***
— Кому ты пишешь? — лениво интересуется Тасянь-цзюнь, наблюдая за своим презренным Чу Фэем издалека. — Сюэ Цзымину, — бесстрастно отвечает Чу Ваньнин, не поднимая на него глаз и продолжая теми же выверенными движениями опускать кисть в чернила и мастерски скользить по пергаменту, старательно выводя очередные иероглифы для послания. — Его не позволено отправить. И ты знаешь об этом, — усмехается император, наступающий на бессмертных, и блаженно откидывается на мягкие роскошные подушки, раскиданные вокруг слугой Лю. — Единственный, кому ты сможешь написывать любовные письма — этот достопочтенный. Но тебе достаточно просто сказать, прямо сейчас. Давай. — Что сказать? — Юйхэн Ночного неба гневно сводит мечеобразные брови, ощериваясь подобно бешено вздыбившемуся белому коту, резко заканчивает прежнее занятие и торопливо поднимается с решительным намерением скрыться в глубине наводного Павильона Алого Лотоса. — Вернись к этому достопочтенному, Ваньнин, — нетерпеливо приказывает мужчина. — Сейчас же, — злобно добавляет он. Упрямец стоит неподвижно, пряча испачканные краской руки в складках белой одежды. — Ваньнин! — Чу Фэй нервно дергает щекой и неохотно приближается к супругу, демонстрируя непокорность и верность принципам, вопреки несправедливым унижениям, приходящимися на его душу. Тасянь-цзюнь удовлетворенно хмыкает и грубо притягивает к себе Чу Ваньнина, вынуждая того усесться на чужие ноги. Учитель яростно противится этому немому повелению, но оказывается слаб перед цепкой хваткой и завидной настойчивостью, с которой император приводит собственные желания и страсти в немедленное исполнение. — Мой Чу Фэй, — вкрадчиво выдыхает он, удерживая мужчину в крепких объятиях. — В чем дело? Ты снова сопротивляешься? Сколько можно? Пора бы уже смириться и принять — теперь ты мой. Я ненавижу тебя и заставлю проводить со мной все время, которым ты располагаешь. Никаких писем, только этот достопочтенный, — в его напряженном голосе мешались ревностные всполохи. Он мечтает владеть единолично, занять собой каждый дюйм пространства и злостно задушить в кипящем масле из ненависти и презрения. Тасянь-цзюнь не помнит того волнительного робкого мальчишки и светлого стеснительного изгиба на детском лице. Тасянь-цзюнь не помнит уважительного благоговения и ощущения беззаветной искренней любви, которое приятно теплится в пульсирующей груди. Однако теперь он может продолжительно оглаживать тронутые румянцем скулы, страстно прикладываться губами к шее и забываться в бешеном контакте тел и липком поте. Но и тогда он пронзается губительным болезненным осознанием: «Ваньнин его не любит и не желает; происходящее между ними — насилие, он никогда не выберет его». «Почему меня это раздражает? Так и должно быть. Он расплачивается за смерть Ши Мэя. Больше ничего». Мо Вэйюй вновь обманывается и вновь издевается над Чу Фэем — в его действиях нет места нежности и ласке. Но почему же он встревожен? Почему привычные мысли не убеждают, а лишь саднят сердце? Он не понимает и не хочет разбираться со своими чувствами. Тасянь-цзюнем давно обозначены извращенные личным мировоззрением постулаты правильности и необходимости, остальное — не стоящая чушь.***
«Греховность и низменность моей сути отвратительна, однако даже я не могу не попытаться ухватиться за свет — за самое драгоценное сокровище в мире…» — Мо Жань? О чем ты задумался? — Юйхэн осторожно опускает прохладную изящную руку на плечо ученика. — Ваньнин… — со значительностью шепчет он и молчаливо воззрится с томными сверкающими глазами — обворожительный омут пленит и предательски сбивает и без того учащенное дыхание учителя. А пунцовый блеск хватает кончики ушей и горячит кровь. — Что?.. — Учитель легко одет. На улице холодно, — Мо Вэйюй заразительно смеется и обожаемые приметные ямочки мгновенно играют на щеках. — Вовсе нет, — фыркает Юйхэн и, сохраняя достоинство, невыразительно и равнодушно всматривается вдаль, игнорируя близ сидящего. — Ты что! — его собственные пальцы оказываются в наглом плену теплых широких ладоней. — Позволь мне… вечно любить тебя. Нам обоим, Ваньнин. Чу Ваньнин повержено застывает, подобно статуе изо льда. Прежде он упрямо сопротивляется, но не теперь... Обездвиженное изумлением тело любовно накрывают медовой сладостью, чарующим, трогательным смущением и неподдельной признательностью. Хотя он не произносит ни слова, но Мо Жань знает, что его нареченный бесконечно счастлив, пускай несколько озадачен и растерян. Он не привык ощущать себя нужным и значимым. — Идем, я приготовлю твои любимые сладости, — предлагает Мо Вэйюй, и ласковость его голоса льется как патока прямиком в сердце Чу Ваньнина, добавляя характерных красок бледному лицу. Он неожиданно поддается вперед и несмело зарывается на груди ученика. — И я… тоже люблю, кем бы ты ни был, Мо Жань.