Сила веры

POV Луна

Сеньор Перида был настолько любезен, что пригласил в диспетчерскую всю компанию. Разумеется, я не могла отказаться от такого предложения и поспешно сообщила родителям, что ухожу. Они в этот момент пили чай в столовой. Впрочем, когда я пришла и объявила, что не знаю, во сколько буду дома, папа поинтересовался: — Дело снова в этом парне, да? Я рассердилась. Мне совсем не понравилось пренебрежение, с которым он отозвался о Маттео, поэтому голос мой звучал очень холодно, когда я отрезала: — У «парня» есть имя. И, будь ты достаточно внимателен, давно бы запомнил, как зовут человека, в которого уже два года влюблена твоя дочь. — Луна, что за тон?! — возмутилась мама. — Да и, тем более, ты несколько недель уверяла всех в том, что больше его не любишь! — А вы могли бы дать себе труд получше меня узнать, — парировала я. — Дедушка прав: убеждая всех, я просто пыталась внушить это себе. Очень жаль, что вы ничего не поняли. Или не захотели понять. А сейчас прошу меня простить, я должна пойти и узнать, что с Маттео. Гастон нашел способ, как это сделать. — Способ, надеюсь, законный? — подал голос дедушка, неслышно, как тень, появляясь за моей спиной. — Не хочу, чтобы мои внучки впутывались в неприятности. Я резко обернулась и смущенно опустила глаза. Лгать этому добрейшему и справедливейшему человеку не хотелось. Оставалось только сказать правду: — Ну, отцу Гастона пришлось немного злоупотребить своим служебным положением. — И он так легко согласился на это? — изогнул бровь дедушка. — Вам не пришлось прибегать к шантажу или… угрозам? — Нет, — пояснила я. — Гастон и Маттео выросли вместе. Полагаю, сеньор Перида считает моего бывшего парня кем-то вроде племянника. В любом случае, ему не все равно. Как и самому Гастону. — Безобразие! — возмутился мой отец. — Мало того, что ты сама не можешь определиться, любишь этого парня до сих пор, или нет, — еще и против закона идти собираешься, чтобы его спасти! Никуда ты не пойдешь, Луна, — вот, что я скажу! Его слова я, впрочем, пропустила мимо ушей, продолжая смотреть на дедушку. Стало ясно, что из присутствующих он один имел право взять — и запретить мне куда-то идти. И я не смогла бы его ослушаться, потому что понимала причины. Он отстаивал интересы той семьи, в которой я родилась, и боролся за честь тех родителей, которых я толком не знала. Но причин, по которым мне могли запретить приемные родители, я не понимала. Они сами не потрудились проявить участия к моим проблемам, а теперь возмущались и ждали беспрекословного подчинения. Впервые в жизни Моника и Мигель Валенте начали казаться мне совершенно чужими людьми. Именно сейчас. Не тогда, когда я узнала о своих корнях. Сейчас. А это значит, что кровную семью обвинять было бессмысленно. Приемные родители сами подорвали свои авторитеты, когда проявили эту поразительную слепоту, а теперь — чудовищное равнодушие. Поэтому я оставила без внимания вскрик отца и тихо обратилась к дедушке: — Обещаю быть очень осторожно и не посрамить семью. Но, умоляю, пойми, как важно для меня отыскать Маттео или хотя бы узнать, что с ним! Дедушка помолчал с минуту, бросил задумчивый взгляд на моих родителей, но в итоге заявил: — Хорошо. Иди. — Эй! — возмутился отец. — А нас спросить никто не хочет?! Мы — родители! Дедушка бросил на него укоряющий взгляд и снова обратился ко мне: — Иди, внучка. Я разберусь. Порывисто обняв старика и чмокнув в щеку, я убежала обратно, в гостиную. — Луна, стой! — кричал папа мне вслед. — Я никуда тебя не отпускаю! — Зато я отпускаю! — довольно резко заявил дедушка. — Отстаньте от нее, вы, оба! Дальше я уже не слушала, выскочив в гостиную и объявив друзьям: — Поехали. — Да, я уже вызвал такси, — кивнул Гастон. — Две машины, чтобы все поместились. Таким образом, уже через несколько минут мы тронулись в путь. Я и Гастон оказались в одной машине, а вместе с нами — Симон и Жасмин. Перида занял место рядом с водителем, показывая дорогу, а мы втроем разместились на заднем сидении. — Моника и Мигель, кажется, не очень мирно тебя отпустили, — заметил мой друг детства. — Я слышал их крики. Я пожала плечами. Да уж, выходя из дома, мы не могли не заметить скандала, который разгорался на кухне. Впрочем, я знала, что вмешиваться не стоило, — как бы не сделать хуже. А еще мне, наверное, впервые в жизни было откровенно плевать на то, что думали обо всем этом мои родители. Раз они не поняли меня, я тоже не собиралась вникать в подоплеку их неприязни к Маттео. Просто было обидно. Люди, которые меня вырастили, не сумели принять того, кого я полюбила. И они даже не соизволили додуматься, что, несмотря на все заверения в обратном, я все равно любила его. Это ли не являлось показателем безразличия? Почему-то дедушка и все друзья знали, что я просто пыталась себя обмануть. А люди, которые называли дочкой, проявили удивительное равнодушие. Хотя, если подумать, Маттео им никогда не нравился. — Ты чуть ли не впервые пошла против них, — продолжал Симон, которого мой жест, похоже, не удовлетворил. — Страшно? — Страшно, конечно, — согласилась я. — Только я слишком переживаю за Маттео и более ни о чем думать не могу. Симон смущенно кивнул, как бы соглашаясь. — Да уж, — пробормотала Жасмин, копаясь в телефоне. — Ему сейчас точно не позавидуешь. Судя по новостям, извержение может начаться в любую минуту. А только что отгремела вторая волна землетрясения. Говорят, повредило взлетную полосу. — Ох, констатировал Гастон. — Это плохо. Очень плохо. — А разве в аэропортах не должно быть резервной полосы на случай непредвиденных ситуаций? — спросила я. — Когда мы летели из Канкуна, по основной полосе взлететь было невозможно из-за упавшего на нее дерева, и наш самолет просто перевели на резервную. — Ну, ты большой город с маленьким островом не равняй, — заметил Гастон. — Там и самолеты появляются раз-два в сутки. Поэтому никакой резервной полосы может не быть. — То есть Маттео и Хим будет тяжело вернуться домой, — заключил Симон. — Если они еще живы, конечно. Меня пробрала дрожь. Мысль о том, что с моим Клубничным Мальчиком уже могло что-то случиться, вызывала панику и желание отыскать его любой ценой. Так что я довольно резко осадила друга: — Не смей так говорить! И думать тоже не смей! Маттео жив, я знаю это!