Турник

До новогодних курантов полчаса. На столике стоит тарелка с канапешками из «Азбуки Вкуса» и четыре бокала: два под красное — проводить, два под шампанское — встретить. Паша, эстет хренов, развлекается у стойки с декантером и свечкой. Загорелые длинные пальцы бережно придерживают бутылку за горлышко и под зад. Марк возлежит на диване напротив, незряче созерцая, как тягучее, почти черное вино масляно ползет вниз по стеклу. Кайфануть в моменте (дорогущее «шато лагранж», Паша и куранты) мешает нарывающая как заноза мысль о необходимости набрать матери. С отцом созвон был еще утром, и с тех самых пор на Марка начал неумолимо опускаться пресс сыновнего долга. В конце концов приемлемое решение находится: позвонить без десяти двенадцать. Так меньше шансов, что разговор затянется. Наверное, в ноосфере что-то перемкнуло, потому что план Марка расценивается с точностью до наоборот. Телефон вибрирует входящим на «вацап», и в желудке холодит, как будто Марк залпом хватанул стакан ледяной воды. — Привет, мам. Я как раз собирался… — Вот только не надо, пожалуйста, лгать! Ты никогда первый не звонишь! Донышко декантера глухо стукает о столик. По прозрачным стенкам сползает темное, вязкое. «Лгать». Кто вообще сейчас так говорит? — Ты где, дома? Или с девками какими? — М-м-гу, — неопределенно мычит Марк. Может, отстанет? Широкая Пашина ладонь режет Пашино горло, но Марк растерянно разводит руками: «А я что могу?» По всей видимости, ее снова выбесил отчим, и теперь необходимо срочно слить на кого-то негатив. Самое простое — позвонить сыну. Марку не сложно, он уже привык работать сливным бачком. — Ну и как тебе там? Уже жалеешь, что не приехал к нам? Сейчас лучше согласиться. Дать ей, что она хочет. — Жалею. Вот идиот! Нужно было убавить громкость динамика, потому что Паша, конечно же, все слышит и брови его удивленно приподнимаются. Теперь он разглядывает Марка с каким-то новым интересом, от которого по копчику шныряют щекотные мурашки. Марк загнанным зверьком подбирается на своем диване. — Так приезжай! Сейчас же! — Не могу, мам. Паша задувает свечку и подходит. Становится напротив, так близко, что можно уловить разбавленный капелькой вина «Ван Клифф» и разглядеть разноцветные вкрапления в итальянской ткани брюк. Крайновский вообще не устает поражать Марка своей педантичностью: даже дома, где никто не видит, он продолжает строить из себя звезду и большого начальника: брюки, туфли, идеально отглаженная рубашка. Максимум демократичности для него — подвернуть рукава. И неизвестно еще, что хуже, ведь от одного только вида кожаного ремешка часов Марк течет, точно девка. Пашина строгость фонит, как радиоактивный изотоп, и собственная домашняя расхристанность (спортивки, старый растянутый свитер и босые ступни) вдруг ощущается особенно остро. Марк на всякий случай осторожно убирает с дивана ноги, ведь себе Павел Сергеевич такого никогда не позволяет. Мелькает абсурдная мысль, что матери он понравился бы. Мелькает и исчезает, когда в следующую секунду Крайновский опускается на колени. — Не нужно вот этого, Марк! Не нужно демонстрировать мне свою взрослость таким образом! Удивительно только, где ты этого нахватался. Новый год — семейный праздник, а ты для меня всегда останешься моим мальчиком, которого я воспитывала, между прочим, в высоких стандартах нравственности, и мы с Евгением Петровичем очень расстроены, что ты нарушаешь семейные традиции, и надеемся, что ты наиграешься и впредь не будешь так поступать… Паша улыбается, и от этой его волчьей улыбки в сочетании с требовательной трескотней динамика у Марка начинают гореть кончики ушей. Состроив гримасу, он мотает башкой и тычет пальцем в трубку, взывая к голосу разума Крайновского, но Крайновский, похоже, уже все решил. — Мальчикам слово не давали, — говорит он вполголоса. Мать на секунду замолкает, и этой секунды достаточно, чтобы Марка схватили за щиколотки и одним движением наполовину стащили с дивана. Уффф — свитер жесткой гармошкой собирается на холке, завязки спортивок оказываются прямо у Паши перед носом. — Харе, ну, — придушенно шипит Марк. Он дергает ногами и выкручивается, пытаясь вернуть на место задравшийся свитер. — Не сейчас… — Ты чем там занят? — настороженно интересуется мать. — Скажи, что у тебя совещание, — снова вполголоса советует Паша. — Обсуждение планов на следующий год. — Ничем. — Марк сопит, зажимая трубку плечом и пытаясь оттолкнуть Пашу, но на стороне того все козыри: свободные руки и принятое решение. А значит, сопротивление — лишь пустая формальность. На работе все уже давно это усвоили, и Марк — единственный, кто еще пытается брыкаться. Узелок на спортивках, последний оплот мальчиковой нравственности, превращается в два безвольных шнурка, и штаны съезжают по бедрам, заставляя каждый волосок встать дыбом. — А почему камеру не включил? — не унимается мать. — Включи камеру, я хочу на тебя посмотреть. — У меня камер… а… — мышцы пресса вздрагивают, когда Пашины губы касаются пупочной ямки. — Что? Я не слышу! — Перегрелась, — подсказывает Крайновский, через трусы то иезуитски поглаживая, то сжимая возбужденного Марка. — Ммм… — булькает слюной Марк. — Не работает камера, мам. Прости. — А новый телефон себе купить — не досуг? — взрывается мать. — Только не говори опять, что денег нет. Ты разместил резюме? — Мам, я… — Я дам рекомендации, — на полном серьезе предлагает Паша. Марк окончательно капитулирует. Он приподнимает бедра, и трусы следом за спортивками отправляются в район щиколоток. В попытке высвободиться Марк сучит ногами, но Крайновский придвигается еще ближе, прижимая ноги к дивану — хороший начальник знает слабые места своих подчиненных. Марк нашаривает подушки, комкает их в ладонях и закрывает глаза, представляя себя обездвиженным. Бо-оже… — Нет, — говорит он вслух. — Меня все устраивает. — Я так и знала! Паша наклоняет голову и, пощекотав языком самое чувствительное, берет в рот. Голос матери теперь звучит размытым фоном, как телек, который забыли выключить. Телефон греет ухо, словно не на плече лежит, а на батарее; горячо и мокро у Паши во рту. Марк выжидает немного и делает первое осторожное движение навстречу. Павел Сергеевич давится и кашляет, но мать этого уже не слышит. — … и с красным дипломом до сих пор обычный юрист. То же мне карьера — у начальства на побегушках! Это позорище просто какое-то! Зачем, спрашивается, мы столько денег за репетиторов отдали… Быстро обтерев подбородок, начальство снова наклоняется, пропуская «позорище на побегушках» почти до самого горла. Марка подтрясывает от удовольствия, а Паша (да-да, тот самый Павел Сергеевич Крайновский, от тихого гнева которого порой покрывается мелом даже генеральный) снова давится, краснея как рак — он так и не смог (а скорее, не захотел) побороть рвотный рефлекс. И от этого у Марка каждый раз напрочь срывает крышу. — … потому что ты там в своей зоне комфорта, тебе не нужно ничего, ни карьеры, ни денег… Сплошное разочарование! — И тебя, мам, с наступающим. — Скользнув по экрану, палец оставляет за собой красный шлейф. Телефон падает на диван, вместе с ним сваливается весь день давившая на плечи тяжесть. Теперь Марк может позволить себе приподняться на вытянутых руках. Ладони утопают в подушках, мышцы слегка сводит от напряжения. Марк наклоняет голову вбок и поджимает губы. Он торопливо и мелко толкается, наслаждаясь Пашиным мычанием, намокшими ресницами и тем, как беспомощно раздуваются его ноздри. Выебать в рот Крайновского — вот его главное карьерное достижение, а большего ему и не нужно. От этой мысли наслаждение вскипает и переливается через край. Марк выгибается и несколько бесконечно прекрасных секунд тихо стонет. А после оседает намокшим шматком ваты. Где-то вдалеке раздаются хлопки и разноголосое «Ура!» Крайновский пару раз шумно сглатывает, выпускает Марка и утыкается мокрым лицом ему в живот. Некоторое время они лежат молча, пока с улицы не доносится взрыв фейерверка. Следом ему вторит другой, а потом еще, и еще, и еще. Первый Новый год вместе. Даже не верится. — Когда-нибудь, — нарушает идиллию Паша, — я свяжу тебя и засуну в рот кляп. Чтобы ты не мешался, пока я буду делать внушение твоей родительнице. Марк задумчиво пропускает сквозь пальцы его волосы. Разумеется, Паша этого никогда не сделает, он слишком уважает личное пространство Марка. С другой стороны, так больше продолжаться не может, с матерью придется серьезно поговорить. Ему, ему самому. Вот и план на год. Марк приподнимает голову: — Так что по итогам совещания? Какие планы на год грядущий? — Быть с тобой, — просто отвечает Крайновский. Начальство для себя уже все решило, и Марку остается лишь взять под козырек: — Принято.