***
В понедельник с утра Крайновский вызывает Марка на ковер якобы для разбора пятничного контракта. Павел стоит, упершись руками в стол и опустив голову. – Что насчет конференции? Ты участвуешь? – Нет. Я правда не могу, – Марк мнется. Ему так не хочется, чтобы все закончилось именно сегодня, в понедельник, поэтому он решает сказать правду. Не всю, конечно, половину. – Я боюсь публичных выступлений. – Ты что, серьезно? – с некоторым облегчением вздыхает Павел и поднимает на него глаза. – Более чем. – Слушай, ну мне правда некого отправить. К тому же тебе самому будет полезно. Нужно же показывать себя, а то так и будешь подо мной сидеть. Может, ты это… как-нибудь соберешься? Внутри дребезжит обида. Марк теребит листы принесенного с собой контракта и отрицательно качает головой: – Это так не работает. К этому невозможно подготовиться, собраться… Понимаешь? Это из детства. Застарелая травма. – То есть как трахаться со мной в конференц-зале – это ты запросто, а как сделать на камеру умное лицо и ответить на пару вопросов, так у тебя травма вдруг образовалась? Вот оно. Давай, Паша, мочи. – Да забей ты! – Паша не понимает. – Ты же взрослый, ну? Какие еще детские травмы? – Нет, не понимает. – Давно пора все переварить и забыть! Ты как маленький, ей-богу… – Да хватит уже! – взрывается Марк. – Достал со своими советами: забей, забудь, взрослый, маленький! – Павлу в лицо летит ни в чем не повинный контракт: – На вот, проверяй! Марк хлопает дверью. Весь день он пытается уйти с головой в работу, но получается хреново. Крайновский больше не беспокоит, как будто Марка уже нет в офисе, и становится страшно до колик, что не только в офисе. При этом Лёля с Андрюхой до обеда не вылезают из его кабинета, а после обеда, не жалея лексикона, костерят начальство обидными эпитетами, которые Марк с мазохистским упоением моментально примеряет на себя. К шести Павел так и не объявляется и никак не дает о себе знать. Марк надевает пальто, плетется на стоянку и достает из бардачка припрятанные на черный день сигареты. Он закуривает, прислонившись к грязной дверце автомобиля, и ежится от пронизывающей насквозь ноябрьской сырости. Подходит Крайновский, прислоняется рядом, вытаскивает из холодных пальцев сигарету, затягивается. – Извини. – Да. Ты тоже. – Проехали. У психолога был? Марк кивает в воротник: – Не раз. Знаешь, как-то не сильно помогает. Лезут в душу, выворачивают наизнанку, но потом еще хуже. Павел щелчком выбрасывает окурок. – Послушай, у меня приятель есть, Витёк. Он вообще вроде психолог или психиатр, но сейчас занимается бизнес-тренингами. Отрабатывает с клиентами речь, закрепляет потом в виде игры. Отзывы о нем положительные, я проверял. Я его все равно хотел пригласить к нам, устроить что-то типа тимбилдинга. Давай попробуем? Попытаемся поправить чисто технически, без залезания в голову. В конце концов просто посидишь, послушаешь. – Хорошо, – вздыхает Марк. – Давай попробуем. Давай, Паша, попробуем еще ненадолго отложить наш приближающийся конец. Павел кивает, будто читает мысли, а Марк усмехается и открывает машину: – Поехали по домам.***
В среду в офисе нерабочая атмосфера уже в три часа дня. Сотрудники откровенно пинают балду: ходят из кабинета в кабинет, стоят с телефонами в коридоре или с сигаретами на улице. Расслабон почти официальный – все ждут тимбилдинг, его же все и обсуждают. Предложение Павла Сергеевича так понравилось руководству, что коуча решили пригласить не только для юристов, а для всех сотрудников основного офиса. Марк сидит за столом в пустом кабинете, смотрит в черный монитор и борется с желанием немедленно, сию же минуту, поехать домой, закрыть дверь, надеть пижаму и закуклиться. Он уже сто раз пожалел, что согласился на дурацкое, априори провальное предложение. Все эти коучи твердят одно и то же про выход из зоны комфорта, и Марк уверен, что отсидеться не получится и придется выступать. Поэтому у него уже сейчас задница вспотела и прилипла к креслу. Он слышит, что в рекреации все собрались, и мужской голос сказал «раз-два-три» в микрофон. В комнату заходит Павел Сергеевич. – Готов? – Нет. – Пошли. Тебя никто не заставляет активно участвовать. Марк встает и на деревянных ногах плетется за Крайновским, убеждая себя, что ничего заранее не известно и, возможно, он справится. Не слабак, не ничтожество. Сама невозмутимость. Народ и правда уже собрался. Все места заняты, но для руководства оставили весь первый ряд. Паша, сволочь, направляется прямиком туда и тащит за собой Марка, которому ничего не остается, кроме как сесть рядом, хотя по статусу ему не положено. – Вон Витька, – шепчет Павел, глядя на появившегося в дверях коуча. Если бы Павел посмотрел в этот момент на Марка, то был бы поражен тому, как быстро кипрский загар может слиться по цвету с белой рубашкой. Коуч берет микрофон: – Добрый день, дамы и господа. Рад вас приветствовать и спасибо, что вас так много. Я люблю выступать перед большими аудиториями, а вы, как я понял, не очень, – коуч шутит, а у Марка пересыхает во рту. – Поэтому тема нашего с вами сегодняшнего тренинга – глоссофобия или, выражаясь по-человечески, боязнь публичных выступлений. Каждый из вас, наверное, думает, что он особенный и какой-то неправильный, раз вы испытываете волнение перед аудиторией. Но спешу вас разочаровать – глоссофобией страдает около девяносто пяти процентов населения. То есть почти все в той или иной степени. Сразу хочу заметить, что истинная фобия встречается не так уж часто – всего в трех процентах случаев, и обычно она связана с сильными психотравмами, уходящими корнями в детство. Но это тема для индивидуальной проработки с психологом, и ее мы касаться не будем. Этот тренинг я назвал «Преодолей себя», и направлен он прежде всего на снижение тревожности перед публичными выступлениями и прокачку коммуникативных навыков. Я вам обещаю, что будет интересно и нескучно. Готовы? – коллеги одобрительно шумят и аплодируют, а оратор спохватывается: – Простите, забыл представиться. Видите, и у меня бывают провалы на сцене, – он мило улыбается и становится понятно, что «забыл» он специально, с целью расслабить аудиторию. У Марка сводит челюсть, а рубашка начинает липнуть к спине. – Меня зовут Виктор Арзамасцев, я клинический психолог широкого профиля. Марк не может пошевелиться, хотя каждое слово бьет точно в солнечное сплетение. Нужно было бежать раньше, как только он вошел, пока не заметил, а сейчас поздно, поздно, поздно… Теперь остается только замереть, не дышать, не смотреть. Еще минута – и Марк исчезнет, перестанет существовать, растворится, останется только пустой стул рядом с Пашей, вот он удивится… В сознание проталкиваются обрывки фраз, какие-то нелепые, неуместные словечки: поиграем, весело, добровольцы… Марк изо всех сил вжимается в стул, но вопреки здравому смыслу зачем-то поднимает взгляд. Арзамасцев вдруг замолкает, и Марка обжигает льдом прозрачных глаз: – Антонов? Марик? Марк срывается с места, бежит к выходу и, как птица в силке, бьется о дверь. – Марк! Кто-то сердобольный открывает дверь на себя, и Марк кубарем скатывается по лестнице, вылетает на улицу, где неожиданно теряется в пространстве. Перед глазами мелькают дома, машины, люди, но он не в состоянии остановить это бессмысленное броуновское движение, и сам не может остановиться. Он бежит. Марк бегает каждый вечер по десять километров без одышки, но сейчас к ногам привязаны корабельные якоря, а на голове целлофановый пакет. Иначе как объяснить, что он ничего не видит, не может дышать и не чувствует на лице первый колючий снег? Потерянный и задыхающийся, он останавливается в каком-то дворе рядом с качелями и поднимает голову, обессиленно хватая ртом воздух. Над ним перекладина, такая же, как тысячи других в городе: облезлая, со стертой краской, с двумя заезженными масляными кольцами в тех местах, где крепятся качели. Она невыносимо высоко, почти что в небе, чугунном, сыром, метко стреляющем в лицо острыми снежинками. Она недосягаема, она поделила Марка на две части, забрав детскую, доверчивую и живую и вручив самому Марку на всю оставшуюся жизнь вторую, мертвую половину. И теперь ему нечего предложить Паше, ведь Марка не существует целиком, есть только оболочка отличника с красным дипломом. Бесстрастного и вежливого, подающего большие надежды юриста по гражданскому праву. Оболочка, в которую Марк закуклился и закрылся, потому что весь запас доверия, выданный ему при рождении, был высосан Витей Арзамасцевым, глупо пошутившем в седьмом классе на уроке физкультуры. Марк встает на качели, не отрывая взгляд от перекладины, которая сразу начинает отдаляться куда-то ввысь. Он тянется, хватает рукой боковую стойку и опирается ногой на спинку качелей. Они начинают движение, и Марк, теряя опору, делает рывок вверх. Ладони жжет раскаленным металлом, рубашка задирается и поясницу обнимает стылым порывом ветра. Марк из последних сил поднимает к небу глаза. Над ним ржавая труба, загорелые руки, похожие на его собственные, сжимают эту трубу прямым хватом. А еще выше, над трубой, кто-то вывернул наизнанку тяжелые облака, и теперь из бесконечной молочной пелены несутся вниз миллиарды пушистых комочков снега. Марк чувствует, как они прохладной ватой садятся на лицо, а затем, подтаяв, медленно сползают вниз. Он разжимает пальцы. – Марк! Марк! Ты меня слышишь? Марк все слышит, но ничего не видит, и первая дурная мысль, что он ослеп при падении. Потом мозг идентифицирует «Ван Клифф», и Марк, зарывшись мокрым лицом в колкую шерсть Пашиного пальто, беззвучно трясется. – Куда ты полез, дурачина? Ну все, все. Да господи, что случилось-то? – они сидят на качелях, Паша, слегка раскачиваясь, баюкает его, как маленького. – Ты меня пугаешь последнее время. Все, все. Вы с Витькой знакомы что ли? – Да, – всхлипывает Марк, – учились в одной школе. Он у меня спёр кое-что. – Витька? Что спёр? – Ничего. Вернул уже, походу. Марка снова начинает колотить, и Павел прижимает его к себе, пытаясь укрыть своим пальто, которого на двоих, конечно же, не хватает. Ноябрь все-таки не самый теплый месяц, Марк дрожит, но в офис возвращаться немыслимо. – Паш, поехали по домам, а? – Ко мне поедем, – твердо говорит Павел и быстро добавляет: – Молчи. Не хочу ничего слышать. Марк трется об него виском, как кот, но все-таки отвечает: – Мур. Шепотом. Не раздумывая.