Описание работы: В тронном зале днем он немощный старик — внебрачный сын давно почившего императора, слуга императорской крови, жалкий советник. Зато ночью у границ и на тайных собраниях в нем бурлила его другая, «дурная», кровь. Заговорщики собирались за столом переговоров. Однако он четко помнил каждое собрание, каждого. Его отстраненную позицию нарушал лишь один человек. Она. Его старшая дочь. Ребенок, которого он бросил за долго до рождения. Видимо и ей было за что бороться. Это история о ней. Метки: Аристократия, Драббл, Гет Посвящения и благодарности - Ол
Император-глупец… Крах для страны или желанное забвение для тех, кто все время был в тени? Казалось бы, очевидно, но ответ не имеет значения, когда начинаются волнения с требованием отставки правительства.«По указу парламента для подавления демонстрации применили оружие. Начались аресты, была восстановлена смертная казнь.»
Сам ли император приложил к этому руку? Или чей-то змеиный язык нашептывал ему наставления? В тронном зале днем он немощный старик — внебрачный сын давно почившего императора, слуга императорской крови, жалкий советник. Зато ночью у границ и на тайных собраниях в нем бурлила его другая, «дурная», кровь. Да, возможно он предатель, возможно трус — его сыновья и жена живут беззаботной жизнью в отдаленном поместье, но сейчас он здесь. Он также, как и простые люди, сражается за свою правду. Она, эта его правда, — не трон, не власть, не вечная война, даже не сама революция. Оковы. Все что он хочет — это снять оковы. Он достаточно прожил, чтобы не бояться смерти, чтобы найти силы не идти по предначертанному ему пути. Классы? Старинные рода? Сословья? Нет, и еще раз нет. Это лишь цепочки оков, что из каждого человека делают раба своего «Бога». Бога-Императора. Но ему ли знать, что Боги грешны. Пир во время чумы. Заговорщики собирались за столом переговоров. Там, на демонстрации, пришла чья-то погибель — не время ликовать, но для них это только начало схватки. Начало, которое не было проиграно. Молодые люди садились за круглый стол выпивать кровь друг друга. Тактика и стратегия. Провал или успех. Продолжить или отступить. В каждом уголке страны было бы видно, как в их глазах пылают искры свободы и безумия, что дурманят разум, если бы не ночь, укрывавшая их своим покровом. Он смотрел на них, на эти горячие сердца, из-под полуоткрытых глаз. Не он поведет этих людей, не он командир этого сопротивления. Он лишь запустил огромный механизм, сделал надрез на гниющей ране. Однако он четко помнил каждое собрание, каждую речь, каждое предложение, четко помнил лицо каждого в этом узком кругу. И лишь одного из них, он не хотел бы здесь видеть. Его отстраненную позицию нарушал лишь один человек. Она. Его старшая дочь. Ребенок, которого он бросил за долго до рождения. Видимо и ей было за что бороться. Период с октября по февраль отличался относительной быстротой и лёгкостью установления власти и ликвидации сопротивления их противников. Периодом же максимального пика и ожесточения стало время сентября. Ожесточение гражданской войны было вызвано решительными шагами новых правителей для закрепления их власти. Устроена показательная казнь императора. Было разглашен его культ, наружу поплыла грязь дворцовых игр. Обычный народ не был готов к такому повороту и вышел на бунт, поливая кровь себя и других. Начались драки, перерастающие в битвы, а после и в войну. По всем улицам были убитые, истощенные и больные люди. Все страна умирала в этой войне. Бывший советник, угодивший в волну этих безумств, был ранен и смешался со всей этой толпой. На этом для него революция закончилась… *** Я… Я… Как же одиноко звучит… В последнее время одиночество преследует меня… Я не видела отца, наверное, с последнего мирного заседания. Затерявшись в этой войне, он был одним из многих, что стали жертвами жестокости людей, что стерлись из истории, оставаясь лишь в сердцах своих родных. Так глупо вспомнить в такой момент, родителя, которого ты первый раз увидел уже совершеннолетним. Враг, предатель, сбежавший советник, зачинатель революции, примерный семьянин, родитель, что бросил своего первенца — он сплошное противоречие, но по-прежнему мой отец. Ненавижу ли я его? Хочу ли отомстить за свое одиночество? Чувствую ли я гордость, что он мой отец? Люблю ли я его? Нет. Нет. Нет. Нет. Мы рождаемся и умираем в одиночестве. Видимо вся моя жизнь — это лишь рождение и смерть. Зачем нужна была эта революция? Зачем она нужна была мне? Чтобы доказать отцу, что вот она я, ничем не хуже его сыновей? Что я тот ребенок, заслуживающий его внимания и любви? Или просто для того, чтобы умирать и рождаться каждый раз, когда тебя подловил соперник? Не знаю. Но каким бы не был ответ на этот вопрос, мне осталось одно — выкупить свою жизнь у отца, заплатить за еду, учебу, рождение, даже за то самое одиночество, за шанс быть человеком — за все, что он мне дал. Мне не место в его семье, где все счастливы быть с друг другом. Ему же не место в этом одиноком аду войны. Вернуть все на круги своя. Одно мое появление сломало его жизнь. Бастард имперского советника, подумаешь. А если не так, а если взглянуть с другой стороны? Бастард правящей императрицы. Оксюморон. Невозможно. Такой младенец умирает в первые часы своей жизни. Казнен за покушение на порядок преемственности власти. Безоговорочно. Знал ли император, что берет в жены уже беременную женщину? Знал ли он, что императрица — нареченная его кровного брата? Знал ли, что этот ребенок обязан умереть? Господам закон не писан. Император и есть закон. Отец выкупил мою жизнь, пряча ребенка от любимый женщины, как уродливый шрам от ожога. Не мне спрашивать, какова была его цена… Если бы император хоть в треть так интересовался страной, как разрушением и страданием людей…. Я стояла на Львиных гора, что возвышались над остальной землей, открывая передо мной вид, на разгромленный город и опустившие улице. Я четко видела горы мертвых, обездушенных тел. Кровь их засохла на телах, раны были не зашиты и мертвые лежали всеми внутренностями наружу. Стаи мух кружили над ними, принимая их за груду ненужного мусора. У многих из них были сломаны руки, ноги и ребра. Обескровленные все они умирали в муках. У некоторых не было глаз, у других были изуродованы тела. Мне уже становилось плохо, тошнота поступала к горлу, но я все также внимательно смотрела на неживых, запах горелой кожи бил в нос, а дым виднелся издали. Умерших кремировали. Новая власть позаботилась об этом. Потихоньку мир возвращался, но на душе все еще было не спокойно. Истощенные войной люди засели в моей голове. Мне было больно осознавать и больно смотреть, как простая идея новой жизни, превратилась в войну, в жестокую гражданскую войну… Все это время я была одна. Новая власть не значила для меня ничего, как в прочем и я для нее. Молодой парнишка, про которого отец говорил «жаден на свободу», нашел меня. Он всегда находил то, что искал. И словно читая мои мысли, он подошел ко мне, положил руки на плечи, будто поддерживая: — Это не твоя вина… Ты не в чем не виновата… Сколько бы раз мне это не говорили, я отказывалась в это верить, и сейчас как всегда отрицательно помотала головой. — Пришел еще один доклад на рассмотрение… — он не торопился раскрывать передо мной все карты, — Советника видели в малом этническом поселение…. Дальше говорить не было смыла. Я почти мгновенно пришла в себя, он же отпрыгнул от меня, не ожидая моего столь ярого выхода из полудремного состояния. Он было хотел проводить меня, но я вырвалась из его рук и понеслась по склону вниз, точно осознавая, что я должна сделать. На секунду я повернула голову к нему, шепча одними губами: «Все хорошо». Он, конечно, кивнул, но вряд ли поверил.