Окна, которые мы открываем

— Настроение такое сегодня… — Какаши болтает остатки пива в стакане, смотрит в него так, будто пытается найти смысл жизни на дне. — Так и хочется совершить что-нибудь безумное. К тебе или ко мне? Тензо чуть не давится своим пивом, которое планировал допить, чувствует, как щеки начинают гореть. Что это за человек, и куда он дел его Какаши? Они почти час сидят в изакае, бесконечно растягивая каждый свой стакан. Тензо рассказывает старшему новости АНБУ: кто не вернулся с миссии, кто стал командиром, кто уволился и женился, кого поймали сливающим информацию другим странам. Тензо рассказывает про команду Ро, капитаном которой стал после увольнения Хатаке, делится с Какаши своими страхами и надеждами, и в какой-то момент ловит себя в ощущении, что он нормальный человек в нормальных отношениях. Старший кивает и задает вопросы, поглядывает на Тензо тепло. Эта совершенно не свойственная им нормальность кажется чужеродной, словно они украли ее у кого-то и пытаются примерить на себя. Но, в то же время, находиться здесь, болтать так свободно, обмениваться взглядами, толкать друг друга коленками под столом… Тензо воспринимает это как подарок, искренне благодарный Какаши за каждую минуту. Хатаке два или три раза как бы случайно касается руки младшего, будто напоминая Тензо про их старую игру, посылает мурашки по его шее и спине, заставляет любовь ворочаться в его груди. Она ощущается практически отдельным живым существом, настолько огромная и горячая, что Тензо кажется, он не сможет вместить ее, не сможет удерживать в себе и никак не выпускать. А теперь еще и это… Тензо изо всех сил старается не подавать вида, не выглядеть шокированным, держать голос ровным и спокойным, насмешливым, когда умудряется сказать: — Что, вот так просто? Без окон и секретов? — Вот так просто, — Какаши поднимает взгляд от стакана, смотрит младшему в глаза, и Тензо знает, что для Хатаке это предложение — огромный, сложный и важный шаг, всего лишь плохо прикрытый шутливыми формулировками. — Если ты, конечно, не против. — Как я могу быть, — улыбается Тензо, на секунду сжимает руку старшего в своей. — Ко мне. Какаши платит за них обоих, вызывая у младшего нервный смешок. Черт возьми, его выгуляли, а потом заплатили за выпивку, а теперь они вместе идут к Тензо домой с очевидным намерением. Он едва удерживается от желания проверить, не сон ли это, еще раз. Тензо забавно наблюдать за тем, как Хатаке делает все это с видом, словно такое поведение для них в порядке вещей. Но Какаши очевидно старается, очевидно преследует какую-то цель, и младший подыгрывает, больше не акцентируя внимание на том, насколько вся эта ситуация от первого и до последнего момента странная. «Отпусти это, — говорит себе Тензо. — Расслабься и получай удовольствие от первого за семь лет свидания с твоей, вроде как, любовью всей жизни». Но быстро отпустить не получается, и первые минут десять дороги до его квартиры Тензо представляет себе, что это и правда было свидание. Что это привычное, почти обыденное совместное времяпрепровождение. Что они делали это уже сотню раз. Что все вокруг них знают об этом, знают так давно, что уже привыкли и не удивляются, не задают вопросов. Тензо впервые позволяет своей фантазии утечь туда. В какую-то совершенно параллельную вселенную, в которой их с Какаши отношения прямые, простые, понятные, как деревянный брусок. Обговоренные с обеих сторон, без недомолвок и догадок и страхов. «Отпусти. Это. — снова приказывает себе Тензо. — У тебя будет столько времени потом, чтобы разложить ситуацию на части, как ты любишь, но сейчас, пожалуйста, просто перестань думать». — Что у тебя на уме, Тензо? — голос Какаши вытягивает его из мыслей, и младший цепляется за него, за путеводную нить, позволяет ему вернуть себя в настоящее. Он коротко смотрит на Хатаке, чувствует, как улыбка снова появляется на лице сама собой. — Это похоже на свидание, — говорит Тензо, выпускает смешок, как будто заранее превращая в шутку все, что он может сказать, как будто заранее защищая себя от реакции старшего на подобное. Но Какаши только хмыкает, Тензо по мельчайшим признакам узнает ухмылку на его снова закрытом лице. — А ты хотел бы, чтобы это было свидание? Вопрос застает Тензо врасплох, он останавливается и замолкает с открытым ртом, не зная, как на него ответить. Хотел бы он? Вся их затянувшаяся на столько лет ситуация весьма редко касалась зоны желаний Тензо. Он мог хотеть что угодно, но обстоятельства всегда оказывались между ним и выполнением его желаний, и Тензо смирялся, чтобы сохранить хотя бы то, что есть. Вопрос, поставленный таким образом, выводит его на тонкий лед, и Тензо кажется, что стоит ему только ответить неправильно, и Какаши уйдет, и холодная вода захлестнет его, утянет на самое дно. Тензо не может предсказать реакцию старшего, потому что и раньше не мог сказать ничего определенного, а теперь вообще не понимает, что происходит. Лет пять-шесть назад, еще до того, как он начал о чем-то догадываться, младший точно сказал бы, что ожидаемый ответ — нет. Но сейчас… Если его догадки насчет Какаши верны, вероятно, старший надеется, что ответ — да. Но только если они верны, а Тензо еще никогда не сомневался в своих выводах так сильно. Ему до безумия хочется ничего не отвечать, попросить перерыв, паузу на обдумывание. Он не может так сразу, не может ответить то, что ему действительно хочется, наобум, не продумав последствия, не выбрав стратегию, не подложив соломки под все места, на которые может упасть. Но Хатаке здесь, стоит напротив, ждет ответа, и пауза уже затягивается, и взгляд Какаши едва заметно тяжелеет, пока Тензо мнется, и младший слышит себя, произносящего: — Да. Да, Какаши, я хотел бы, — и буквально чувствует, как трещит лед под его ногами. Но Хатаке улыбается чуть ли не с облегчением, его открытый глаз становится маленькой перевернутой луной. Какаши крепко обнимает Тензо за плечи одной рукой, на пару секунд, не больше, отпускает и начинает идти. — Тогда — свидание. — Не шути так со мной, — Тензо хмурится, догоняет старшего, чтобы снова шагать рядом. Чем дальше заходит эта игра, тем непонятнее для Тензо она становится. Представлять, что это так, — одно, но слышать и знать — совсем другое. Пару минут Тензо рассматривает вариант, что этот спектакль — всего лишь затяжная подколка, чтобы посмеяться над глупым кохаем, но искренне принять такой вариант не может. Неужели Какаши говорит серьезно? Свидание? У них? Что?.. — Я не шучу, — говорит Хатаке, голос ровный и тихий, но в ушах Тензо он бьется гонгом. Младший не знает, что сказать, поэтому говорит первое, что приходит в голову, жалеет о своей несдержанности в тот же самый момент, как слово слетает с губ: — Докажи. Какаши тянет свое задумчивое «Хмм» в ответ, смотрит на Тензо краем глаза, а потом берет младшего за руку, переплетает пальцы. Тензо вздрагивает от шока, его первая мысль — их могут увидеть, и он быстро оглядывается по сторонам. На свою репутацию младшему плевать, но он не может допустить, чтобы кто-то смеялся или издевался над Какаши, чтобы кто-то хотя бы обсуждал его в этом ключе. Но переулок пуст, и сумерки сгущаются все сильнее с каждой минутой, скрывая их от любых любопытных взглядов, и Тензо позволяет себе расслабиться, прочувствовать. Это всего лишь рука в руке, но настолько открытый и длительный физический контакт вне одной из их постелей будоражит сильнее, чем все, что они когда-либо делали там. Сердце Тензо стучит в груди так быстро и сильно, ощутимо, как если бы он только что пробежал несколько километров, и младший спрашивает себя, может ли Какаши чувствовать это. Они идут так некоторое время. Хатаке держит руку Тензо крепко, но комфортно, и это ощущается как дом или семья, которых у младшего никогда не было. Ощущается так, будто он под защитой от любой из угроз огромного мира, несмотря на то, что в защите Тензо никогда не нуждался. Но самое лучшее в этом — ему хочется дать Какаши себя защитить, хочется отдаться этому чувству безопасности рядом с Хатаке, взять с благодарностью просто потому, что он предлагает, неважно, нужно это Тензо или нет. — Если это свидание, — говорит Тензо, убедившись, что его дыхание выровнялось достаточно, — ты мог бы рассказать мне что-нибудь. Что-нибудь о себе. Какаши молчит в ответ. Тензо сразу же думает о том, что, наверное, проник за границы слишком сильно, нарушил запреты, требует невозможного. Он поглядывает на Хатаке, чтобы уловить эмоцию, но старший не выглядит злым или раздраженным, только печальным. Какаши хмурится, вздыхает, сжимает руку младшего в своей. — Не могу, Тензо. Пока не могу. Я бы очень хотел, правда, и, надеюсь, когда-нибудь у меня хватит смелости. Но сейчас… Не могу. — Что ж, — говорит Тензо. — Хорошо. Я подожду до когда-нибудь. И сжимает руку старшего в ответ. Они идут рука в руке до самого дома Тензо, расцепляясь только когда младший останавливается перед дверью и ищет по карманам ключи. Какаши прижимается сзади, обнимает Тензо за живот, целует ему шею через маску, и мурашки разбегаются по спине младшего от каждого легчайшего прикосновения. — Второй раз за семь лет входишь через дверь, а? — улыбается Тензо, выворачивается, чтобы посмотреть на Какаши через плечо. Старший улыбается, стягивает маску, целует Тензо в открытую, медленно и жарко, зажимает между собой и дверью. Пальцы младшего сжимаются на ключе, вставленном в замок, словно забыв, что делать дальше, а разум, как по щелчку, становится блаженно пустым, и остается таким до тех пор, пока они не отрываются друг от друга, разгоряченные и пыхтящие. — Если ты будешь отвлекать меня, мы никогда не зайдем, — хихикает Тензо. — Дай помогу, — Какаши обхватывает его руку на ключе, проворачивает сам, заталкивает Тензо в квартиру. — Я первый в душ. —Чистые полотенца на этажерке. Они разуваются в крошечном гэнкане, потом дверь ванной хлопает, через пару минут начинает шуметь вода, и Тензо садится на стул, пытаясь собраться, превратить сумбур, который творится в его голове, во что-то осмысленное. Семь лет… Память Тензо развертывает перед ним ленту моментов, когда они с Какаши были вместе, от последних ко все более ранним. Кинопленку их встреч, тайных и секретных, законспирированных чуть ли не от них самих. Тензо может поклясться, что ни одна живая душа, кроме них двоих, не знает про то, что происходит. Если рассматривать исключительно такую сторону вопроса, их мастерство выше всяких похвал. Лента воспоминаний останавливается на их первой ночи, картинка яркая и четкая, как если бы это было вчера. Тензо встает и начинает медленно раздеваться, все еще не выходя из задумчивости. Могла ли эта ситуация повернуться по-другому? Был бы в их жизнях другой момент, чтобы переплестись настолько, насколько они переплетены сейчас, если бы в ту, первую ночь Какаши не предложил Тензо близость? Если бы Тензо тогда отказался? Он пытается представить себе эти семь лет так, будто Какаши в них никогда не было. Будто они так и остались сенпаем и кохаем, возможно, лелеющими, осознанно или неосознанно, эти чувства друг к другу, но не связанными ничем, кроме работы, никакой формой отношений, кроме казенных «Да», «Нет» и «Так точно». Такая жизнь — жизнь без Какаши — не была бы плохой, думает Тензо. Нет, совсем не плохой, но пустой, словно не до конца продуманной, незаконченной, совершенно одинокой. Когда-нибудь он, наверное, сдался бы, отпустил свои нереальные мечты о старшем, вырос и оставил эту влюбленность в прошлом. Развлекался бы в барах, спал с кем попало, как делает абсолютное большинство его сослуживцев. Потом, ближе к сорока, если бы не умер, вышел бы в отставку, нашел бы девушку, которая согласилась стать его женой, доживал свою жизнь, пока Какаши жил бы свою, такую же — Тензо почти уверен — неприкаянно-одинокую. Такой вариант не выглядит чем-то жутким, отнюдь нет, но Тензо прошибает холодный пот от мыслей о нем. Что угодно, включающее Хатаке в его жизнь, лучше, чем полное отсутствие старшего. Поэтому Тензо никогда не пытался что-то изменить в их отношениях после того, как они начали трахаться как следует. Поэтому был готов и до сих пор готов ждать, сколько потребуется, до следующей встречи, до признания чувств, до откровенного разговора. По самому большому счету, Тензо не важно, будет ли признание или даже разговор хоть когда-нибудь. Но без их встреч, даже редких, он вряд ли смог бы прожить. Дверь ванной открывается, выпуская клубы пара, и Какаши выходит оттуда, неся идеально ровную стопку одежды в руках. Полотенце обвязано вокруг бедер старшего, мокрые волосы падают на лоб. Тензо оглядывает Хатаке с головы до ног, охает тихонько, чувствует, как во рту пересыхает от настолько совершенной красоты. — Будь как дома. Стул, кровать, чай, что хочешь, — Тензо встает, собираясь в душ следом, но Какаши, быстро скинув свою стопку на табурет, ловит младшего за руку, притягивает к себе, прижимается губами к губам. — Хочу тебя. Тензо щелкает языком и улыбается, закатывает глаза, возвращает поцелуй. Господи, кажется, даже его организм переносит такой уровень счастья с трудом: сердце заходится, в груди тесно, дышать практически не получается, даже руки немеют просто от того, что старший рядом, говорит такие вещи, так выглядит, так касается. — Пять минут, Какаши, — говорит Тензо, неохотно выпутываясь из объятий. — Пять минут, и я твой. Надеюсь, ты оставил мне хоть немного горячей воды. Тензо уходит в душ, моется как можно скорее, а когда возвращается, Какаши лежит на футоне, подложив одну руку под голову, полотенце все еще на его бедрах, другая рука сжимает затрепанную книжку в вызывающе яркой обложке, которую он тут же откладывает на стопку вещей на табуретке. — О, Какаши. Никогда не спрашивал у тебя, что ты читаешь, — Тензо забирается на футон, устраивается у старшего на бедрах, в их любимой позиции. Тензо находит себя где-то между радостью узнать о Хатаке что-то новое, что-то личное, и неопределенной грустью-злостью от того, как все-таки мало знает о человеке, который ему настолько важен. Впрочем, радость быстро вытесняет все остальное, слишком сильная, чтобы ей можно было сопротивляться. — Это книга Джирайи-сенсея. Эротика. — Руки Какаши ложатся на колени младшего, туда, где они и должны быть, скользят под полотенце вверх по бедрам. — Боже, — Тензо смеется, чувствует, как щеки заливает румянец. — Ну да, да, это тебе не твои скучные коричневые книжки про дома. — Тебе правда такое нравится? — О, еще бы. Тензо закатывает глаза снова, мотает головой, улыбается. Просто поразительно, как сильно можно любить человека, о котором знаешь так мало. Сколько же еще подобных секретов ему предстоит узнать? Какаши развязывает полотенце на бедрах младшего, оглядывает Тензо внимательным глазом, как будто разом охватывает все новые отметки на его теле. Обводит пальцами, едва касаясь, только-только затянувшиеся рубцы, и по лицу Хатаке пробегает тень, как если бы боль, которую Тензо чувствовал тогда, передалась старшему сейчас в полном размере. — Их правда очень много, Тензо. Твоих новых шрамов. — Не лучшая моя миссия… — морщится Тензо, чувствуя что-то непонятное, неопределимое от нежности, с которой Какаши смотрит, от того, как касается ласково, осторожно. — Каждый их чертов кунай был вымазан ядом, каждый дротик. Грязно и мерзко. — Не думай об этом, — Хатаке кладет руку на полувозбужденный член Тензо, чувствует, как тот твердеет под ладонью. — Лучше займемся чем-нибудь приятным. Тензо ведет руками вверх по торсу Какаши медленно, наслаждаясь упругостью мышц, их рельефом, где они проступают под кожей. Вверх и вверх, по груди и плечам, по шее, легонько касается лица старшего, и тот ластится, трется о руку щекой, успевает поцеловать ладонь. Потом обратно вниз, до кубиков пресса и дальше, до края полотенца, которое Тензо раскрывает, чтобы обхватить и слегка сжать стояк, который тут же отпускает, возвращается к животу. Они остаются здесь какое-то время, просто гладят друг друга молча, не торопясь, словно все время мира у них, для них, словно некуда спешить. Руки Какаши скользят по бедрам младшего, по ягодицам и спине, надавливают чуть сильнее. Их дыхание тяжелеет, становится все более рваным. Они доводят друг друга до того предела возбуждения, когда тело требует более активных действий сейчас же, но продолжают просто гладить, нежно и медленно и сладко, растягивают этот момент насколько возможно долго. В конце концов, оба стонут одновременно, смеются над своей слаженностью, своим слиянием, и момент заканчивается, становится прекрасным воспоминанием. — Эй, Тензо, — зовет старший, голос тихий и низкий, пробирающий. Какаши берет Тензо за руку, заглядывает в глаза. — Не хочешь попробовать трахнуть меня? Младший замирает и смотрит на Хатаке огромными глазами. Не то чтобы он ни разу не думал о таком способе, не то чтобы ни разу не представлял, как это могло бы быть… Тензо сомневается, что справится хорошо, а страх быть недостаточно хорошим для Какаши все еще держит его, несмотря на количество времени, проведенного рядом. — У тебя правда сегодня безумное настроение… Старший смеется, короткий глубокий смешок из самой груди: — Ну так что? — Конечно, я хочу, но… — Тензо трет свой затылок рукой, отводит глаза. — Ты уверен? Я еще ни разу не… Продолжать слишком неловко, и младший надеется, что Какаши уловит посыл. Он понимает, что снова начинает краснеть, едва сдерживает желание спрятаться за руками, натянуть полотенце на голову, закрыться чем-нибудь от Хатаке, смотрящего так пронизывающе, что Тензо ощущает этот взгляд кожей. — Неужели мой очаровательный маленький кохай был настолько верен мне все эти годы? — Какаши дразнит его, и Тензо чувствует, как кровь еще сильнее приливает к щекам и ушам. Но он знает Хатаке достаточно хорошо, чтобы понять, что подколки — всего лишь защитный механизм. Достаточно хорошо, чтобы услышать в издевательской фразе все, что старший подразумевает, но едва ли может высказать открыто: все это восторженное удивление, обожание, благодарность, радость от подтверждения того, на что Какаши надеялся, но не считал себя вправе требовать от Тензо. — Ты и так знаешь. Хатаке хмыкает, и Тензо поднимает взгляд, еще успевая заметить легкую улыбку на губах старшего, когда тот говорит, тихо и мягко: — Да. Я знаю. Я доверяю тебе, Тензо, и буду рад тебя научить. Но сначала иди сюда, потому что сейчас я до смерти хочу тебя поцеловать. Тензо скатывается с бедер старшего на кровать рядом с ним, вытягивается, прижимается всем телом. Их стояки скользят друг о друга, влажные от смазки, волны искр растекаются по всему телу от этого соприкосновения. Младший прижимается губами к губам Какаши, целует сам, поначалу медленно и нежно, едва касаясь, но с каждой секундой все более жадно и страстно, и Хатаке рычит, впивается пальцами младшему в спину. Руки Тензо двигаются вдоль кожи Какаши снова, гладят спину и бок, спускаются к ягодицам и сжимают привычно, но действие тут же дергает младшего от того, какой смысл в нем заложен теперь. Тензо все еще не может до конца поверить, что это идеальное тело сегодня будет принадлежать ему совсем по-другому, но страх того, что у него не получится, если не уходит совсем, то смещается куда-то на задний план, тушуется, сгорает в огне предвкушения. Весь живот Тензо наполнен этим огнем, который ощущается горячо и немного щекотно, и он на секунду задумывается. Не его ли распирающая грудь любовь трансформировалась, приняла новую форму, чтобы выплеснуться наконец, найти выход? Но мысли уходят из головы младшего, не задерживаясь, так же быстро, как появляются там, и Тензо отдается этому блаженному чувству пустоты в голове. Ему есть чем заняться, кроме бесконечного думания, особенно теперь, когда его новая роль дает ему столько свободы, столько возможностей для действий, позволяет его фантазии утечь далеко. Тензо оттягивает голову старшего за волосы, подминает его под себя, толкается в податливый рот языком. Его вдруг накрывает сумасшедшим желанием брать, оно похоже на голод, и самое вкусное блюдо, которое он только может представить, уже готово для него. Младший разрывает поцелуй, проходится по губам Хатаке языком, все еще крепко сжимая волосы, и Какаши смотрит на него из-под полуприкрытых век. Они оба тяжело дышат, их дыхания смешиваются, воздух в комнате кажется густым. Тензо скользит языком дальше, по щеке, вниз по шее старшего, такой открытой для него, до места, где она перетекает в плечо, вгрызается там с силой, засасывает, чтобы оставить отпечаток, и Какаши шипит и вздрагивает и стонет, о, так сладко. Тензо отпускает волосы старшего, кусает еще и еще, спускается по груди, оставляя цепочку красных следов, которые, Тензо знает, потемнеют еще до того, как они закончат. Он обводит сосок Какаши языком, прикусывает резко, и Хатаке вскрикивает, задыхается, его член, прижатый к животу младшего, дергается, выпуская больше смазки. — Черт, Тензо… Что в тебя вселилось? — Такой чувствительный, — мурчит младший, улыбается, пока целует пострадавший сосок, перекатывает другой в пальцах. — Уже жалеешь? — Боже, нет, — Какаши мотает головой, улыбается, пытается выровнять дыхание и едва ли преуспевает. — Это невероятно горячо. Пожалуйста, продолжай. Тензо устраивается между разведенных ног старшего, спускается все ниже, целуя, засасывая, кусая, прикидывает, как ему действовать дальше. На ум приходит кое-что, что Какаши однажды делал с ним, когда, на удивление, у них была вся ночь, и следующий день был выходным, и время казалось настолько неисчерпаемым, что тратить было не жалко. — У тебя под подушкой смазка, — говорит Тензо, слегка удивляясь от того, каким низким уже стал его голос, протягивает руку к Какаши. — Давай сюда. — Ммм, Тензо, — Хатаке вскидывает брови, доставая требуемое, отдает младшему, усмехается. — Чем это ты тут развлекаешься, пока меня нет? Тензо прилагает все усилия к тому, чтобы его лицо осталось нейтральным, к тому, чтобы посмотреть на старшего максимально тяжелым взглядом, а затем прижимается губами к самому низу живота Какаши. Кожа там нежная и кажется тонкой, младший кусает и засасывает, не жалея, держит Хатаке за бедра крепко, не дает вырваться. Он наслаждается тем, как Какаши стонет и задыхается, как хватает Тензо за волосы, пытаясь оттянуть от себя, наслаждается своей свежеобретенной властью. Когда младший отрывается, по коже Хатаке, прямо под бедренной косточкой, растекается красное пятно, и Тензо хмыкает удовлетворенно, обводит его пальцем, зализывает. — Интересно, насколько быстро ты перестал бы меня дразнить, если бы за каждую твою подколку я оставлял на тебе что-то подобное? — младший смотрит вверх снова, ловит взгляд Какаши, темный от возбуждения и уже немного безумный. — О, я бы дразнил тебя бесконечно, — Хатаке фыркает и улыбается, тянет Тензо за волосы легонько. Голос старшего наполнен обожанием, оно проникает Тензо прямо в вены, разгоняет его сердце сильнее. — Мне нравится, как ты реагируешь. — Ты ужасен, — произносит младший, подразумевая прямо противоположное, прижимается губами к животу Какаши еще разок. Как бы сильно Тензо ни смущался, когда Хатаке говорит в таком ключе, он понимает, что для Какаши это почти единственный способ выразить свои мысли, открыться перед младшим, поддерживать более или менее адекватную коммуникацию. Вместо того чтобы обижаться, Тензо учился читать между строк, видеть изнанку и изнанку изнанки. И хотя тяжелой порой, сомневаясь во всех своих выводах, он думает, что скрытого смысла в словах старшего нет и никогда не было, обычно Тензо уверен, что понял, угадал, прочитал правильно. Пальцы младшего обхватывают член Хатаке, гладят легонько, пока язык скользит по коже живота, слизывает смазку начисто, ныряет во впадинку пупка. Какаши стонет снова, рваный, короткий звук на выдохе, дергает бедрами беспомощно, пытаясь потереться о руку Тензо как следует, но тот не дает, вжимает старшего в кровать свободной рукой. — Расслабься и лежи смирно, — мурчит Тензо, дышит жарко на член, восхитительно напряженный и пульсирующий в чересчур осторожных пальцах. — Правда, Какаши, постарайся. Мне понадобятся обе руки, и я не хочу задохнуться. Хатаке очевидно хочет что-то ответить, язвительное и насмешливое, как всегда, но слова, так и не сказанные, тонут в глубоком стоне из самой груди, когда Тензо спускает руку к основанию стояка, наконец-то сжимает крепко. Младший проводит языком по головке несколько раз, слегка засасывает губами, чувствует, как Какаши дрожит, пытаясь не двигаться. Волна возбуждения, тяжелого, острого, прокатывается по Тензо от этой дрожи, от осознания того, что он сказал что-то сделать, и старший делает, как приказано. Контроль опьяняет Тензо, привлекает внимание к его собственному уже такому твердому и влажному члену, и он спускает свободную руку вниз, гладит себя парой быстрых движений, только чтобы снять напряжение, чтобы сосредоточиться на своей задаче. Младший открывает рот шире, скользит вниз по стояку Какаши мучительно медленно, и дрожь Хатаке усиливается, он ерзает и всхлипывает и матерится шепотом, пальцы снова сжимаются в волосах Тензо. Попытки сдержаться, очевидно, отнимают у старшего невероятно много сил, но он справляется, остается на месте, вместо этого давит Тензо на затылок, заставляя опуститься ниже. И тот позволяет, только мычит недовольно вокруг стояка Какаши, посылает дразнящие волны вибраций, от которых Хатаке рычит едва слышно, но ощутимо для Тензо, который, не сопротивляясь, дает Какаши опускать себя, пока головка члена старшего не упирается в горло. Впрочем, Тензо почти сразу же берет Хатаке за запястье, оттягивает его руку от волос, кладет на свое плечо. Если сегодня он за главного, то Какаши должен слушаться, и то, что старший действительно слушается, стонет раздраженно, но впивается пальцами Тензо в плечо, не пытаясь вернуть контроль… Что ж, кажется, это одна из самых возбуждающих вещей, которые младший когда-либо испытывал. Тензо двигается медленно, вверх и вниз, скользит языком по венам, плотнее сжимает член губами. Это знакомая территория, несложные действия, он делал это уже столько раз. Тензо знает, как Какаши нравится больше всего, перемежает глубокие толчки до горла с влажными поцелуями по всей длине члена, проводит полоски языком от основания до головки, то тонкие, самым кончиком, то широкие, жадные. И, боже, младший обожает это. Обожает делать Хатаке настолько хорошо, знать, что именно он причина того, что Какаши мечется, зовет его, царапает плечо Тензо короткими ногтями. Он тянет свободную руку вверх, ласкает сосок Хатаке, перекатывает в пальцах, чуть тянет, удовлетворенно слышит, как старший шипит. Тензо выпускает член Какаши целиком, лижет головку снова, поднимает взгляд, чтобы убедиться, что старший наблюдает, а затем набирает побольше воздуха в легкие и плавно берет целиком до своего кулака. Он сосредотачивается на том, чтобы расслабить горло, придерживает бедро Хатаке на всякий случай, убирает кулак, позволяет стояку старшего скользить глубже, опускается, пока его нос не прижимается к животу Какаши. Хатаке издает звук, как будто из него разом вышибли весь воздух, приподнимается на локтях, смотрит на Тензо почти в ужасе: — Тензо, что?.. Когда ты успел научиться?.. Младший поднимается, обхватывает член Какаши снова, гладит парой быстрых движений, смеется от шокированного выражения на лице Хатаке. — Тебе остается только догадываться. Он возвращается туда, где его ждут, ласкает стояк языком, засасывает посильнее, чередует глубину, пуская старшего в горло через раз — делает все, чтобы расслабить Какаши, возбудить на максимум, все, чтобы отвлечь от того, что будет происходить дальше. И когда Тензо думает о «дальше», тугая спираль волнения-предвкушения закручивается у него в животе. Он подхватывает одну ногу старшего под коленкой, сгибает, отводит в сторону, раскрывая, и Какаши продолжает движение охотно, сгибает другую ногу тоже, снова будит в Тензо это темное, бурлящее желание брать, не жалея. — Скажи, если что-то пойдет не так, — младший отрывается, заменяет рот рукой на несколько секунд и отпускает совсем, чтобы выдавить смазку на пальцы. — Я не хрустальный, Тензо. Расслабься. Все будет хорошо. Младший поднимает голову, чтобы посмотреть на Хатаке. Он выглядит великолепно вот так: взмокший и пыхтящий, губы искусаны, волосы прилипли ко лбу, оставленная Тензо цепочка засосов видна так отчетливо, даже в полутьме комнаты. Семь лет прошло, а Тензо все еще не может до конца поверить, что все это происходит в реальности, что он может касаться этого человека, ласкать его, любить его, быть им любимым. Но вот Какаши перед ним, открытый и распростертый, мокрый сон доброй половины женского населения Конохи и, младший готов поклясться, части мужского населения тоже, но весь, целиком принадлежащий только Тензо. Это даже близко не похоже на правду, но такова реальность, и все, что младший может, — принимать ее с благодарностью. Он прижимает подушечку скользкого пальца ко входу Какаши, обхватывает его член свободной рукой, чувствует, как старший вздрагивает в нетерпении. — И все-таки. Тензо скользит ртом вниз по стояку Хатаке, одновременно толкается пальцем внутрь, смутно, словно через вату, слышит, как Какаши ахает и стонет, и внезапно всего становится слишком много. Боже. Неужели это то, что старший чувствует с ним каждый раз? Тензо сразу же теряется в этом ощущении, незнакомом и волнующем, переполняется им. Какаши тесный и жаркий и настолько потрясающе близкий, младшему кажется, что еще ни разу за все эти годы они не были настолько близки. Любовь снова охватывает Тензо от этой тесноты, от страха сделать больно настолько дорогому для него человеку, но одновременно с этим побуждает его двигаться, засасывать стояк Хатаке сильнее, растягивать Какаши как следует. Старший быстро расслабляется под ним, слишком возбужденный и жаждущий, его член течет смазкой Тензо на язык, и тот сглатывает, заставляет Какаши дрожать. Тензо добавляет еще один палец, разводит их и сгибает практически на автомате, потому что его мозг занят всего двумя мыслями, вернее, вариацией одной: если Хатаке так невероятно жарко ощущается вокруг его пальцев, как он будет ощущаться вокруг его члена? Если даже два его пальца едва помещаются, то как?.. Господи… Тензо заставляет себя сосредоточиться, собраться, проверить, все ли в порядке с Какаши. Он слушает тяжелое дыхание старшего сверху, низкие стоны из груди, свое собственное имя, произносимое жарким шепотом, на исходе воздуха в легких, на самом краю осознанности, будто все, что осталось в голове у Хатаке сейчас, все, о чем он может думать, — это он, Тензо, его рот на члене старшего, его пальцы внутри. Целая вселенная со всем ее пространством и временем сужается для Тензо до его крошечной комнаты, до этой конкретной минуты, до их с Какаши тел, переплетенных, соединенных, до их сознаний, вливающихся одно в другое. Младший не понимает, откуда, но он знает, он уверен на сто процентов, что и для Хатаке это сейчас ощущается так же, просто потому что иначе и не может быть. Тензо добавляет третий палец и замедляет толчки, давая Какаши привыкнуть. Хатаке шипит сквозь зубы, дергает бедрами — кажется даже рот младшего на его стояке не сглаживает ощущения до конца. — Порядок? — Тензо поднимается обеспокоенно, лижет головку дразняще, сжимает губами. Его голос хриплый от члена старшего так глубоко в горле, и Какаши стонет, смеется, гладит младшего по голове. — Черт, да… Еще бы… Просто уже и забыл, как это. Огромная, тяжелая волна любви снова накатывает на Тензо, слова рвутся из него, жгут кончик языка, такие простые и все же такие сложные. Он не может разрушить этот момент, это единение между ними признанием, которого никто не ждет, на которое не получено разрешение, но Тензо знает способ передать его и без слов. — Я могу тебя поцеловать? — младший ловит взгляд Какаши, любуется его лихорадочным блеском, причиной которого является он, он сам и никто другой. — Тебе ли спрашивать, — Хатаке улыбается ему в ответ, тянет руки, и Тензо переползает выше по кровати, не убирая пальцев из старшего. От его движений угол меняется, Какаши вскрикивает приглушенно, удовольствие прокатывается по всему его телу, острое и сильное, видное глазу. Младший замирает на секунду, наблюдая, а затем наклоняется и целует Хатаке, успевая поймать его стон, слизывает звуки с его губ, словно правда может почувствовать на вкус, как Какаши хорошо. Они целуются медленно, глубоко, тягуче, скользят языком по языку, прикусывают друг другу губы. Тензо толкается в Хатаке пальцами в ритм поцелуя, Какаши подается навстречу бедрами, обнимает младшего за шею обеими руками. Тензо держит угол намеренно, проезжается пальцами там, где нужно, каждый раз, чтобы было еще больше дрожи, еще больше стонов и укусов, чтобы пальцы старшего сжимались в его волосах, цеплялись за его плечи, как за спасательный круг. Это он, он делает такое с Какаши. Эта мысль все возвращается к Тензо, и он даже не старается ее прогнать, отдается этому чувству, делает еще и еще, пока старший не отрывается, не хватает воздух ртом, не сжимает себя у основания стояка. — Черт, Тензо… — Хатаке дышит так шумно и часто, будто никак не может надышаться, и выглядит это… потрясающе. — Я готов. Трахни меня уже, или я так долго не выдержу. Младший только ухмыляется, целует Какаши коротко еще пару раз: приоткрытые губы, трепещущие ресницы, лихорадочно горячий лоб. Тензо убирает руку, быстро смазывает себя, и мурашки бегут по спине и рукам от прикосновения к его давно забытому члену, который продолжал требовать внимания все то время, пока младший растворялся в Хатаке. Какаши закидывает ногу на плечо Тензо, и тот замирает на мгновение, гладит мускулистое бедро, впервые в жизни жалея, что у него нет Шарингана, чтобы запомнить все это, записать, зафиксировать. — Иди ко мне, — ноет Какаши, его голос отвлекает младшего от рассматривания, такой просящий. — Хочу тебя ужасно. Тензо направляет себя рукой, скользит внутрь целиком одним длинным движением, и его свежеопределившаяся любовь вместе с абсолютно новыми ощущениями накрывает младшего, отключает сознание. Какаши хватает его за ягодицы, вжимает в себя, стонет так сладко — Тензо еще ни разу не слышал, чтобы Хатаке так стонал, настолько открыто и нетерпеливо, как если бы он умирал от жажды, и младший принес ему воды. — Аххх, Тензо, замри, подожди минутку… Тензо нависает над Какаши на руках, дышит тяжело, не в силах оторвать взгляд от лица старшего, и ему требуется вся его выдержка, все самообладание, чтобы не кончить прямо в тот самый момент. Он не может позволить себе разочаровать старшего, только не сейчас, не когда тот доверился настолько, уверенный, что Тензо справится. Поэтому младший держится, ждет несколько долгих секунд, пока Хатаке привыкнет, убирает мокрые серебристые пряди, прилипшие ко лбу. В конце концов, руки Какаши скользят выше по спине младшего, гладят нежно, дразняще, едва касаясь, вмешивают искры легчайшей боли в окутывающее его удовольствие, когда проходятся по свежим рубцам. Хатаке улыбается Тензо, шепчет: — А теперь двигайся. Поймай ритм. Чувствуй. И, боже, как Тензо чувствует. Так отчетливо, так полно, будто каждое его нервное окончание напряжено до предела, будто все пять его чувств каким-то образом усилились на короткое время, только чтобы он мог толкаться в старшего медленно, плавно и длинно. Какаши выгибается под ним, двигает бедрами навстречу толчкам, задает ритм, за который Тензо цепляется, принимает помощь, подмечает, как ненавязчиво, но доступно Хатаке его учит. Младший даже не осознавал, насколько сильно ему, оказывается, всегда хотелось сделать это вот так, узнать Какаши и на этом уровне, насколько ему это было необходимо, но сейчас они здесь, и для сознания Тензо это почти откровение. Он пробует толкаться по-разному, чуть быстрее и чуть медленнее, чуть резче и чуть плавнее, смакует то, как отличаются ощущения, пытается понять, как ему нравится больше всего, как Какаши нравится больше. Тензо наблюдает за тем, как меняется лицо старшего, как напрягаются и расслабляются его мышцы, как пальцы начинают царапать его спину вместо того, чтобы гладить, когда угол становится верным. Младший чувствует себя потерянным абсолютно, утянутым в омут, без единой мысли в голове, кроме того, как ему хочется, чтобы это не кончалось, чтобы они остались здесь, вот так, в этой минуте, этом недостижимом, но достигнутом соединении. Тензо едва замечает, как его толчки становятся быстрее, резче, словно тело дорвалось, наконец, до возможности брать. Какаши под ним очевидно не против, поддается его напору, его желаниям, и Тензо воспринимает это как разрешение. Он заводит руки старшего за голову, держит одной своей, целует Хатаке жарко, сминая другой рукой бедро на своем плече. В такой позе коленка старшего прижимается к его груди, и Тензо сходит с ума от этого человека, от гибкости и силы его тела, от того, как ходят его мышцы под руками. Какаши отвечает ему охотно и жадно, но немного неловко. Тензо слышит стон, странный, как будто незнакомый, и понимает, что это стонет он сам, вбиваясь глубже, уже совершенно не контролируя себя, движимый только желаниями тела, только практически жизненной необходимостью передать старшему свою любовь. Передать самым доступным способом из возможных. Новое желание возникает в Тензо, когда он отрывается от старшего, когда смотрит на эти припухшие губы, на секунду ловит расфокусированный взгляд. Какаши зовет его, бормочет что-то спутанное, почти неразличимое. Слух младшего вычленяет оттуда отдельные восклицания, что-то про «хорошо» и «Тензо» и «еще», и Тензо внезапно хочется довести Какаши вот так, почувствовать, как старший кончает на его члене, от его действий, от силы его любви. Тензо отпускает руки Хатаке, и они так и остаются лежать на матрасе над его головой. Сердце младшего переворачивается в который раз за этот вечер, сраженное этой беззащитностью, открытостью человека, который отворачивался и прятался за внутренней стеной ото всех всю жизнь. Но сейчас, для Тензо, он открыт, и этот уровень доверия говорит младшему больше, чем могли бы любые слова. Он поднимается и садится на пятки, подтягивает бедра старшего к себе на колени, обхватывает его текущий, напряженно пульсирующий член рукой. Тензо не может толкаться быстро в такой позе, но зато угол максимально правильный, и Какаши вскрикивает и выгибается, откидывает голову, обнажая горло, выглядит так, словно не продержится и минутой дольше. Тензо бормочет что-то успокаивающее, сам не понимая, что говорит, целует и кусает бедро на своем плече, двигает рукой быстро и точно. Он остро чувствует момент, когда Какаши падает за край, и смотрит, как старший кончает, любуется, не в силах оторвать взгляд. Его собственный оргазм накрывает его неожиданно еще через пару толчков: белая вспышка в голове, отключающая зрение на пару секунд, заставляющая Тензо задыхаться, вжиматься в Хатаке, царапать его бедро, а потом… Через какое-то время он обнаруживает себя лежащим на Какаши, уткнувшимся носом в его плечо. Руки старшего гладят его по спине — легчайшие движения самыми кончиками пальцев. — Очнулся? — голос Хатаке над его ухом, ленивый и низкий, теплый и удовлетворенный. — Я что… отключился?.. — М-гммм. — Боже… — Тензо чувствует, как смущение заливает его щеки краской, потирается лбом о плечо старшего. — Надолго? — Минуты на две или три. — Черт. Прости. — младший внезапно понимает, что все еще находится в Какаши, скатывается с него на матрас рядом, и оба морщатся. — Видишь, что ты со мной делаешь. Старший хмыкает, и Тензо поднимает голову, чтобы посмотреть на него. Глаза Хатаке закрыты, он улыбается легонько, такой красивый. Младший не сдерживается и целует его в плечо, трется щекой, и они лежат молча несколько минут, проживают свою посторгазменную расслабленность вместе. Потом старший ерзает, переворачивается на бок, тыкает Тензо пальцем в живот, и тот дергается от щекотки, приоткрывает лениво один глаз. — Эй, Тензо. Неплохо для первого раза. — Неплохо? — младший поднимает бровь, открывает оба глаза, чтобы окинуть Хатаке наигранно неодобрительным взглядом. — Я смотрел на тебя всю дорогу, и если судить по твоему лицу, я бы дал больше, чем просто «неплохо», Какаши. — Ох, да, ты прав. Ты был невозможно, невероятно, умопомрачительно, непревзойденно хорош. Склоняю голову перед твоими умениями. Гений. Вундеркинд. — Я ненавижу тебя, — рычит Тензо, смеется и прячет лицо. Какаши говорит ужасно, и Тензо хочется провалиться под землю, но в груди у младшего растекается тепло, которое ощущается слишком хорошо, и в конце концов он не променял бы эти подколки ни на какие другие слова. Кроме, может быть, кое-каких особенных. — Это неправда. — К моему огромному сожалению. Хатаке тянет младшего к себе за плечо, тот перекатывается ближе, утыкается носом в его грудь, кусает мстительно за сосок. Какаши вздрагивает и ойкает, но только обнимает Тензо крепче, целует в макушку. Они потные, грязные и уставшие, лежат в этой позе, самой удобной на свете, самой уютной для них, и Тензо чувствует себя счастливейшим человеком на свете. Он целует старшему грудь, поднимает голову, чтобы прижаться к губам, говорит: — Мне понравилось свидание, — и теплый взгляд Какаши стоит всего, вообще всего на этой земле. — Мне тоже, Тензо. Потому что оно было с тобой. — Сходим еще как-нибудь? Хатаке замирает. Неизъяснимая, вечная грусть пробегает в его взгляде, и Тензо знает, что прямо сейчас Какаши борется с чем-то у себя в голове, знает, что старший платит немалую, видимо, цену, чтобы ответить: — Обязательно сходим.