Окна, которые мы открываем

Вот Тензо. У него нет фамилии, и даже само его имя ему не принадлежит — просто еще одно кодовое буквосочетание, случайным образом прикипевшее на чуть большее количество времени, чем остальные, подобные ему. Тензо сидит, стоит, прячется, отдает приказы, выполняет приказы, приходит домой, пишет отчеты, тренируется, ест и спит, живет не такую уж и плохую жизнь, но на фоне всех этих привычных дел задается вопросом — кто он? Как получилось, что он стал именно собой? Как оказался в таких обстоятельствах, в этом конкретном месте, на этой конкретной должности? Как охарактеризовать себя, если с самого детства тебе твердили, что ты — никто? Чем больше Тензо задумывается об этом, тем сложнее ему ответить. Все его качества, которые он может перечислить, его увлечения и пристрастия, вещи любимые и нелюбимые, как будто перестают составлять цельную фигуру его личности, рассыпаются на отдельные куски. И тогда Тензо одергивает себя, заставляет переключиться на что-то другое. У него никогда не было проблем с тем, чтобы разобрать свои (а порой и чужие) мысли и чувства на части, проанализировать их, рассмотреть каждое в отдельности, понять, откуда оно взялось, спрогнозировать, куда оно придет. Но вот обратное действие никак не дается Тензо. Прийти от частного к общему, от хаоса к порядку, от деталей к целому. Он разбирает самого себя, как ребенок — отцовские часы, и хотя все шестеренки на месте, обратно они не складываются. У Тензо нет ответов на его вопросы, но, с другой стороны, наверное, они ему и не нужны. Возможно, сказывается тренинг Корня, возможно, у него просто такой характер, но Тензо привык относиться к ситуации философски. Да, сейчас он не может дать себе определение, да, иногда он чувствует себя неполноценным. Бывает и такое, что чувствует вообще никем. Но эти вопросы и эти моменты, неприятные сами по себе, практически не мешают Тензо жить и наслаждаться жизнью. Тензо верит, что когда-нибудь все разъяснится само, встанет на свои места, что когда-нибудь он взглянет на себя и увидит что-то большее, чем плохо соединенные детали. А пока у него есть работа, не лучше и не хуже, чем любая другая, есть Мокутон — его любимая часть себя, есть человек, который ему небезразличен. Человек, которому — и Тензо замирает от сладкого чувства, которое растекается в его груди от этой мысли, — небезразличен он сам. Тензо наблюдает, как нанизываются друг за другом, словно бусины четок, года, где они с Какаши где-то рядом, борются каждый со своими тенями. Год, затем два, три, четыре и пять, шесть, семь… Семь лет, пролетевших так быстро, так незаметно. Семь лет, за которые Хатаке стал неотъемлемой частью жизни Тензо на уровне, о котором младший когда-то не мог и мечтать. Он едва ли может точно указать момент, когда понял, что для Какаши их встречи тоже не являются только сексом ради сброса накопившегося стресса. Скорее, осознание этого приходило постепенно, медленно, начавшись со странностей в поведении старшего, которые Тензо подмечал, не особо задумываясь. Для влюбленного шестнадцатилетки, с обожанием ловящего каждое движение сенпая, все эти взгляды и касания, поддразнивания и подколки, вздохи и закатывание глаз были естественными и не вызывали вопросов, как и желание Какаши быть рядом с Тензо настолько часто, насколько возможно. Но со временем, взрослея, наблюдая, как огромный клубок его перепутанных чувств к Хатаке трансформируется во что-то гораздо более спокойное, ровное, гладкое, Тензо начинает анализировать. Начинает подозревать. Эти подозрения поначалу пугают Тензо, как будто он нарушает какой-то очень важный запрет, даже просто задумываясь о чем-то подобном. Но Тензо вспоминает взгляды, вспоминает касания, вспоминает жаркий шепот около своей кожи. Слова, на которые он почти не обратил внимания в момент, когда они были произнесены, всплывают в его голове, заставляют мурашки бежать по спине и рукам, заставляют подозрения крепнуть. И Тензо вспоминает еще. Вспоминает все, что, как оказалось, его память фиксировала с точностью почти фотографической, и отчего-то пугается еще сильнее. Он говорит себе успокоиться, говорит себе, что это просто бред, говорит себе проследить за Хатаке внимательнее, не найти ничего подозрительного и оставить эти нелепые идеи. С их встречами раз в несколько недель операция «Проследить за Хатаке» занимает у Тензо почти полгода, но с каждым разом подозрения крепнут все сильнее, пока, в конце концов, не становятся уверенностью. По какой-то причине, которую разум Тензо не может ни понять, ни охватить, Какаши Хатаке, его сенпай, человек, ради которого Тензо не задумываясь отдал бы что угодно кому угодно… любит его? Первое время это осознание не приносит Тензо радости. Он удивлен, да, очень, рассматривает себя в зеркало, рассматривает свою душу изнутри. Отражение распадается на детали под взглядом, душа раскалывается на множество фрагментов от изучения, и ни одна из этих частей не является достаточной причиной для любви. Тензо пытается сложить себя в целое, склеить эти детали хоть как-нибудь, найти что-то, за что мог бы быть любимым хоть кем-то, не говоря уже об идеальном, недостижимо прекрасном Какаши. Никто никогда в жизни не любил Тензо, и ощущать это теперь… странно. Тензо не понимает, что чувствует, и невозможность вычленить, проанализировать, изучить эмоции заставляет его нервничать. Более того, он так привык жить в своих неназванных чувствах, привык к ритму, установленному Какаши для них, что никогда особенно не надеялся на ответ, даже в мечтах ни разу не представлял себя в настоящих романтических отношениях со старшим. Тензо думает, что, наверное, даже хорошо, что Хатаке решил за них обоих и поставил запрет на открытое выражение чувств. Гораздо лучше для Тензо было узнать все вот так, наедине с собой, имея почти бесконечное количество времени на обдумывание, прикидывание, исследование. На то, чтобы научиться существовать в этих новых обстоятельствах жизни. В конце концов, думает Тензо, это все еще может быть плодом его разыгравшейся фантазии. Вполне может быть, что он видит то, что хочет видеть, даже не признаваясь себе в этом. И когда эта мысль, в очередной раз придя к нему в голову, отзывается острой болью где-то в груди, Тензо понимает, что научился. Тензо понимает, что привык. Ситуация, в которой он кому-то небезразличен, перестает пугать, становится комфортной и теплой, обнимающей Тензо, как мягкое одеяло. Его собственные чувства, слишком сложные, чтобы их можно было емко описать одним словом, отзываются в нем из-за этого, как будто резонируют, усиливаются, и в какой-то момент Тензо не удерживается от того, чтобы не излить их, не выразить перед Какаши хоть как-нибудь. Именно тогда Тензо оставляет для старшего послание в цветах, дарит камелию. Боится, что Какаши поймет. Надеется, что он понял. Так или иначе, Хатаке поставил запрет, четкий и ясный, даже если так и не был выражен словами, а Тензо знает, что Какаши ничего не делает без причины. Младший доверяет Хатаке безоговорочно, полностью, и если Какаши все еще не дал Тензо знать о своей любви, значит так надо. И Тензо не задает вопросов, подчиняется с радостью, потому что ему будет хорошо в любом случае. Пока они оба живы, пока у них есть их встречи, пока Тензо чувствует эту любовь от Хатаке и что-то неописуемое в ответ, пока носит на счастье кунай, которым старший приколол к столу записку после их первой ночи. Если же Какаши хорошо, когда они не говорят о серьезном, — Тензо не скажет ни слова. Если Какаши прикажет ждать следующей встречи 10 лет — Тензо будет ждать. Окончательное осознание пришло почти пять лет назад, и все это время Тензо продолжает наблюдать за Какаши пристально каждую их встречу. Как трепетный коллекционер собирает бабочек, стараясь не смазать пыльцу с крылышек, Тензо собирает моменты, когда чувствует любовь Хатаке. Подмечает мельчайшие детали, в которых она выражается, запоминает их, прокручивает в голове, когда они снова расстаются надолго. Любовь Хатаке может выражаться по-разному, осознанно и неосознанно, и каждый из видов влияет на Тензо по-своему. Неосознанно Какаши выражает любовь, когда смотрит на младшего, любуется им, и для Тензо этот взгляд значит практически все, потому что так он наконец-то чувствует себя видимым. Чувствует, что существует в реальности. Выросший без семьи, с самого детства брошенный в среду полного обезличивания, Тензо жаждет быть видимым, признаваемым, значимым. Это одно из его самых страстных желаний, и внимание Какаши, его взгляд, пронизывающий насквозь каждую клеточку тела и души младшего, заполняет Тензо без остатка. Под этим взглядом, исследующим, запоминающим, младший, наконец, чувствует себя настоящим, словно Хатаке хоть на какое-то время вытаскивает его из небытия и воплощает в физическом мире. Иногда, на самые короткие мгновения, Тензо осмеливается даже почувствовать себя целым. Осознанно же любовь изливается из Хатаке в моменты, когда контролировать себя сложнее всего, и, боже, как сильно Тензо это нравится. Ему кажется, что эту связь его сознание зафиксировало еще очень давно, и она закрепилась у младшего в голове прочно, подтверждаемая из раза в раз. Когда во время секса Какаши сжимает Тензо бедра до синяков, когда кусает и засасывает кожу на его груди, шее, плечах, спине, оставляя следы, когда шлепает звонко тяжелой рукой, чтобы жар растекался от ягодицы по всему боку младшего, Тензо знает. Тензо понимает. Все, что Хатаке не может не передать, но и передать тоже почему-то не может, становится этой болью, горячей, пронизывающей, вовсе не плохой. Эти ощущения несут сообщение, передают любовь Какаши остро и четко, максимально доступно, и Тензо чувствует эту любовь всем своим существом. Тензо знает. И наслаждается. И отвечает тем же. Это язык их отношений, и Тензо нравится, что он именно такой. Каким-то образом каждый из них понимает, что хочет сказать другой, это шифр, понятный только им двоим, напоминания друг о друге, остающиеся с ними еще на несколько дней после того, как они снова разбегаются каждый по своим жизням. Тензо знает еще кое-что, о чем Какаши никогда с ним не говорил. Честно сказать, он сомневается, что Хатаке говорил об этом хоть с кем-нибудь. Это знание кажется младшему еще более запретным, ощущается так, будто Тензо пошел в библиотеку выучить новую технику, но случайно прочел совершенно секретный свиток с ужасающим содержимым. Собственно, это описание не так далеко от реального положения вещей. Однажды, движимый своей влюбленностью и жаждой узнать о Какаши как можно больше, Тензо предпринимает расследование. Он ищет все, что только может найти, о семье Хатаке, его родителях, его команде. Читает старые документы, отчеты с миссий, газетные статьи. И чем больше он узнает об этом, обо всех этих смертях и жутких случайностях, тем сильнее удивляется жестокости судьбы. Ему искренне жаль Какаши, потому что такого количества страданий не заслуживает никто, но одновременно с этим Тензо начинает уважать Хатаке еще больше. Теперь, когда перед его глазами гораздо более полная картина, он восхищается старшим не слепо, но вполне осознанно и оправданно. Какой внутренней силой должен обладать человек, думает Тензо, чтобы после таких потерь, таких травм, все еще иметь волю к жизни, все еще быть настолько полезным всем вокруг? Тензо говорит себе не обдумывать это все слишком сильно, не фантазировать насчет чувств Хатаке, не пытаться найти оправдание для его поступков, но мысли младшего постоянно возвращаются к этому. Его сознание как будто само продолжает искать связи и делать выводы, и, в конце концов, Тензо кажется, что он понял. Возможно, — но только возможно, сразу одергивает себя Тензо, — Какаши старается защитить его… от себя. Возможно, думает, что ему предназначено быть одиноким, раз жизнь настолько настойчиво отнимает у него всех, кто дорог. Этот вывод причиняет Тензо боль на грани переносимости, но кажется логичным, и младший цепляется за него за неимением лучшего. Только самым краем сознания Тензо отмечает момент, что, если его догадка верна, если Какаши держит его на расстоянии, чтобы не потерять, то для старшего он значит даже больше, чем думал до этого. Его собственные чувства тоже остаются для Тензо не до конца понятными, даже спустя столько лет. Он постоянно спрашивает себя, любовь ли это, но не может ответить ни да, ни нет, не может свести в одну точку все то невозможное количество ощущений. Влюбленность в физический образ? Да, конечно же, да. Тензо считает Хатаке самым красивым мужчиной во всей стране Огня, если не во всех пяти странах. Тензо не удивился бы, что Какаши — самый красивый мужчина в мире, и один только взгляд на него заставляет коленки младшего подгибаться, словно ему все еще четырнадцать. Бесконечное уважение и восхищение старшим? Естественно, да. Гениальный ниндзя, великолепный командир, чуткий учитель — Тензо мог бы перечислять бесконечно. Он уверен, что Какаши хорош во всем, за что бы ни взялся. Благодарность, сочувствие, нежность, интерес? Ощущений и эмоций слишком много, и Тензо снова попадает в калейдоскоп фрагментов, не может собрать из них целое, единое чувство, как не может собрать целого, единого себя. С годами, впрочем, весь этот клубок, спутанный и неясный, как будто самостоятельно сросся во что-то гладкое, теплое, но фактурное. Тензо ощущает его похожим на свое дерево, принимает таким, каким оно есть, и чем бы это ни было, он просто рад, что оно существует в нем. После того, как Какаши покинул АНБУ, они стали видеться ощутимо реже. Две-три недели перерывов между встречами раньше становятся перерывами в полтора-два месяца в ожидании, когда их расписания пересекутся хотя бы на день. Плюс к тому, Хатаке больше не находится постоянно в поле видимости Тензо, и к этому тоже приходится привыкать. Первое время нехватка Какаши в жизни младшего ощущается настолько острой, что Тензо не может спать, не может есть, не может ни на чем сосредоточиться. Он чувствует себя брошенным, одиноким, кинутым в ледяную воду без возможности всплыть. Но Хатаке приходит к нему раз, другой, и чувство одиночества отпускает младшего, растворяется в любви, которую Какаши приносит с собой, и Тензо, окутанный ею, снова находит в себе силы ждать столько, сколько потребуется. Еще одно неприятное, колючее, неизведанное ранее чувство настигает их обоих в первое время, чувство, к которому они не были готовы. Как-то раз, вернувшись с длительной, выматывающей миссии в свою пустую и пыльную квартиру, Тензо находит несколько камешков на внешнем подоконнике, и понимает что Какаши был здесь. Был и не нашел Тензо, ушел ни с чем. Младший чувствует боль и обиду и ярость, наверное, впервые искренне злится на Хатаке за его идиотские конспирации, за невозможность быть со старшим по-настоящему, знать друг о друге что-то, договариваться о встречах, вместо того, чтобы стучаться в закрытое окно. Тензо срывается с места тут же, уставший, грязный, раздосадованный, через всю деревню бежит к Хатаке домой. Он стучит долго, колотит в дверь еще минут десять после того, как понимает, что старшего нет. «Черт бы побрал тебя, Бакаши, — думает Тензо, — тебя и твои дурацкие загоны». Он садится на крыльце Хатаке упрямо, без особой надежды ждет почти час, даже не пытаясь успокоить булькающую в груди злость, пока она не превращается в усталость, не наваливается ему на плечи. — Черт бы тебя побрал, — говорит Тензо вслух, вздыхает тяжело, трет переносицу пальцами. Дорога домой кажется ему невозможно длинной, и он собирается с силами, прежде чем встать и уйти, не оглядываясь. Они ошибаются так еще несколько раз, до обидного не совпадая, и ощущать это тем неприятней, что Тензо всегда гордился их практически невозможной синхронизацией. Одиночество снова с ним, в нем, и это отвратительное ощущение, словно холодная и липкая рука сжимается на горле. Тензо снова не может уснуть, ворочается на футоне, ему жарко под одеялом, холодно без него, неудобно лежать. Подушка слишком высокая, без нее — слишком низко, и чем дольше он ерзает, тем сильнее раздражается. В какой-то момент Тензо сворачивается в совсем уж неестественную позу, и, посмотрев на окно в попытке определить время, замечает что-то странное на стекле. Если смотреть прямо, как будто ничего нет, но под тем углом, в мерцающем лунном свете Тензо видит что-то. Он выбирается за окно, быстро соорудив себе скамейку с помощью Мокутона, ерошит волосы минуту, пока думает, как это прочитать. Смутная мысль возникает в голове Тензо, какое-то давнишнее воспоминание с лекции о способах тайно передать информацию, и, неловко замерев на секунду от глупости предположения, он жарко дышит ртом на стекло, там, где, как ему показалось, что-то есть. И оно там есть. «На миссии предп. до 17 марта. К.» — Сволочь, — говорит Тензо, но улыбка уже растекается по его лицу, неудержимая, как и счастье, охватывающее теплом, прогоняющее одиночество подальше в ночь. Тензо сидит там еще какое-то время, дышит на стекло снова, обводит пальцем цифры и иероглифы, представляет, как Какаши писал их. Он злится на старшего, но злится почти шутливо, до краев наполненный искрящейся радостью. В его голове крутятся мысли, их много, и поймать что-то определенное сложно. Этот дурацкий, детский шифр одновременно поражает своей бесхитростностью и пугает огромной вероятностью, что Тензо так и не заметил бы его. Это еще одна вещь, которая объединяет их, о которой знают только они вдвоем, и Тензо гордится, что все-таки разгадал загадку, нашел записку. И если уж Какаши ее оставил, значит был уверен, что Тензо найдет, что Тензо разгадает. Младший приходит к Хатаке 17 марта, уговаривая себя не расстраиваться, если его все еще не будет дома. Но волнение не унимается, и Тензо буквально чувствует, как гора падает с плеч, когда еще издалека видит свет в окнах дома Какаши. Он стучит в дверь демонстративно, отрицая всю эту опостылевшую оконную историю, и старший открывает ему лениво, опирается плечом о косяк, рассматривает Тензо смеющимся глазом. — Ты нашел мое послание, — Какаши звучит до ужаса самодовольно, и младший толкает его в плечо открытой ладонью, отодвигает, чтобы зайти. — Твое счастье, сенпай, что я умный, внимательный и с хорошей памятью. Какаши обнимает его со спины, и Тензо прижимается к его груди, откидывает голову, открывая шею для поцелуев, укусов, шепота прямо в ухо: — Я в тебе не сомневался ни секунды. Так у них появляется какой-никакой способ коммуникации, и, несмотря на ненадежность, свои функции он выполняет. Несколько месяцев Тензо перед миссиями пишет предполагаемые даты возвращения на окне Какаши, тот не забывает предупредить о своих на стекле младшего, и комфортное чувство синхронизированности возвращается к Тензо, надежное и успокаивающее. Он пишет как следует и на этот раз, но все идет не по плану. Тензо приходит в себя в больнице, первым делом спрашивает дату, и понимает, что опоздал почти на неделю. Еще почти две ему приходится провести под наблюдением врачей, и все это время Тензо нервничает. Он пытается понять, что почувствовал Какаши, когда пришел и не обнаружил его дома в указанное время. Сильно ли старший волновался? Нашел ли способ узнать, что Тензо в порядке? Тензо накручивает себя до состояния едва ли переносимого, из раза в раз возвращаясь в голове к своей догадке, изо всех сил надеясь, что Какаши не подумал, что потерял и его. Ему жизненно необходимо сообщить старшему, что все хорошо, но нет ни одного способа это сделать, и это сводит Тензо с ума. Одновременно с этим в его истрепанном тревогой сознании появляется предательская мысль, что все это он нафантазировал. У Тензо нет ни единого доказательства ни для чувств Какаши к нему, ни для страхов и переживаний старшего, кроме фантомных воспоминаний и наспех сделанных выводов. Тихий, назойливый голосок из уголка разума говорит Тензо, что, узнав, что младшего нет дома, Хатаке просто пожал плечами и ушел по своим делам, ни разу даже не задумался о том, что могло послужить причиной. Мозг Тензо тут же заботливо предлагает ему болезненно реалистичную картинку этого момента, она проигрывается прямо у младшего за глазницами, и Тензо вслух шепчет: «Нет…» Нет, пожалуйста, пусть это не будет так. Тензо слишком приятно быть нужным, слишком нравится чувствовать себя любимым. Он так долго привыкал к этому ощущению, что в конце концов оно слилось с ним, вросло в него, стало почти что необходимым, и теперь даже мысль о том, что все это было неправдой, пугает его. Даже если это просто фантазия, уговаривает он себя, пусть она остается таковой. Если Тензо живет в иллюзии, он хочет продолжать в ней жить. Выйдя из больницы, Тензо первым делом бежит домой к Хатаке, только чтобы найти темное, пустое уже, по-видимому, давно здание и дату на стекле, на несколько недель вперед текущей. Всю длинную дорогу до своей квартиры он думает о том, как сильно это ненавидит. Ненавидит приходить, как дурак, к пустому дому, стоять перед запертой дверью. Раздражающе глупое чувство того, что тебя не ждали, охватывает его каждый раз, вызывая эмоции, которые Тензо меньше всего хотел бы связывать с Какаши, все это негодование и разочарование и злость. Тензо снова пытается угадать, чувствует ли Хатаке то же самое, когда приходит в его отсутствие, и, как бы неправильно это ни было, надеется, что да. Он надеется, что Какаши не все равно, что факт существования формы жизни под кодовым названием «Тензо» в этом мире вызывает у старшего эмоции, любые, хорошие или плохие, в какую угодно сторону от уравновешенной, стабильной середины. Ему не остается ничего, кроме как ждать, и Тензо ждет, долечивает свои раны, ходит на перевязки в больницу, насколько может наслаждается первым за несколько лет почти-отпуском. Читает книги по архитектуре, делает пару стульев, до которых все никак не доходили руки, постепенно снова начинает тренироваться. Привычные бытовые дела отвлекают его, снимают остроту с тревоги, и спокойное, ровное состояние почти возвращается к Тензо, когда, выходя с последней перевязки после уверений в том, что он может возвращаться к миссиям, Тензо буквально влетает в Какаши. Первые пару секунд он просто не понимает, что произошло и сбивчиво извиняется, но потом слышит до боли знакомый ленивый бархатный голос откуда-то сверху: — Йо, Тензо. Самый неуклюжий ниндзя Конохи, а? — Иди ты, — отвечает младший, но не может не улыбаться, заглядывая в единственный открытый глаз Хатаке. Взгляд Какаши любому показался бы скучающим, но Тензо замечает, как он загорается при виде него, и одно это мгновенно делает его день лучше. Боже, он так соскучился. — Самый ловкий ниндзя Конохи Хатаке Какаши просто весьма внезапно вывернул из-за угла. А я задумался и не успел отреагировать. — О чем же ты таком задумался? — Составлял список покупок, — ухмыляется Тензо, отчего-то удивленный тем, что это и правда так. Никакого подтекста, никаких вопросов к мирозданию. — Что ты тут, собственно говоря, делаешь? Я не ждал тебя еще минимум неделю. — Маа, Тензо. Сам знаешь, как это бывает, — Какаши машет рукой, снова начинает идти, и Тензо идет рядом, словно нет ничего естественнее, чем прогуливаться вместе по деревне погожим летним днем. — То одно, то другое. Пришлось свернуть миссию до срока. Младший ничего не отвечает, и какое-то время они просто идут. Идут в сторону, прямо противоположную той, куда пошел бы Тензо, но он даже не задумывается об этом, пытаясь продлить неожиданную встречу насколько возможно. Потом Какаши коротко вздыхает, и Тензо оборачивается на звук. Лицо Хатаке принимает обеспокоенное выражение — брови хмурятся, взгляд становится серьезным. Тензо всегда удивляло, как легко он может читать эмоции Какаши по его лицу, мало того, что прикрытому на 75%, но еще и практически всегда нейтрально-спокойному. И сейчас он знает, что старший волнуется. — Что ты делал в больнице, Тензо? — Хатаке мнется пару секунд, потом коротко смотрит на младшего. — Все… в порядке? — Уже да. Сам знаешь, как это бывает, — Тензо хмыкает, кладет руку Какаши на плечо, чуть сжимает и убирает. — Не самая лучшая моя миссия, скажу честно. Хатаке кивает, Тензо отворачивается, они снова молча идут рядом, словно связанные невидимой нитью — позы расслабленные, руки в карманах штанов. Тишина между ними не давит, привычная и удобная, как старое кресло, но когда Какаши снова разрушает ее, это тоже кажется правильным. — Придется изучать твои новые шрамы, — голос старшего такой тихий, что Тензо даже хочет переспросить, но потом смысл сказанного доходит до него, и младший смеется, откровенно счастливый. — О, это занятие не на один вечер, сенпай, и даже не на два. — Все еще «сенпай», а, Тензо? — Какаши толкает его плечом, открытый глаз искрится весельем между повязкой и маской, и младший понимает, что Хатаке улыбается ему. — Всегда, — Тензо смеется, пытается толкнуть Какаши тоже, но тот уворачивается, и они возятся и перешучиваются, как подростки, пока Тензо не спрашивает, куда они, собственно говоря, идут. — Мы гуляем, — отвечает Какаши, а Тензо снова не может удержаться от смеха. — Гуляем? Мы с тобой? — Нуу, мы вместе неспешно передвигаемся при помощи ног без какой-то определенной цели. Насколько я понимаю, это называется «гулять». У тебя были планы? Помимо похода в магазин. Тензо качает головой: — Нет, никаких. Может, только выпить чего-нибудь в честь выздоровления. Какаши тянет свое «ммм» в ответ и продолжает идти. Тензо следует за ним, потерянный где-то между чистейшим, незамутненным счастьем проводить с Хатаке время и огромным вопросом о том, что вообще происходит. В какой вселенной они сейчас находятся, чтобы вот так вот спокойно, неторопливо гулять вместе с Какаши под лучами закатного солнца? Это какой-то фильм или книга, где герои проходят через все испытания, чтобы в конце концов слиться во взаимной любви до конца жизни, или что? Происходящее кажется нереальным, и Тензо хлопает себя по бедру, там, где еще не до конца затянулся след от ядовитого дротика, втягивает воздух сквозь сжатые зубы от острой боли. Ну, по крайней мере, его раны существуют в действительности. Какаши смотрит на младшего вопросительно, и Тензо тянет к нему руку, щипает за бицепс, старается сделать это вторжение в личное пространство ощутимым как следует. — Эй! — Хатаке вскрикивает, выглядит уморительно шокированным, потирает плечо, уставившись на Тензо широко открытым глазом. — Ты чего буянишь? — Пытаюсь понять, какая муха тебя укусила. — Может у человека быть хорошее настроение раз в жизни или нет? — Какаши фыркает, отворачивается, отыгрывая возмущение, и тут же хватает Тензо за рукав, тянет за собой в проход между зданий. — Сюда. Младший следует за Хатаке, который весьма уверенно пересекает маленький двор, два раза сворачивает между построек и спускается в подвал, оказывающийся крошечной изакаей на три стола. Два из них заняты, третий, самый далекий и темный, — свободен, и Какаши направляется туда, кивая хозяину за барной стойкой по дороге. Они садятся за стол, хозяин возникает рядом, словно мгновенно переместился сюда из-за стойки. Хатаке смотрит на Тензо, спрашивает: «Пиво?» и, не дожидаясь ответа, показывает хозяину два пальца. Тот коротко кланяется и уходит, и младший наблюдает, как Какаши сползает по стулу, откидывает голову, выглядит расслабленным и спокойным и живым. Им приносят заказ, Тензо прихлебывает из своего стакана, откидывается на спинку стула, говорит: — Ну, рассказывай, — и особенно не надеется на ответ, но внезапно Какаши и правда рассказывает. Про то, как ему дали учить детей, про то, как он никак не мог подобрать свою команду, уже практически отчаялся, но в этом году ему повезло, наконец-то, они прошли испытание, чудесные дети, одно удовольствие их учить. — Один из них Учиха, считай, последний, представляешь. Помнишь, как нас отправили разгребать трупы после резни? Ну вот, а другой вообще — тебе понравится — сын Четвертого, тот самый, с Девятихвостым внутри. Ох, чувствую, еще пара лет, Тензо, и мне понадобится твоя помощь, печати с годами не крепнут. Тензо слушает эту, наверное, самую длинную речь, которую Какаши когда-либо при нем произносил, смотрит на его светящийся от радости глаз, на открытое лицо — старший стянул маску, чтобы спокойно пить, пользуясь уединенностью бара и полутьмой. Тензо не может вспомнить, видел ли Хатаке хоть раз настолько счастливым, настолько наполненным жизнью, и эта наполненность передается младшему, перетекает в него. Сердце от нее кажется тяжелым и горячим в груди, заходится, пока Тензо наблюдает за Какаши, улыбаясь, потому что не может не, и мысль возникает, дикая, но простая, она проходит сквозь все барьеры и фильтры, понастроенные им у себя в голове. «Боже, как я люблю его», — думает Тензо, и не успевает осознать, не успевает даже испугаться, потому что с этой мыслью все его чувства становятся на свои места, упорядочиваются, склеиваются, стабилизируются. Он больше не задает себе вопросов, потому что вот оно, настоящее, целое, то, к чему он все эти годы пытался свести сумбур эмоций и ощущений, и Тензо чувствует именно это, огромную, захлестывающую любовь к человеку напротив. И называть ее, наконец, верным словом невероятно приятно.