущей профессии — что ещё можно обсуждать с сыновьями, стоящими на пороге взрослой жизни? — Мальчики, мы тут посоветовались и решили, что нет времени лучше, чем сейчас, — начала мама чуть дрожащим голосом. Слегка она закусила нижнюю губу, как делала всегда, начиная нервничать. Всё, кроме твёрдого взгляда, выдавало в ней внутренний тремор. — Скоро вы покинете этот дом, и хотелось бы, чтобы вы знали… кто мы. — Илюх, а я ведь много раз доказывал тебе, что мы дети шпионов, как в том фильме, а ты не верил, — усмехнулся голубоглазый парень и бросил взгляд на сидящего рядом серьёзного брата, уголки губ которого даже не дрогнули. — Давай разом, как пластырь, — отец шумно втянул носом воздух и сложил руки в замок на поверхности деревянного стола. — Мы с вашей мамой в прошлом занимались очень… неправильными делами. Много людей пострадало и погибло по нашей вине. — Мы решили, что скрывать это от вас, вечно охранять от правды — неправильно. Возможно и сейчас не то время, и осознаете вы всё позже, но… Кажется, вы готовы. Повисшая тишина длилась, пожалуй, слишком долго. Илья за свою недолгую жизнь повидал много всяких фильмов, и максимум, что сообщали родители своим детям спустя много лет за бокалом полусладкого «Cossart Gordon» и ароматного перчёного стейка в тарелке — это то, что они — приёмные. Сомнений в родстве не возникало и возникнуть не могло, уж слишком похожими были отпрыски на маму с папой, получив в генетической лотерее лучшее от каждого. Мальчики с глубокого детства знали, что являются результатом ЭКО, часто подсмеивались друг над другом, называя себя мутантами, результатом научных экспериментов в зоне пятьдесят один, и именно во время процедуры такого биохимического зачатия нередко получаются… двойняшки. Илья появился на свет первым, потому считает себя полноправным старшим братом и ведёт себя соответствующе — лет с пятнадцати в нём переключился рубильник: из озорной шпаны он в одночасье превратился в гиперделового гика, который целыми днями штудирует интернет и читает книги по криминалистике. Всё в нём кричало о статности — взгляд ярких изумрудных глаз, которым он надменно оценивал окружающих, высокий рост, почти под два метра, стройное телосложение, тонкий ровный нос с чуть задранным кверху кончиком, невероятно длинные руки с пальцами, которыми впору на элитном рояле бренчать, и гладкие светлые волосы, которые выглядят идеально без всяких укладочных средств. Младший, Рома, родился минутой позже и, как начал рвать глотку, увидев белоснежные стены родильного дома, так до сих пор и не может перестать. Шумный, весёлый и задиристый — таких ещё называют «свой в доску», явно пошёл характером в отца. Вечно он наводил какую-то суету вокруг, постоянно вляпывался в разного рода неприятности и заводил дружбу даже с ребятами из Южного Централа и Чайнатауна. Запредельный уровень дипломатии идеально сочетался с его яркой улыбкой во все тридцать два, взъерошенной рыжеватой шевелюрой и глазами, в синеве которых тонули с головой на раз, даже спасательный круг не успевали поймать. Ростом он был чуть ниже брата, но с детства увлёкся бейсболом — за счёт мышц выглядел коренастее и внушительнее худощавого Ильи, а пальцы от дворовых драк вечно были в ранах и корочках от запёкшейся крови. — А конкретика какая-то планируется? — спросил наконец Рома, метая бешеный взгляд с мамы на папу и обратно. — Я занимался рэкетом, а ваша мама по заказу убивала людей, — протараторил Виктор Павлович, от стыда боясь поднять глаза на опешивших сыновей. Когда операция по ЭКО с третьей попытки наконец увенчалась успехом, а Еве на УЗИ объявили радостную новость, что совсем скоро она родит двух мальчишек, Витя был на седьмом небе от счастья ровно десять секунд. Пока не осознал, что однажды придётся ответить им, чем занимались родители до переезда в другую страну. Да и почему переехали в принципе, почему не навещают свои родных и близких. Ева боялась вопросов, потому как ответы на них могут травмировать психику даже взрослого человека. Боялась и стыдилась, ведь бурную молодость и решения, что принимались в те времена, тяжело понять сейчас, в эру гуманизма, финансового расцвета и справедливого равновесия. Да, мафии, банды и убийства никуда не делись — люди всё ещё борются за выживание, а пули разрезают воздух, наполненный ароматом свободы, но где-то там, вдалеке… В чётко огороженных подворотнях неблагополучных районов. Не в центре столицы после выборов нового депутата. Потомкам не придётся марать руки кровью, чтобы оплатить аренду квартиры, еду и новые патроны. Их друзья не будут вынуждены заниматься нелегальным бизнесом и не падут жертвами жестоких отморозков. Пусть всё это останется на совести родителей, карабкающихся к светлому лучистому счастью по горе разлагающихся зловонных трупов. Можно ли после этого назвать мир справедливым? — А когда вы прекратили заниматься этим? — Илья даже глазом не моргнул. Осознание свалится на голову позже, сейчас всё происходящее кажется какой-то пространной сценой из фильма Мартина Скорсезе. — Девятнадцатого декабря девяносто девятого года, — Витя произнёс дату, от которой большую часть жизни у него бегут ледяные мурашки по всему телу. Ева накрыла его охладевшую руку своей ладонью и взглянула на мужа со всей возможной нежностью, которой она была в силах одарить его. Ребята с детства наблюдали за браком мамы и папы с удивлением и восхищением. Пока родители одноклассников повально разводились или тайком похаживали налево — дома их ждал образцово-показательный союз. Разумеется, ссоры бывали, а бокал, что сейчас держит меж длинных пальцев Илья — уже из пятого хрустального сервиза, но взаимное уважение всегда превалировало над другими эмоциями. Любовь, истинная её версия, всегда вырастает до чего-то большего. Гормоны отпускают, розовые очки спадают, и вот ты на коленях стоишь вывернутый наизнанку пред дорогим человеком и ждёшь его вердикта — готов ли он крепко взять тебя за руку и отправиться бороздить бескрайнюю пустыню жизни. Мало кто может похвастаться тем, что родители являются примером или ориентиром. Пчёлкины-младшие были избалованы вниманием, заботой и уютом — будто на них компенсировалось всё недополученное. Они знали, что на каждую просьбу получат совет, поддержку любого характера и не будут осуждены. До этого вечера они считали свою семью здоровой и даже в какой-то мере скучной. — Пока я не знаю, что и думать, если честно, — произнёс Рома тихо, уставившись в тарелку с остывшим ужином, к которому даже не притронулся. — А тот твой друг, пап? Он… тоже? Ева прикрыла веки, желая провалиться сквозь дорогущий паркет куда поглубже. Она миллиарды раз прокручивала сценарий этого разговора в голове, распланировала тысячи возможных развязок, и наравне с отречением от родителей и побега из отчего дома, по величине потенциального ужаса стоял разве что вопрос про Белова. Бывшая наёмница лишь раз в жизни позволила пересечь Саше порог её дома, и всё его редкое общение с Витей оставалось за периметром двухэтажного особняка, где-то на нейтральной территории между Майами и Калифорнией. Они оба редко порывались встречаться — невыносимо больно было сидеть за барной стойкой и не решаться обсудить то, что без остановки крутилось в голове уже двадцать лет. Даже банальный вопрос «как дела?» вызывал жгучее желание выдать гневную тираду, непременно закончившуюся бы дракой и окончательным разрывом любых контактов, потому всё ограничивалось обсуждением сыновей и — к своему огромному стыду — Пчёла внутренне ликовал от того, насколько его результаты воспитания лучше и успешнее, чем у друга детства. Общение с Ваней Беловым было единственным запретом для Ильи и Ромы, которые мало того, что особо и не порывались к дружбе с этим сомнительным типом, так ещё и смотрели на него с высоты Эмпайр Стейт. Все социальные сети Ивана трубили о каком-то поклонении гангстерской тематике, а окружающие его «шестёрки» вполне могли бы стать рекламным лицом выражения «слабоумие и отвага». Зато теперь стало очевидным, откуда у Вани такая тяга к криминальной романтике — он, видно, с детства варился в том мире, к которому Пчёлкины-младшие приблизились только пять минут назад. — Да, нас много… было. Это долгий рассказ, в котором много имён. Большинство вы, конечно, знаете, мы много раз упоминали их, но я готов вдаться в подробности, только если вы очень этого захотите, — грустный тон отца и помрачневшее лицо, испещрённое редкими возрастными морщинами, явно давали понять, что история займёт немало печальных часов. — Сам я энтузиазмом не горю. — Мы этим не гордимся, понимаете? Не надеемся, что вы поймёте, но и не хотим, чтобы это знание перечеркнуло в нас всё хорошее в ваших глазах. Не хотим стать разочарованием или поводом для стыда, — озвучила все свои глубинные страхи мама. Она виновато улыбнулась, а в уголках изумрудных глаз блеснули капельки горячих слёз. Илья растерянно пожал плечами и медленно покачал головой, глянув исподлобья на Ромку — по его лицу расползалась глупая улыбка, будто всё услышанное его восхищает и является пределом мечтаний. — Давайте без деталей, — старший слегка поморщился и сделал последний глоток вина, которое после соприкосновения с воздухом стало ещё более терпким на вкус. — Я устал. Был тяжёлый день, хочу принять душ и лечь спать. — А я бы послушал, — с ухмылкой и широко распахнутыми горящими глазами выдал младший, отчего сразу получил костлявым локтем под ребро от занудного брата. — Но можно и потом. Ева склонила голову набок, пытаясь прочесть в глазах Ильи, за чью реакцию она переживала больше, испытываемые эмоции, однако этот талант он унаследовал от неё с самого рождения — умело прятал свои чувства за маской равнодушия или вежливой учтивости так, что даже по «зеркалам души» не раскусить. — Окей, спокойной ночи, — слабо улыбнулся он, перед тем как бесшумно подняться в свою спальню и плотно закрыть дверь за спиной.

~

— Ну и пиздец, — прошептал Рома так, чтобы брат, сидящий в мягком кресле-груше, услышал и поддержал разговор. — Просто пиздец. — Я подозревал, что отец в России девяностых поднялся не на продаже джинсы, но чтоб так… — со стеклянным выражением лица отозвался Илья, уставившись в широкое квадратное окно, из которого виднелись океанские волны, поочерёдно накатывающие на песчаный берег с тихим мягким шуршанием. — Интересно, сколько мама людей порешала? Ты вообще представляешь её с оружием в руках? — усмехнулся младший. Ева казалась им самой нежной, доброй и заботливой матерью на свете, чьи тёплые объятия и мудрые слова могли излечить любые болезни и душевные терзания. Она была рядом с первой ссадины на коленке до первого разбитого сердца, ловила в полёте и не насаждала свою опеку во все области жизни ребят. Только Витя знал, какими усилиями ей давались подобные решения. Глядя на побитых на какой-то школьной потасовке сыновей, вновь вступившихся за субтильного одноклассника, бывшая наёмница возжелала тряхнуть стариной и заглянуть в гости к той стайке малолетних шакалов с давним другом — помповым дробовиком — за спиной. В это время Рома с Ильёй расхаживали по кварталу с багровыми ссадинами на красивых точёных лицах, будто с очевидными трофеями и показателями успеха — им так нравилось представлять себя какими-нибудь супергероями, дающим отпор вселенскому злому. Кто бы мог подумать, что всё это время такая же тёмная сила целовала их в щёку перед сном и заправляла мюсли йогуртом по утрам. — Не хочу даже, — поморщился зеленоглазый, отгоняя куда подальше яркие кровавые образы из документальных фильмах о маньяках. — Ром, в убийствах нет нихера крутого, это не кино, блядь, чем ты восхищаешься? Ты хоть представляешь, скольких людей они лишили жизни? У них ведь были планы, мечты, цели, родные, а потом появлялся кто-то из наших родителей и… всё. Всё, ты понимаешь? — Ты вроде свои книжонки про трукрайм сутками читаешь, а главного так и не понял, — младшему доставляло особое жгучее удовольствие быть хоть иногда умнее своего брата. — Они ж не серийники какие-то. Это у них работа такая была. Убивали они явно не маленьких девочек, гуляющих в одиночку в тёмном парке, а всяких мразей. — Даже у мразей есть те, кому они дороги, — жёстко отрезал Илья. — Ну конечно, даже у Гитлера с Муссолини были близкие и любящие люди, однако меньшими ублюдками от этого они не становятся и всё равно заслуживают наказания за свои зверства, — парировал Рома и с самодовольным лицом сел на подоконник, прикуривая сигарету от металлической зажигалки. — Или геноцид можно простить, если на трибунале рассказать слезливую историю о том, как тебя в детстве мамка ремнём по жопе порола? — Всё равно не понимаю пока, что с этой информацией делать. Лучше б они сказали, что ты подкидыш. Оттаявший под аргументами Илья злорадно улыбнулся, с торжеством наблюдая, как уши брата начинают краснеть от злости. Вывести его на эмоции — всё равно что конфетку у пятилетки отнять. — Зная теперь их прошлое, я-то как раз родной, а тебя явно на чёрном рынке купили, ведь непонятно в кого ты такой душнила, — огрызнулся Рома, выпуская столп сигаретного дыма в полуночный прохладный воздух за белоснежным тюлем. — Сто баксов ставлю, что тебя хотели пристрелить чаще, чем меня. — Пойдём спросим, — внезапно подорвался с места старший и плавно подошёл к двери, продолжая глумиться над братом, который ведётся на все манипуляции, как техасская деревенщина. — Или очкуешь? — В такие редкие моменты ты мне снова человека напоминаешь, — снисходительно покачал головой Рома, шумно опускаясь на мягкий светлый ковёр. — Не привыкай, — зелёные глаза лукаво сощурились. — У меня вроде как сердца нет, это наследственное.